Ветивер и нарциссы

      У Драко по-прежнему голова шла кругом после того странного разговора с крёстным. Они связаны? Связаны с Грейнджер? Он не знал, шокировало его это или попросту раздражало. Он вообще уже ничего не знал в своей послевоенной жизни.       С самого детства Драко только и делал, что пытался заслужить внимание, поощрение и одобрение своих вечно выслуживающихся перед обществом, перед Волдемортом и друг перед другом родителей. Отец втолковывал ему, что он Глава Рода, наследник, единственный сын и просто Драко Малфой. Ему, признаться, очень не хватало самого последнего титула. Быть просто Драко. Летать на метле, обгоняя ветер, играть с друзьями в квиддич, иметь этих самых друзей. Тех, кого хочет сердце, а не велят родители. Они, ведь, всё всегда делали по протоколу. Жениться на той, с кем будет более выгодным брачный контракт, дружить только с тем, кто поможет подняться по лестнице вверх среди людей ближнего круга Волдеморта, жить по законам чистокровных, носить маски, притворно улыбаться, и лицемерить, лицемерить, лицемерить. Драко уже и забыл, как это — думать иначе. Быть иным. У него не было на это права.       С самого детства он привык быть лучше других, потому что так велел отец. Лучший в квиддиче, лучший на Слизерине, лучший среди худших. Именно тогда у него на физиономии и появилось то самое высокомерное выражение, которое Грейнджер ненадолго удалось стереть на третьем курсе.       Грейнджер… проклятье его существования. Магглорожденная, выскочка, которая умудрялась во всем быть лучше Малфоя. Ну, кроме квиддича. И то, если бы она не визжала, как баньши, пытаясь оседлать метлу, возможно, она бы и там была лучшей. У нее были друзья, двое идиотов, которые были готовы ради нее сунуться и в огонь, и в воду, и Малфой до сих пор с содроганием вспоминал их вопли, когда они пытались ее спасти в Меноре. И им ведь почти удалось. Грейнджер молчала. Малфой навсегда запомнил ее огромные, полные равнодушия глаза, которыми она смотрела на него, словно он был самой интересной вещью на свете для истекающей кровью ведьмы. Он не знал, до сих пор не знал, что его тогда так поразило в ее глазах. Так смотрит на охотника олень, обречённо, страшно и равнодушно. Однако, и Драко это знал, она не хотела умирать. И без нее они бы не выиграли войну. Даже крестный это признавал, а он, казалось, остался единственным человеком, к мнению которого Драко ещё хотелось прислушиваться.       Он вечно ставил ее Малфою в пример. Как посмела какая-то магглорожденная быть лучше самого Малфоя? Он даже похвалил ее, когда она ударила Драко в нос на третьем курсе, сказал, что давно этого заслуживал. Драко опустил голову на сложенные ладони. Он слишком запутался во всем. Крестный был единственным человеком, который в своей манере о нем заботился. Мама слишком дорожила мнением отца и собственным положением в обществе, чтобы перечить чему бы то ни было. Отец…был отцом и не был им одновременно. Крестный же боролся до последнего, за самого Драко и против навязанных порядков. Что говорить, когда он взял Нерушимый обет ради него, дурака! А он ещё ерепенился, доказывая тому же крестному, что ни в чьей помощи не нуждается. Крестный тогда так странно посмотрел на него своим долгим взглядом и сказал: «Ты идиот, Драко.» Теперь он был с ним согласен.       Ещё и Грейнджер… она сидела в той проклятой библиотеке и читала, читала, читала. И звала эльфов, чтобы они принесли чаю с мятой. И молчала. Драко пробирал мороз. Лучше бы она орала, визжала, вопила, махала рукой на уроках и зарабатывала отработки, первые в своей жизни, только бы не молчала. Ведь если Заучка молчит, то что делать другим? Драко знал, что она, так же, как и он, страдает бессонницей, что бродит ночами по Хогвартсу, как приведение, и что крестный ее не трогает. Ходит, молчит и смотрит перед собой. Что она там видит, в кромешной темноте? Драко знал, но не хотел признавать. Все они видели одни и те же лица, слышали одни и те же крики и чувствовали на собственной шкуре зелёные вспышки Авады, пролетевшие мимо.       Порой Малфою казалось, что заклинания попали в цель, и они всё-таки умерли. И теперь переживали странное подобие ада, в который он никогда не верил. Ему хотелось выйти из подземелий Слизерина и пойти следом за Грейнджер, чтобы понять, куда она придет посреди ночи. И она пошла. Вышла к Черному озеру, сбросила туфли и вошла в воду. Драко бросился следом, вдруг утопится? Но она стояла по колено в воде, холодный ноябрь пробирал до костей, она тяжело дышала, а потом упала, и вопль, похожий на вой, разорвал тишину. Драко все же подбежал к ней и, схватив за руку, потащил на берег.       — Пойдем, пойдем отсюда, на кухню, выпьем тот ужасный мятный чай и согреем тебя.       — Не могу, не могу! Ничего не согревает, я так больше не могу!       — Я знаю, Грейнджер. Можешь дать в морду, только пойдем со мной. Я смотрю на тебя, и мне становится страшно. А это конец света.       — Добро пожаловать в мир после войны, Малфой, наконец-то ты это понял.