Межгалактическое пространство

Иногда Эйнштейну казалось, что его жизнь сплошная черная полоса. Он смотрел на прошлые поступки, людей, которых ему пришлось бросить, предать или же уничтожить, и не видел во всем этом ни толики света. Парень и сам чувствовал, как тьма медленно растеклась по венам, а плоть впитала яд, превратив его в чудовище — монстра, в которого его заставила обратиться череда трагический событий… Он так долго бежал от прошлого, так долго скрывался в собственной тьме, что и не заметил, как внезапно темнота вокруг исчезла, растворившись в лучезарном сиянии. Алвин Греммер не был первым источником света в жизни Эйнштейна. До этого парню повезло повстречать много хороших людей, которые осветили его новую реальность ослепительным сиянием. Делан Эндвейт являлся не просто первым источником, но и тем, кто научил Эйнштейна различать вокруг себя свет. Показал парню весь мир и положил к его ногам. Доказал, что целая галактика принадлежит ему. Мир принадлежит нам всем. Мир принадлежит человечеству. Если бы не печальный опыт влюбленности, Эйнштейн беспросветно полюбил бы Делана — мужчину, преподнесшего ему целый мир и возможность покорить новые. Если бы Эйнштейн однажды уже не облажался на любовном поприще, он бы с удовольствием открыл сердце Делану, но… Его сердце было мертво, поэтому все чувства, которые парень мог предложить, были дружбой, уважением и бесконечной благодарностью. Не больше, не меньше. Да и перестал израненный Эйнштейн верить в искреннюю, светлую, невинную любовь. Чувство исчерпало себя в глазах гениального парня. Целых шестнадцать лет Эйнштейн довольствовался тем, что имел. Научился жить по новым правилам. Оправился от старых ран, не просто зашив их, а залив их сталью, дабы никто более не имел доступа к его сердцу и душе вновь. Эйнштейн желал превратиться в нового человека, и он стал им благодаря Делану. Свет победил тьму, оставив все плохое в воспоминаниях и кошмарах. Тьма постучала в двери неожиданно. Как всегда напомнила о себе тогда, когда Эйнштейн совершенно не ожидал. — Вы слышали? Поговаривают, что Греммер хочет продать младшего сына. — А я видела собственными глазами, как на Аукционе вокруг Греммера околачивались множество Глав корпораций! Неужели ради брака? — Все возможно. Старик уже месяц ищет подходящего партнера. — Должно быть, хочет получше устроить младшего сыночка. Какая трогательная отцовская забота! — Да какая это забота? Обычный расчет! Ищет зятя побогаче. Жаль ребенка… Эйнштейн не должен был услышать этот разговор. Он как раз возвращался из номера, успев переодеться после Аукциона во что-то более яркое. Его ожидала бурная ночь, и он не желал тратить ни минуты на то, чтобы упустить шанс найти партнера. Вот только надоедливый Мэйсон приставил к нему слежку, что Эйнштейн прямо-таки ненавидел. Глава охраны не раз напоминал Эйнштейну, как опасны беспорядочные связи, и это выводило парня из себя. Карлайл никогда не понимал физическую потребность Эйнштейна в ком-то. Это зависимость на грани нимфомании, и ее никак не преодолеть простым предостережением. Тело парня уже давно сломано и, как повторял себе Эйнштейн, не подлежит починке. Один из охранников больно дернул Эйнштейна за плечо перед тем, как парень забежал в Большую Палату на встречу Делану. Никто не смел прикасаться к любовнику Главы — таковым были негласные правила, но этот ублюдок был особенным. Один из приближенных Мэйсона в охране. Мужчина, которого подослали противники Эйнштейна в Совете Эндвейт. Конечно, Совет согласился с решением Главы Эндвейт не брать никого в законные супруги из-за варварских правил брака в галактике, но некоторые не смогли смириться с тем, что Делан не желал заводить хотя бы двух-трех любовников, а довольствовался одним. Много кто из Совета неоднократно пытался подложить Делану дочерей или сыновей, дабы укрепить связи с верхушкой корпорации. Вот только попытки проваливались, а винили во всем единственного и неповторимого любовника Главы корпорации вот уже на протяжении шестнадцати лет — Илана Бренберга. Как и Делан, Карлайл тоже не знал, что один из охранников применяет силу к Эйнштейну. Парень пытался сказать, что этот человек уже не единожды оскорблял его, но Делан и Мэйсон дружно посмеялись и не поверили Эйнштейну, ведь тот уже не раз пытался затащить телохранителей в постель, а если те отказывали, начинал клеветать на них. Никто не поверил, поэтому Эйнштейн продолжал терпеть надоедливых шпионов Совета, пока те не пересекут черту. Из-за собственной глупости он не смог ничего сделать, когда столкнулся с настоящими проблемами. Тот раз на Аукционе не стал исключением. Ублюдок больно дернул Эйнштейна за предплечье и впечатал в стену. Изо рта телохранителя в который раз лились предупреждения о том, что его хозяева сделают, если Эйнштейн добровольно не покинет место рядом с Деланом. Парень не слушал и лишь молился, чтобы в этот раз придурок отстал от него пораньше. Краем уха Эйнштейн случайно услышал разговор двух женщин, мило обговаривающих продажу Греммером сына. Эйнштейн не раз слышал имя Седрика Греммера — одного из немногочисленных графов Земной Знати. Множество людей в галактике знали Греммеров ранее, но их слава, как влияние и деньги, подошла к концу, когда Седрик окончательно разорил графскую семью. Услышать о нем вновь Эйнштейн никак не ожидал. Дождавшись, когда телохранитель выскажется, парень пихнул громилу в грудь, приказав отвалить, и, показав напоследок средний палец, направился к женщинам. Две прекрасных леди с удовольствием поведали галантно улыбающемуся красавцу все, что он желал знать, увлекая того в интереснейший разговор о семействе Греммеров. Информация была силой мира, стоящей за развитием и технологиями, поэтому Эйнштейн гнался за каждой новостью, сплетней и слухом. Пристально следил за всем, что происходит в галактике. Однако про продажу Седриком Греммером своего сына слышал впервые, и это уязвило его гордость, как опытного профессионала по сбору сплетен. Дамочки нащебетали Эйнштейну о младшем сыне Седрика и о том, что старик завел ребенка на старости лет лишь ради продажи. С самого детства существование ребенка было обречено на служение постельной игрушкой. Эйнштейн не раз слышал подобные сплетни о продаже детей, но… Алвин Греммер. Это имя из уст одной из дам что-то всколыхнуло в сердце Эйнштейна. Всего пару мгновений и гениальный парень уже соединил то, как можно спасти парня, выкупив его у Седрика, да еще и получить пояс с возможными залежами медиума. Всего ничего, и Эйнштейн, окрыленный идеей, несся к Делану, чтобы решиться на что-то, что еще и сам не мог полностью осознать. Эйнштейн очнулся уже на пути в Солнечную систему за поясом и ребенком. Никак не мог прийти в себя и поверить, что решился на спасение. Он никогда не считал себя добрым, да и детей не очень любил. До последнего парень не понимал, что с ним творится, пока не увидел окрестности Солнечной системы. Когда последний раз покидал границы Земной Знати, он был измученным человеком с огромной дырой в сердце и душе. Эйнштейн улетал «зайцем» на космическом корабле по переработке мусора, а возвращался на «Ларсе-4» — самом быстром и дорогом миниатюрном звездолете в галактике. И тогда он осознал, что Алвин Греммер был лишь поводом вернуться. Эйнштейн знал, что никогда не был достаточно великодушен, чтобы спасать какого-то там ребенка, ведь… просто… его вели инстинкты. Те, которые он девятнадцать лет прятал под семью замками. Не Алвин. Не медиум. Это был он сам. Его тело. Душа. Сердце. Все желало вернуться в Земную Знать и посмотреть на то, что он бросил. На то, как эта система медленно пожирает сама себя. На то, как аристократы беднеют, а Знать вымирает из-за нехватки ресурсов. Никто не знал, что Эйнштейн вернулся в Солнечную систему, чтобы в последний раз посмотреть на ее конец. И вот так Эйнштейн самолично прикоснулся к тьме. В этот раз даже Делан не смог стать спасением. В этот раз все было по-другому. Эйнштейн был другим. Он сам не ожидал, что спасенный ребенок станет его новым светом во много раз ярче предыдущих. Его сердце по-прежнему разбито, душа испепелена, а тело предательски сломано. Все, что он мог дать ребенку — улыбку и обещание быть вместе до конца взамен на лучезарный свет от кудрявого юноши. Снова Эйнштейн окунулся в свет. Снова поверил, что все будет хорошо. Ему уже было плевать на Солнечную систему, ее жителей и собственное прошлое. Медиум нашелся в непредвиденно огромном количестве. Алвин озарит его будущее своим присутствием. Он, наконец, осуществит мечту Делана и свою собственную! Жизнь начинала сверкать новыми красками. Он пребывал на седьмом небе от счастья, занимаясь любимой работой и наблюдая рядом людей, которые приносили ему покой и спокойствие, но… Преподнесенное настроение быстро пробило дно тревожности и отчаяния, стоило Эйнштейну услышать место встречи с загадочным другом Алвина. Бал. Ох, Эйнштейн знал, что такое Бал. Алвину не было нужды объяснять ему все те мерзкие вещи, что там творятся, ведь когда-то Эйнштейн и сам участвовал в нем… Нахлынувшие воспоминания придавили парня бетонной плитой. Он вспомнил руки, ласкающие его тело прямо во время танца. Вспомнил свободный наряд с десятками вырезов, позволяющий возлюбленному легко найти доступ к его коже. Вспомнил, как тянулся за поцелуем, так жалко умоляя хоть раз соприкоснуться губами. Вспомнил, как он думал, что занимается любовью в то время, как для мужчины это был всего лишь акт обладания. Думал, что показывает всем гостям Бала, какая у них любовь, но улыбки толпы были не от восхищения, а от смеха. Его высмеивали за ложные несбыточные надежды. Наивный ребенок, поддавшийся очарованию первой любви, не видящий реальности за тонной лжи. Над ним насмехались, а он искренне улыбался в ответ. Эйнштейн ненавидел Балы. Когда они прилетели на кольца Сатурна, он не ведал, что местом проведения торжества в этот квартал будет выбран сатурнианский город развлечений. Зачастую Балы проводились на Земле или Марсе, но Эйнштейн слишком давно не был в пределах Земной Знати, чтобы располагать информацией о смене места проведения мероприятия. Если бы знал, ни за что бы не приблизился к Сатурну. Парня трясло. Он чувствовал, как руки дрожат. Все вокруг кружится от нехватки воздуха из-за небольшого корсета. Несмотря на оптимальную температуру в комнате отеля, Эйнштейна бросало то в жар, то в холод. Одежда, плотно обтягивающая его тело, лишь усугубляла ситуацию. Никогда бы в жизни он не надел ничего подобного, но этот Бал… Он скорее бы отказался от приглашения, чем пошел на Бал в свободном, открытом наряде, которые надевал ранее. Сама мысль, что кто-то из тех похотливых аристократов может коснуться его, убивала все желание Эйнштейна выходить за пределы номера отеля. Он не хотел никому показывать себя. Не хотел, чтобы на него кто-либо глазел. Лишь тугой темный корсет, высокие штаны, удобные сапоги для того, чтобы иметь возможность сбежать, водолазка, перчатки и огромная темно-серая маска для соблюдения дресс-кода. Ни единой открытой частички тела. Полностью закрытый наряд. И конечно же Эйнштейн не забыл подкрасить черной краской корни волос и сменить новую пару линз. Он никогда не забывал об этом. Никогда. Все было готово к выходу, но тело не двигалось. Парень отослал Делана с Алвином первыми, чтобы те не видели, что с ним творится. Он не смог выйти без лошадиной дозы седативного. Как хорошо, что система принтинга в отеле позволяет за дополнительную плату сделать лекарство на любой вкус и цвет. Сегодня его сопровождал тот же ублюдок-шпион Совета. Несмотря на острый язык, телохранитель молчал, учуяв несвойственное Эйнштейну поведение. Парень шел, понурив взгляд в пол, не проронив ни слова до самого входа в место, где проводилось мероприятие. Держась как можно ближе к телохранителю, Эйнштейн начал пробираться сквозь танцующую толпу. Мэйсон отправил свое месторасположение еще полчаса назад, поэтому парень двигался к мигающей красной точке на голографической карте, желая как можно быстрее оказаться возле Мэйсона. Сейчас он бы отдал что угодно, чтобы находиться возле здоровяка и слушать его тихий размерный голос, размышляющий на тему: «Почему человечество должно опасаться искусственного интеллекта?» Делан врезался в Эйнштейна, когда парень не преодолел и половины пути. — Делан! — искренне улыбнулся Эйнштейн, обрадовавшись знакомому лицу. Вот только Делану было не до того, чтобы заметить напряженного Эйнштейна. Мужчина был до ужаса раздражен встречей с Герцогом, а атмосфера общего хаоса вокруг лишь обостряла его убийственное настроение. Поглощенный злостью и отчаянным положением, он совершенно не увидел, как сильно раздерган Эйнштейн. — Что случилось? — спросил парень, быстро заметив недовольство друга в отличие от Делана. — Этот Земной ублюдок!.. — сплюнул Делан, вспоминая золотые глаза Герцога, удушающие его одним лишь взглядом. — Это все эта мелкая гадюка! Я тебе говорил, Эйнштейн, от него будут одни проблемы! Нам нельзя было забирать этого ребенка! — В чем опять виноват Алвин? — Эйнштейн закатил глаза, сложив перед собой руки. Вечные ссоры этих двоих начинали переходить границы обычных забав. — И как там твоя сделка? Все прошло хорошо? — Спроси у своего Ала! — скривился мужчина, вспоминая, как сначала Эйнштейн, а после и Герцог называли мелкого засранца. Делан зыркнул на охранника позади Эйнштейна. — Эй ты, проводи меня. — Ты куда?! Эйнштейн ухватился за руку Делана, ошарашенный тем, что происходит. Он совершенно ничего не понимал и уж тем более, почему утром находившийся в хорошем расположении духа Делан, вдруг взбесился. Эйнштейн предполагал, что Алвин снова не смог сдержать язык за зубами и нагрубил Делану, однако до этого мужчину по-настоящему никогда не задевали слова парня. Точно не настолько, чтобы убегать с торжества. Делан Эндвейт никогда не сбегал с поля боя, с удовольствием принимая вызов. — В отель. Я уже заключил сделку. Не собираюсь оставаться здесь дольше, чем нужно. — А Алвин? Где он? Ты ведь отвечал за него! — Он развлекается со своим другом, — фыркнул Делан и вырвал руку из слабой хватки парня. — Я оставил с ним Мэйсона, дорогу в отель найдет. Пошли отсюда. Нам нечего здесь делать. Делан обхватил Эйнштейна за плечи и грубо направил к выходу, но Эйнштейн воспротивился. Он не мог оставить Алвина одного на Балу. Только не этого милого ребенка в окружении извращенцев и садистов. Эйнштейн взял на себя ответственность за юношу и собирался нести ее до того времени, пока Алвин не станет достаточно взрослым, чтобы позаботиться о себе самостоятельно. — Ты ведь не хочешь оставаться здесь, так почему, Эйнштейн? Осмотрись вокруг! Это все Знать! Тебе нечего делать здесь. Пошли отсюда, а Мэйсон позаботится о мелком Греммере. — Я не могу, Делан. Я пойду найду ребенка, и мы уйдем все вместе. Они долго играли в гляделки, пока Делан не сдался. Мужчина слишком устал спорить и бороться. Единственное, что ему хотелось, так это вернуться домой. Не в отель или еще куда, а в корпорацию Эндвейт. Он никогда не думал, что будет скучать по сумасшедшему дому с отцом и его одиннадцатью партнерами. — Иногда ты просто гениален, Эйнштейн, а иногда такой идиот. Этот ребенок погубит тебя, как и меня уже. — Что ты имеешь ввиду, говоря «уже»?.. — Уверен, мелкий знал, что эта сделка будет ловушкой, но все равно привел меня на Бал. Вот поэтому я ненавижу аристократов! Они постоянно играют двойные игры!.. Передай этому мелкому ублюдку не попадаться мне на глаза. Я собственными руками его придушу, если хоть рыпнется в мою сторону. С убийственным взглядом Делан развернулся и направился в отель, распихивая толпу. Эйнштейн остался позади в полном недоумении от происходящего. Немного постояв, парень решил продолжить путь к Мэйсону и Алвину. Липкие и похотливые взгляды, направленные в его сторону, начали касаться фигуры парня. Эйнштейн, конечно, любил беспорядочный и грязный секс, но с одним из аристократов? Нет уж, он не настолько извращенец, чтобы отдаваться мерзким ублюдкам. У него тоже существовали границы. Из быстрой и резвой музыка превратилась в плавную и изящную. Все вокруг медленно закружили в танце, который танцевали еще до времен Великих Открытий, когда старушка Земля была единственной заселенной человечеством планетой. Вальс являлся основным танцем аристократии со времен создания корпорации и до настоящего. Его танцевали на свадьбе, помолвке и даже похоронах. Аристократы с детства обучали детей простым и легким движениям, чтобы те могли однажды в будущем слиться в ритме с партнером. Тело Эйнштейна непроизвольно вздрогнуло, а мышцы заныли, желая вспомнить давно позабытый ритм. Разум велел сдержать порывы. Сердце велело вспомнить, почему Эйнштейн однажды возненавидел любимый танец. Однако тело невольно само подхватило ритм и начало медленно идти в такт размерной музыке Шопена. В какой-то момент парень уже и забыл, куда шел. Его несла толпа людей за собой. Большинство танцевали парами, но были и те, кто предавался танцу в одиночестве и Эйнштейн не смог не поддаться. Классическая музыка всегда была его слабостью, и вальс Шопена стал последней каплей. Эйнштейн поддался движению и, искренне улыбаясь, закружился в вальсе сам с собой, расставляя руки вокруг себя. Ничто не могло помешать его погружению. Парню казалось, что во всей зале нет никого, кроме него и Шопена. Он не видел совокупляющихся людей. Не слышал крики от тех, кого брали против воли. Не видел пьяных, обкуренных мужчин и женщин, не слышал разговоры о бизнесе. Был лишь он и Шопен — ничего больше… До тех пор, пока Эйнштейн не почувствовал, как врезался в чье-то тело. — Извините! — мгновенно отстранился парень, поправляя немного слетевшую маску. Эйнштейн поднял взгляд вверх и заметил перед собой высокого худощавого мужчину с золотой маской на лице, плотно скрывающей все черты незнакомца. Перед глазами Эйнштейна все кружилось, и он невольно принял помощь от незнакомца, который придержал его за плечо. — Простите еще раз, я слишком… — Эйнштейн неловко улыбнулся, словно не веря, что собирается произнести следующее: — закружился. — Не часто удается увидеть людей, всецело отдающихся танцу. Рука мужчины сползла к локтю парня. Эйнштейн поднял любопытный взгляд на лицо незнакомца, но сумел рассмотреть лишь глаза непонятного цвета. Во время вальса освещение в зале померкло, из-за чего рассмотреть внимательней не было возможности. Все, что Эйнштейн знал о человеке перед собой, это то, что он имеет светлые глаза, темные волосы и весьма грубый голос. Мужчина подал вторую руку парню, приглашая того на танец. Эйнштейн протянул руку в ответ и не думая отказываться. — Ты должно быть Илан Бренберг? Тело парня замерло, а движения окаменели. — Ал много о тебе рассказывал, — продолжил Герцог, завидев смятение парня. «Так значит, этот мужчина — друг Ала? По нему и не скажешь, что он один из аристократии…» — задумался Эйнштейн, оценивая мужчину взглядом. Эйнштейн предполагал, что незнакомец являлся одним из гостей, прилетевших из иных звездных систем. На Балах всегда присутствовало много иностранцев. Но аристократ? Эйнштейну верилось с трудом. Слишком тот был галантен и по-джентельменски сдержан, как для члена Знати. — Рад был бы сказать, что о вас тоже, но этот мальчишка держал вашу личность под секретом до последнего, — ухмыльнулся Эйнштейн, поудобнее устраиваясь возле мужчины. Одна рука парня оплела шею мужчины, а вторая переплела их пальцы. Мужчина одним движением притянул Эйнштейна к себе и прижал, что есть силы, практически не оставляя между ними пространства. От неожиданности и силы, с которой безымянный партнер повел Эйнштейна в танце, парень почувствовал, как теряет весь контроль над ситуацией и быстро растворяется в танце. Впервые за долгие годы он нашел партнера, который идеально танцует вальс. Эйнштейн уже почти и забыл, что вальс — танец для двоих. Однажды у него был подходящий партнер, но… теперь он танцевал вальс лишь с Деланом, который, мягко говоря, был профаном во всех видах танцев. — Не представитесь? — спросил Эйнштейн, когда в очередном повороте незнакомец прижал его к себе ближе дозволенного всеми нормами. Однако вместо слов Герцог легким движением пальцев взял прядь черных волос и завел за ухо парня, чтобы суметь приблизиться к шее. — «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», — сорвалось с губ мужчины. Достаточно было одной фразы великого поэта времен до Великих открытий, чтобы заставить Эйнштейна в который раз за день окунуться в непрошенные воспоминания… Цветочный сад с сотнями разновидностей цветущих роз. Выведенные лучшими генетиками галактики растения, которые не увядают на протяжении десятилетий. Вечноцветущие прекрасные бархатистые розы укрывали плотным покрывалом ранее мертвую землю космического тела. Тысячи цветков, которых обрекли на вечную жизнь без права самолично выбрать место, где расти, и время, когда умереть. Садовники насильно поддерживают их жизнь, держат взаперти под огромным куполом. Розы видят звезды и думают, что свободны, но от звезд их отделяет несколько метров стеклянного купола… Эйнштейн всегда сравнивал себя с теми розами под куполом, обреченными на вечные страдания. С цветами в оранжерее, подаренной ему человеком из прошлого… — Шекспир? — быстро помотал головой парень, отгоняя воспоминания. Его словно водой окатило, когда он услышал знакомую цитату. Ему понадобилось время, чтобы собраться с силами и вернуть прежнюю улыбку на лице. — Я никогда не видел члена Знати, цитирующие слова древних поэтов, хотя именно Знать пропагандирует поклонение истории… Когда Ал сказал, что вы один из аристократии, я ложно осудил вас, как одного из тех необразованных личностей. Примите извинения за мои сомнения. — «Наши сомнения — это наши предатели», — продолжил Герцог в ответ, и Эйнштейн мог поклясться, что у мужчины приподнялись уголки губ, несмотря на грубый безэмоциональный голос. — «Они заставляют нас терять то, что мы, возможно, могли бы выиграть, если бы не боялись попробовать», — подхватил парень и разразился искренним смехом. Кажется, они читали одни и те же произведение древнего поэта. — У вас есть цитаты на все случаи жизни? — Только на те, которые я бесконечно раз представлял в своих самых скромных мечтаниях. Мужчина подхватил тело Эйнштейна, словно то не весило ничего, и наклонил почти до пола, бережно подхватив под поясницу. Дыхание парня сперло. Сердце забилось чаще. Если бы десятки пар вокруг не повторили движение, Эйнштейн бы поверил, что он — особенный. Что эта музыка, танец, мужчина и Бал были созданы лично для него. В одно мгновение парень почувствовал, как сотни бабочек внизу живота медленно разливаются по телу, даря знакомые приятные ощущения. Он смотрел на незнакомца и чувствовал: тело желает его. Эйнштейн никогда прежде так не отдавался танцу и партнеру до этого. Это было великолепно настолько, что Эйнштейн впервые за долгое время чувствовал удовлетворенность от чего-либо, помимо секса. За очень и очень долгое время… Эйнштейн был не прочь снять с незнакомца маску и продолжить их танец в горизонтальном положении, несмотря на собственные предубеждения насчет аристократов. Было в этом мужчине что-то такое, благодаря чему Эйнштейн мгновенно почувствовал связь. И он бы соврал, сказав, что не желает ее продолжить в постели. Провести незабываемую ночь, а после сбежать без оглядки, как делал сотни раз до этого по всем уголкам галактики. — Знаешь, какое высказывание Шекспира мое любимое? Мужчина так же легко поднял парня, поставив того на ноги. Шопен закончился, а за ним последовал еще один вальс. Мелодия стала еще медленнее и протяжнее, и большинство гостей покинули платформу с танцами, присоединяясь к многочисленным оргиям или разговорам. Незнакомец не собирался уходить и также не собирался отпускать Эйнштейна. Подхватив парня за талию, он дальше повел его в танце. — Какое? — сглотнул Эйнштейн, завороженный личностью мужчины под маской. Не часто он встречал потенциальных партнеров, способных утолить его жажду, но еще реже тех, с которыми ему поистине комфортно. Эйнштейну хотелось снять длинные кожаные перчатки, чтобы прикоснуться к мужчине. Хотелось развязать корсет и порвать к черту водолазку, открывая доступ к своему разгоряченному телу. Хотелось отдаться этому мужчине так же, как сейчас он отдавался танцу с незнакомцем. И плевал он на то, как это скажется на их дальнейшей совместной работе. Плевал на личность, что скрывается под маской. Он просто желал удовлетворить потаенные желания, вырывающиеся наружу прямо здесь и сейчас. Герцог вновь наклонился к парню, сокращая расстояние между их лицами. — «Одним взглядом можно убить любовь, одним же взглядом можно воскресить ее.» Эйнштейну понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать смысл сказанных незнакомцем слов. — Шекспир явно был законченным романтиком и далек от реальности. На то он и поэт древних времен — излишне романтичен и трагичен. Хорошо, что в наше время больше этой чуши не пишут. В их время не насчитаешь и десятка годных писателей. Каждый второй разрабатывает свои истории, благодаря искусственному интеллекту, из-за чего книги выходят сухими и лишенными всяких эмоций. Несмотря на это, именно подобное чтиво и получает наибольший отклик от деградирующего человечества. Люди настолько продвинулись в технологиях, чтобы упростить себе жизнь, что позабыли о таком понятии, как творчество и самовыражение посредством искусства. И ведь речь не только о писательстве! Во многих корпорациях совершенно нет галерей, выставок, театров и центров развития творческой личности. Все книги, картины, скульптуры и прочее создаются с помощью машин, тогда как человек участвует лишь как инициатор идеи. Он не берет в руки кисть, ручку или шпунт, лишь вбивает код, ожидая крышесносного результата, а после редактирует под себя. Поэтому Эйнштейн никогда не прикасался к книгам последних столетий, расценивая их, как мусор. А говоря о таком высоком творчестве, как произведение Шекспира, Эйнштейн каждый раз напоминал себе: книг о любви больше нет. Человечество отошло от романтизации связи одного человека с другим, а наука подтвердила, что так называемое чувство является всего лишь смесью гормонов и психологических факторов. Писатели и поэты, если можно так их назвать, излагали о космосе, фантазируя об иных мирах, но никак не о нереальных взаимоотношениях, основанных на похоти и желаниях. Однажды Эйнштейн отрицал теорию о несуществовании любви, но вскоре пришел к выводу, что ученые оказались правы. Чувство существовало лишь на бумаге древних поэтов, и человечество ничего не потеряло, отказавшись от написания сопливых драм. — Почему чушь? Ты не веришь, что чувства могут воспылать вновь? Эйнштейн точно знал, что не могут. Невозможно почувствовать то же пламя, которое однажды угасло. Оно никогда не сможет воспылать до тех же размеров, что и ранее, ведь воспоминания о прошлом будут постоянно тушить его. Воспоминания никогда не позволят любви к забытому человеку возродиться. — Как нельзя воскресить человека, так нельзя воскресить его чувства. То, что мертво… — Умереть не может? — перебил незнакомец, заканчивая фразу. Очередная музыка затихла. Свет вокруг начал медленно возвращаться к прежнему яркому свечению. Мужчина отпустил парня и сделал шаг назад, отстраняясь. Десятки джентльменов вокруг сделали то же и поклонились своим партнерам. Эйнштейн и сам не заметил, как снял одну из перчаток и протянул голую руку мужчине. Незнакомец аккуратно взял руку Эйнштейна своей и, придерживая, коснулся холодными губами горячего запястья парня, как велел этикет Знати после окончания танца с партнером. Герцог поднял голову и выпрямился, показывая идеальную благородную осанку. Наконец, Эйнштейн смог внимательно рассмотреть глаза, скрывающиеся за маской. Золотые глаза того самого оттенка, что тысячи раз снились ему в ночных кошмарах. Тело парня остолбенело, а сердце, казалось, остановилось. «Это невозможно. Это игра света», — повторял Эйнштейн, как мантру, пропустив тот момент, когда Герцог вновь оказался у его лица. Их разделяли всего две тонкие маски от того, чтобы соприкоснуться губами. Эйнштейн мог поклясться, что ощутил горячее дыхание мужчины на себе. Настойчивый взгляд светлых глаз, которые парень, наконец, сумел разглядеть. Золото. Цвет меда и расплавленного благородного металла. — Раньше ты не был столь категоричен, Норд. С губ Герцога слетело всего несколько слов, но этого было достаточно, чтобы Эйнштейн ощутил, как от одной лишь фразы весь его мир вновь погрузился во тьму.