***
— Вот видишь как в жизни то бывает, — толкует Григорий Дмитриевич. — всё нет и нет; и писем нет, и посланий, и весточку никто не принесет, а потом одним днём всё раз - и дочка приезжает. — Да, Григорий Дмитриевич. — отвечает старый кучер. — самое очевидное в жизни имеет слишком много неясности. Князь затянул табачный дым глубже. — Как бы и другую дочку-то на столько лет не потерять. Сын вырос, у самого семья уже, младшая по Франциям пол жизни разъезжала, а Прасковья что? — Да что Вы князь мыслите то понапрасну? Дети они ради того и растут, чтобы после покинуть родное местечко. А Прасковья... умная она девушка, князь. Даже если и вздумается ей куда-то за границу ехать, так что в этом плохого? Она не пропащая, это я Вам точно скажу. В далеке послышались глухие звуки копыт, отдающихся эхом по пустым переулкам. Не сидел бы князь на светлой веранде в тот день под ярким майским солнцем, ни за что бы не услышал такого звука. Подослав слугу к калитке, князь сам насторожился и стал прислушиваться к глухим звукам. — Ваша Светлость, письмо Вам из дворца. Нервно выдохнув, старший Юсупов развернул письмо и принялся читать. — Да чёрт их всех подери!... прости Господи. — Выругался князь, отложив бумагу после прочтения. — Что там, Ваша Светлость, коли не секрет? — Государыня... Государыня Екатерина померла. — Матерь Божия! — Воскликнул кучер, перекрестившись и взлетая с места. — Эй, Матрёна! — Крикнул князь и к нему тут же подбежала женщина лет сорока, но достаточно ухоженной внешности. — Скажи Прасковье, что мне надобно срочно отъехать во дворец, да и Пелагея пусть по приезду не печалится о моем отсутствии. Приготовьте все как надобно, а отпразднуем как следует позже. — Да, князь. — Кинула служанка, поклонилась, и побежала в сторону лестницы. — А ты приготовь лошадей. Едем во дворец. — Да, князь. — Старый кучер, поклонившись, выбежал во двор. Юсупов устало потёр глаза. — Ох и далась ты мне, Екатерина... Самуиловна, с трудом. — Прихватив трость и поправив парик, князь вышел с веранды, ещё пару раз глубоко вздохнув.***
Петербург покрылся темной пеленой майского вечера. Закат сегодня был достаточно неясный и слегка темноватый, но в народе это никого не волновало. Все сегодня были увлечены одной печальной новостью - смертью Петровской жены. Много говорили и о том, что государыня и не сделала ничего для страны, а много и о том, что и правила она недолго. В любом случае для юной княжны сие события были пока ещё неизвестны да и не до них ей было сейчас. Заехав в Петербург, решила княжна что-то присмотреть себе на одном из дешёвых народных рынков. Одна сторона разума говорила ей, что надобно вернуться домой, да и поскорее, ведь письмо родне уже доставлено, а другая утверждала, что чувствует будто кроме этого раза не будет у девушки возможности выйти в простой народ да и посмотреть недорогие развлечения петербургских молодых людей. Но и поддавшись соблазну, пятнадцатилетняя княжня изволила желание пройтись по рынку и посмотреть ненужные ей деревянные тарелки, украшенные хохломой, да ещё и платки, шкатулки, шубы, ювелирные изделия, и проче и проче. Только когда солнце начало садиться, а густое темное небо затворило своей пеленой ясный свет, княжня, прослушав пару народных песен на балалайке и станцевав два-три народных танца, соизволила снова отправиться в карету и поехать к поместью, принимая за юношескую бессовестность и эгоизм свой поступок, но, конечно, не коря себя, а наоборот, с лёгкой радостью воспринимая сие событие. Стоит отметить, что не все вокруг радовались в этот майский вечер. Слишком много слухов пронеслось мимо княжны о смерти государыни, однако, они были и всегда. Уж сколько раз ещё и при правлении Петра Великого княжна натыкалась на слухи о его кончине, но они так и оставались слухами, в то время как сам государь бодроствовал во всю свою силу. Так что, опираясь на это, княжна отложила в сторону французский роман, и приняв всеобщую тему для рассуждения за обычный большой слух, она наблюдала как приближается к родному поместью Юсуповых. Очаровательный сад, в котором росли георгины, маки и пионы, за которыми ухаживала Прасковья, исследуя каждый лепесточек и его состав для своих химических опытов. Большой фонтан, в виде какой-то древнегреческой богини, и две обширные каменные лестницы, расположенные около него. Огромный особняк из белого камня и архитектурной постройки, задуманной самим батюшкой. Все было таким необычным и в то же время таким знакомым, что Пелагея просто не смогла сдержать слезы, предательски прокатившихся из глаз. Протерев неровную влажную траекторию, она взглянула на самое красивое украшение поместья; Прасковья с несколькими служанками стояла подле ступенек, радостно сдерживая широкую улыбку. Она была также красива как и в тот раз, когда юная княжна торопливо прощалась с ней; ровные черты лица, что отражало явную схожесть с отцом, слегка заострённый нос, густые брови и, конечно же, серые глаза, как и у отца. Когда смотришь в них, кажется, будто попадаешь в такой густой туман, из которого единственным выходом будет смотреть только наверх, в голубое небо, в голубые глаза покойной матушки, которые передались по наследству только юной Пелагее. Остановившись, юной княжне подали руку и не успев, как ей показалось, ещё выйти из кареты, её окатило крепкими объятиями сестры. — Полинушка, дорогая! — Прасковья сжала плечи юной сестрицы в полном нежелании отпускать. — Отчего же так долго? Сказала же, что к обеду будешь, уже все остыло! — Прасковья, милая, да задержалась я... Батюшке не говори только. — На последнем предложении она понизила тон, когда Прасковья одобрительно улыбаясь, закивал головой. — Зашла я случаем на петербургский рынок, да и затерялась там до вечера. Прасковья расхохоталась, увидев как лукаво улыбается сестрица и снова крепко прижала её к себе, озаряемая добрыми взглядами улыбающихся слуг позади. Войдя в дом, княжна поняла, что ничего и не изменилось; все те же шторы, мебель, люстры, но все так изысканно подобранно, что старьем и язык не поднимется назвать. Сев за обеденный стол, Прасковья велела подать жаркое и остальные блюда. Начав разговоры о Франции, девушки поговорили и об архитектуре, и о моде, но чаще всего в их разговорах мелькали темы о симпатичных французах. — А здесь, я погляжу, ничего и не изменилось. — Улыбнулась Пелагея. — Все та же, любимая Россия, пропахшая берёзками и полевыми цветами. Как и при Петре Великом. — Она не надолго замолчала. — Жаль, что нет его уж сейчас. Пусть и рубил с плеча, зато порядок в государстве был. — Княгиня взглянула на старшую сестру, ехидно улыбаясь. — Как батюшка говорил. Я так понимаю, его опять из-за государственных дел нет? Что же, при Екатерине, как дела в стране идут? Прасковья задумалась, нахмурившись. — Нет её бо́ле, Екатерины. — Как нет? — Да так. Сегодня скончалась с рассветом. Во дворе такой переворот устроили, сейчас во всем Елизавету Петровну, желающей тихой жизни, винить начнут. Хотя небось сами и траванули. Вот, вызвали батюшку к обеду, то ли тянули чего, то ли письмо и правда долго шло. — Боже мой... — Кладя столовый прибор на тарелку, младшая княжна громко выдохнула. — Не виновата Елизавета Петровна, ни в коей мере не виновата, я больше чем уверена, сестрица, нет её вины ни в чем. — Конечно нет, да только кто ей, бедной, поверит? Её и так предательницей родины считают. — Как? — Пелагея от шока привстала с места. — Долгий разговор там, сестрица. — Произнесла Прасковья, поднеся кубок с вином к кубам. — Единственное скажу, что чувства там замешаны. Крепкие чувства. Княжна умолкла, будто вмиг поняла, что речь идёт и о предательстве, коли все закончилось не благополучно. — Как сама-то Елизавета? Похорошела? А то последний раз видела её ещё лет в одиннадцать. — Расцвела цесаревна, жаль только, что в душе покой никак не обретет. Снова тишина, прерываемая мыслями каждой из сестер в своих головах. Не известно сколько бы ещё княжны молчали, думая то ли об одном и том же, то ли о разном, как в окне, выходящем на гостиную, находившуюся недалеко от кухни, послышался настойчивый стук. Прасковья испуганно взглянула на сестру, а затем и вспомнила, что отправила всех слуг на второй этаж, дабы не мешать девичьим разговорам. Стук повторился вновь. Нервно сглотнув, Прасковья произнесла: — Ежели что, беги на второй этаж, поняла? — А что, что случиться? — Заговорщиков много, все хотят уничтожить известные фамилии, крутящиеся около государей. А пока спрячься за шкаф. Мало ли что. Стук повторился в третий раз, более настойчиво. — Прасковья... — Не спорь. Пелагея, пробравшись в гостиную спряталась за огромным шкафом, в то время как Прасковья подбиралась к золотистым занавескам. Набравшись смелости и выдохнув, княжна резко отодвинула ткань, обнажив окно, перед которым увидела знакомое лицо с хорошо вписывающимся в него мягкими чертами, и плавно падающими на плечи темными волосами. — Сашка! — Улыбнулась Прасковья, торопливо отворяя окно. — Миша, Семён, что вы делаете здесь в такой час? Поняв, что опасности нет, младшая Юсупова решила тоже показаться. — Да мы передать пришли, — начал было Михаил, видя, что Шувалов как только увидел княгиню, врос в землю, без всякой возможности что-либо произнести. — Постойте-ка, а Вы, княжна, в гостях кого-то принимаете? — Его взгляд занял задний фон, на котором стояла Пелогея, разодетая в дорожнее французское платье, даже не успев переодеться. Прасковья обернулась к сестре, лукаво улыбнувшись. — Так это ж Полинка Юсупова! — Улыбаясь воскликнул Семён. Младшая княжна нахмурилась, с трудом восстанавливая в памяти момент, в котором могла знать этих господ, и вспомнила! Вспомнила! Пажи Елизаветы Петровны, с которыми была она знакома ещё в свои десять лет! Помнится ей и то, как по всему дворцу в прятки они вместе играли, и как после, князь Меньшиков, застукал её за большой вазой из-за этого. — Господа, — сквозь улыбку произнесла княжна. — вы ли это? — Это мы у Вас должны спросить, княжна. — Воскликнул Александр. — Вас и не узнать. — Улыбнулся Михаил. — Похорошела, ох и похорошела княжна Юсупова! — Произнес Семён. — Да... — Протянул Миша. — Теперь с Вашей Светлостью в пряжки не проиграешь во дворце! — Будет вам. — Подходя ещё ближе к окну, воскликнула младшая Юсупова. — Княжна! — Ехидно повторила она. — Просто Пелогея, ясно вам? — Так с Вами ещё теперь и не забалуешь, Пелагея Григорьевна?! — Улыбаясь воскликнул Семён. — А щекотки наверняка до сих пор боится. — Улыбнулся Саша. — Господа, — вмешалась Прасковья, не скрывая улыбку. — я конечно очень не хочу прерывать сие беседу, но вы, кажется, пришли с каким-то известием из дворца. — Да, да, да, да, да. — Торопливо сказал Миша, выйдя вперёд. — Вам из дворца скоро придет письмо от Вашего батюшки. Как мы предполагаем, там будет написано о том, что на время Вам надобно будет переселиться во дворец. — Он покосился на младшую княжну. — И по такому случаю, видимо, взять с собой ещё и сестрицу. — Во дворце сейчас много неприятностей. — Подхватил Александр. — Поэтому скорее всего Ваш батюшка и желает, чтобы Вы находились в более безопасном месте, а то не известно ещё взбунтуется ли народ, принимая нового государя. — Кого? — Спросила Пелагея. — Четырнадцатилетнего Петрушу, прямого внука Петра Великого. — Кто регентом будет, решили? — Нахмурилась Прасковья. — Все Верховники. — На выдохе произнес Миша. — Как все? — Пелагея вытращила глаза. — Разве ж было такое? — В том то и дело, что не было. — Вмешался Семён. — Что дальше будет не ясно. Единственное, что мы услышали от Вашего батюшке в разговоре с князем Голицыным, так это то, что надобно бы Вам написать письмо, в котором передает он Вам, чтобы завтра Вы срочно собирались и приезжали во дворец. На хозяйстве он может оставить своего старого кучера, который у Вас всем тут управляет. Сказал, что доверяет ему, но, думаю, это Вам знать не обязательно. Ничего бо́ле нам и не известно. Прасковья выдохнула. — Неспокойно видимо сейчас будет. Много людей, думается мне, погибнет. — Отчего же, сестрица? — Ещё не известно каким Петруша этот окажется. — Знатный он разгильдяй, Петруша этот. — Ответил Михаил. — Слышали мы, — подхватил Семён. — что и не интересна ему ни алгебра, ни астрономия, ни науки всякие. Любит только пирушки устраивать, да на охоту с Иваном Долгоруким выходить. Боле ничего его и не цепляет. — А то как же, — ухмыльнулся Саша. — все-то ты говоришь, да про Лизавету нашу и твою, горячо любимую, не договариваешь. Влюблен, говорят, будущий император в нашу Елизавету, ой как влюблен... Прям как наш Семён. Княжны улыбнулись. — Да ну вас, — произнес паж, убирая руки боевых товарищей со своего плеча и волос, не обращая внимания на их ядовитые ухмылки. — Ладно, господа. — Вновь прервала их Прасковья. — Благодарю вас за доставленную информацию. — О чем Вы, Прасковья Григорьевна. Мы вечные Ваши должники. После сие сказанного, княжна затворила окна и поправила занавески. — Ой, Прасковья, что же ждёт нас с тобой? — Не знаю, Полинушка, не знаю. — Она опустила голову, но после взяла сестру за плечи и улыбнулась. — Помнишь, чему учила Елизавета Петровна? — Получив в ответ отрицательный кивок, она улыбнулась ещё шире. — Если сегодня ты не знаешь, что будет завтра, значит завтра точно будет весело.