but i thought you might

Четверг в ноябре. Им по тридцать. Глядя через кухонное окно на Галадриэль и Келебриан, Хал пытается представить, на что была бы похожа его жизнь, найди он в себе силы выбрать иной путь. Довольно легко вспомнить положение дел в годы перед тем, как он осмелился представить простые понятия — «дом», «жизнь» — с притяжательным местоимением от множественного числа. Десять лет назад он бы с уверенностью сказал, что для него не может существовать «нашего» — только «моё», а уж то, что последнее может быть применено к человеку, — об этом он не смел и мечтать. Мысль, что он вправе называть так двоих, что сейчас стоят в саду, заглядевшись на небо, — его партнёра, его дочь, — поразила бы его двадцатилетнего до глубины души. Миновало почти одиннадцать лет, и нетрудно притвориться, будто всё, что было до, случилось с кем-то другим — с кем-то, кто живёт в параллельной реальности, которая, самое большее, имеет лишь косвенное отношение к той, в которой обитает его семья. Прошлое — фоновые знания, нужные сугубо для того, чтобы в их контексте объяснить его многочисленные недостатки и промахи в пыточной психотерапевта. Так, по крайней мере, он смотрел на всё это полтора месяца назад — до того, как Галадриэль узнала правду. Теперь же, в такие спокойные мгновения, как это, когда разум отпущен на волю, и негде спрятаться от собственного испепеляющего взора, Хал мысленно блуждает от одного воспоминания к другому, ступая по своим следам в бесплодной попытке разобраться, где именно всё пошло наперекосяк. Происходящее — невольный, неконтролируемый порыв — управляет им, пожирает время, сворачивает пространство, а потом наконец отпускает обратно в тело. Способ, которым он предпочитает избавляться от топкого, гнетущего чувства, что преследует его после, эти полтора месяца недоступен и даже не подлежит обсуждению. И хотя Галадриэль больше не потакает надуманному желанию спать отдельно — месяц как она вернулась в их постель, стремясь, согласно догадке Хала, утолить их обоюдную жажду связи, дабы отсрочить предстоящую невыносимость вынужденного одиночества, — но граница между ними остаётся прочной и непроницаемой. Этакий энергетический барьер, что подпитывает ощущение раздельности, даже когда она прижимается ухом к его груди и прислушивается к белому шуму сердцебиения. Он по-прежнему просыпается рано, но больше не бегает по утрам, отчаянно цепляясь за временную иллюзию нормальности, что каждый раз вдребезги разбивается о начало дня. Если ночью во сне она отодвигается, он не позволяет себе притянуть её обратно. Он знает, что совершенно не способен сколь-то значимо и долговечно скрасть эту пропасть между ними. И, даже продолжая мыслить категориями «мы» и «наше», он всё сильнее уверяется, что с каждым прожитым днём Галадриэль ближе и ближе к давно забытой пустоши, отделяющей «твоё» от «моего». В такие вот утра Хал оставляет постель неприбранной — в доказательство тому, что когда-то существовало «мы». — Папочка, — кричит Келебриан в открытую дверь, возвращая его в утро праздника. — Я прямо перед тобой, зайка, не ори, — говорит он, всё ещё будто паря где-то далеко. Она со смехом заходит в дом. — Извини, — умудряется вымолвить, пытаясь закрыть за собой дверь. — Постой. — Он встаёт, окидывает взглядом двор в поисках Галадриэль. — А куда мама… Келебриан оборачивается, смотрит на него с прищуром и просто показывает на мать, которая, стоя подле утеплённых клумб, разговаривает по телефону. — Папочка, — повторяет Келебриан, пытаясь вернуть себе его внимание. — Келебриан, — отвечает он тем же тоном, с полуулыбкой глядя, как она сперва затворяет дверь, чтобы не пускать в дом холод, потом расстёгивает куртку. — Чем я могу тебе помочь? — Почему птицы летают? Вопрос заставляет задуматься. — Почему птицы летают? — переспрашивает он для ясности. — Или как птицы летают? Дочь пожимает плечами и разводит руками. — Я спросила маму, а она сказала, ты знаешь всё о полёте. «Почему» больше похоже на вопрос в стиле Галадриэль, поэтому он решает сосредоточиться на «как». Сложность в том, что не совсем понятно, как объяснить это ребёнку, которому нет и пяти. Он чешет в затылке, размышляя. — Ладно, — произносит он, садясь на диванчик рядом с девочкой. Она придвигается и глядит, по всей видимости, настроенная скептически. — Значит, воздух движется… «Упрощай», — напоминает он себе. — Как ветер? — спрашивает она. — Ну да, типа того. Знаешь, бывает, когда на улице очень ветрено, делаешь руку вот так, — он поднимает ладонь вертикально, — и чувствуешь, как в неё толкается воздух. — Угу. — Но если держать руку так, — он разворачивает ладонь параллельно земле, — ты его не чувствуешь. Так устроено птичье крыло. Воздух движется над крылом, но, так как крыло изогнуто, путь над крылом длиннее, чем путь под ним. Держи руку так, это будет крыло, ладно? Он демонстрирует, и Келебриан за ним повторяет. — Из-за угла наклона крыла, — говорит он, внутренне съёживаясь от того, насколько звучит неадекватно её возрасту, — под крылом воздуха получается больше, чем над ним. В памяти оживает воспоминание: его отец объясняет, как держатся в воздухе самолёты. Конечно же, они как раз были в полёте, и у семилетнего Хала случился его первый приступ тревожности. Есть в этом что-то горько-сладкое. Первый вкус страха, смешанный с облегчением от того, что отец может подробно объяснить, как это работает и, что более важно, почему стальная махина просто не падает с неба. — Поэтому воздух под крылом толкается в него, — поясняет он, давя ей на ладонь. — И птица поднимается. Так понятно? Она хмурится. — Но как они попадают с земли в небо? Хал улыбается. — Они очень лёгкие — отталкиваются ногами и хлопают крыльями. Но когда люди летают на самолётах, нам для этого приходится использовать взлётные полосы и двигатели. Он наклоняется к приставному столику, берёт конверт и ручку. Келебриан пододвигается вплотную и смотрит. — Что рисуешь? — А на что похоже? — спрашивает он и поворачивает конверт так, чтобы ей было лучше видно. Наклонив набок голову и подперев кулаком щёку, она внимательно вглядывается в изображение. — Не знаю, — наконец произносит со вздохом. — Просто пузырик.  Было бы на удивление обидно, если бы Хал ещё не привык к её критике. Он тихо посмеивается. — Это самолёт, глупышка. Она переводит испуганный взгляд с рисунка на него. — Тебе нужно потренироваться, папа. Он поджимает губы, таким образом сдерживаясь от того, чтобы закатить глаза. — Обычно за меня это делает компьютер, но, считаю, вышло не так плохо. Видишь? — Он изучающе смотрит на рисунок, затем указывает кончиком ручки на детали. — Вот крылья, а вот шасси… — Теперь я вроде как вижу, — говорит она, сощурившись так сильно, что чуть ли не жмурится. — Ладно, ладно, — произносит он со смехом, — я не художник и никогда на это не претендовал. Она кладёт руку на отцовское плечо и смотрит прямо в его глаза — своими точь-в-точь такими же. — Это хорошая попытка, — подбадривает его она, спокойно и искренне. Он качает головой, не в силах скрыть улыбку. — Ты хочешь, чтобы я объяснил, или нет? — Нет, — отвечает она, пожимая плечами. — Дедушка уже рассказал мне всё о самолётах. — Ну разумеется. Он раздражённо фыркает. Дверь открывается, и внутрь, потирая озябшие руки, заходит Галадриэль. — Извините, — говорит она сиплым от холода голосом и смотрит на Келебриан. — Он тебе объяснил? Та слезает с диванчика. — Мне нужна помощь. — М-м, — произносит Галадриэль, кривя рот, как если бы она глубоко задумалась. — Почему бы не попробовать ещё раз? Келебриан подходит к матери, поднимает на неё глаза. — Мама, поможешь мне? Пожалуйста? — Конечно, — отвечает Галадриэль, и дочь берёт её за руку и тянет к коридору, украдкой бросая взгляд на отца. — Что такое? Хал с любопытством наблюдает, как они обе удаляются, и до него слабо доносится лишь неразборчивый шёпот Келебриан, а затем приглушённый ответ Галадриэль: — …Рождество? Но ты уже… о, ясно теперь. Хорошо. Помогу, но ты сама подпишешь.

***

Октябрьский воскресный день. Им по тридцать. Хотя сказал, что отправляется за Келебриан, Хал, одолев всего полквартала, съезжает с дороги, открывает бардачок, нашаривает пузырёк Ативана. Отворачивает крышку, и мелкие белые таблетки брызжут на пассажирское сиденье. Тогда он подбирает одну, проглатывает не запивая и быстро собирает оставшиеся обратно в оранжевый флакончик, не обращая внимания на растущий в горле ком. Он знает, лекарство подействует через двадцать минут. Этот срок кажется слишком долгим, чтобы сдержаться. Он пытается ограничиваться душем. Под непрерывными струями воды легко притвориться, что это вообще не слёзы, и легко смотреть, как их смывает в сток.  Однако здесь, за рулём, они находят его снова. Он не двигается, он едва дышит, парализованный мучительным осознанием, что его жизнь рушится и в этом повинен лишь он сам. Галадриэль уйдёт, и он всегда это знал. Всё, что он может, — попробовать продержаться столько времени, сколько она ему даст, и не сойти при этом с ума.

***

Тот же четверг в ноябре. Им по тридцать. — И ты ничего им не говорил? — тихо спрашивает Галадриэль, когда они ставят машину перед домом его родителей. Хал смотрит на неё, сам не свой от нервов. — А надо было? — Нет, — отвечает она тут же, тряся головой и теребя прядь волос. — Нет-нет. Я просто… — Она делает медленный, глубокий вдох, затем выдыхает, и к щекам постепенно приливает цвет. — Просто будь что будет. — Милая… — начинает он и тянется к ней, чтобы успокоить, но она, уже открыв дверь, вылезает из тачки до того, как он сможет к ней прикоснуться. Следуя её примеру, он выбирается, отстёгивает спящую позади Келебриан и заносит её в дом. Когда он заходит на кухню, Галадриэль уже вовсю пьёт свой первый бокал вина, болтая с Яванной непривычно быстро и эмоционально. Завидев Хала, она пододвигается и похлопывает по месту рядом с собой в особо странном жесте, который он даже не комментирует.  — …ну и весной они женятся, и моя мать, понятное дело, в бешенстве, — говорит она с тихим смешком. Её щёки порозовели, и она льнёт к Халу теснее, чем обычно при свете дня. — Рассказываю твоей маме об… — Аэгноре. Он кивает и бросает на неё предостерегающий взгляд. Обычно беседы с Яванной о свадьбах приводят к…  — Казалось бы, она должна радоваться, что сын вообще женится, — рассуждает та весело и непринуждённо и отпивает из своего бокала. — Любовь моя… — произносит Аулэ со стороны столешницы, где готовит ужин. Хмурясь, она оборачивается к нему. — Что? Сболтнула лишнее? Хал закатывает глаза. Галадриэль придвигается к нему, прислоняется лопаткой. — Да нормально. Просто… — Она умолкает, делает глоток. — Извините, что разочаровали вас по этой части. — О, милая, нет, — заверяет её Яванна, качая головой. — Я совершенно не то имела в виду.  — Ну и что же ты тогда имела в виду, мам? — спрашивает Хал натянуто. Мать в смятении. — Знаете что, давайте-ка просто сделаем вид, что я вообще ничего не говорила, — наконец находится она. — Я счастлива, что вы здесь. До тебя мы виделись с Халбрандом дай бог дважды в год. Сглатывая и обнимая Галадриэль за плечи, он ощущает на себе её взгляд. Она прижимается к нему, приподнимает голову, чтобы видеть его лучше. — Порой полезно бывает побыть врозь, — говорит она мягко. — Помогает разобраться в себе.

***

Майский четверг. Им по двадцать шесть. — Блядь, не знаю, — говорит Хал, откидываясь на спинку кресла. — Друзья Галадриэль считают, у меня трудности с контролем. Бровь Олорина изгибается. — Похоже, многие из её окружения доводят до её сведения критику в ваш адрес. — Это да. Слова пронизаны раздражением. — И тем не менее, — продолжает психотерапевт, — по каким-то причинам она всё ещё с вами. — Ладно. — Хал отметает это, барабаня пальцами по подлокотнику. — Я не для того поднял эту тему. — Да, вы подняли эту тему, потому что хотите, чтобы я сообщил, правы они или нет, — произносит Олорин. Хал молча ждёт. — О, — добавляет психотерапевт с добрым смешком, — вы же наверняка не думали, что всё будет так просто, Халбранд. — Да уж конечно. — А как вы сами думаете? Они правы? Его молчание говорит само за себя. Миг Олорин пытливо на него смотрит. — Вы определённо полны сюрпризов, — говорит он глубокомысленно. Порыв обороняться завладевает им прежде, чем Хал успевает его подавить. — И как, блин, это вообще понимать? — Вы всегда позволяете другим определять, кто вы есть? В его тоне нет осуждения, но Хал всё равно его чувствует. — Если человек уже всё решил, какой смысл пытаться переубедить? — Хм. — Олорин обдумывает это, а потом просто заявляет: — Нет. Это застаёт врасплох. — Нет? — Нет, — повторяет тот. — Кого вы не переубедили, Хал? Вашу мать? Их обоих? Ни один ответ не кажется безопасным. — Что, без моих родителей, блядь, вообще никак, да?  — Не в тех случаях, когда они имеют отношение к делу, — отвечает Олорин, пожав плечом. — Вы закрываете эту дверь прежде, чем успеете разочароваться.  — Вы слишком скачете. Он может уследить. Он просто не хочет. — Ваши отношения с контролем, — объясняет Олорин. — Это способ обезопасить себя — а точнее, попытка, потому что я сомневаюсь, что это в самом деле работает. — Откуда вам знать? — Не отрицание и не подтверждение. — Обычно, когда вы так реагируете, это значит, что мы подобрались к триггерной точке. Странно понимать, что тебя так хорошо знают. — Сегодня я слишком устал для этого, — произносит он тихо. — Вы бы предпочли, чтобы я преподнёс это в негативном ключе? — спрашивает Олорин. — Чтобы сказал, что все они правы и вы безнадёжны? И что все, кто поставил на вас крест, не просто не поняли или недооценили вас, но раскусили вашу суть и отвернулись, поняв, что вы на самом деле за человек? Хал закатывает глаза. — Не несите бред. Олорин улыбается. — Хал, я никогда не поставлю вам в вину то, что вы пытаетесь от чего-то себя уберечь. Хотя время от времени и не соглашаюсь с вашими методами. В нём пробуждается любопытство. — Если есть лучший способ с этим справляться — я прошу вас… — Вам он не понравится, — говорит Олорин, и в его глазах искрится веселье. — Всё, что у вас когда-либо было, — не контроль, а его иллюзия. Почти всё в вашей жизни случилось по воле случая или судьбы — в зависимости от убеждений, которых вы придерживаетесь. — Так мне что, блядь, просто с этим смириться? — произносит он бесцветно. Мягкий смешок. — Ну, я предупреждал, что вам не понравится. Но вспомните, как часто ваши попытки контролировать исход в результате только порождали новые непредвиденные сложности? Хал мотает головой. — Нет, такое я тоже предвижу. — Так вы предвидели, что в тот вечер Галадриэль разобьёт вашу машину? — интересуется Олорин. Ответа нет. — Ведь, исходя из вашей трактовки, получается, ваши попытки контролировать её поведение… говорить под руку… — У меня, блин, был приступ панички. Олорин смотрит на него со смесью сострадания и любопытства. — Я никогда не приписывал вашим поступкам злой умысел, Халбранд. Зачем предполагать какой-то негатив? Хал пожимает плечами, не в силах взглянуть на собеседника. — Все остальные так делают. — Я не думаю, что вы намеревались причинить ей вред, — говорит Олорин. — И, уверен, если б вы спросили её, она бы сказала то же самое. — И почему же тогда она ушла? Слова сопровождает прохладный хохоток. — А вы не спрашивали? — отвечает вопросом на вопрос Олорин. — Это случилось два года назад, разве нет? Хал кивает, но ничего не говорит. — И вы всё это время думали, что Галадриэль решила уйти из-за того ДТП? — Он тихонько присвистывает. — Ужасно долгий срок, чтобы зацикливаться на предположении.

***

День благодарения. Им по тридцать. Келебриан просыпается с криком, как раз когда Галадриэль повторно наполняют бокал. — Солнышко, ты уверена?.. — тихо говорит он в дверях, но она не обращает внимания. Следующий вопль дочери втягивает Хала в гостиную. — Я здесь, я с тобой, — успокаивает он, приподнимает и усаживает её на диване. — Что такое? Она прячет лицо в сгибе локтя и всхлипывает. — Я всё пропустила, — хнычет она. — Я слышала, мама смеётся. — Ты не пропустила ничего, Кел, точно тебе говорю. Без тебя никто не веселился. — Я пропустила всё, что было до, — настаивает она. — До чего? — спрашивает он, не догоняя. Её слова растягивает зевок. — До того, как я появилась у мамы в животе. Он переваривает это, хмурясь. — Ты расстроилась из-за того, что пропустила всё, что случилось до твоего рождения? Она кивает. — И то, что было, пока спала. Ненавижу спать, папочка. Хал целует её в лоб. — Но спать нужно, зайка. Это важно. Во сне ты растёшь, становишься больше. — Но я не хочу расти, — произносит она жалобно, а затем заявляет: — Всё, я больше не сплю. — Ладно. — Он старается не сбиваться с успокаивающего тона. — Ведь сейчас ты проснулась, да? Хочешь пообщаться с мамой и бабушкой? Ещё один тоненький вопль. — Хочу дедушку. — Конечно, — произносит он со вздохом. — Давай-ка проверим, можно ли его… Со стороны дверного проёма доносится голос: — Мне показалось, я слышал твой голосок. — Дедушка! — взвизгивает она, с огромными глазами соскакивает с колен Хала и бросается к Аулэ. Дед заключает её в объятия, поднимает с пола, вызывая пронзительный крик, что переходит в смех. — Пойдём-ка, поможешь мне с готовкой. — Знаешь, почему птицы летают? — начинает она у него на руках по пути на кухню. — Папа мне рассказал.

***

Пятница в октябре. Им по двадцать три. Спустя не более чем час с друзьями Галадриэль Хал вполне готов отправляться домой. Ей он, конечно, об этом не говорит. Она смеётся и шутит, то и дело шепча, как она рада, что он здесь. Сегодня он не похерит это, как бывало в прошлом. Но вот беседа принимает неожиданный оборот, и он, захваченный врасплох, замирает, как олень в свете фар. Элронд смотрит на него, и Хал знает, что конкретно влип. Но вместо вполне ожидаемого вопроса вдруг заговаривает Галадриэль: — Угостишь сигареткой? Его омывает облегчением, и он вновь дышит, и мышцы плеч расслабляются. — Я с тобой. Она не заикается об этом, пока они курят. А потом, когда Хал возвращается внутрь с предложением угостить всех напитками, он и вовсе почти полностью стряхивает с себя эту мысль. Но тут Элронд вызывается сопроводить его к бару. — Да там всего четыре штуки, — говорит Хал. — Думаю, я и сам бы… — Я не возражаю помочь, — непринуждённо откликается тот. — Смысл отказываться, раз я уже здесь? На это сказать нечего. — Ты же понял, что она это из-за меня, да? Хал моргает, дезориентированный внезапной сменой темы. — Что? — Ну, трёп, что «все вокруг немного геи». — Он возводит глаза к потолку, но ухмылка смягчает эффект. — Она так делает с того самого лета перед выпускным классом, когда я сказал, что встречаюсь с парнем. Хал хмурится, но не сводит глаз с бутылок с крепким алкоголем, выстроенных в ряд вдоль стены бара. — Я не знал… — Это уже не тайна. — Элронд пожимает плечами. — Мне капец как страшно было ей признаться. Думал… — Он смотрит отсутствующим взглядом, затем трясёт головой, точно отгоняя от себя эту мысль. — Но в итоге это ничего между нами не изменило. — А должно было? — слышит он свой голос, будто доносящийся откуда-то издалека, издаваемый той версией его, за которой можно лишь наблюдать со стороны. Элронд на мгновение замолкает, размышляя.  — Не знаю, — говорит он наконец. — Умом понимал, что всё будет хорошо, но в тот момент казалось, лучше умереть, чем допустить, чтобы кто-то узнал. Блядь, как будто в ту же секунду наступит конец света. Бармен возвращается с маргаритой для Галадриэль. — Но на самом деле всё, что изменилось, — продолжает Элронд, подхватывая свой сидр и крюшон Мириэль, — это то, что я наконец перестал задерживать вдох.

***

День благодарения. Им по тридцать. Галадриэль напилась задолго до того, как они собрались домой. — Праздник же, Хал, — говорит она с улыбкой. — Если ты не пьёшь, это не значит, что мне нельзя отметить. Хал немного иначе себе это представлял, но он просто счастлив видеть её в приподнятом настроении, а потому не особо возражает. — Рад, что ты хорошо провела время, принцесса. Он думает, она переоденется в их ванной, как поступала последние несколько недель, но она раздевается, продолжая разговаривать, — стягивает с себя свитер. — На работу мне вроде завтра тоже не вставать. — Золотистые волосы рассыпаются по плечам. — Нет, сама точно не достану, — бормочет она, тянясь к застёжке на юбке. — Поможешь? Он подходит к ней и, дотрагиваясь кончиками пальцев до кожи на пояснице, расстегивает крючок и молнию. И всеми силами сдерживает некогда безусловный порыв поцеловать в местечко между лопаток. — Готово. — Спасибо, — говорит она, с улыбкой роняет юбку на пол, перешагивает. Он кивает, сглатывая и пытаясь смотреть не ниже лица, потом сдаётся и отходит к постели. — Хал? — Тебе нужно… Он поднимает глаза, не ожидая, что она окажется так близко. И что бы он ни собирался сказать — всё вылетает из головы. — Незачем держаться на расстоянии, — мурлычет она, ставая коленями на матрас по обе стороны от его бёдер и упирая ладони ему в плечи. Его взгляд соскальзывает ниже, слишком низко, туда, где тёмное кружево бюстгальтера соприкасается с кожей. На ней бельё из одного комплекта — так бывает, когда она хочет… — Галадриэль. Неохотное сожаление на его губах. Прикусив язык, он вновь смотрит ей в глаза. — Всё нормально, Хал, — шепчет она и гладит его щёку. — Я скучаю по тебе. Не усложняй, прошу. Если б только это было так просто! Его дыхание ускоряется, грудь вздымается и опадает слишком быстро, и он не может ничего с этим поделать. Ладони сами, в обход разума, ложатся ей на талию, и он не знает точно, зачем — оттолкнуть ли, притянуть ли ещё ближе. Тепло её кожи втекает в его, аромат духов, как наркотик, смывает его пьянящим потоком, утягивает кровь глубже в тело. Её губы так близко… Хал отводит от её лица прядь волос. — Поцелуешь меня? — просит она, и голос — не более чем трепет на выдохе. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но слова не даются. — Хал, — произносит она капризно, тихий смешок едва прикрывает отчаяние. — Блядь, просто поцелуй меня. Тело отбирает контроль у мозга, само тянется к ней без дальнейших промедлений. Её вкус, к коему он давно пристрастился, заводит слишком сильно, слишком быстро. Её пальцы у него в волосах, и она всхлипывает — сдавленно, жалобно. В каждом движении спешка — будто у неё нет времени играть в их обычные игры и будто она неистово жаждет взять всё, что он ни захочет дать, так скоро, как только возможно. Её грудь прижата к его, бёдра выводят плотные круги, призывая кровь прилить к точке их соприкосновения. — Погоди, — бормочет он — наполовину ей, наполовину самому себе. Она качает головой, просовывает между ними ладонь. — Нет, — говорит он, и тело негодует, стоит ему разорвать поцелуй. Она всё ещё близко, и он нежится в её тепле, не желая с ним расставаться. — Но… Он мотает головой, пробегает рукой по её золотым волосам, затем позволяет пальцам скользнуть вниз по спине. — Это же… Ты так ни хера и не решила, милая. Ты остаёшься? Уходишь? Она хмурится. — А это важно? Разве нельзя просто… — Вернуться к тому, что было? Пускать по боку всё на свете и просто трахаться? — произносит он с едкой усмешкой. — Хер там. Нет, ты не можешь просто оттолкнуть меня и ждать, что я… — Я тебя не отталкиваю. — Она говорит это тихо, убедительно. — Я прошу меня трахнуть. Хал закатывает глаза и держит её на расстоянии, пока из-под неё выбирается.  — Только из-за того, что напилась. В её глазах разгорается гнев. — Если не хочешь… Его смех сух и колок.  — Поверь, принцесса, чего я не хочу — так это отказывать тебе. Никогда. Но ты пьяная, и всё ещё злишься, и хотя я просто обожаю злобный трах, но если трахну тебя сейчас и завтра ты пожалеешь, где тогда мы окажемся? — Ты много раз трахал меня пьяную, — тихо говорит она и пытается приблизиться, но он ей не позволяет. — Ну, да, — не может не согласиться он, — всё так. Но это было до того, как ты сказала, блядь, что не доверяешь мне и что меня боишься. Мне, конечно, жаль тебя разочаровывать, но этим ничего не исправить. Галадриэль совсем насупливается, зрачки расширены, глаза точно стеклянные. — Но… Он вздыхает, берёт с тумбочки телефон, поднимается. — Куда ты? — спрашивает Галадриэль с дрожью в голосе. — По-моему, солнышко, сегодня ночью тебе лучше побыть одной. Она тянется к нему, пальцы сжимают его предплечье. — Прошу, останься. Это прикосновение тут же смягчает его, приглашает поддаться желанию, что гудит под самой кожей, всё ближе к свободе с каждым мгновением, проведённым с нею рядом. — Галадриэль, — звучит, как проклятье, её имя, — ты хочешь не меня. Ты просто хочешь кончить. — Он вырывается из её хватки и отпирает дверь спальни. — Как-нибудь разберись с этим сама. И, не дождавшись ответа, уходит в гостевую. Глаза было начинают слипаться, как вдруг его внимание привлекает мягкий вздох, доносящийся из-за стенки, за которой осталась Галадриэль.  И лишь уловив её приглушённые стоны, он понимает: она делает именно то, что он ей сказал. Нужна вся его сила воли, чтобы оставаться на месте, что есть мочи вцепившись в края матраса так, что удивительно, как это он не разрывает его пополам. Она нарочно это делает. Придумать такую пытку — великолепный ход. Каждый выдох, каждый стон с той стороны, сопровождаемый непрерывным жужжанием вибратора, только ослабляет власть разума над уже пульсирующим членом. Решимость его начинает давать слабину в первые же минуты, как приходит осознание, что все попытки изобразить безразличие тщетны. Он просовывает руку под резинку боксеров, закрывает глаза и, приноравливаясь дышать с ней в унисон, без труда погружается в воспоминания, связанные со звуком её голоса. Она уже близко, ему слышно. Боже, он хочет ощутить, как она кончает на его члене. Он сдавливает сильнее, ласкает себя чуть быстрее, поглощённый фантазией, что сплетена из воспоминаний, которые накопились более чем за десять лет. Первый раз, когда она отсасывала ему в заказнике — уверенно, целеустремлённо, и её рот — влажный, тёплый, жаждущий. То, как дёрнулось горло, когда она сглотнула, задрав голову и неотрывно глядя ему в глаза. Та первая ночь, девять лет назад, когда он впервые трахнул её в её девичьей спальне, зная, что этажом выше спят её родители. Ладонь, плотно прижатая к её рту, не давая шуметь, пока она кончала, плача, а после — икающее «спасибо», в то время как он всё ещё был глубоко внутри её тесного девственного лона. Все мольбы, все стенания, все эти, мать их, бесчисленные слёзы… — Хал, — всхлипывает она из спальни. Крепко затянутый узел в его теле содрогается, раскалившись добела, и Хал изливается себе в руку. Утром он делает ей чай — так же, как обычно, — и приносит в постель. Морщась, Галадриэль прикладывает руку к голове. — Блядь, — бормочет она. Со сдержанной ухмылкой Хал вытряхивает на ладонь две таблетки обезболивающего и даёт ей. — Спасибо, — шепчет она. — Ну и представление ты устроила ночью, принцесса. От её лица отливает вся краска. Галадриэль осторожно сглатывает таблетки, запивает чаем. — Хал, — начинает она. — Не надо, — прерывает её он, качая головой. — В следующий раз, когда тебе приспичит потрахаться, не напивайся и просто, блин, скажи. — Его тон лишён теплоты. — Если только ты не решила, что мы уже не вместе. В этом случае ты, полагаю, вольна найти кого-то другого… — Никто не трахнет меня так, как ты. Она говорит это так легко, что выходит почти печально. Его омывает удовлетворением. Он садится на край кровати. — Откуда тебе знать? Ты же никогда… — Оттуда, — говорит она, закатывая глаза, — что я спала не с одним тобой, Хал. У него сердце ёкает. — С кем ещё? — Ни с кем из тех, кого ты знаешь.  Она смотрит в окно, попивая чай и обходя вниманием его свирепый взгляд. Хал убирает волосы от её шеи, наклоняется к плечу, прикусывает кожу. У Галадриэль перехватывает дыхание. — Это ни хера не ответ, — произносит он чуть слышно и, упиваясь вкусом её кожи, поднимается к шее, к скуле. — Я спрошу в последний раз: с кем ты трахалась? Она дрожит, стискивает чашку так сильно, что, кажется, фарфор может треснуть. — Кое с кем из академии. Каждое слово произносится с очевидным усилием. — Насколько мне известно… — Его рот уже на груди, трогает её легчайшими поцелуями, после чего грубо щиплет плоть у неё на талии — так, что Галадриэль ахает. — …«кое-кто» — ни разу не имя, Галадриэль. — Тондир, — выдыхает она судорожно, как если бы он силой вырвал это слово из её головы. — Всё-таки можешь быть послушной девочкой, когда захочешь, — говорит он, стягивая с неё одеяло, жадно впитывая взглядом каждый дюйм заголённой кожи. Галадриэль рефлекторно дёргается, сводит напряжённые ноги. Он надавливает ей на бедро, прижимая к кровати.  — И что же было не так с этим Тондиром, любимая? Галадриэль охватывает лёгкий трепет, и она сдавленно скулит: — Не кончила. Хал понимает не сразу. — Так значит, это было не в счёт? Она закусывает губу. Его пальцы ласкают внутреннюю поверхность бедра. — Нет, — шепчет она. — В счёт только ты. — Умница. Хал наклоняется, мажет губами по коже. Галадриэль всхлипывает. Он замирает, одной рукой остановившись на её поясе. — Если хочешь чего-то, придётся попросить. — Пожалуйста, — выдавливает она, сдвигаясь настолько, насколько он ей позволяет. — Думаю, ты, принцесса, можешь и поубедительнее. — Клянусь Богом, Хал, если не прекратишь дразнить… Он вздёргивает бровь, и Галадриэль умолкает. — Не кончила, потому что он не знал, что с тобой делать? Или потому что не делала, что тебе было велено? Она открывает рот, чтобы возразить, но Хал как раз опускает голову ей между ног и легонько проводит языком по ткани трусиков. — Ебать, Хал, — шепчет она, гладя его затылок подушечками пальцев. — Прошу. Он сдвигает ткань вбок и томно облизывает — единожды, заставляя затрепетать, затем во второй раз. Его подстёгивают её тихие стоны, всхлипы. Он проникает в неё пальцем, и она, вцепившись в простыню, разводит для него ноги, выгибаясь, чтобы он достал поглубже. — Прошу… господи блядь боже… не останавливайся, — шепчет она, и пусть голос тих, но неистовство её очевидно. И в этот момент из коридора доносится резвый топоток. Пока Галадриэль одевается, Хал скрывается в ванной и выдыхает, заперев дверь и слыша, как Келебриан зовёт маму.

***

Декабрьская среда. Им по тридцать. — Вы папа Келебриан, верно? — спрашивает учительница, открыв дверь. — Её мама подойдёт, или… Хал было качает головой, но торопливый голос тут же его поправляет. — Извините, — выдыхает Галадриэль, быстро идя по коридору, всё ещё на каблуках. — Не ожидала, что у меня получится, но… — Дыши, — говорит он, и она кивает и делает глубокий вдох. — Вы пришли, — говорит женщина и жестом приглашает пройти в класс. — Это главное. — Что-то не въезжаю, — произносит он, обмениваясь взглядом с Галадриэль. — Это произошло сегодня? Мисс Праудфеллоу кивает. — Скажите, происходит ли дома что-то такое, о чём мне было бы полезно знать, чтобы оказать ей необходимую поддержку? Что-то, что объяснило бы эти изменения в поведении. — Она не агрессивный ребёнок, — упорствует Галадриэль. — Раз что-то случилось… — Мы пытаемся сказать, — поясняет Хал, — что Келебриан никогда бы не поступила так, если бы её не спровоцировали. Она просто не такая. Мисс Праудфеллоу вздыхает. — Прошу, не поймите меня превратно, мистер и миссис… — Нет, — произносит Галадриэль, мотнув головой и показывая на себя с Халом. — Мы не… — Да, ну конечно. Простите, — отвечает она. — Это недавние события? Случается, во время развода ученикам бывает… — Мы не в разводе, — перебивает Хал. — Мы просто не… А знаете что? Не важно. — В общем, такого рода перемены обычно идут рука об руку с какими-то изменениями дома. Это может быть рождение брата или сестры, расставание родителей и даже горе, — говорит она. — Мне радостно, что Келебриан у меня в классе. Она любознательная, добрая и легко обзаводится друзьями. Это у нас единственный инцидент. — Должно быть что-то ещё в этой истории, — настаивает Галадриэль. — Она бы не ударила кого-то просто так. — В этом учебном году у них уже случались разногласия, — объясняет мисс Праудфеллоу. — Мы пытались поговорить об этом с ними обоими и, как мне показалось, пришли к взаимопониманию. У Келебриан очень развито представление о том, что хорошо и что плохо, и она вступается за других детей. — Что в этом дурного? — спрашивает Хал. — Это то качество, которое мы старались поощрять. Под этим он подразумевает, что поощрять это качество старалась Галадриэль, а сам он никоим образом намеренно этому не препятствовал. Та смотрит на него недоверчиво, но ничего не говорит. Учительница продолжает: — Нет, само собой, в этом нет ничего плохого, если не доходит до рукоприкладства… — А ведь вы сказали, у неё с начала школы сложности с этим ребёнком, — возражает он. — Как так вышло, что дело дошло до этого? Чтобы успокоить его, Галадриэль кладёт ладонь ему на руку. — Думаю, мы оба обеспокоены тем, что происходящее замалчивалось до тех пор, пока Келебриан, видимо, не решила, что физическое воздействие — единственно возможный вариант. И мы, разумеется, напомним ей, что драться с одноклассниками недопустимо. С последним заявлением Хал категорически не согласен, но решает промолчать. — Строго говоря, — замечает мисс Праудфеллоу, — он не одноклассник, — (Галадриэль с Халом обмениваются взглядами) — но суть от этого не меняется, и я признательна вам за ваше… — Так, погодите. Это всё мой племянник? — спрашивает Галадриэль. — Хрен с два я накажу Келебриан за то, что дала отпор этому мелкому… — Хал осекается, когда Галадриэль распахивает дверь пассажира в его тачке. — Ты же на своей сюда приехала, нет? Она садится на переднее сиденье. — У твоей тонированные стёкла. Он в ту же секунду понимает, что она имеет в виду. — Я говорил, — начинает он, захлопывая водительскую дверь и глядя, как Галадриэль ёрзает на сиденье, — если тебе что-то нужно… — Мне нужно, чтобы ты меня трахнул. — Слова на удивление ясны и шокирующе уверенны. — Как можно скорее. Желательно, чтобы нас за это не арестовали. Он едва выехал со стоянки, а она, наклонившись над консолью, уже водит тёплой ладонью по переду его теперь тесных штанов, гладя сквозь ткань затвердевающий член. Хал паркуется на неосвещённой стороне улицы, откатывает сиденье. Она скидывает туфли и трусики, оставляет их на полу, позволяет затащить её к нему на колени. — Блядь, не вздумай, — бормочет он, давя ей на поясницу, чтобы ненароком не соприкоснулась с клаксоном. Прижимаясь к нему грудью и роняя свои бёдра на его, она хихикает. — Извини, — шепчет ему в губы. Скользнув рукой вверх, он распускает её волосы, зарывается пальцами в золотистые локоны, а она проводит по его рту языком, раскрывает его губы своими, не встречая никакого сопротивления. Прошло четырнадцать лет, а её вкус — по-прежнему изысканнейшая сладость. Как облегчение при возврате к наркотику — слишком ярко, слишком быстро, но она всё равно задыхается своим «ещё». Он задирает юбку, попутно ощупывая каждый изгиб бёдер, словно желая заново познать её очертания, хотя и не забыл ни единого дюйма. — Ебать, безупречная. Предполагалось как молчаливая мысль, но та вырывается на свободу через рот, и Галадриэль довольно вздыхает, вонзая ногти в небесно-голубой хлопок его рубашки — так сильно, что собственная кровь его бы не удивила. Ему даже хочется, чтобы она оставила отметину, любой знак, какой бы ни был ей угоден, в доказательство тому, что она с ним. Он поглощает её выдох целиком, овладев её ртом и оттягивая зажатые в кулаке волосы, а тем временем её рука скользит между ними вновь и исчезает под юбкой. Её тихий стон замирает, когда он задирает ткань выше и слегка откидывается, чтобы полюбоваться. — Мало, — скулит она. Пальцы с маникюром проникают во влажный жар лона, распределяют смазку по клитору, и у неё перехватывает дыхание. — Мало? — переспрашивает он, расстёгивая пуговицу на штанах, и принимается почти непринуждённо ласкать себя, наблюдая, как она делает то же самое. — Словами, солнышко. — Ты мне нужен, — выдыхает она и хватает за запястье, заставляя остановиться. Взгляд соскальзывает ей между ног, затем медленно поднимается, и, огладив её талию, Хал тянется к немногочисленным пуговкам на её блузке.  — Не знаю, принцесса. Ты, похоже, и сама справляешься… — И что случилось, — начинает она, и в её голосе пьянящая смесь досадливого нетерпения и безудержной похоти, — с папочкой, который заботится о своих девочках? В этот миг он вполне уверен, что ни один мужчина за всю историю человечества не возбуждался так сильно. — Блин, принцесса, как же нагло с твоей стороны об этом заикнуться, — тихо говорит он, придерживая её за поясницу и приспуская штаны так, чтобы вытащить член. — Забыла, кто купил тебе все эти игрушки, к которым ты так привязалась? Думаешь, я не слышу своё имя из твоего грязного ротика, когда доводишь себя до оргазма? Она закатывает глаза, но не успевает ничего сказать — он тянет её вниз, насаживает на себя. — Хал, — всхлипывает она, задыхаясь. — Говори себе, что я тебе не нужен, раз так нравится, — бормочет он ей в ключицы, утопая в сладком аромате её духов, млея от нежности её кожи на его губах. — Обманывайся сколько влезет. Это ты умеешь, да, солнышко? — Да, — шелестит она прерывисто, резко на нём сжимаясь. — Ебать, — тихо произносит он, дёргая за волосы и покусывая светлую кожу под подбородком.  Он никогда особо не различал страх и драйв — наверное, потому, что для него очень часто одно вплетено в другое. Волнение сопровождается опасениями, всякий всплеск восторга смешан с сомнениями. Внутренний голос всегда предупреждает о возможной опасности, о последствиях, которых неплохо было бы избежать. Как те, что могут возникнуть, если трахать мать своего ребёнка, когда она гнушается даже взять тебя за руку на публике. Слишком напоминает старшую школу. Опять он её секретик. Сойдёт для ублажения, но недостаточно хорош, чтобы явить эту связь миру. На самом деле он знает: лишь вопрос времени, когда его заменят. Он задвигает подальше эту мысль, оставляя багровый синячок на её горле, точно этого хватит, чтобы отпугнуть любых её будущих любовников. Галадриэль тихонько сыплет ругательствами, слова отдаются в ушах эхом. Она скучала, блядь, она любит его, ей надо ещё, ещё, ещё… И он даёт ей это слишком охотно — снова, и снова, и снова, — пока её стенания не стихают, а трепещущее тело не замирает. Он закуривает, водя пальцами по её волосам. — Когда это ты опять начал? — спрашивает она хрипло, устало. — Примерно тогда же, когда перестал спать, — признаётся он горько. — Но не при Келебриан, конечно. Галадриэль шевелит пальцами, и он предлагает ей свою сигарету. Она затягивается, не поднимая головы с его груди. — Я не пыталась тебя… Я не злюсь на тебя за это, Хал. — Мне тебя не хватает, — бормочет он. — Не хватало этого. Она курит молча, глядя в никуда. — Блядь, что же нам делать? У него нет ответа. — Так вот что мы теперь такое? — спрашивает она, задирая голову и поднося сигарету к его губам. — Только скандалим и трахаемся? — Солнышко, — говорит он, затем тягостно выдыхает в ночную прохладу. — Зачем ты мне это говоришь? Она хмурится. — Кому ещё я могла бы это сказать? С его губ слетает печальный смешок. — И ещё раз, Галадриэль: здесь всё в твоих руках. Но ты всё никак, блядь, не определишься. — Это ни хрена не просто, — бормочет она. — Не хочу потерять… — Ничего, — подытоживает он за неё. — Ты хочешь сохранить всё как есть для Келебриан — у которой, наверное, уже развивается тревожное расстройство — к которому она генетически предрасположена, спасибо моей дерьмовой ДНК, — и с которым она не может совладать по милости всей этой напряжёнки дома. — С ней всё нормально, — шепчет неуверенно Галадриэль. — Но что до нас с тобой — ты хочешь, чтобы я был поблизости, ради… чего? Ради секса, очевидно. И чтобы всегда было кого винить в том, что ты несчастна? Морщась, она садится, уставляется на него. — Какого хрена ты делаешь, Хал? — произносит с обидой в каждом слоге. — Но Бог запрещает тебе меня простить. Ибо придётся ведь оставить это, а ты не можешь… да ёб твою мать, Галадриэль, даже я сам уже не хочу, чтобы ты это сделала. — Я хочу, — мямлит она. — Клянусь. Он едко усмехается. — Годы идут, а ты всё такая же врушка. Это слишком — он понимает это тут же, как произносит фразу полностью. Её глаза горят злостью и болью, и он смотрит на неё, всё никак не находя нужных слов. — Милая, я не хотел. — Откуда столько ёбаной жестокости? — выпаливает она. — Ты говоришь, ты меня любишь… — Я тебя люблю, солнышко. Этого недостаточно, чтобы сгладить углы. — Так веди себя соответственно, — срывается она, перебираясь обратно на сиденье пассажира. — Потому что сейчас ощущение такое, что ты просто ждёшь, когда я уйду, — как будто я слишком долго тянула, и ты уже всё решил за меня. — Галадриэль… — Я хочу это исправить, Хал, но почему я всё должна делать сама? Это ведь даже не из-за меня… — Нет, — говорит он, чувствуя, как сдавливает грудь. — Не делай так, блин. — Как я делаю? — с вызовом в голосе. Он на неё не смотрит. — Если правда хочешь, чтобы всё наладилось, хватит, блин, во всём винить меня. Ты злишься на меня за кучу всего, и это справедливо. Я не пытаюсь с тобой в этом спорить, принцесса. Но я не могу быть виноват во всём. Её тон немного смягчается. — О чём ты? — Ты бесишься, что мы не женаты, но удобно игнорируешь тот факт, что одной ногой стоишь за порогом все четырнадцать долбаных лет.  — Что? — выдыхает она ошарашенно. Замявшись на миг, он понижает тон. — Только и ищешь повод, чтобы уйти. — Хал, — шепчет она, кладя руку ему на плечо, — милый, это не так. И о чём ты вообще, говоря о четырнадцати годах? Серьёзно, не можешь же ты до сих пор таить обиду на произошедшее в школе и использовать это против… — Знаешь что, — он заводит двигатель, — этот ебучий разговор ни к чему хорошему… — …нас самих.  Её голос тих. Она смотрит в окно. Халбранд косится на неё, но ничего не говорит. — Мы несколько месяцев убили на то, что пытались разобраться сами — и мы, сука, всё равно ходим кругами, Хал. — Галадриэль обувается. — Так давай обратимся за помощью. — Когда вообще этим заниматься? — говорит он, смеясь. — Твоя терапия, работа, Кел… — Я не знаю, — признаётся она, пробегая рукой по волосам. — Мы что-нибудь придумаем, ну пожалуйста… — Хорошо. Она смотрит на него озадаченно. — Ты же понимаешь, о чём я прошу, да? Он кивает, паркуясь рядом с её машиной. — Мне это не нравится, но блядь, если тебя это осчастливит, — тяжкий вздох, — давай. Её недоверие никуда не девается. — Так ты согласен на психотерапию? — Да блин, солнышко, — бормочет он, разблокируя двери. — Да. Я пойду к очередному психотерапевту, что б его. Всё что угодно, лишь бы её удержать.