***
— Себастьян, ты записываешь? Ни черта он не записывает, стоит посреди леса и пялится, как она преобразует алую материю в оружие: дым оборачивается тончайшими лезвиями, летит, направленный её волей, впивается в ствол. Из этого Себастьян запоминает только чуть приоткрытые во время броска губы и карминовые пятна на израненных ладонях. Заготовленные слова стекают назад по глотке и застревают где-то под ребрами. А ведь раньше удавалось беззаботно едва ли не обнимать её на ярмарке, брать за руку, когда вздумается. Куда подевалась проклятущая смелость, когда она так нужна? Всего-то нужно пригласить Амадею на хэллуинский вечер Слизнорта и сказать… — Попробуешь сам? — нарушает она ход мыслей и вытягивает руку со склянкой. Видимо, не сейчас. Пока она выливает содержимое флакона в ладонь, Себастьян старается думать о чем угодно, кроме обхватывающих его пальцев. Но Запретный лес будто в насмешку изобилует красным: блестит покусанными губами среди кленовых листьев, мажет отсветами киновари с закатного неба, превращая любые ягоды в гранатовые россыпи. Багровый оттенок ласкает белоснежную рубашку, выглядывающую из-под мантии Амадеи. Жжение в ладони заставляет сосредоточить внимание на другом. Противоборствующие силы по обе стороны руки жгут по-разному: одна покалывает тонкими иглами, открывая новые возможности, другая обманчиво-мягкая способна обратить в пыль живое и неживое. Себастьян пытается сжать пальцы и тут же чувствует стягивание на запястьях. Похоже на змею, что ненавязчиво обматывается, но готова задушить, стоит потерять бдительность. — Ты меня ограничиваешь, да? Связываешь древней магией, пользуясь тем, что я все равно её не вижу? — внезапно пришедшее осознание даже не оставляет обиды: защищать друг друга от самих себя — неплохая тактика в их случае. — Надеюсь, ты понимаешь, что дело не в доверии? — Амадея не отводит взгляд, не прячется за извинениями, держит его руку всё так же крепко. — Понимаю. И почти согласен. Но насколько эффективны окажутся наши исследования с таким подходом? И разве ты не планируешь противостоять людям Харлоу? — Они не станут меня убивать. Я нужна им живой. Он даже не спрашивает, с чего она так решила, все равно не ответит. Как и на все предыдущие вопросы. Что она хочет делать с исковерканной магией, зачем столь фанатично собирает, подвергая их обоих опасности? Он уже спрашивал, всякий раз упираясь в непреодолимую стену. — Даже если так. Что, если в следующий раз их фантазии хватит на более изощренные заклинания, чем клетка? Она прикусывает губы, раздумывая о чем-то. Взвешивая. — Хорошо, ты прав. Давай сделаем исключение на сегодня. Никаких оков. Никакого контроля. Как ты заметил, мне сложно применять эту магию, — она раскрывает покрытые порезами ладони, — но у тебя шансов больше. Проверим в прямом бою. — Что? Драться против тебя? Этим? — Один флакон. Не превращай содержимое в оружие, посмотрим, на что еще сгодится эта дрянь. Разве ты не хочешь испытать её границы? Однозначно плохая идея, опасная во всех смыслах, но доводов Амадея не слышит, сбрасывает путы, отдает серебряную склянку. Без её контроля Себастьян будто впервые сел на метлу: поток уносит вперед, и совершенно не знаешь, куда его направить, как удержаться. Карминовая магия стекает в ладонь одним махом, впитывается, въедается, проходя разрядами по телу. Наполняет силой, щекочет искушением вобрать в себя всё что есть в пузырьке. Ощущение сродни тому, когда он держал артефакт, едва не погубивший всю его жизнь. Бесконечного могущества, манящей бездны, текущей внутри. Иллюзия. Черно-красная вязкость вполне конечна. Что можно вообще выжать из одной жалкой склянки, если нужно обезвредить врага, а не убить? Себастьян раскрывает в воздухе ставший довольно увесистым блокнот, проходится по каждому пункту. Живых существ эта штука призвать не в силах: ни духов, ни зверей, ни даже жующую все подряд капусту. Алое волшебство можно обратить в энергию, Амадея говорила, что с помощью заряженных ею машин гоблины прокопали тоннели под всей округой. Но ни один из созданных предметов не взять в руки. Только направить в цель. Шесть крошечных сгустков, и Себастьян кружит вокруг Амадеи, расставляя ловушки. На вид все, что он создал, похоже на капканы и оградительные колья, на деле же — все те же капли магии, способные растягиваться и уплотняться. Амадея легко развеивает их с помощью древней магии, обычное колдовство тут бессильно. Впрочем, со временем любые предметы из рубиновой жидкости рассеиваются сами. В ответ она бьет несколькими заклинаниями, и Себастьян выставляет щиты. Снова из кармина, они легко отражают все что угодно, он почти уверен, что непростительные тоже, но лучше не экспериментировать. Волна звука — еще один фокус, стоивший Себастьяну почти половины полученной магии, к счастью, не равный крикам взрослых мандрагор, но хватает, чтобы дезориентировать Амадею, заставить отвлечься, зажать уши. Пока она не пришла в себя, он использует еще один сгусток для ослепления. Яркая вспышка бьет по глазам и его, но не ожидавшая такого Амадея снова теряется. Огонь, лед, ветер — алое вещество способно превратиться в любую стихию, а сила будет зависеть от потраченного количества. Выставляя щиты, Амадея принуждает его использовать больше, и чужеродная субстанция откликается на вызов, рвется с пальцев, требует выхода. Обладательница древней магии не раз говорила, как сложно удержать разбушевавшийся внутри поток, как жаден он до крови и чужих жизней. Пора заканчивать. Он обходит Амадею, незаметно оставляя крупицы силы, но не превращает ни во что, ждёт. Оранжево-красная вспышка требует не так много магии, Себастьян подгадывает момент, ослепляет и тут же преобразует разбросанные капли в преграды — поваленные бревна и мертвые коряги, только чтобы споткнулась, замешкалась и угодила в расставленную напоследок сеть. — Попалась, — облегченно выдыхает Себастьян: алые нити опутывают Амадею как рыбку в море. Одна из самых коварных улыбок, что он от нее видел, заставляет усомниться в собственном плане, и листья под ним начинают дрожать, становясь пластинами, увеличиваться и шататься, лишая всякого равновесия. — Знаешь, в чем главное отличие исковерканной магии от древней? — спрашивает Амадея, освобождаясь от сетей. — Красная дрянь не способна превращать одни объекты в другие. А значит, не применима в созидании. Она подходит к нему, протягивает руку. Последние лучи солнца за её спиной путаются в волосах, размазывают пунцовые отсветы по краям силуэта, обнимают огненными всполохами. — Все так, — он хватает Амадею за руку, оборачивая последнюю каплю в тонкую цепь вокруг запястий, разве она не так же поступала с ним? — Но ты все равно попалась. Тянет на себя, опрокидывая на чуть влажные листья, нависает сверху. Запах прибитой дождем пыли смешивается со жгучей пряностью, щекочет ноздри, а гранатовая кислота побуждает сглатывать проступившую на языке слюну. Только что лишенный силы он вновь чувствует её, соблазнительно бьющуюся прямо под ним. Тело Амадеи, остро-желанное, сводит с ума своей близостью, неожиданной доступностью, обкусанными губами, в которые он наконец впивается. Мерлин, что он вообще делает? Желание бежит под кожей, плавит все мысли, требует, требует… Опьяненный тем, что она не отталкивает, он пьет её терпкость, вбирает в себя эту вседозволенность, прикусывает бледную кожу на шее, оставляя влажные следы. Одуряющий клубок чувств: её запахов, прикосновений к её силе путает, тяжелым туманом стелется в голове. Стянуть крепче, пока не выбралась. Владеть сейчас, пока не опомнилась. Высечь в памяти это ощущение под собой. Распахнутая мантия подставляет шелк рубашки под багровые укусы солнца. Он и сам не прочь оставить на коже Амадеи алые отметины, жадно хватает губами, вжимается всем телом, чувствуя напряжение внизу. Дикое, требовательное. Шелк под пальцами горячий, а тело под ним обжигает не хуже преобразованной магии, вздымается от быстрого дыхания, вздрагивает. С трудом поддающиеся пуговицы Себастьян охотнее бы сорвал, но решает оставить их в покое, вместо этого запускает ладонь под юбку, задирая податливую ткань, проводя по чулкам, поднимается выше… Боль заставляет опомниться. Пронзающим копьем вгрызается меж позвонков, растекается по всему телу: выжигающая, всепоглощающая. Себастьян забывает даже как дышать, только мысли продолжают лететь со скоростью снитча, сверкают впереди неполученным призом. Он пытается пошевелиться, но все без толку, ни рукой, ни ногой не двинуть. Во всяком случае не сломав их. Не сладко-облачное Империо, что однажды они испытывали в катакомбах, а железная пытка, полный контроль над его телом со свободой разума — Амадее ничего не стоит управлять им как настоящей марионеткой. — Разве я не предупреждала, чтобы ты не пересекал черту? Темные волосы поверх красных листьев, слезы, застывшие в уголках глаз. Злые и горькие, будто он сделал что-то совершенно ужасное. Мгновения назад эти же слезы вызвали бы только нарастающий аппетит, сейчас же он чувствует себя последним подонком, тварью, не способной совладать со своими желаниями. Прав был Оминис, когда говорил, что Себастьян не имеет права вести себя с Амадеей как с другими. Он ведь хотел… не этого? Проблема в том, что именно этого. Подавить, почувствовать свою власть. Кретин. Она отталкивает, шелестит листьями, поднимаясь с земли, натягивает мантию поверх расстегнутой рубашки. — Паралич пройдет через час. Постарайся не шуметь, чтобы ни оборотни, ни акромантулы не добрались до тебя раньше.***
Крипта кажется еще теснее, чем когда он ждал тут Оминиса, хотя в этот раз он не меряет её шагами, не бьется в панике как загнанный в клетку зверь. Сегодня все намного хуже. Он ждет Амадею, затаившись за колонной, чтобы ненароком не выдать себя раньше времени. И когда она приходит, задерживает дыхание, пропускает её как можно глубже, чтобы ей не хватило времени ни убежать, ни опасно приблизиться. Со вчерашнего посещения леса он не мог даже есть, не говоря о сне. То, что он сделал… совсем не похоже хоть на какой-то контроль. Нужно было сказать ей сразу, объяснить все как полагается, теперь же остается надеяться, что она хотя бы выслушает, прежде чем снова парализовать. — Говори, что хотел сказать, и уходи, — произносит она с самого порога — вероятно, догадалась, что встречу в Крипте назначил вовсе не Оминис. — Если это касается твоей сестры, то не волнуйся, я не стану отнимать у нее шанс на жизнь из-за непутевого братца. Мерлин, он только что вспомнил, что из-за его выходки пострадать могла еще и Анна. А что, если бы Амадея и впрямь прекратила её лечение? Проклятие бы вернулось? Он отбрасывает эту мысль, сейчас не время об этом думать. — Мне стоит извиниться, — Себастьян выходит из-за колонны, слегка поднимает руки, показывая, что безоружен. — «Сначала делаю, потом думаю» — так ты однажды сказала. Это и случилось. Я не должен был так поступать. С тобой. Амадея не так и далеко, всего несколько шагов отделяют их друг от друга, и глядя на нее сердце отчего-то сжимается. Он как всегда все испортил. — Сотню раз предупреждала, как опасна исковерканная магия, если её не контролировать. Надеюсь, теперь-то ты понял. Но уже все равно. Больше никаких экспериментов. С тобой. Она разворачивается, собираясь снова поднять решетку Крипты. И в отчаянии Себастьян делает несколько шагов, оказываясь почти за ней. — Пожалуйста, не уходи. Послушай… дело вовсе не в магии… — А если я не хочу слушать? — поворачивается она, одаривая презрительным взглядом, встает вплотную, явно провоцируя, шепчет едва ли не в губы. — Снова свяжешь меня веревками? Применишь Империо? Поставишь на колени и сделаешь все, что в голову взбредет? Давай, ведь в Крипте никто не услышит моих криков. Каждое слово пробивает насквозь холодным презрением, заставляет еще больше себя ненавидеть. Что ж, либо сейчас, либо уже никогда. Себастьян набирает в грудь побольше воздуха. — Ты мне нравишься, Амадея. Я был идиотом, не сказав тебе раньше, позволив своему желанию взять верх, — он обнимает её порывисто, застает врасплох, пока она не оттолкнула, не подумала над каждым словом. — Себастьян, — нехотя она пытается выскользнуть из объятий. — Нет, дослушай. Я хочу быть с тобой. Не по счастливой случайности, как это было на приеме у твоей матери, и вовсе не силой, как в лесу. По-настоящему. Целовать, когда нам обоим хочется, приходить на балы как пара. Чего-то большего… — Того, что ты хотел сделать вчера? — И этого тоже, ведь вполне естественно желать человека, который тебе нравится. А ты мне не просто нравишься — сводишь с ума, приходишь во снах, не даешь даже думать ни о чем другом, — он вдыхает запах её волос, тонет в гранатовой терпкости, сжимает крепче. — Все слишком сложно, Себастьян, — она не вырывается. — У меня есть обязательства, и эти отношения… могут помешать. — Со мной тоже непросто. Клянусь, что заставлю себя принять любое твое решение, но я устал строить догадки. Скажи прямо, что я тебе не нужен, не интересен. Скажи, что не хочешь ничего между нами. Она молчит целую вечность. Позволяет гладить себя по волосам, кожей ловить её беспокойное дыхание. А потом осторожно обнимает в ответ, обвивает руками шею, прижимается почти как в тот вечер на балконе. — Не могу, — шепчет она, будто сама просит прощения. — Потому что хочу. Собиралась сказать обо всем на вечере Слизнорта, но… Как всегда слишком поспешен. Но с Амадеей нельзя торопиться. Как и молчать. Единственное, о чем Себастьян жалеет в эту минуту, что не научился озвучивать свои чувства чуть раньше.