Связанные тьмой

Он пытается сосредоточиться, но все без толку. Металлы и планеты, им соответствующие, плывут перед глазами, записываются в пухлую тетрадь почти без его участия, по крайней мере, мысленного. Алхимия — непростой предмет, точность в ней важна не меньше, чем при варке зелий, а заклинания совсем иные, между трансфигурацией и рунической вязью. Составление звездных карт, как основа наделения веществ тем или иным свойством, скоро добьет окончательно: торчать часами на астрономической башне — то еще «развлечение». Себастьян не особо понимает, зачем нужны все эти формулы преобразования, как не понимают и другие ученики, Амадея попросту заставила их подписаться на занятия Слизнорта — после её признания в лесу это слишком очевидно. Себастьян и раньше замечал, как учителя после короткого разговора с ней прощали им двоим что угодно. Даже недельное отсутствие на занятиях. То, что казалось удивительным, стало приобретать совсем иной смысл. Не пользуясь особой симпатией учеников, Амадея порой легко могла собрать вокруг толпу, а потом так же резко остаться в одиночестве, словно все забывали о её существовании. Напоминало чаепития, что Анна устраивала в детстве: расставляла на столе посуду, рассаживала кукол и вела с ними беседы. Амадея делала то же самое, играла с людьми, подстраивала под себя, с помощью прикосновений заставляла следовать своей воле. Никаких непростительных, только древняя магия. Вот как она убедила Оминиса открыть им секреты Скриптория, хотя он, похоже, был единственным во всем Хогвартсе, исключая самого Себастьяна, кто мог долго находиться с ней рядом. Нет, скорее, кому она позволяла это. Оттолкнуть от себя неугодных, лишних — в этом Амадея мастер, она и сейчас бесконечно далека ото всех, увлеченно пишет формулы, покусывая губы, пахнет жгучим перцем, брызжет вокруг гранатовой горечью. Его она тоже держит на дистанции: имея идентичное расписание, разговаривают они исключительно об учебе и опытах, и делиться своими планами она пока не собирается. Всего раз за три недели показала темно-красную субстанцию в пузырьке, но в руки не доверила, сказав, что исследовать они начнут только, когда получат больше. Немалые остатки этой магии все еще находились у гоблинов, но как ни пытались они с Амадеей отследить разрозненную армию Ранрока, всюду находили только брошенные лагеря. И зачем тогда ей столь сложное исследование, если каждую каплю придется выбивать силой? — Профессор, мы могли бы кое-что спросить у вас? — говорит Амадея, взглядом удерживая Себастьяна, едва колокол возвещает о начале перерыва. Пока ученики почти радостно устремляются к двери, впервые он находит время осмотреться. Увлеченный больше записями в блокноте, он никогда не замечал, что этот маленький кабинет выглядит даже мрачнее, чем у Шарпа: ни окон, ни кипящих котлов, только доски с принципами воздействия звезд, таблицы да огромная печь вроде тех, что бывают в кузницах. — Очень рад, что среди целого класса по Алхимии, хотя бы вы двое проявляете к ней такой интерес, — Тибериус Слизнорт предлагает им с Амадеей сесть и заклинанием ставит на стол чашки с чаем. Как преподаватель он вызывает симпатию у Себастьяна, впрочем, и как человек тоже. Он предложил ввести в Хогвартсе особые поощрительные вечера: только лучшие ученики по любым предметам, независимо от возраста и чистоты крови, удостаивались быть приглашенными. Как на это согласился директор Блэк, Себастьян недоумевал, но ближайший должен был состояться уже на Хэллуин, и судя по их совместным усилиям, они с Амадеей явно его заслужили. — Итак, чем могу помочь, мисс Дорр? Интересуетесь философским камнем? — Слизнорт улыбается открыто, внимание к предмету ему, как и любому учителю, приятно. — Нет, профессор, мы бы хотели более углубленно изучать металлы, — Амадея явно готовилась к этому разговору, потому что на столе появляется знакомый пустой флакон. — Раскрыть секрет гоблинского серебра. — Сложный металл, — крутит его в руках профессор. — И загадочный. Способный запечатать в себе почти любую магию. — И тем очень опасный. Ведь изделие, выкованное из него, по их законам принадлежит только мастеру его создавшему. Раскрыв его свойства для колдовского мира, мы пресечем многие восстания, профессор. Поэтому мы очень надеемся на вашу помощь в таком начинании. — Интересная у вас цель, мисс Дорр, и весьма амбициозная. Полагаю, это ваш общий проект с мистером Сэллоу? Себастьян впервые слышит и про исследования, и про то, что они собиралась обратиться к профессору, но охотно подыгрывает, несет какую-то высокопарную чушь про то, что прошлогоднее восстание послужило тому причиной — это почти правда — и замечает, как дрожит под столом рука Амадеи. Он так и не понял до конца, зачем она нужна была Руквуду и гоблинам, но обладательница редкой магии представляла для них такую ценность, что из-за этого погибли её родные. Спрашивать о большем он до сих пор не решился. — Буду рад вам помочь, — Слизнорт возвращает сосуд, обещая к следующей неделе подготовить список необходимой литературы, для начала. Уходя, Амадея дарит профессору одну из тех улыбок, способных покорить любого… кто не догадывается, сколько фальши за ними скрывается. Себастьян знает, что улыбается она редко, и в основном, это вежливо-сладкие гримасы показной учтивости. По-настоящему она это делает… хм… разве что с Оминисом. С Оминисом, Мерлин! Тем, кто даже не может увидеть это. Еще несколько раз она улыбалась самому Себастьяну, кажется, на ярмарке. В новом учебном году свои улыбки она тщательно прячет, будто не хочет иметь с ним ничего общего кроме совместной работы. — Ты не говорила, что мы будем изучать какие-то гоблинские секреты, — ворчит он, когда они окончательно выбираются из подземелий. — И разве не ты утверждала, что мы не станем обращаться к другим за помощью? — В отношении магии — да. Но гоблинское серебро — совсем другое дело. Как всегда не договаривает. И это злит. Но… Амадея лечит Анну. Он видит, как это истощает её, как она переживает за каждое движение, как кашляет от проклятой пыли. И они с самого начала договорились о плате: за все в целом, и за каждое лечение по отдельности. Каким бы ни было его недовольство, помочь Амадее — долг, на который он подписался добровольно, и если она не посвящает его во все детали… что ж, он смирится с этим. — Я тут кое-что придумал, — Себастьян достает блокнот: на последней странице набросок — несколько объектов, по форме напоминающих глаза из кабинета по Защите от Темных Искусств. — Гомункуловы чары? — Амадея изучает каждую черточку, каждую деталь. — Если мы зачаруем эти штуки правильно, привяжем к карте, расставим по округе, то… — Сможем отследить гоблинов и темную магию, — заканчивает она, останавливается и смотрит с необычайной серьезностью. — Ты… очень талантлив, Себастьян. Надеюсь, ты знаешь об этом. Что толку знать, если никто кроме нее и некоторых преподавателей не считается с этими талантами? После поиска лекарства он лучше всех разбирается в заклятиях, а после войны с Ранроком умеет быстро накладывать щиты и мгновенно превращать любой предмет окружения в оружие. Благодаря подтянутому Зельеварению и изучению рун он стал лучшим в Алхимии. Даже лучше Амадеи, хотя во многом она не уступает ему, а в знании о тварях превосходит во много раз — недаром беседует с Соломоном часами. Ему приятно её признание, но этого мало. Обида скребется изнутри всякий раз, когда Имельда хмыкает на его дополнительные баллы по Заклинаниям, выпирает уязвленной гордостью, стоит кому-нибудь похвалить Пруэтта — как-никак наследник чистокровного рода. Порой ему кажется, что он завидовал бы и Мраксу, не будь тот так плох в большей части дисциплин. Но если Оминис был его другом, то остальных он не жалел никогда — дуэльный клуб «Скрещенных палочек» и его магия отлично подходили для мести. Там он мог швырять о стены любого высокородного, втаптывать в грязь буквально, сжигать их одежду, оставляя полностью обнаженными. Они не считались с его способностями на занятиях, в поединках он показывал им сполна, чего стоит на самом деле. Творил с ними, что хотел, как они того и заслуживали. До тех пор, пока не появилась Амадея. — Как насчет дуэли? — внезапно даже для себя самого спрашивает Себастьян. — Часовой двор совсем недалеко. В это время там редко кто бывает. Они всего несколько раз сражались друг против друга, естественно, в её пользу. Но вместе были настоящей силой, и в самом начале того года именно вдвоем стали бессменными королями дуэльного клуба. Слишком быстро развернувшиеся события заставили их посвятить себя более важным проблемам, чем школьные поединки. — Только давай по-честному, никакой древней магии, — вместе они встают под гигантские часы, достают палочки. Разминая кисть простыми ударами, Себастьян бросает оглушающее, накладывает несколько щитов. После каникул это их первый бой. Незамысловатые чары помех — легкая передышка перед чем-то более серьезным. Инсендио разбивается красными искрами, ответ летит незамедлительно: огненные заклинания — излюбленные для них обоих. Волнами начинает растекаться магия Амадеи, делает воздух густым, вибрирует в нем, вызывая чувство азарта. Себастьян давно мечтал испытать с ней свои возросшие силы, и сегодня не намерен проигрывать. Щиты рассыпаются на осколки, но тут же расцветают вновь, поглощая все более мощные заклинания, и краем глаза Себастьян видит, как пространство вокруг начинает заполняться учениками. Привлеченные шумом, они смотрят сквозь узкие бойницы, заглядывают в ворота, свисают с деревянных помостов над ними. Невидимый хлыст рассекает воздух, её защиту, а затем плечо, оставляя на полу кровавый след, и Себастьян довольно улыбается: сумел задеть. Желание — путанное, но настойчивое — бежит по венам, жадными всполохами разгорается внутри, сбивая дыхание. Он притягивает Амадею заклинанием, на секунду видит взгляд, пронзительный и дерзкий, её губы, в которые так и хочется впиться, вобрать их горечь, оставить на них свой след. И тут же отлетает к стене, падает, едва успевая уйти от режущего удара. Где-то позади гремит решетка, рассеченная волшебством, и Амадея теснит его к острым прутьям. Жажда, такая же сильная и необузданная, как в катакомбах Фелдкрофта, бурлит, требуя выхода, заставляет захлебываться. Теперь он жалеет, что они не в Крипте, там он мог бы применить подсекающие удары, свалить её, даже если не магией, простой физической силой, прижать всем телом к холодному камню. Почувствовать её трепещущую мощь… под собой. Не в силах сделать это с ней здесь, он прикусывает щеку изнутри, пусть будет больно, может хоть так он перестанет думать о всякой ерунде. Школьная форма вдруг кажется тесной, а галстук — настоящая удавка — лишает воздуха. По сторонам смотреть некогда, кровь стучит в ушах, смешивается, смазывается вместе с криками вокруг. Амадея наступает на него, загоняет в угол, заставляя применять невербальную тактику. Он колдует Конфринго, и сам едва не горит в нем, встречая ветряной сглаз. Слишком хорошо она его знает. Тонкие запястья рисуют магические узоры в воздухе, её руки он готов крепко зажать своими, а лучше связать самой прочной веревкой, чтобы не сопротивлялась. Сбивая последний щит, он колдует Брахиабиндо, пропуская волшебство вокруг её рук, стягивает настолько туго, что выпадает палочка. Последний удар, и он готовит победную улыбку, но тут же отступает — прямо из ладони Амадея выпускает сотни пауков: мелких черных тварей, бегущих по ногам, заползающих под одежду, заставляющих почти паниковать. Всю мерзость приберегла напоследок, но Себастьян терпит, переступает через свое отвращение и применяет контрзаклятие, пока Амадея спокойно освобождается от пут. — Если ты согласен на ничью, закончим на сегодня, — говорит она, показывая, сколько народу они собрали вокруг себя. — Не ровен час, тайный дуэльный клуб перестанет быть тайным. Куда больше его волнует, что скрытые внутри желания, к которым древняя магия просто не может быть причастна, еще немного — и вырвались бы на волю. Он и сейчас едва не теряет контроль, смотря на нее, мысленно оставляет на коже пылающие метки, пьет выжигающую язык кислоту. — Согласен, — тщетно выдыхает он скопившееся напряжение — драться с ней еще раз в ближайшее время он не намерен.

***

Никогда еще ему не приходилось так долго ждать Оминиса. Нервными шагами он меряет пол Крипты, и едва не бросается ко входу, когда решетка возвещает о приходе друга. Они уже давно не встречаются здесь, это стало местом тренировок — их с Амадеей, хотя изначально было фамильным секретом Оминиса. — Только не говори, что снова хочешь о чем-то попросить, — выдает Мракс, едва ступив внутрь. — Слишком много твоих… эмоций в воздухе. Оминис как никто умеет чувствовать настроения людей, а скрывать от него что-то — настоящая проблема. И, тем не менее, Себастьян старается не посвящать друга во все — слишком предвзято он относится ко многим «увлечениям». — Это не то, что ты думаешь, — спешит заверить Себастьян. — А что я должен думать, если вы с Амадеей ни словом не обмолвились о том, чем занимаетесь целый месяц, при этом обедает она на другом конце стола. И единственное, что я знаю точно: это вовсе не по причине десертов, которых ты её регулярно лишаешь. — Не знаю, что ты себе надумал, но у меня простая дружеская просьба. Клянусь. Определенно, Оминис затаил пусть и небольшую, но обиду. И причины у него, конечно же, есть. С того события в катакомбах Себастьян всячески избегал темы случившегося. Отшучивался, переводил разговор в другое русло, хотя Оминис всегда поддерживал его даже в самые сложные времена. В особенности увиливал от разговоров об Амадее: слишком много секретов могло всплыть, как её, так и его собственных. А секреты у нее из тех, разболтав которые можно лишиться жизни. — Ты должен научить меня танцевать вальс, — говорит Себастьян так тихо, будто это что-то постыдное. — Ну или что обычно танцуют на великосветских раутах. И вести приличные беседы. И… пользоваться тем количеством вилок, которые у вас, богатых, существуют только для того, чтобы вы чувствовали себя исключительными. Как унизительно просить Оминиса даже о такой пустяковой вещи. А ведь у него был целый месяц, чтобы подготовиться. Нет, он не занимался всякой ерундой: большое количество новых предметов требовали времени и внимательности, а размышления о применении древней магии и самой Амадее забирали все остальное. И только когда она напомнила ему вчера о приеме своей матери, он вспомнил, что обещал хотя бы самому себе не ударить лицом в грязь. Оминис на просьбу удивленно выгибает бровь, упираясь в него белесыми зрачками, а потом вдруг начинает смеяться. Негромкий смех отлетает от стен Крипты, врезается неприятными иглами. — Смейся-смейся над фелдкрофтским деревенщиной, — с обидой говорит Себастьян. — Так поможешь или нет? — С каких пор тебя стало волновать, что ты не умеешь отличать вилки друг от друга? Не с тех ли, когда Амадея пригласила тебя в свой дом? — обычно немногословный Оминис иногда мог становиться до ужаса язвительным. — И, конечно же, за столько времени ты вспомнил о этом только что, когда весь Слизерин заговорил о текущей субботе? Да, все именно так. Если бы он знал, что это не простой прием, а целое событие, которое случается только раз в год, когда миссис Дорр возвращается в Лондон. Что на нем будет весь магический свет со своими отпрысками старше тринадцати, что обсуждают его потом в течение нескольких месяцев. — Бери манекен, — сжаливается Оминис, — научу вальсировать. И держать язык за зубами, когда это необходимо. Себастьян облегченно вздыхает: на Оминиса всегда можно положиться. Остается только удивляться, как он без зрения столь точно определяет движения, как верно чувствует шаги — природный дар, которого Себастьян лишен. Совсем не то же самое, что плясать на деревенских праздниках. Никогда бы он не подумал, что Крипта станет местом тренировок по танцам. — Так ты скажешь, что между тобой и Амадеей происходит? И почему ты должен идти к ней? — спрашивает друг через добрых полтора часа. — Это маленькая часть моего огромного долга, — он садится на один из старых ящиков рядом с Оминисом. — И между нами ничего не происходит. — Что-то мне подсказывает, именно это тебя печалит, — как всегда Оминис умеет истолковывать верно. — А ты не пробовал поговорить с ней? Ну знаешь, через рот, словами, а не поспешными действиями? Порой Себастьян задумывается, а не легилимент ли, случаем, его друг, настолько точно он умеет определять корень проблемы. Он ведь пытался поговорить с Амадеей, понять, отчего не находит себе места уже которую неделю, да только она не слушала и своим заявлением о способностях вроде бы расставила все точки, но… Это его не отрезвило. — Я не могу говорить с ней об этом. Потому что это Амадея, я ей должен. И все. — Ну да. Должен. И я, конечно же, единственный, кто не знает ни о чем. Её понять могу, она, в отличие от тебя, чужими секретами не разбрасывается. Нашел время напомнить о старой обиде про Крипту, не пропускает ни одного случая чтобы не уколоть этим. Да, он разболтал секрет друга, прельстившись чужой силой. Решил, что должен заручиться её поддержкой, и сейчас рад, что так вышло. Потому что… — Она спасла мою чертову жизнь, — говорит Себастьян: этот секрет принадлежит ему в большей степени, и скрывать его от Оминиса порядком надоело. — Не от кого-то, от меня самого. Там в катакомбах… я чуть не убил Соломона из-за реликвии. Почти сделал это. Я был так ослеплен, был сам не свой, понимаешь? — И она… остановила тебя? Себастьян искренне надеется, что друг все же не читает мысли, потому что говорить об Аваде он не собирается. Оминис не простит его за это, как не простит и сестра. Себастьян до сих пор не понимает, как он сам смог примириться с этим. — Не только. Она пообещала вылечить Анну, она старалась сделать все, чтобы не навредить ей древней магией. И вместо благодарности я… хочу от Амадеи еще больше. Иногда ему трудно понять, чего именно. Её силу, её саму… Завладеть, подмять под себя, укротить как непослушный огонь. На дуэли и в катакомбах он хотел именно этого. Но на ярмарке, когда они танцевали, это было совсем другое чувство, неясное, тонкое и почему-то весьма болезненное. Там он хотел дать ей что-нибудь. Не в обмен. Просто так. — Ты действительно многое ей должен, — Оминис все еще пытается осмыслить услышанное. — И она не такой простой человек, чтобы ты вел себя с ней как… как ты обычно ведешь себя с другими. — Все, что я могу — в полной мере выплатить долг, — Себастьян снова понижает тон. — Она из богатой семьи, она владеет такой силой, которая мне даже не снилась. Мне нечего предложить ей взамен. Оминис кладет ладонь ему на плечо, как всегда это делал в особо тяжелых случаях. — А ты найди то, чего у нее нет. Дай ей это. Поверь, это куда проще, чем кажется.