Фигуристы

      Между вторым днём соревнований в команде и первым днём в личном турнире фигуристам давалось трое суток на отдых, восстановление и подготовку. И всё это время Осаму потратил на то, чтобы убедить Мори поменять произвольную программу. Тот даже слышать об этом не хотел. «Так дела не делаются» — вот и весь ответ. Осаму приходилось отрабатывать программу под Rain In Your Black Eyes исключительно в зале, потому что за ледовыми тренировками пристально следил Мори и останавливал Осаму после того, как тот пытался выполнить хотя бы дорожку из новой произвольной.       Когда за день до выступления Осаму в очередной раз поднял эту тему, Мори лишь мученически вздохнул и уронил голову на сложенные на бортике руки.       — Позвольте мне попробовать, — просил Осаму. — Я очень много работал над ней! Каждую ночь! Это хорошая программа, вы же видели на тренировке!       — Вот именно, на тренировке. Соревнования, тем более Олимпиада — это совсем другое. Ты должен быть уверен в программе на все сто, иначе нервы подведут, и ты займёшь десятое место. Про ночные тренировки даже слышать не желаю. Ты собираешься травму заработать своим упрямством?!       — Вы же видели Достоевского! Я не могу оставить такую же музыку, как у него! — предъявил последний аргумент Осаму.       — Не обращай на Достоевского внимания, ты никогда ему не проигрывал. Да, это подло с его стороны, но ты выиграешь у него, если откатаешь чисто.       — А у Чуи я выиграю с Бахом по-вашему? А у Кенджи? Меня не устраивает бронза!       — Осаму, это не обсуждается. Нельзя менять программу перед выступлением. Всё, разговор окончен, — отрезал Мори.       Осаму больше не пытался его переубедить, хотя в крови кипела ярость. Если до Олимпиады у него оставались сомнения насчёт смены произвольной программы, то после выступления Достоевского в командном турнире они развеялись, как дым. Он решил, что костьми ляжет, но откатает ту программу, которую ни зрители, ни судьи ещё не видели. И если он действительно займёт с ней десятое место, то, по крайней мере, будет уверен, что сделал всё возможное. А если оставит Баха, то будет жалеть всю жизнь.       Лишь Чуя знал о намерении Осаму пойти против воли тренеров. Он наблюдал за тем, как Осаму отрабатывает программу в зале и заранее предупреждал его о приходе Мори. Осаму сразу же переключался на произвольную под Баха, и дальше тренировка шла своим чередом. Приходилось скрывать свои планы и от солидарной с Мори Коё. Чуя не выдал его даже Тачи и Гин, которые злились на Достоевского не меньше него самого.       В день проката коротких программ в личном турнире «Весенний вальс» получился хуже, чем обычно. Осаму допустил серьёзную ошибку на акселе и оказался на второй строчке, сразу после Чуи. На третьем месте расположился Достоевский, на четвёртом — Кенджи, на пятом — Тачи, а на шестое поднялся китаец Лу Синь. Разрыв между первым и шестым местом составил всего лишь пять баллов, поэтому золото могло достаться любому из них.       Утро перед произвольной программой фигуристы провели в гробовом молчании. Волновались все, и за завтраком кусок не лез в горло. Чуя бросал сочувственные взгляды на Осаму, тот сжимал челюсти и упрямо смотрел в одну точку. Они оба понимали, что риск внезапной смены программы огромен: на первом прокате для зрителей, к тому же на самом крупном турнире четырёхлетия что угодно может пойти не так. Осаму переживал из-за принятого решения. Было страшно разочаровать зрителей, отца на трибунах, страшно потерять любовь тех, кто совсем недавно его принял.       На контрольной тренировке Осаму под бдительным оком Мори как ни в чём не бывало откатал Баха, а потом, дождавшись ухода тренера, подошёл к организаторам турнира и попросил их заменить музыку.       Согласно жеребьёвке шестёрка сильнейших по результатам короткой программы выступала в произвольной в следующем порядке: Тачи, Лу Синь, Кенджи, Достоевский, Осаму и Чуя. Перед началом разминки их представили зрителям, и Осаму вновь нашёл глазами отца и Куникиду на трибунах. Он долго разговаривал с отцом по телефону после неудачной короткой программы, и тот несколько раз повторил, что будет гордиться им вне зависимости от итогового результата. Это утешало, но Осаму хотел доказать ему, конкурентам, зрителям и, прежде всего, самому себе, что он работал всё это время не зря. Стёртые в кровь ноги, хронический недосып из-за ночных тренировок, стресс от продолжающих поступать оскорблений после каминг-аута — все эти трудности он преодолел ради победы.       После разминки Осаму вместе с другими фигуристами ушёл в подтрибунное помещение — снять коньки и размять ноги, а Чуя остался у бортика с Коё, чтобы поддержать Тачи. После того, как тому выставили оценки, Чуя присоединился к ожидающим своей очереди фигуристам. Тачи откатал программу с блеском, занял место промежуточного лидера и довольный собой уселся на центральное кресло в комнате для выступивших.       Лу Синю не хватило совсем немного, чтобы опередить Тачи, и он так расстроился, что швырнул пластиковые чехлы для коньков куда-то в коридор. Осаму, глядя на то, как его тренер ищет несчастные чехлы, подумал, что именно так он сам отреагирует, если не займёт первое место.       Кенджи был самым молодым участником мужского турнира. И, наверное, именно опыта ему не хватило для того, чтобы опередить уступавшего ему после короткой программы Тачи. Он случайно повторил прыжок в третий раз, и по правилам тот не был зачтён судейской бригадой. Сразу после проката Кенджи сообразил, что натворил, хлопнул себя по лбу, оставив на нём небольшую царапину от пришитого к перчатке кристалла. В зоне «кисс-энд-край» он уже прижимал ко лбу салфетку, чтобы остановить кровь, и едва сдерживался от того, чтобы не разрыдаться от досады прямо перед камерами и многотысячным залом.       Пришла очередь Достоевского. Всё время, пока они провели в подтрибунном помещении, тот хитро поглядывал на Осаму и его белый с золотом костюм. К сожалению, упорство Мори не позволило ему надеть костюм для новой произвольной, оставалось выступать в старом. Уходя на арену, Достоевский бросил Осаму:       — Мне правда жаль, ты был хорошим соперником.       — Крысам слова не давали, — мрачно ответил ему Чуя.       Достоевский похлопал его по голове, как ребёнка или собаку, чем привёл Чую в ярость, но сделать тот уже ничего не успел. Осаму схватил его за руку, предупреждая дальнейшее выяснение отношений, а Достоевский, наконец, отправился на лёд.       Вслед за ним предстояло выходить Осаму, и, если бы он оставил старую произвольную программу, зрителям пришлось бы прослушать один и тот же концерт Баха два раза подряд. Осаму разминался в наушниках, стоя спиной ко льду, чтобы не видеть прокат Достоевского. Чуя же, напротив, смотрел. Всю карьеру он гораздо спокойнее Осаму реагировал на прокаты конкурентов, слушал их оценки, даже успевал анализировать и обсуждать с тренером, с каким прыжковым контентом выходить на лёд. Сейчас он был зол из-за действий Достоевского, его даже потряхивало от сдерживаемых эмоций. Удивительным образом российскому фигуристу удалось выбить из равновесия одним ударом сразу двоих сильнейших противников. Достоевский словно играл в боулинг, а Осаму с Чуей выполняли роль кеглей. Оставалось надеяться, что ему всё же не удастся выбить страйк.       За свой прокат Достоевский получил великолепные баллы, лучший результат в сезоне. Он обошёл Тачи в турнирной таблице и уселся в центральное кресло комнаты для выступивших с таким гордым видом, словно досрочно выиграл Олимпиаду.       Когда Осаму вышел на лёд, Чуя встал рядом с тренерами и подозвал его к себе. Когда тот подъехал, Чуя, не обращая внимания на гул многотысячной толпы, взял руки Осаму в свои, заставил наклониться так близко, что они соприкоснулись лбами, и заговорил горячо и очень убедительно:       — Не обращай ни на кого внимания, понял? Это просто шум. Нет ни зрителей, ни твоего отца, ни Достоевского. Здесь никого нет, кроме тебя и меня. Представь, что это просто очередная ночная тренировка в Сан-Франциско. Откатай программу так, как не катался до этого. Впечатли меня, ладно?       Зрители, которым показывали на большом экране этот момент, завизжали от умиления и принялись размахивать радужными флагами и плакатами «ЧуСаму». Такая поддержка от главного конкурента действительно трогала и восхищала. Осаму сжал на мгновение посильнее руки Чуи, кивнул ему и поехал к центру катка.       — Осаму Дазай, Япония! — объявил диктор.       Зрительный зал вновь взорвался аплодисментами, с трибун послышались подбадривающие выкрики. Кое-где мелькали плакаты и флаги Японии, но Осаму всего этого уже не видел. Он встал в начальную позу и смотрел лишь на Чую.       Когда над ареной зазвучала музыка Rain In Your Black Eyes, зрители, ожидавшие программу под Баха, удивлённо ахнули. Такого поворота событий не предвидел никто, ведь Осаму даже не сменил костюм.       От напутственных слов Чуи стало легче. Осаму удалось абстрагироваться от шума зрительного зала и остаться наедине с Чуей и музыкой. Правда, в самом начале он снова покачнулся на акселе, но в критический момент услышал громкое:       — Стой!       Чуя выкрикнул это что было сил, и Осаму устоял. Вероятно, только из-за этого выкрика.       В противоположность классической короткой программе, в произвольной Верлен поставил современную хореографию. В зависимости от характера музыки плавные движения чередовались с ломанными. Особенно эти нарочито неправильные, рубленные линии бросались в глаза во время исполнения дорожки шагов: бешеной по эмоциям и лихорадочности движений. В таком быстром темпе обычно катался Чуя, для Осаму же такая скорость была в новинку. Он отрабатывал эту сложнейшую дорожку шагов множество раз на ночном катке в Сан-Франциско, доводил до идеала каждый шаг и каждое движение корпуса. На Олимпиаде из-за стресса Осаму чувствовал, что почти не контролирует мозгом своё тело, оно двигалось само в такт музыке и само вспоминало заученные движения.       Осаму замер с поднятой вверх левой рукой и на резкий музыкальный акцент изобразил перерезание вен. По залу пронёсся задушенный вздох, Осаму услышал его и словно очнулся: вернул себе контроль над телом, выполнил последние прыжки и вращения очень хорошо.       Когда музыка закончилась, Осаму упал на колени совершенно истощённый. Он сделал это: выстоял, не завалил программу. Хотя её первую половину Осаму даже не помнил, он чувствовал, что не упал, не приземлился в прыжке на две ноги, доделал все элементы и получит высокие оценки. Бешеный темп дорожки шагов и вращения, нервы и переживание личной трагедии в этой программе выжали из него все силы. В какой-то момент стоя на коленях на льду, он ощутил, что щёки стали мокрыми, и понял, что плачет.       Зал аплодировал стоя. Осаму поднял голову и увидел слёзы на лицах зрителей, которые теперь, после завершения программы, вновь оказались в поле его зрения. Кланяться трибунам пришлось на дрожащих от пережитого стресса ногах, но аплодисменты не стихали даже после того, как он уехал со льда и занял своё место в зоне «кисс-энд-край».       Мори молчал, на его лице читалась смесь злости и восхищения. Чуя уже выбежал на лёд на раскатку перед собственным выступлением, но Осаму знал, что позже у них будет достаточно времени, чтобы обсудить этот прокат жизни.       Просматривая в «кисс-энд-край» нарезку своего выступления, Осаму убедился в том, что ему каким-то чудом удалось откатать программу идеально, даже лучше, чем на тренировках. Чуя просил впечатлить его, Осаму впечатлил, и не только Чую. Достоевский сидел в комнате для выступивших с таким кислым выражением лица, словно его заставили съесть лимон целиком. Тачи и Кенджи, напротив, от души аплодировали, а последний в довесок изобразил глубокий поклон перед старшим сокомандником.       Судьи щедро оценили это выступление, произвольная программа под Баха ни разу не набирала такого количества баллов. Осаму занял промежуточное первое место, потеснив Достоевского на второе, а Тачи — на третье. Судьба золотой медали находилась теперь в руках рыжего парня, нарезающего круги на льду в ожидании объявления своего имени. Осаму подбежал к бортику, где уже стояла Коё, чтобы посмотреть выступление Чуи из первых рядов. Мори тоже подошёл к ним и со вздохом облокотился о бортик.       — А ты, оказывается, та ещё тёмная лошадка, — улыбнулась Коё Осаму. — Чуя, как я понимаю, был в курсе твоего сногсшибательного плана?       — В его защиту скажу, что он тоже пытался меня отговорить.       — И всё же не выдал тебя, — покачал головой Мори. — Я чуть инфаркт не заработал, когда услышал другую музыку. С твоими выходками я поседею раньше времени.       Осаму искоса взглянул на его нахмуренное лицо. За последние годы ему по вине подопечного пришлось пережить немало неприятных минут, чего только стоила операция по спасению Осаму после попытки суицида. И всё же Мори всегда оставался рядом с ним и не бросил в той ситуации, в которой многие другие просто опустили бы руки. В детстве Мори виделся ему жестоким, в юности — алчным и беспринципным, а оказалось, что всё это время тренер был одним из немногих людей, кто по-настоящему верил в него. Осаму вдруг почувствовал себя невероятно счастливым от того, что его окружают такие люди, как Мори, Коё и Чуя.       Он улыбнулся и перевёл взгляд на каток, где Чуя как раз встал в начальную позу своей программы.       Песню Stormbringer Чуе предложил Верлен. В былые времена, когда Верлен сам ещё катался, он брал эту музыку и даже показывал ученикам запись той своей программы. Он всегда сожалел о том, что ему не хватало мощи катания, чтобы в полной мере выразить эмоции, заложенные в этой композиции.       У Чуи мощи хватало с избытком. Верлен поставил для него совершенно новую программу, ничего общего не имеющую с той, что когда-то катал сам. До Олимпиады Чуя успел показать Stormbringer на множестве соревнований, и нигде зрители не оставались равнодушными. Они вскакивали со своих мест, кричали, свистели и хлопали так, словно находились на рок-концерте.       Программа содержала в себе не только сложный технический контент, но и элементы акробатики: колесо и слайд, во время которого Чуя эффектно скользил от центра катка к бортику в поперечном шпагате, победно вскинув правую руку вверх.       Несмотря на миниатюрные габариты, Чуя умудрялся занимать всю площадь ледовой арены. Казалось, он был повсюду: то тут, то там мелькали рыжие волосы и удивительной красоты костюм: тёмно-синий с изображением бушующих волн и разрезающей чёрное небо яркой молнией.       Энергией Чуи сносило. Стоя у бортика, Осаму чувствовал порыв ветра, когда шторм в человеческом обличье проносился мимо. Это было по-настоящему взрослое, зрелое мужское катание, и, хлопая вместе со всеми, Осаму решил, что всё же не слишком расстроится, если проиграет Чуе.       После выступления болельщики кинули на лёд столько игрушек, что они целиком заполнили площадку. Чуя выбрал из этого изобилия большого красного дракона, помахал им публике и раскланивался дольше обычного, потому что зрители не хотели отпускать своего любимца. Чуя выступал последним, никого не задерживал, поэтому позволил себе напоследок исполнить сальто на расчищенной от игрушек части катка. Зрители завизжали и принялись скандировать:       — Чуя! Чуя!       Лишь выйдя со льда, даже не надев на коньки чехлы, Чуя бросился обнимать Осаму. Он ничего не говорил, но всё было ясно и без слов. Равные соперники, они соревновались честно, выступили так хорошо, как только могли, и теперь лишь судьям решать, кто из них станет Олимпийским чемпионом.       В зоне «кисс-энд-край» они сидели все вместе: Чуя и Осаму по центру, Коё и Мори — по бокам. Чуя надел свою знаменитую шляпу, на этот раз с синей лентой, в цвет костюма.       Когда диктор произнёс имя Чуи для объявления оценок, зал замер. После короткой он лидировал. Ненамного, всего на балл, но, тем не менее, преимущество имелось. Осаму уже приготовился услышать вердикт о победе Чуи и зажмурился, чтобы не видеть цифр.       — Три сотые?! — донеслось до него. — Я проиграл три сотые балла?!       Осаму открыл глаза и не поверил им, когда увидел эту микроскопическую разницу на табло. Разницу в свою пользу. Он выиграл, стал двукратным Олимпийским чемпионом!       Мори хлопал его по плечу, Коё поздравляла, но Осаму вновь смотрел лишь на Чую. Мгновение тот выглядел обескураженным, но потом фыркнул и расхохотался в голос. Осаму с облегчением улыбнулся и обнял его. Как бы значима для него ни была эта победа, любовь Чуи важнее.       Отец Осаму спустился с трибун, чтобы поздравить сына, Чую и их тренеров. На его лице виднелись следы недавних слёз, но он, несомненно, был счастлив.       Удивительно, насколько это награждение отличалось от предыдущего. А ведь места распределились точно так же, как и четыре года назад: у Осаму — золото, у Чуи — серебро, и даже не скрывающий своего разочарования Достоевский вновь получил бронзу.       Стоя на пьедестале рядом с Чуей и улыбаясь в ответ на его улыбку, Осаму осознал, как сильно изменилась его жизнь и он сам за эти четыре года. Как сильно вот этот самый человек на втором месте повлиял на него: освободил из той клетки, о которой он рассказывал в программе.       Когда девушка из олимпийского комитета взяла с подноса серебряную медаль, Осаму обратился к ней:       — Позвольте мне.       Чуя удивлённо развернулся к нему. Осаму, придав лицу подобающую моменту торжественность, забрал медаль из рук девушки и сам повесил на шею Чуи. Тот ответил тем же: взял с подноса золотую медаль и надел на Осаму, которому для этого пришлось согнуться пополам.       Зал взорвался аплодисментами. Фанаты с радужными флагами принялись кричать и свистеть, моментально проведя параллель между обменом медалями и обменом кольцами.       На этот раз команды США и Японии организовали общую вечеринку. Поводов было предостаточно: золото Соединённых штатов и бронза Японии в команде, золото и серебро одиночников, бронза Рюноске и Гин и серебро Ичиё, которая уступила лишь российской спортсменке.       Фигуристы и тренеры наслаждались угощением, смеялись, танцевали, запускали фейерверки и делали фотографии на память. Осаму вновь ощутил себя частью большой семьи, в которой есть место как здоровому соперничеству, так и искренней поддержке. Даже долгое время враждовавшие Мори и Фукудзава, который на эти игры привёз своего подопечного Кенджи, сейчас спокойно пили шампанское и вместе с Коё и Хироцу вспоминали прошлое. Ичиё с Рюноске, напротив, обсуждали будущее — Ичиё после Чемпионата мира собиралась завершить карьеру, переехать в Соединённые штаты и заняться учёбой в одном из колледжей Калифорнии.       Гин Акутагава щеголяла новеньким красным шарфом с помпонами, который связал ей Тачи. Шарф выглядел роскошно, в отличие от шапок, которые Тачи связал друзьям в качестве эксперимента. Чуе досталась синяя шапка, Рюноске — чёрная, а Осаму — белая. Аксессуары получились тёплыми, но кособокими и такими приплюснутыми, что ребята в них напоминали грибы. Чтобы не обижать Тачи, они примерили шапки, сделали целую серию забавных фотографий и остаток вечера провели без них.       Чуя рассказывал Осаму о том, что в детстве Тачи был зациклен на мужественности, презирал стразы, кружева и даже такой элемент, как ласточка, в исполнении мужчин. Этот брутальный образ не вязался с нынешним хобби Тачи. Осаму как-то задал ему вопрос о том, почему он вяжет, а не занимается чем-то более традиционным для мужчин. Тачи почесал в затылке и ответил, что с годами осознал: мужественность заключается не во внешней брутальности, а в надёжности и заботе. И если кто-то считает, что вязать тёплые вещи для своей девушки и друзей — не мужественно, то это проблемы того, кто так считает, а не самого Тачи.       Ацуши Накаджима и Люси Монтгомери на этой Олимпиаде завоевали бронзовые медали в командном турнире, в личном же выступили хуже своих многолетних конкурентов Рюноске и Гин и заняли лишь восьмое место. Однако настроение у обоих было прекрасное, и они охотно принимали участие в общем праздновании. Чуть раньше Осаму, наконец, нашёл в себе силы извиниться перед Ацуши за так и не состоявшуюся по его вине дружбу и теперь ощущал себя сосудом, наполненным покоем и умиротворением.       Под утро, когда почти всё было съедено и выпито, а небо окрасилось в нежно-розовые тона, Осаму и Чуя отправились на прогулку. Они ушли далеко от остальных, и весёлые голоса больше не звучали в предрассветной тишине. Медали с груди они так и не сняли, и теперь те тихонько позвякивали при каждом шаге.       — Что дальше, Чуя? Чем займёшься после Олимпиады? — спросил Осаму, когда они остановились в безлюдном, но очень красивом месте. На снежные шапки гор падали первые солнечные лучи, и от этого они походили на клубничный зефир.       Чуя долго молчал, рассматривая пейзаж и сосредоточенно обдумывая ответ. Осаму помрачнел. Он давно собирался задать этот вопрос, но не решался. Опасался услышать, что Чуя захочет поступить в колледж и получить другую профессию, например, стать врачом, как отец, или помогать Коё в тренерской работе. Чуя стал бы превосходным детским тренером. Знания техники отлично сочетались в нём со знанием психологии и любовью к детям. Но Осаму предпочёл бы видеть его по ту сторону бортика в будущем, а в ближайшие годы продолжать сражаться бок о бок за медали высшей пробы.       — Думаю, стоит заняться тем делом, которое предназначено мне судьбой, — произнёс Чуя и, повернувшись к Осаму лицом, заявил: — Я отправлюсь в поле собирать кукурузу.       Они расхохотались и не могли успокоиться несколько минут, утирая выступившие от смеха слёзы.       — Если серьёзно, я останусь на третий Олимпийский цикл и превзойду тебя, — широко ухмыляясь, ответил Чуя.       У Осаму отлегло от сердца. Он подмигнул Чуе и спросил:       — Ты ведь понимаешь, что я тоже останусь в спорте и составлю тебе конкуренцию?       — Понимаю, но в этом и есть смысл соперничества. Мы будем биться до конца.       Осаму кивнул и улыбнулся своим мыслям, обратив взор к горам. Был ещё один вопрос, который он собирался задать сегодняшней ночью. Он запустил руку в карман пальто и погладил лежащую там бархатную коробочку с кольцом. Осаму купил его на этапе Гран-при в Париже. Обошёл десяток ювелирных магазинов, измучил продавщиц вопросами и просьбами примерить изделия, но всё-таки нашёл идеальное кольцо. Осталось только решиться вынуть его из кармана и произнести нужные слова.       — Ты будешь моим мужем? — вдруг услышал он.       Чуя стоял перед ним на одном колене и протягивал коробочку с кольцом.       Осаму так удивился, что тоже бухнулся на колено и протянул своё кольцо в ответ.       — А ты моим? — спросил он.       — Нет уж, я первый предложил! — запротестовал Чуя. — По крайней мере, здесь я тебя опередил, пусть и на несколько секунд!       Осаму рассмеялся, представив, как глупо они выглядят, стоят друг напротив друга на одном колене. Оба с медалями на шее и кольцами в коробочках. Идеальная пара.       — Хорошо, Чуя, твоя победа была честной, — улыбаясь, сказал он. — Мой ответ: «Да». А теперь я хочу услышать твоё решение.       — Да, конечно, да. Что я ещё могу ответить?..       Они надели кольца на пальцы друг друга и ещё долго стояли, обнявшись, в тишине и нежности рассвета, а потом отправились обратно к своей большой американо-японской команде.       Предстоял новый виток соперничества в ожидании третьей Олимпиады. Осаму уже предвкушал постановку оригинальных программ, разучивание элементов и годы интересной борьбы, в которой победитель и проигравший существовали лишь номинально. Другие фигуристы могли по-настоящему расстроиться из-за проигрыша главному конкуренту, но, что касалось Осаму, он свой главный приз уже получил и теперь имел право обнимать его всю оставшуюся жизнь.