Связанные тьмой

Алая полоса вдоль руки расходится сильнее, но Оминис быстро колдует кровоостанавливающее и приступает к заживлению. Никто из сокурсников не доверил зашивать рану слепцу. Никто, кроме Амадеи, которая охотно встает с ним в пару — к лечению Мракс подходит куда ответственней других. Магическое наложение швов — метод весьма устаревший, но эффективный, если под рукой нет рябинового отвара или по каким-то причинам он не действует. Впрочем, и само Знахарство не самый популярный предмет, скорее факультатив, чем полноценное занятие, и изучают его только в случае, если собираются стать целителем. Амадея ничего не знает про других студентов, но ни у кого из шестикурсников такого желания нет. Поппи собирается применять знания в залечивании звериных ран, Оминис, кажется, записался из интереса или просто решил чуть больше проводить времени с другом. — Не иначе, как на приеме Дорр случилось нечто важное, — говорит Мракс с коварной улыбкой, ловко пропуская магию сквозь кожу. — Себастьян наконец-то перестал обжигать завистью, стоит нам с тобой оказаться рядом. Амадея и сама заметила, что нити в нем стали спокойнее. Находящийся в нескольких метрах от них Себастьян посматривает лишь изредка. Это неплохо, ведь он целую неделю не сбивал её своими эмоциями, и в то же время настораживающе: будто он что-то решил внутри себя и теперь спокойно выжидает своего часа. — Ты слишком наблюдательный для слепца. И в последнее время стал болтливее обычного, — на самом деле ей нравится, что немногословный Оминис теперь чаще разговаривает. — Не мог удержаться. Вы оба так мило смущаетесь, когда я говорю о ваших отношениях. Это вселяет надежду, что ты снова будешь завтракать с нами. — Оминис, — отрезает она, пропуская мимо ушей его догадки, — сосредоточься на лечении. С того вечера прошла неделя, и хотя окружающие шептались об их танцах на каждом шагу, между собой они с Себастьяном еще ни разу не заговорили об этом. Словно не решили, считать ли произошедшее на балконе реальностью. — Вы с Себом опять ввязались во что-то опасное? — Оминис почти заканчивает наложение швов, меняет тему, а тон резко становится серьезным. — Не отвечай, знаю, что это так. Даже не спрашиваю, что это, хотя Крипта теперь заполнена непонятным оборудованием, а вы так тщательно изучаете книги по Алхимии, будто и впрямь собрались создать философский камень. Нет смысла спрашивать, как он узнал. Помимо того, что они не слишком скрывались, Оминис чувствует их настроения так же легко, как она чувствует нити желаний. И никакая магия тут ни при чем, это его природный дар, особое чутье того, кто «видит» мир по-другому. И он бы не лез в их дела, если бы по-настоящему не волновался. — Разве я не выполнила обещание защитить его от темной магии? — пустая отговорка, Амадея и сама понимает, как опасно то, что они делают, а Себастьян пока не знает и трети проблемы. — Все так. Ты единственная, кто может его остановить. Но кто остановит тебя? Вопрос так и зависает в воздухе, пока они меняются парами. И когда Амадея садится напротив Себастьяна, робкая улыбка, которую она собиралась подарить ему, гаснет, так и не распустившись. Прозорливость Оминиса порой раздражает, хотя сердиться на его заботу почти глупо. В этот раз он волнуется о ней, не о Сэллоу. — Когда ты подходишь ко мне с таким лицом, мне становится не по себе, — улыбка Себастьяна — открытая, искренняя — заставляет немного расслабиться. Привычным движением охотника Амадея режет ему кожу вдоль руки. Неглубоко. Задача — наложить простые швы, а не обескровить, но Себастьян сжимает челюсти. — Ты могла бы притупить мою боль, ведь для тебя это ничего не стоит, — она внезапно чувствует колющую нить, остро пробившуюся даже сквозь защиту. — Пожалуйста… Привыкшая отгораживаться от чужих чувств Амадея даже не задумалась об этом. Она прикладывает пальцы к его руке и направляет каплю волшебства внутрь, получая от него беззвучную благодарность. — Нарочно избегаешь меня? — спрашивает он уже вслух. Амадея не отвечает, отрицательно мотает головой. Просто чуть быстрее идет по коридорам, чуть дальше садится на занятиях, потому что Себастьян… всю неделю не упускает случая, чтобы не прикоснуться к ней: едва заметно во время занятий, куда более ощутимо, когда они остаются вдвоем. Иногда хочет спросить что-то, тянется, приоткрывая губы, но не решается, молчит, может, боится, что она снова поставит границы. Она и сама боится. Подпускать его ближе — опасно, отталкивать — и того страшнее. Пусть будут хоть эти мимолетные касания, его пальцы поверх её, когда он хочет придвинуть к себе учебник или позаимствовать перо. Пусть будет рядом во время занятий в библиотеке, почти как раньше, только теперь его тепло ощущается по-другому, горит на коже, отзывается воспоминаниями. Не избегает, просто держит себя в рамках. Потому что держать Сэллоу невозможно. Он переворачивает все внутри, оставляя беспорядок как тот, что творится в его комнате. На приеме его чувства вдруг стали материальными, очевидными. Её собственные желания в тот вечер обрели плоть, взвились беспокойными нитями, окружили, запутали. Текли огнем. Сколько они простояли на том балконе, когда он сжимал в своих объятиях, пил её силу и дарил тепло? Его следы выжжены поцелуями, мерцают на коже горячими пальцами. Эти пальцы и сейчас на ней — удерживают запястье, пока она плетет заклинания второй рукой. — На зачарованной карте появилась проклятая магия, — Себастьяну, как и всегда, есть чем заинтересовать, а когда он чуть сжимает ладонь и притягивает к себе, чтобы никто не услышал, она думает, что целую неделю мечтала только об этом. Точно. Вот почему он такой спокойный. На балконе он решал за них обоих, застал врасплох, переполнил своими чувствами. И понимает это. Теперь он ждет её решения и даже старается не торопить. — Значит, завтра же отправимся, — Амадея изображает спокойствие, хотя нестерпимо хочет коснуться губами хотя бы его щеки. Она ответит. Но не сегодня. И не завтра, ведь сейчас есть дела куда важнее.

***

Магловский кулак ударяет Сайруса, лишая его равновесия, а Амадею терпения. Она знает, что колдовать им нельзя, пусть и на грязных задворках Лондона нет никого кроме них и здоровенного верзилы, решившего отобрать карманные часы. Когда брат снова получает в челюсть за нежелание расстаться с ценностью, она не раздумывает: бьет обидчика, а затем усиливает боль в десятки раз. Еще. Теперь уже он кричит, корчится, скребет по мостовой, и чтобы он не привлекал лишнего внимания, она добавляет парализующий страх. Жалок. Забился в угол с нечистотами, старается не шевелиться, скулит, вцепившись в раненный бок. — Ты что делаешь? — хватает её за руку пришедший в себя Сайрус. — Ты ведь убьешь его. — Ну и что? Зверь, представляющий угрозу, должен умереть. — Нельзя относиться так к людям. К человеческим жизням, — во взгляде Сайруса непонимание, неприятие. — Он ведь просто вор. У каждого из нас есть родные. У него, может быть, тоже есть. Что бы ты почувствовала, если бы я умер? — Но он заслужил, — Амадея тоже не понимает, но слезы мгновенно наворачиваются на глаза, ведь важнее Сайруса у нее нет никого. — Ты больше не какая-то тварь из леса, Амадея. Забудь о нем. Пошли. Нас ждет долгий разговор о твоих способностях. Сайрус был прав только в одном — могущество развращает. Особенно такое абсолютное, как исковерканная древняя магия. Особенно людей. Следуя вместе с Себастьяном за гомунколовыми чарами, Амадея ожидает увидеть гоблинский лагерь, но никак не Пепламб. Бандиты, что раньше так охотно примыкали к банде Руквуда — они переговариваются между собой, самодовольно ухмыляются, позвякивая серебряными сосудами на поясе. Слишком близко от Хогвартса, слишком много у них черно-красной магии, и это страшнее, чем восстание гоблинов. Мелкие зубастые карлики для Амадеи все равно что акромантулы, изредка сбивающиеся в стаи ради куска территории. Существа, которых подавляли веками. Человек — другое дело. Самый непредсказуемый хищник. До боли в костяшках она сжимает волшебную палочку, прикусывает губы, чувствуя, как рвется тонкая кожа. — Семеро, — Себастьян только вернулся с разведки: под дезиллюминациоными чарами они почти не видят друг друга. — Я подслушал их разговоры, они говорили о Харлоу. — Харлоу? Подельник Руквуда — единственный, кто принимал такое же участие в восстании и выжил после этого. Амадея подозревала, что большая часть планов по вымогательству, запугиванию и грабежу принадлежали именно ему, как и основное влияние в банде. Ему хватило ума не вставать во главе Пепламб, а потом и вовсе залечь на дно после смерти самонадеянного Руквуда. И она бы с большой радостью убила его, но Онай, так невовремя увязавшаяся следом, и констебль, собирающаяся сделать себе имя за счет двух студенток Хогвартса, помешали её планам. Харлоу арестовали. Видимо, ненадолго. — До меня доходили слухи, что его снова видели в округе, — шепчет Сэллоу, — но министерство так и не подтвердило побег. Еще бы! После такой грандиозной поимки сообщить о том, что преступник удрал, выглядело бы некомпетентностью министерства. Что по сути всегда являлось правдой. То, как они делают вид, будто все под контролем, уже давно забавляет колдовской мир. Они не хотели верить в то, что Ранрок — угроза, даже когда умер их сотрудник. Когда пострадала её семья. Что и говорить о такой мелочи, как простой бандит. Палочка едва не трескается в руках. Если этот гад здесь, она убьет его. — Не подходи к ним близко, — предупреждает Амадея, зная о том, как смертоносна исковерканная магия. — Следи, чтобы тебя не заметили. Сегодня его помощь не нужна, она сделает все быстро. К тому же, Себастьян не убивает людей. По крайней мере, своими руками. Для него гоблины — настоящие враги, на них он не стесняется колдовать самые мощные заклятия, в том числе, непростительные. С людьми… ему сложно. Проскальзывая вдоль ящиков, заполненных припасами — Харлоу явно что-то планировал — она осторожно проходит за одной из палаток. В ней кто-то есть, но еще несколько человек греются у огня в преддверии сумерек. Нет смысла ждать темноты, проще убить. Двое возле костра, один на скалах слева, еще один на карауле в лесу. Значит, в палатке трое. Если напасть прямо сейчас, есть шанс обезвредить пятерых. Один удар древней магии — колдовство пробивающее насмерть первого бандита. Вобрать сгусток, оставшийся на теле поверженного, выпустить заклинание, сбивающее с ног второго. Не думать, не сожалеть. Однажды она уже совершила ошибку, стоившую жизни родным. Сайрус погиб, потому что научил её слишком долго размышлять перед ударом. Бессловесно Амадея бьет взрывным заклятием, палатка вспыхивает, как и сухая трава рядом, вьется дымом в небо, пока подожженные противники вопят внутри, выбегают, пытаясь сбросить языки пламени. Бесполезно. Инсендио. Пусть горят, гоблинскому серебру огонь нипочем, в отличие от людей. А на последних Амадее плевать. — Гоменум ревелио, — недавно сбитый с ног противник тут же хрипит, цепляясь за окровавленную шею — режущее заклинание Амадея всегда бросает точно в горло, чтобы наверняка. Но дезиллюминационые чары спадают, а колдовать новые некогда. Вовремя примененный щит ломается от брошенных в сторону Амадеи заклинаний: тот, что караулил, уже успел добежать, теснит её к камням, к другому, надеясь загнать в ловушку. Древнее волшебство бьет молнией с неба, убивает, обдает пеплом, усиливая и без того разбушевавшийся пожар. Собрать остатки чужой силы Амадея не успевает: единственный выживший кидает в нее темную магию. Не ранит, заключает в клетку — черно-красными прутьями она обступает со всех сторон: ни сбросить, ни развеять. Но протиснуть руку можно. Последний сгусток серебра летит в обидчика, поднимает в воздух, швыряет о землю. Трещат кости, ударяясь о выступы скал, крошатся от ударов. Переломать хребет — вот и все, что нужно. Амадее не требуется палочка, достаточно легких колебаний пальцев, едва заметных движений. Шесть минут уходит на наложение шва длиной в руку, за шесть секунд она лишает жизни без возможности лечения. Ей не жаль. С такими нельзя задумываться, только убивать, пока они не причинили никому вреда. От дыма слезятся глаза, но выбраться из клетки с помощью простой магии не под силу. Тех капель древнего волшебства, что остались, недостаточно для освобождения. — Амадея, — Себастьян кашляет, продираясь сквозь дым: горит уже и часть леса. — Что ты, черт возьми, делаешь? Он призывает воду. Тушит траву в опасной близости от клетки, выжженное дерево, что может упасть в любой момент, пытается разрушить карминовую тюрьму. — Как тебя освободить? — Принеси флакон, я научу пользоваться той магией. Совсем не так она представляла его обучение, но выбора нет. Алая субстанция подчиняется плохо, режет изнутри, когда она пытается вобрать её в себя, вероятно, чистая древняя магия не уживается с преобразованной. Лучше пусть Себастьян сделает все под её надзором. — Дай руку, — Амадея вытягивает свою сквозь прутья и забирает склянку. Серебра в пальцах ничтожно мало, но прежде, чем вылить содержимое сосуда Себастьяну на ладонь, она протягивает невидимые нити, опутывая его запястья — слишком опасно доверять ему исковерканную магию — искушающая всемогуществом, она может сделать одержимым тех, кто её использует. Особенно в первый раз. Кровавая капля пульсирует и тут же исчезает, собранная его волей. — Направь её на клетку, представляя дверь. Красная вспышка загорается в руке, преобразуя прутья. Не дверь, но тоже подойдет, Амадея выходит из своей тюрьмы и тут же встречается взглядом с глазами Сэллоу. Овеянный дымом и пеплом, испачканный в саже, он зол. — И что, позволь спросить, это было? — он вцепляется ей в мантию, встряхивает, как отец, когда она проявляла особую неосмотрительность в охоте. — Ни подготовки, ни стратегии, ты могла быть серьезно ранена или вовсе умереть. Это из-за Харлоу? — Ты видел его? — вырывается она. — Здесь его нет, я нашел записку в дальней палатке, может было еще что-то, но ты спалила все. Что с тобой сегодня происходит? Это не похоже на тебя. Она оглядывает почерневшую поляну, выжженные тела и обугленные деревья. На самом деле, это похоже на нее. Пока Себастьян не присоединился к ней в войне с Ранроком, так выглядело каждое поле боя. Пепелище — вот, что она оставляла после себя. С появлением напарника ей пришлось поменять тактику, да и многочисленные враги требовали все большей продуманности. Вдвоем было легче. Себастьян стал отличным разведчиком и еще лучше прикрывал спину, хотя такая роль поначалу ему жутко не нравилась. Он хотел быть разящим клинком: действенным, устрашающим, основным оружием. Но единственный раз, когда Амадея позволила ему, поспешному и необдуманному, действовать, он едва не погиб, нарвавшись сразу на трех дуэлянтов. С тех пор он с готовностью следовал её указаниям и не поджимал обиженно губы. Казалось все, чему научил отец во время охоты — осторожности, применению ловушек, заметанию следов — нашло свое применение именно в паре с ним, ведь теперь не только её жизнь была поставлена на кон. — Харлоу был там в день, когда погибли отец и брат, — пепел липнет к языку, а воспоминания по-прежнему вызывают такую бурю, что не утихомирить и древней магией. — Моих родных убили его люди. Люди, понимаешь? Не гоблины, не дикие твари. А простой человек, в чьих руках оказалась эта исковерканная магия. Он не был сильным волшебником. Даже не успел уклониться от… — Непростительного? — заканчивает Себастьян. — Только теперь я понимаю, где и когда ты могла применить Аваду. Месть за брата. Поэтому не дала убить Соломона? Он знал. Амадея и в катакомбах не скрывала этого, чтобы он только понял, какую ошибку едва не совершил. Какую не совершила бы и она, если бы умела пользоваться древней магией как сейчас. Или если бы Сайруса можно было спасти как Анну… но проклятие убило его сразу. Как и то непростительное, сорвавшееся с губ в сторону убийцы. Оно расщепило, разделило жизнь на два отрезка и безвозвратно отняло что-то несоразмерно важное у Амадеи. Способность легко улыбаться — уж точно. — Лучшая моя часть умерла в тот день, — прогорклый дым царапает легкие, заставляет задыхаться, тереть слезящиеся глаза. — Не хотела, чтобы это случилось с тобой. — И я благодарен, — выдыхает он после некоторого молчания. — Ты знаешь, я сделаю все, чтобы выплатить долг. Но ты не должна быть безрассудной. Древняя магия все еще связывает с ним, вьется вокруг запястий, переплетается с остатками черно-красной жидкости на кончиках пальцев. Сквозь нее она чувствует его пульс — взволнованный, трепещущий. Но есть что-то еще. Мощный порыв, перекрывающий все остальные. Не хаотичный, не путанный — осязаемый. Осознанный. Он хочет уберечь её. Защитить. Не по приказу, не из чувства долга, не в благодарность даже. По своему желанию — такому четкому, что можно ощутить руки Себастьяна и его объятия даже без прикосновений. — Ты прав, нужно быть сдержанней, — она сбрасывает удерживающие его нити. — Но появление Харлоу меняет все. И если вдруг сегодняшнее повторится… Себастьян соглашается молча. Он сдерживал Амадею и раньше, просто она не замечала. Так что пусть Оминис не волнуется, её есть кому остановить.