Межгалактическое пространство

Кошмары нередко вламывались в сознание Эйнштейна под утро. Парень привык просыпаться в холодном поту с солеными ручьями на щеках. Привык чувствовать не радость от начала нового дня, а страх, неподдельный ужас и ощущение незримого присутствия человека, которого он бы желал не видеть до конца дней. Это утро не стало исключением, начавшись после очередного кошмара. Эйнштейн лежал на кровати, смотря в отражении зеркального навесного потолка прямо на себя, и пытался забыть о сне. Ему всегда казалось странным, что люди слишком быстро забывают приснившееся, когда для него ночные фантазии подобны проклятью. Нестираемому, незабываемому ужасу, терзающему разум на протяжении последующих дней. Со временем парень проследил тенденцию: чем старше становился, тем чаще сны возвращали его в место, где он родился. В небольшой особняк на Луне, покрытый небольшим слоем белесой лунной пыли. Родовое поместье баронов Лейтнер. Комната Эйнштейна была совсем крохотной, как и спальни всех остальных жителей здания, чего не скажешь о величественной лаборатории под огромным стеклянным куполом, занимавшей все западное крыло. Супруги Лейтнер нередко засиживались допоздна над проектами, оставляя детей на няню-андроида. Став старше, они с братом часто перепрограммировали материнскую плату робота, чтобы няня разрешила спуститься в лабораторию к родителям. Баронесса каждый раз пребывала вне себя от злости, а папа лишь посмеивался над детскими шалостями сыновей… Для кого-то подобные радостные воспоминания приходят в сны, когда человек тоскует по родным, но только не для Эйнштейна. Каждый такой кошмар заканчивался одним и тем же — он сидит на полу мусорного корабля, держа на руках труп ненавистного ему человека, мечтая никогда не возвращаться в Солнечную систему. Каждый раз в конце сна к нему возвращались те самые чувства, которые он девятнадцать лет безуспешно пытался забыть, однако… как бы Эйнштейн не пытался себя разубедить, ему так и не удалось отпустить прошлое, поэтому и посещающие его сны всегда имели содержание, связанное с минувшими днями. Вот только сегодняшний кошмар был не про семью, небольшое лунное поместье или мусорный корабль с еще неостывшим трупом. Сегодня в грезах был человек, очень редко посещающий сны Эйнштейна. Мужчина в огромном саду из вечноживущих роз, выращенных на беспочвенной, мертвой земле марсианского спутника. В его руках старая книга. Из уст доносится очередной стих о сложности бытия. Этот человек никогда не читал что-то веселое или романтическое. По этой же причине парень, ненавидящий чтение, однажды взял в руки книгу, чтобы доказать: юмор и романтика тоже заслуживают быть прочитанными. Темноволосый мужчина редко снился Эйнштейну, вопреки тому, что являлся главным антагонистом его истории. Спустя года память Эйнштейна стерла очертания лица мужчины, которого он любил. Позабылся голос, манера речи и утонченные аристократические движения. Спустя девятнадцать лет Эйнштейн забыл почти все о человеке, разрушившем его прошлую жизнь. В кошмары наведывался лишь призрак с единственной отличительной чертой — золотые змеиные глаза. В этот раз Эйнштейну приснился не призрак. Малхиор Адельманн стоял прямо перед ним с ни на грамм не изменившимся лицом. Такие же темные, немного вьющиеся волосы с идеальной укладкой. Такой же глубокий взгляд. Такие же морщинки вокруг глаз от извечного переутомления. Его излюбленная трехдневная щетина тоже на месте. Идеальный черный костюм из прошлого века и длинный плащ-накидка. Латексные перчатки. Его латексные перчатки. Те самые, которые Эйнштейн однажды смастерил специально для Малхиора. Первое изобретение Эйнштейна. Единственное, в которое он вложил всю душу и сердце. Десятки недоспанных ночей, чтобы смастерить скромный аксессуар и в то же время безупречную защиту от врагов, которые денно и нощно снуют в попытках получить заветные отпечатки пальцев и ДНК-маркеры. Эти же перчатки, в некоторых местах пошарпанные временем, были во сне парня, и мысль о том, что мужчина пользуется его подарком, заставляла парня порхать от радости. Эйнштейн чувствовал касания этого человека на коже так, словно это не было сном. Вот Малхиор снимает свои перчатки и касается внешней стороной ладони его щеки. Одна его рука кружит их в танце, и Эйнштейн искреннее смеется от радости и веселья, даруемого атмосферой Бала. Когда-то он так их любил. Обожал! Их с Малхиором пара всегда была в центре внимания не только на Марсе, но и на Земле. Никто не мог отвести взгляд, когда событие посещала чета Адельманнов. Чувства и ощущения настолько затмили разум, что Эйнштейн и не заметил, как из оранжереи они переместились на Бал. Все происходило настолько быстро, чувственно и эмоционально, что парень не обнаружил, как рука Малхиора медленно спустилась с его щеки и оказалась на горле. Танец, начавшийся в саду роз резко прервался, а приятная атмосфера вернулась к хорошо знакомой. Локации так быстро сменяли друг друга, что Эйнштейн едва ли поспевал сообразить, где они находятся: в оранжерее на марсианском спутнике или на Балу. Тонкие длинные пальцы сжимали шею. Эйнштейн всеми силами боролся за жизнь, но тело не слушалось. Безвольно отдавалось убийце, как привыкло. Как было приучено. Разум вопил об опасности, но тело пребывало в спокойствии, ведь знало: Малхиор никогда не сделает больно. Только приятно. Даже боль может быть приятной, если правильно ее преподнести, — вот что Герцог годами вкладывал в голову Эйнштейну, и тот с удовольствием принимал слова любимого за чистую монету, ведь научился чувствовать ту самую приятную боль, о которой из раза в раз повторял Адельманн. Боль, которую Эйнштейн после начал вожделеть. Однако в этот раз Малхиор не остановился. Его руки продолжали сжимать шею, пока золотые глаза наслаждались видом страдающего парня. Такого Малхиора Эйнштейн не знал. Таким Герцог никогда не бывал с ним. Такого Адельманна он боялся. Но именно такой мужчина появлялся в его снах. «Увы, любовь, хотя она слепа, Без глаз найдет, какими ей путями дойти до нас и властвовать над нами», — произнес Герцог напоследок перед тем, как Эйнштейн задохнулся. Наступило пробуждение. Парень резко поднялся, схватился за шею и сильно закашлялся. Горло сдавливало. Голова трещала. Тело было так слабо, что Эйнштейн едва ли мог двигаться. Каждая клеточка тела разрывалась от боли. Сосредоточиться оказалось невозможным. Жажда обожгла горло первой, чем мысли о прошедшем кошмаре. Понадобилось несколько минут прежде, чем парень смог подняться и на слабых ногах дойти до системы принтинга и создать себе стакан воды. Он столь жадно глотал жидкость, будто не пил уже несколько дней к ряду. Несмотря на мелкую дрожь в руках, Эйнштейну удалось поставить стакан обратно, а после опереться на ближайшую металлическую стену, чтобы не упасть прямо посредине комнаты. Мир вокруг начал расплываться. Силы во всем теле будто внезапно покинули его, но в то же время Эйнштейна заботило не состояние собственного тела, а жгущаяся шея. Он схватился за горло, сдирая ткань водолазки, прилегающую к ней. Одежда легко поддалась и разорвалась на несколько частей, освобождая горло. На свет показалась выгравированная на мраморном теле золотисто-черная змея. Татуировка, которую Эйнштейн сотни раз пытался содрать ногтями с собственной кожи, но тщетно. Ничто в этом мире не имело силы удалить перманентный рисунок, оставленный ненавистным ему человеком. Эйнштейн продолжал задыхаться, чувствуя невидимую хватку мужчины из сна, пока в конец не потерял сознание от нехватки кислорода. Не впервые в жизни Эйнштейн лишался сознания сразу после пробуждения. Приступы удушья непременно настигали его после кошмаров о Малхиоре Адельманне — человеке, имевшему особенную привычку прикасаться к татуировке на шее парня каждый раз, как имел возможность. Словно доказывал себе из раза в раз, что этот гениальный парень принадлежит ему одному. Сейчас Эйнштейн видел в этом жесте лишь нездоровую одержимость, которая в последствии уничтожила всю его жизнь. Открыв глаза во второй раз, Эйнштейн более не дурачил себя. Сон, приснившийся ему недавно, не был всего лишь плодом его фантазий. В этот раз кошмар был подкреплен реальностью. Как бы он не хотел обманываться, встреча с Малхиором произошла в реальности. На Балу. Им было суждено встретиться вновь спустя девятнадцать лет разлуки. «Девятнадцать лет пряток. Девятнадцать лет смены личностей, имен, места жительства и внешности. Я приложил столько усилий, чтобы никогда не встретиться, но так глупо наткнулся на него», — смеялся парень над вселенской несправедливостью и еще громче над собственной глупостью, ведь именно он был инициатором поездки в Солнечную систему. Только он виноват в том, что заставил Делана прилететь сюда. Только он, и никто другой… Не сказать, что Эйнштейн не следил за происходящим в Земной Знати со времен побега. Следил, просто каждый раз, когда сталкивался с фотографией Адельманна или его упоминанием, мгновенно закрывал глаза и уши, дабы не видеть и не слышать об этом человеке. Сначала подобное избегание успешно получалось, но в последние годы имя Герцога стало всплывать все чаще и чаще. Игнорировать не получалось. Когда Малхиор Адельманн во всеуслышание заявил, что желает баллотироваться на пост Главы Знати, едва ли не каждая статья или репортаж пестрели его фотографиями. Событие смены власти в Земной Знати освещалось не только в Солнечной системе, но и во всей галактике. Оно стало грандиозным по космическим масштабам, ведь нечасто в корпорациях сменялись Главы. Ажиотаж подкрепляло еще и то, что взять бразды правления решил противник предыдущей власти, ведь обычно оппозиции, как таковые, не существовали. Их запугивали, истребляли и делали все, чтобы сложившаяся система продолжала процветать. Приход к власти Малхиора Адельманна стал прецедентом. Поэтому Эйнштейн предпочитал узнавать о делах Знати из слухов, а не благодаря собственным исследованиям. Так информация фильтровалась быстрее, а упоминаний о Малхиоре становилось меньше. Естественно, Эйнштейна не обошло известие о победе Малхиора. Чтобы не слышать имя этого человека со всех углов, Эйнштейн заперся в лаборатории на целый месяц, прикрываясь исследованиями медиума. Однако даже когда буря волнений улеглась, парень никак не мог выбросить из головы тот факт, что Герцог не просто живет припеваючи, но еще и пытается изменить систему. Ту самую систему, которая вознесла его к Богам. Ту самую, которой он столько лет служил и подчинялся! Кто, как не Эйнштейн знал, что напрасно пытаться изменить то, что устоялось веками. Когда-то он, подобно Алвину, пытался изменить Знать, но судьба распорядилась иначе. Он бросил попытки и позабыл о юношеских мечтаниях о присоединении к оппозиции. В последствии эта же система его и придавила. Гибкий и хитрый ум не помог Эйнштейну сразиться с силой продажной и алчной власти. «Герцог не станет исключением», — повторял себе парень из раза в раз, надеясь, что система также придавит и Герцога. Найдется кто-то богаче, влиятельней и с большими аппетитами, чем у Адельманна. Вот только время шло, а вместо страданий Малхиора Эйнштейн слышал лишь об успешном начале реформ! О том, как мужчину, которого он ненавидит всей душой, обожают миллиарды подданных по всей Солнечной системе. От рабов до среднего класса, от середняков до аристократов! Адельманн не просто пытался что-то изменить, у него это получалось! И знание этого убивало Эйнштейна. Настолько сильно разъедало мысли, что он ухватился за возможность с медиумом и помолвкой с Греммером, лишь чтобы вернуться в Солнечную систему и лично посмотреть, правдивы ли слухи. Он рванул туда, откуда бежал десятилетиями, чтобы убедиться в лживости новостей. Рванул, не задумываясь о последствиях. И когда он приземлился на Палладе, когда увидел, как сильно обеднел пояс астероидов, и что произошло с Церерой, когда лицезрел, как отец продает сына ради денег… Эйнштейн убедился, что продажная система все еще процветает и подобно эрозии разъедает Знать. Он вздохнул с облегчением, и это же облегчение заставило его забыться. Парень вновь окунулся в любимое дело, исследуя и познавая тайны Вселенной. Эйфория от открытия залежей медиума в поясе еще больше затуманила разум, и даже нарисовавшаяся проблема с юпитерианцами не заставила парня оглянуться и присмотреться внимательней. — Все было очевидно с самого начала. Этот ребенок. Алвин Греммер. Юноша, все еще не осознававший собственной ценности. Несчастное дитя, просившее называть его Алом. Ал. Кто только не слышал о митингере, поднявшего народ Земли на борьбу? Эйнштейн не мог упустить из виду те новости, где тот же герой в белой маске вступил союз с Герцогом, чтобы победить систему! Парень корил себя, что не догадался сразу о связи этих двоих, ведь собственными глазами видел резюме Алвина. Читал, как несколько лет назад юношу по неизвестным причинам изгнали с Земли до совершеннолетия, как раз в то время, когда предыдущая власть кроваво разогнала митинги! Все было так очевидно! Эйнштейн, который всегда умел подмечать малейшие детали и складывать их в единую картину, в этот раз был ослеплен эмоциями от возвращения на родину! Он не смог сопоставить до ужаса очевидных фактов, и в последствии этот же ребенок стал тем, кто привел его к Герцогу. Этот милый юноша, который так понравился Эйнштейну, привел его прямо к тому, от кого он годами скрывался! Иронично, не так ли? Эйнштейн не мог остановиться смеяться над самим собой. «Я считал, что Малхиор забыл обо мне. Считал, что оставленного напоследок послания будет достаточно, чтобы он отстал от меня, но… Его одержимость оказалась сильнее. Время порознь не заставило его осознать тяжесть всей вины за содеянное…» Хотелось плакать, но слезы никак не могли вырваться. Эйнштейна преисполняло столько позабытых чувств, вновь оживших спустя года, но он никак не мог дать им освободиться. Тело все еще пребывало в оцепенении после обморока, а сердце словно скрылось за непробиваемым барьером после встречи с Герцогом. Ясен был лишь ум парня, и он четко говорил ему бежать. Бежать так быстро, как он бежал девятнадцать лет назад. Бежать без оглядки, несмотря на все потери и людей вокруг. Бежать, пока есть время и возможность. Бежать, пока прошлое не повторилось. Бежать… — Куда? — спросил сам себя парень, и по комнате прокатился нервный смешок. — Куда ты собрался убегать в этот раз, Норд? Какое имя примешь на этот раз? Какую внешность? Какую личность?.. Истерический смех вырвался из парня, а вскоре так же быстро исчез, как и появился. Девятнадцать лет назад ему было не до смеха: скитаться по галактике от корпорации к корпорации, когда по его следу бежит целая армия Адельманна. Не до шуток, когда пытаешься найти чистую одежду, незапятнанную кровью, ночлег и еду, не имея ни гроша за душой. А сейчас… сейчас ему было смешно от самого себя. Эйнштейн представлял себя прошлого таким бедным несчастным человеком, не располагающим ничем, а себя теперешнего едва ли не Богом, но правда была в том, что он так и остался тем напуганным и раненным парнем, которым был раньше. Он остался все также впечатлен событиями тех дней, словно они произошли не два десятилетия назад, а вчера. Встреча с Малхиором лишь доказала его уязвимость. Он зациклен на прошлом. Когда Эйнштейн прилетел в корпорацию Эндвейт, его новой личностью стал Илан Бренберг. Под этим именем он построил себе репутацию и под ним же стал не только главным ученым самой влиятельной корпорации в Млечном Пути, но и единственным любовником Делана Эндвейта. С первого взгляда его положение никак нельзя разрушить, но Эйнштейн, как никто, ощущал на себе двоякость собственного статуса. Начиная от членов Совета Эндвейт, стремящихся убрать парня с дороги, заканчивая тем, что Илан Бренберг от и до — ложь. Девятнадцать лет он жил, нося имя, не принадлежащее ему. Скрывался ото всех за маской другой внешности. Наспех придуманная история о прошлом — тоже ложная. Как скоро разрушится построенный карточный домик из лжи, когда всплывет правда? Один раз ему удалось скрыться от Малхиора, но во второй раз Герцог самостоятельно приедет в корпорацию Эндвейт за парнем, чтобы вернуть. Вернуть посредством уничтожения той жизни, которую Эйнштейн вел до этого. «Ублюдок никогда не скупился ломать мою жизнь. Он с легкостью разрушил ее однажды своим вмешательством, разрушит и во второй раз». Парня загнали в угол. Герцог знает о личности Илана Бренберга. Эйнштейну не вернуться в корпорацию Эндвейт, где Малхиор сможет найти его. Единственный выход — взять новое имя, внешность и вновь скитаться по миру в поисках своего места. Оставить позади Илана Бренберга и Норда Лейтнера вместе со всеми людьми, знающими об этих личностях. Отказаться от помощи в осуществлении мечты Делана Эндвейта о других галактиках. Предать обещание данное самому себе позаботиться об Алвине… — Черт тебя дери, Малхиор Адельманн! — в воздух крикнул Эйнштейн, закрыв ладонями лицо. Нынешний Эйнштейн не мог так же просто убежать, как прошлый. Не мог бросить ту вольную жизнь, о которой мог только мечтать. Не мог подвести дорогих ему людей. Нет, ему придется придушить в себе все мысли о побеге и посмотреть проблемам в лицо… Когда силы немного вернулись в тело, парень направился в ванную с желанием смыть прошедший день. Искусственный интеллект, обслуживающий номера, мгновенно обработал устный запрос на горячую ванную и наполнил резервуар парующей водой, не забыв добавить аромат душистой хвои. К удивлению, на Эйнштейне все еще была та же одежда, что и на Балу. На то, чтобы снять облегающие штаны, Эйнштейн потратил все силы. Ему кое-как удалось избавиться от остальной одежды перед тем, как с головой погрузиться в обжигающую воду. Задержав дыхание, он окунулся в ванную и прикрыл глаза, боясь, что пена попадет в линзы. Вода обволакивала тело, расслабляя утомленные мышцы, но не помогая унять проносившиеся воспоминания. Один за одним перед глазами проносились яркие вспышки вырезок его жизни с Герцогом. Влюбленный взор парня всегда заблюривал происходящее, искажая реальность. Эйнштейн видел читающего мужчину в очках, время от времени поглядывающего на лежащего сбоку парня. Видел галантного аристократа ни капельки не похожего на тех, что встречал Эйнштейн ранее. Видел мужчину, который вопреки всем предрассудкам о положении младших супругов был готов построить целую лабораторию для него одного! Все было ложью. Искусной манипуляцией с целью удовлетворить одержимость парнем. Парень резко вынырнул из джакузи и зашелся в кашле. Горло вновь сдавило от призрачных спазмов, словно невидимые руки сошлись на его шее. Эйнштейн перекинулся через одну из сторон ванны, чтобы не утонуть, если вновь лишится чувств. Горло рвало изнутри, а кожу жгло прямо в том месте, где тонкую шею опоясывал черно-золотой змей. Эйнштейн хватался за горло, до крови раздирал ногтями шею, пытаясь избавиться от невидимых касаний, но все было тщетно. Он дышал слишком часто, и перенасыщение кислородом убивало его. Был лишь один способ унять боль — успокоиться и заставить Малхиора Адельманна уйти из мыслей, но Эйнштейн никогда не мог справиться с этим в одиночку, каждый раз находясь в шаге от мученической смерти. — Эйнштейн? Двери ванной открылись, пропуская яркий свет спальни в приглушенные алые тона ванной. Показалась темная коротко выстриженная макушка. Взволнованный хриплый голос и такой же испуганный от увиденного взгляд не шли Мэйсону Карлайлу. Его мягкий характер никак не сочетался с большим телосложением. — Эйнштейн! — несильно вскрикнул тот и, наплевав на застенчивость от нагого тела парня, рванул прямо к нему, державшемуся за шею, покрывающуюся кровью. Мэйсон упал коленями на пол прямо перед Эйнштейном, не заботясь о том, что идеально выглаженный костюм помнется. Мужчина насильно оторвал руки парня от шеи, пресекая попытки к самоповреждению. — Что ты делаешь?! Остановись! Мэйсон округлил темные глаза, смотря на разодранную татуировку. Со всего тела «змеи» от головы до хвоста стекала кровь, капая на голые ключицы и сгорбленную спину, всегда аристократически прямую. Алая жидкость растворялась в воде, растекаясь по огромному джакузи с подсветкой. Увиденная картина заставила сердце Мэйсона предательски сжиматься от страха за друга. — Господи, посмотри на свою шею… — Мэйсон сжал рану, пытаясь остановить кровь. Он все еще не верил, что такое можно сотворить одними лишь ногтями. — Зачем ты это сделал?! — Герцог, — произнес Эйнштейн охрипшим голосом, не поднимая взгляд с пола, — здесь? — Он на Юпитере, — мгновенно ответил Мэйсон, ища взглядом аптечку. — После того, что случилось на Балу… В общем, малой вернул тебя в отель, а Адельманн улетел решать проблему с юпитерианцами. — Алвин, — повторил парень имя мальчика, который за несколько дней перевернул всю его жизнь. — Алвин Греммер… Воспоминания о златовласом кудрявом мальчишке привели Эйнштейна в реальность. Он медленно перевел взгляд со своих рук, измазанных кровью, на Мэйсона, никогда прежде не бывавшего столь растерянным. Телохранитель отпустил запястья парня, убедившись, что тот пришел в себя, и потянулся за аптечкой, находившейся на верхней полочке стеклянного шкафа недалеко от джакузи. Эйнштейн сглотнул от количества крови вокруг. Раньше он мог лишь немного изувечить «змея», но встреча с Герцогом стала триггером его давно позабытых воспоминаний. Они вырвались наружу, и Эйнштейн более не мог контролировать всю ту боль и злость, медленно копившуюся годами. — Значит, Делан договорился с Герцогом насчет юпитерианцев, — констатировал парень, смутно вспоминая встречу с Деланом на Балу. Мужчина был разъярен не на шутку. — Ты, наконец, пришел в себя, — улыбнулся себе под нос Мэйсон, возвращаясь с двумя таблетками и салфетками. — Да, сделка состоялась, но Глава так и не сказал мне, что Адельманн потребовал взамен. — Почему? — Ты серьезно спрашиваешь? После всего, что Герцог вытворил на Балу? Думаешь, Глава пустит на самотек принесенную обиду? Я отговорил Главу от действий до того времени, как ты проснешься, ведь… — Мэйсон на мгновение запнулся, посмотрев прямо в глаза Эйнштейну и продолжил: — ты явно знаешь Герцога лучше меня или Главы, не так ли? — Ты молодец, что остановил Делана, и… — И? — протянул Мэйсон, заметив затянувшуюся паузу. — И давай мы умолчим о том, что ты только что увидел. — Тебя в полуобморочном состоянии, пытающего себя задушить? Или лучше сказать разодрать шею до смерти? Взяв протянутую таблетку, парень положил ту под язык. Пока таблетка растворялась во рту Эйнштейна, Мэйсон аккуратно промакивал медицинскими салфетками небольшие кровавые ранки. Понадобилось всего минута, чтобы лекарство подействовало, а на шее парня не осталось ни следа. Чудодейственная таблетка повышала уровень регенерации клеток, а благодаря таблеткам долголетия, принимаемым парнем с рождения, его тело восстанавливалось еще быстрее. Довольная улыбка появилась на лице мужчины, смотревшего на свою работу. Он скомкал испорченные салфетки и бросил в урну. Та мигом распознала мусор и утилизировала с помощью огня, не оставив и пепла. — Подобное случается время от времени, — устало вздохнул парень и лег обратно в джакузи, смывая из себя кровь. Вода в ванной успела очиститься и принять обычную прозрачность. — Я не могу, ты ведь знаешь. Как я понимаю, твое состояние напрямую связано с Адельманном, а Глава заключил с Герцогом договоренность, поэтому… — Мэйсон. — Герцог — наш новый партнер. Пускай и ненадолго, но Глава должен оценивать ситуацию здраво перед принятием решения о разрыве связей с Адельманном. Конечно, если он захочет разорвать договор, ведь он решил подождать до твоего пробуждения и… — Мэйсон. Мужчина замолчал и потупил взгляд. Иногда, в те редкие моменты, когда волнение захватывало разум, Карлайл становился невыносимо разговорчивым. — Прости, но ты знаешь, что я не могу умолчать о том, что только что произошло. Глава должен знать. Пускай они и были знакомы уже столько лет, называли друг друга близкими друзьями, их отношения основывались на взаимном служении Делану Эндвейту. Когда дело касалось долга, Мэйсон, как и Эйнштейн, всегда были готовы отказать друг другу ради благополучия Делана. Вот что подразумевает понятие служения, и Мэйсон Карлайл постиг его в полной мере, отказываясь от просьбы парня. — Верный пес Эндвейт. Люди верно говорят, — пожал плечами парень, сдувая пену перед собой. — Я верен тебе так же, как и Главе. — Забавно! Всего минуту назад ты отказал мне в просьбе. — Моя верность не измеряется количеством исполненных прихотей и желаний. Я рядом, чтобы обеспечивать вашу с Главой безопасность и счастье. Верность Мэйсона Карлайла была глубже, чем обычный долг. Семья Эндвейт дала ему смысл жизни, когда тот скитался в поисках себя. Дело не только в Делане, которого Мэйсон знал едва ли не с пеленок. Не только в отце Делана, который заметил юного Карлайла и сделал своим приближенным, воспитав под себя. Дело во всей семье, каждом его члене, и Эйнштейн был одним из них. Принятие данного факта пришло не сразу. Когда Делан только притащил Эйнштейна с отшиба корпорации, Мэйсон отнесся к парню, как к тому, кто не задержится надолго с ними. Но года шли, а Эйнштейн лишь укоренял свое присутствие в семье Эндвейт. Мэйсону пришлось окончательно принять парня, когда предыдущий Глава едва ли не на коленях упрашивал сына вступить в брак с Эйнштейном, чтобы не упустить этого исключительного человека. Только тогда Карлайл осознал, что тот нахальный парень уже давным-давно пересек черту обычного ученого, работающего на Эндвейтов. Будь Эйнштейн Иланом Бренбергом или Нордом Лейтнером — не важно. В этом парне Эндвейты нуждаются, и этого достаточно, чтобы Мэйсон был готов положить голову на плаху ради счастья и безопасности человека без прошлого. Хотя произошедшее на Балу указало Мэйсону направление, в котором стоит начать поиски той части жизни Эйнштейна, которую он удачно скрывал все шестнадцать лет их знакомства. Телохранитель очнулся спустя несколько часов после торжества в собственном номере и сразу же направился к Главе. Делан пребывал в шоке от произошедшего и еще не предпринял никаких действий в ответ на деяние Герцога. Все, что было известно Эндвейту, так это то, что Малхиор Адельманн поссорился с Эйнштейном и заставил своих людей подстрелить парня. Кроме того, главу охраны Эндвейт вырубили, а единственным непосредственным свидетелем всего был мальчишка, которого Делан предпочел запереть в номере до того, как выяснит детали произошедшего. После рассказа Карлайла Делан оказался еще больше поражен тем, что Эйнштейн лично знаком с Адельманном. Естественно, мужчина догадывался, что загадочное прошлое Эйнштейна связано с Земной Знатью, но и представить не мог, что с Герцогом лично! Связь с новым Главой Земной Знати стала неприятным сюрпризом для всех. После встречи с Эндвейтом Карлайл провел собственное расследование, и результаты сокрушили всё его привычное видение Илана Бренберга. «Норд Лейтнер», — произнес Герцог настоящее имя Эйнштейна, которое вычеканилось в памяти телохранителя в то же мгновение. Стоило немного копнуть о личности этого Норда, и Мэйсон узнал о жизни Эйнштейна больше, чем только мог желать. Место и дата рождения, семья, титул, состояние и даже дату смерти. Норд Лейтнер официально был мертв. Умер почти двадцать лет назад и был погребен в родовом склепе семьи Лейтнер на Луне вместе с остальной семьей. Единственным выжившим членом семьи Лейтнер числился младший брат Норда, которого еще в детстве забрал к себе на попечение Малхиор Адельманн. Вот только странным Карлайлу показалось еще и то, что об этом человеке нигде и ничего не писалось. СМИ Земных перестали осведомлять о жизни семьи Лейтнер и ее последнем наследнике двадцать лет назад после последнего короткого известия о смерти Норда Лейтнера. Мэйсону хотелось спросить так много у Эйнштейна, но… Смотря на этого хрупкого парня с острым язычком, сдирающего собственную кожу мочалкой до красноты, словно пытаясь отмыться от чего-то, въевшегося под кожу, Карлайл терял всякое желание теребить старые душевные раны Эйнштейна. Мужчина был готов подождать, пока друг раскроется и поведает свою историю, будучи готовым. А сейчас Карлайл мог лишь приободряющее улыбаться и поддерживать парня в трудный момент. Вот для чего нужна была их дружба. За потоком мыслей Карлайл не услышал всплеска воды, когда Эйнштейн покинул ванную. Мужчина вздрогнул, почувствовал касание на спине. Эйнштейн смотрел на Мэйсона снизу вверх огромными покрасневшими от слез глазами, держась за черный махровый халат, оттеняющий бледную кожу. С виду слабый и хрупкий паренек был самым сильным человеком среди всех, кого Мэйсону Карлайлу посчастливилось повстречать за семьдесят восемь лет жизни. Каким бы ни было настоящее имя Эйнштейна, Мэйсон точно знал, что Илан Бренберг и Норд Лейтнер справятся со всеми приготовленными им Богом испытаниями. — Мэйсон, — тихо позвал парень мужчину, по-прежнему смотрящего в металлическую дверь перед собой. Вторая рука Эйнштейна оказалась на мощной спине мужчины, медленно поднимаясь наверх к широким плечам. — Я знаю, что твоя выдуманная религия не позволяет тебе принять мой образ жизни, поэтому ты считаешь меня распутным. Ладонь Эйнштейна проскользнула к единственному свободному от одежды месту мужчину — шее. Мэйсон вздрогнул, резко отстранившись и развернувшись лицом к парню. Эйнштейн и раньше так шутил, обзывал мужчину неопытным девственником, высказывал сочувствие всем партнерам, которые встречались с Карлайлом, но впервые переходил личные границы, касаясь Мэйсона. «Когда тема зашла об этом?!» — спрашивал себя Карлайл, не заметивший изменений в витающей атмосфере. — И я правда распутный, — парень снизил голос и сделал шаг навстречу. — Я ужасно порочный и греховный, Мэйсон. Я люблю секс. Обожаю чувствовать, как надо мной берут власть, поэтому все мои партнеры зачастую такие ублюдки. Меня всего трясет от одной лишь мысли почувствовать тепло и вес другого тела над собой… Мэйсон выставил перед собой руки, отстраняя приблизившегося парня, и моля Бога, чтобы Эйнштейн не заметил его смущения. Смущения, которого он раньше никогда не испытывал так ярко. Смущения, из-за которого в костюме становилось жарко, а ладони предательски потели. — Если это очередная шутка, то мне не смешно, — нервно бросил в ответ мужчина. — Прекращай ребячество, Эйнштейн, и если тебе стало лучше, пошли к Главе. — Ты ведь всегда знал о моих наклонностях, — продолжил Эйнштейн, наплевав на слова об ожидающем Делане. — Ты был тем, кто советовал сходить к психологу, чтобы убедиться нет ли у меня нимфомании. Мэйсон, ты лучше любого знаешь, что у меня есть потребности, которые я не могу преодолеть вопреки всей своей гениальности. Физические желания всегда брали вверх над моим разумом. Это противоречит велению твоего Бога, я понимаю, но… — У тебя снова… этот период? — перебил Мэйсон, запнувшись. Иногда телохранитель сравнивал Эйнштейна с мартовским котом. Вопреки здравому смыслу и безопасности, парень бежал в постель к первому попавшемуся незнакомцу, когда пробивал час «Х». Мэйсон, которому подчиненные докладывали о каждом шаге парня, сумел заметить закономерность: хотя бы раз в две-три недели Эйнштейн проводил с кем-то ночь. За проблемами с Герцогом, Карлайл совершенно упустил из виду то, что наступило время, когда Эйнштейну нужна была разрядка. Вот только он не знал, что секс для Эйнштейна является способом позабыть прошлое и вернуться к реальности после очередного кошмара с Малхиором Адельманном. — Забавно, как ты зовешь это «периодом»! — рассмеялся Эйнштейн, стирая из уголков глаз слезы — настолько сильного его позабавило сказанное мужчиной. — Я приведу кого-то другого, — мгновенно произнес Мэйсон, заметив похотливый взгляд парня на себе. Не впервые Эйнштейн пытался затащить его в постель, но впервые эта возможность казалась Карлайлу столь реалистичной. — Все вокруг — аристократы. Я не желаю знаться с Земными. — Охранника. Мое доверенное лицо. Приведу кого-то из приближенных. Никто не узнает об этом и… — Мэйсон. Парень отступил на шаг назад и тихо рассмеялся, смотря на испуганного мужчину перед ним. — Ты сказал, что твоя верность заключается в обеспеченней нам с Деланом полной безопасности и счастья, ведь так? Тогда что, если я скажу, что счастье мне принесет лишь ночь, проведенная с тобой? Единственным способом получить желаемое от Мэйсона было надавить на его верность. Эйнштейн это знал и прекрасно пользовался уже столько лет к ряду, но впервые в подобном ключе, ведь он и сам серьезно рассматривал Карлайла в сексуальном плане впервые. Несомненно, Мэйсон привлекал взгляд. Время от времени Эйнштейн пропускал мысль переспать с мужчиной, чтобы утолить голод, но мимолетные фантазии никогда не перерастали во что-то большее, чем подначивание или легкий флирт. Эйнштейн прекрасно видел, что Мэйсон серьезно относится к сексу, как и к тем, с кем делил постель, поэтому боялся дать Карлайлу ложную надежду. Боялся, что Мэйсон влюбится в него, и не хотел разбивать сердце человеку, который стал ему старшим братом. Но сейчас… сейчас все было иначе, ведь где-то там, совсем недалеко от отеля на сатурнианских кольцах находился Герцог. Человек, который заставлял мысли парня путаться, а разум принимать неправильные решения. Невидимое присутствие человека из прошлого нависло над Эйнштейном. Парень чувствовал его всем своим естеством, и тело давало отклик. Ужасный и иррациональный отклик, к которому его однажды приучил Герцог… Сейчас Эйнштейн нуждался не просто в незнакомце на ночь. Он нуждался в человеке. И лишь Мэйсон среди окружающих как нельзя лучше подходил под это описание. — Я нуждаюсь в тебе, Мэйсон Карлайл. Положив руки мужчины к себе на талию, Эйнштейн прижался телом к Мэйсону, ощущая его учащенное сердцебиение. Более Эйнштейн не смеялся и не улыбался. Никто не видел его лица. Никто не видел, какое сильное отвращение он ощущает к собственному порочному телу, которое не может сдержать очередной порыв в поисках чужого тепла. Никто не видел, как сильно ему хочется содрать с себя кожу, которая накалилась всего лишь от недолгого присутствия Малхиора рядом. Никто не знал, как сильно Эйнштейн ненавидит эту благоговейную дрожь в теле от нетерпения оказаться в объятьях ненавистного человека. Никто не догадывался, что его тело стало таким порочным и греховным благодаря всего лишь одному человеку среди сотен миллиардов. Никто не догадывался, как быстро рухнули все стены парня после всего лишь одной встречи с Адельманном. Никто не догадывался, как много времени Эйнштейну понадобилось принять собственное тело после Герцога. — Пожалуйста, отбрось своего Бога всего на одну ночь, — умолял Эйнштейн, сильнее прижимаясь к Мэйсону, тая надежду, что тот не заметит, в каком отчаянии он находится. Молчание Мэйсона с каждой секундой все сильнее разрывало Эйнштейна изнутри. Парень уже очень и очень давно не боялся быть отвергнутым. Зачастую любовники велись на его красивую внешность и дерзкий характер. Мало кто отказывал Эйнштейну, однако такие случаи бывали, и они никогда не задевали парня, как сейчас. Если бы Карлайл отвернулся, Эйнштейн точно не пережил бы эту ночь в одиночестве, наполненном воспоминаниями об одном единственном человеке. Сильные объятья мужчины стали ответом на просьбу парня. Мэйсон прижался без единого намека на интимность. Медвежьи дружеские объятья полоснули по сердцу Эйнштейна ржавым затупленным ножом. Это был отказ. Ему хотелось выпустить наружу слезы, скинуть маску наглости и вечной веселости, разрыдаться, словно маленький ребенок прямо на груди у мужчины, но Мэйсон не дал ему это сделать. Уже в следующее мгновение Эйнштейн ощутил слабый поцелуй. Настолько невинный и неловкий мог преподнести лишь один человек во всем Млечному Пути. Эйнштейн ответил на поцелуй так, как привык, — жестко, беря на себя инициативу и показывая, как предпочитает. Тело парня, в два раза меньше Мэйсона, прижало мужчину к металлической двери ванной комнаты. Шаловливые ручонки тут же проникли под старомодную рубашку мужчины, нащупывая мощный пресс. Карлайл всем телом вздрогнул от неожиданного напора со стороны друга. Мэйсон прилагал все усилия, что мог, чтобы поспешить за Эйнштейном, но все оказалось тщетно. Поцелуи парня, сначала казавшиеся чем-то необычным и диким, вскоре приелись и захватили все внимание мужчины. Он и не заметил, как отворилась дверь и они преодолели целую гостиную, упав на королевских размеров кровать. Взяв на себя активную роль, Эйнштейн забрался на мужчину и, не теряя времени, начал срывать одежду с Мэйсона. Халат парня, завязанный на несильный узел, соскользнул еще в ванной комнате. Он был полностью нагим, что придавало ему уверенности, а Карлайлу — стыда. Вскоре полетела рубашка мужчины и галстук. Эйнштейн приспустил штаны Мэйсона вместе с трусами, отметив, что тот уже возбужден. — Подожди!.. — прошипел Мэйсон, совершенно не привыкший к столь быстрому темпу. Вот они целуются в ванной, а вот его член надрачивает умелая рука парня уже в постели. Парня, который еще несколько минут назад был ему не более, чем другом. — У тебя больше, чем я думал, — отметил Эйнштейн, довольно хмыкая. Наблюдать смущенное лицо Карлайла всегда забавляло Эйнштейна. Взрослый, серьезный мужчина становился беспомощным, как новорожденный, когда дело касалось секса в любом его виде. Эйнштейн задавался вопросом, действительно ли связана чрезмерная скромность Мэйсона с религиозным воспитанием семейства Карлайл, или же все дело в характере? — Не говори это! — Не говорить что? — ухмыльнулся парень и еще сильнее сжал член мужчины в руке. — Не говорить, какой ты красивый? Сексуальный? Обычно я не делаю комплиментов в постели, но не могу устоять от вида того, как ты таешь от похвалы. Оказавшись в горизонтальной плоскости, Эйнштейн почувствовал, как вся его предыдущая нервозность отступает. Только в постели и научных проектах он мог открывать себя на все сто. Только здесь он чувствовал себя самим собой. — Пожалуйста! — Мэйсон накрыл лицо руками, не желая показывать смущение. Согласившись на просьбу парня, Мэйсон предполагал, что у него будет, хотя бы лишняя минута морально подготовиться, но все, как всегда, вышло из-под контроля, когда дело касалось Эйнштейна. — Не понимаю, почему ты скрываешь такую красоту за этим старьем, — прошептал Эйнштейн на ухо Карлайлу, проводя второй рукой по мощной груди к торсу и прямо туда, где начинается темная кудрявая ведьмина дорожка. — Ты почти на тридцать лет старше меня, но с виду такой невинный. Эйнштейн коротко хмыкнул, оценив результат своей работы. Несмотря на темную кожу, смущение Карлайла хорошо проявлялось во всех его скованных движениях. Мужчина едва ли сдерживал стоны, когда Эйнштейн задевал чувствительную головку. Это забавляло парня. У него никогда не было столь чувствительного любовника. Он никогда не пускал в постель таких, как Мэйсон, ведь они не были в силах исполнить то, ради чего Эйнштейн подпустил их столь близко. Неженки не в приоритете Эйнштейна, ведь его тело нуждалось в ком-то, кто сможет с легкостью ударить, поставить на колени и оттрахать, как последнюю шлюху. Такие, как Мэйсон, никогда бы не позволили себя даже легкого шлепка, поэтому Эйнштейн тщательно пытался избегать этот типаж потенциальных любовников. Они бы никогда не смогли удовлетворить все потребности парня. Однако в эту ночь, ему было плевать на собственное удовольствие и предпочтения. Эйнштейн желал лишь заглушить сексом голос разума, не прекращающего шептать о Малхиоре. Он хотел заглушить мысли с помощью чего-то нового, необычного и пока что вид смущенного, но до безумия возбужденного Мэйсона Карлайла справлялся со своей задачей. Похлопав Мэйсона по щеке, Эйнштейн шустро встал и направился к системе принтинга. На столе возле устройства все еще стоял недопитый стакан с водой, за что Эйнштейн зацепился взглядом, но быстро потерял интерес, не желая вспоминать минуту недавней слабости. Система принтинга имела необычайный спрос среди всех слоев населения не только потому, что ее приобретение окупалось уже спустя несколько лет, но и потому что могла исполнить любое желание владельца. Достаточно лишь покупать к ней дополнительные смеси, из которых впоследствии печатались необходимые вещи. Каждое уважающее себя отельное заведение имело систему принтинга вместо многих вещей: начиная от бара, заканчивая средствами личного пользования. Посетители сами печатали то, в чем нуждались. Смазка и презервативы не были исключением, ведь их использование все еще считалось постельным этикетом, несмотря на развитость медицины. Любая болезнь была излечима, если ты богат, но не всем хочется тратить годы на лечение болезней, поэтому в быту все еще использовались старые и незаменимые ничем средства контрацепции. Вернувшись обратно к кровати, Эйнштейн сел рядом с мужчиной, который так и лежал, не зная, что делать. Мэйсон смотрел сквозь щели между пальцами за происходящим. Парень быстро разорвал герметичную упаковку и вынул оттуда латексное средство защиты. Ему не понадобилось много времени, чтобы надеть его на Мэйсона. Уже в следующее мгновение Эйнштейн вновь сидел сверху на мужчине и, не скупясь, смазывал ствол Карлайла смазкой. — Погоди! — приподнялся на локтях Мэйсон, заметив, что Эйнштейн уже в полной боевой готовности начать. — Ты не будешь… себя?.. Я имею в виду… Парень залился смехом, смотря на попытки взрослого мужчины описать интимную ситуацию с подготовкой к сексу между мужчинами. — Нет нужды. — У меня была связь только с женщинами, поэтому я лишь теоретически знаю… — Мэйсон, — остановил того Эйнштейн, — посмотри на меня. С трудом Карлайл поднял неловкий взгляд на парня, оседлавшего его. Мэйсону было до ужаса неловко, и он чувствовал, что готов сбежать в любой момент лишь бы прекратить эту пытку. Да, он возбудился от всех их недолгих прелюдий, но когда Карлайл немного пришел в себя, то понял, что они в шаге от того, чтобы совершить ошибку. Ошибку, которая навсегда изменит их отношения. — Я боюсь того, что будет, если мы переступим эту черту, Эйнштейн, — честно признался Мэйсон. — Ничего не изменится. Клянусь, это лишь разовая акция волонтерства с твоей стороны. Мы забудем об этом сразу, как выйдем из комнаты. — Я… не хочу быть чье-то заменой, пускай и всего на один раз. Прошу, скажи мне, что я делаю это, чтобы помочь тебе в твой особый «период», а не для того чтобы ты кого-то забыл. Замена для Герцога. Они еще не обсуждали отношения Эйнштейна с Малхиором Адельманном, но Мэйсон не был уж слишком наивен, чтобы не сопоставить факты. Эйнштейн и Герцог так или иначе были вместе и то, что происходит сейчас, лишь следствие того, что было на Балу. Карлайл никогда не видел Эйнштейна столь эмоциональным и ранимым, как после перепалки с Адельманном. Словно Герцог сломал всю его защиту, и сейчас Эйнштейн пытается быстро восстановить ее обратно. Мэйсон не хотел быть этой на скорую руку построенной защитой. — Я ценю твою помощь, — все, что сказал Эйнштейн перед тем, как резко насадиться на твердый член Мэйсона. Вопрос мужчины растворился в воздухе вместе со всем, что он хотел сказать и спросить. Мэйсон не соврал, говоря, что секс с Эйнштейном стал его первым опытом с парнем. Он банально не знал, что делать, куда положить руки или куда смотреть. Эйнштейн был красив. Очень красив. Каждая часть его тела была будто создана для любви и поклонения, но созерцая подобную красоту Мэйсон лишь продолжал смущаться и теряться. Поэтому он просто тихо постанывал от каждого толчка парня, цепляясь пальцами в подушку под головой. Тем временем Эйнштейн полностью отдавался самому себе, пытаясь не думать о Герцоге. Мэйсон попал в точку, говоря о замене. Каждый, кто побывал в постели Эйнштейна, так или иначе стал заменой Малхиора. Некоторые из любовником были больше похожи на Адельманна, некоторые меньше, но факт оставался фактом: никто из них не мог дать Эйнштейну то же, что и Герцог. Никто не мог удовлетворить его желаний полностью. Никто не стал идеальной заменой. Мэйсон Карлайл не был исключением. Эйнштейн использовал тело мужчины, чтобы позабыть о золотых глазах Герцога, смотрящих на него с любопытством. Использовал, чтобы не думать, как Малхиор кружил его в танце. Не думать о тех пошарпанных и старых перчатках — его первом подарке Адельманну… Эйнштейн так много пытался забыть, что совершенно не обращал внимания на партнеров. Он трахал их, утоляя порочные желания тела и убивая в зародыше мысли о Герцоге, но никогда не мог достичь пика удовольствия. Вот только парень недооценил «верность» Мэйсона. Недооценил его желание сделать парня счастливым. — П-подожди! — простонал тот снизу. Эйнштейн очнулся от размышлений и заметил, что телохранитель давным-давно вынул подушку из-под себя и накрыл ею лицо. — Ты не возбужден, — подметил мужчина, стыдливо выглядывая из-под подушки. — Я могу помочь тебе. Ну, как ты мне раньше… Парень опустил взгляд между ног. Все это время ему не было приятно. Ему было больно. Ужасно больно от того, что он не подготовил себя, но мысли о Герцоге затмили даже эту боль, как и все остальные чувства. Механические, приевшиеся движения. Всего лишь секс без чувств и эмоций. На мгновение парню стало не по себе от того, что он трахался с человеком, совершенно не ощущая ни капли удовольствия. Подобное было впервые. Эйнштейну нравилась боль. Малхиор научил его находить разницу между приятной и невыносимо ужасной болью. По иронии судьбы любовники парня не умели доводить его до той самой желанной точки, когда черта между двумя видами боли стиралась. Девятнадцать лет беспорядочной половой жизни в поисках того самого человека, который сумеет привести Эйнштейна к наивысшему блаженству! Однако никто из тех многочисленных мужчин так и не смог заменить одного единственного Малхиора Адельманна. Никто среди сотен миллиардов людей не смог сделать то, что многократно удавалось делать Герцогу без лишнего усердия. Столь добрый и ласковый Мэйсон в жизни не сможет сделать то же, что и Адельманн, но… Парень швырнул подушку, разделяющую их, в стену, и ухватился за руки мужчины. Поднеся их к собственной шее без единого намека на царапины или повреждения, он прижал шершавые ладони мужчины к открытому участку горла. Грубые пальцы мужчины идеально улеглись, закрывая от всего мира татуировку золотоглазой змеи. — Сожми, — попросил парень, накрыв ладони Карлайла своими. — Это поможет мне. — Эйнштейн… Мэйсон совершенно не так представлял осуществление предлагаемой им помощи. — Сожми! — сильнее нажал парень, заставляя Мэйсона ухватиться за тонкую шею. — Сожми и не отпускай, пока все это не закончиться! Не говоря больше не слова, Эйнштейн оперся о торс мужчины и ускорил движения, откинув голову назад. Зеркало над ними показывало худощавого парня, чьи длинные волосы растрепались от долгого сна и резких движений, и массивного темнокожего мужчины под ним. Эйнштейн смотрел на собственное отражение, на то, как без всякого стыда оседлал одного из немногочисленных дорогих ему людей, навсегда разрушив их дружбу, и обрек их отношения на вечную неловкость. Смотрел на то, как в глазах Мэйсона плескается волнение и жалость, желание оказаться в другом месте… Смотрел и не мог поверить, что в отражении тот самый Норд Лейтнер, которого он помнил. Этот отраженный парень не был и Иланом Бренбергом. Это был кто-то другой. Кто-то отчаявшийся найти выход из сложной ситуации и позабыть прошлое. Кто-то совершенно гениальный и одаренный самой судьбой, но жалкий, как неизлечимо больной раб, не видавший Солнца. Это был Эйнштейн. Личность, которая родилась в промежутке между предательством Адельманна и началом новой жизни в корпорации Эндвейт. Личность между Нордом Лейтнером и Иланом Бренбергомом. И эта личность всегда жаждала одного. Мести. Толчки ускорялись. Тело Эйнштейна ритмично двигалось над мужчиной, пользуясь им, как бесчувственной игрушкой. Мысли о сладкой и долгожданной мести качали парня на волнах удовольствия, никогда не достигая пика. И этому была одна простая причина. Мужчина боялся сжать чертовую шею, тогда как Эйнштейн жаждал, чтобы его задушили на пике экстаза. — Крепче! — приказал парень, чувствуя, что, наконец, начинает приходить в себя. Мысли о Малхиоре перешли в иное русло, принося Эйнштейну то, что он так хотел получить от секса с телохранителем, — долгожданное забытье. — Сильнее! Эйнштейн ухватился за руки мужчины и помог тому сжать собственное горло. Закатив глаза, Эйнштейн почувствовал, как воздух покидает легкие. Разум туманится, а перед глазами всплывают совсем иные картинки, чем прежде. Более кровожадные. Более кровавые. Более жестокие. Более свирепые… Задыхаясь, он пребывал на пике блаженства, испытывая чувство удовольствия от боли. Удовольствия от того, как перед глазами темнеет, а мысли теряются. И лишь долгожданная разрядка, не заставившая ждать долго, принесла покой и ясность не только в запутавшиеся мысли, эмоции и чувства, но и во всю жизнь. Вот для чего Эйнштейну нужен был секс. Для того, чтобы разобраться в самом себе. Мэйсон боялся сказать хоть слово, поэтому молча лежал, смотря на руки, недавно совершающие то, что он бы никогда не помыслил. Мэйсон Карлайл впервые душил человека. На учебе и в жизни, как главы безопасности, он не раз стрелял во врагов, шпионов или подосланных убийц, но никогда никогда не душил. Внутри возникли неприятные и терзающие противоречия, ведь он только что едва ли не довел до смерти человека, которого клялся защищать. Опершись на трясущиеся колени, парень привстал и избавился от использованного презерватива. Не сказав ни слова, он растворился за дверями ванной комнаты. Измотанный и шокированный произошедшим Карлайл еще долго валялся на кровати пытаясь осмыслить произошедшее и то, как рассказать обо всем Главе. Тем временем Эйнштейн успел принять легкий душ, смыв с себя пот и едкий запах секса. Накинув на влажное тело все тот же халат, валяющийся в углу ванной, Эйнштейн подошел к огромному зеркалу. Глаза сами нашли ножницы. Прядка за прядкой летели на пол. Длинные локоны, которыми так гордился парень, сливались с черной плиткой. Эйнштейн без лишних эмоций обрезал то, чем дорожил, словно оставляя позади себя все переживания. — Я боялся, как бы ты снова не устроил ту сцену с кровопусканием, а ты всего лишь организовал парикмахерскую. — Смешно, — саркастически ответил парень, не отрывая взгляда от отражения в зеркале. Мэйсон медленно подошел к парню и взял любезно предложенные ножницы, чтобы подрезать задние локоны более аккуратно. — Пожалуй, нам не стоит сообщать о том, что произошло, Делану. Это была одноразовая акция. Чисто между нами. Карлайл промолчал, ведь сказанное отличалось от его мнения. Все, что происходит между доверенными лицами Главы Эндвейт, является важным событием. Будь то обычная ссора, легкая брань или мимолетно возникшая страсть — от и до должно быть передано Главе, чтобы тот мог, исходя из фактов, построить оптимальный курс на будущее для всех них. Поэтому Мэйсон был твердо уверен, что его хозяин должен знать о том, что произошло за закрытыми дверями комнаты Илана Бренберга. Вот только что именно должен был сказать, Мэйсон не знал. Не так то просто объяснить то, что произошло, не полностью осознавая ситуацию. Они переспали? Трахнулись? Мэйсон стал заменой? Его использовали? Как? Для чего? Зачем?.. Делан всегда любил детализированную информацию, и Мэйсону впервые за все время службы в семье Эндвейт было так стыдно сказать «не знаю». — Я сам скажу Делану о том, что произошло в ванной. Я все ему расскажу. — Об Адельманне в том числе? — В первую очередь, ведь Герцог — источник всего. «Источник всех видов моей боли», — пронеслось в голове Эйнштейна, прежде чем последняя прядь черных шелковистых волос упала с его головы. — Я волнуюсь о тебе, — тихо произнес телохранитель, едва ли не скуля. Эйнштейн в который раз сравнил Мэйсона с доберманом, прижавшим уши. — Больше нет нужды. Все в порядке. Искренне благодарен за помощь, мой верный песик. «Я не в ловушке. Наоборот. Раз уж попался, нужно обернуть ситуацию себе на пользу.» — Мне не нравится этот твой взгляд, Эйнштейн. Мужчина отложил ножницы и искоса заметил несмываемую ухмылку на лице парня. Ту самую, которая возникала каждый раз, когда в голове Эйнштейна рождался гениальный план. — Я заставлю ублюдка страдать. Посмотрев на себя в зеркало, Эйнштейн приподнял уголки губ. Впервые за весь этот длинный вечер вечно улыбающийся парень улыбнулся. По настоящему. Преображенное отражение засияло лучезарной улыбкой. — Веди меня к Делану. Пришло время состояться разговору, который я откладывал шестнадцать лет.