Межгалактическое пространство

Утро выдалось, к удивлению, спокойным. Мэйсон проснулся от того, что Эйнштейн рисовал круги у него на груди. Мужчина был готов ко всему. Даже к внезапному утреннему сексу, зная либидо парня, но не к обычному спокойному утру без каких-либо приставаний. Да и Эйнштейну было не до этого. Он проснулся ранним утром. Всю ночь не мог уснуть. Его разум пытался осмыслить союз Знати и корпорации Эндвейт. Мысль, что Делан превозмог ненависть к аристократам, не могла уложиться в разуме парня. Любовь победила многовековую ненависть. Была и еще одна мысль, от которой Эйнштейн не мог отделаться. «Тогда скажи мне правду. Я не хочу от тебя ее требовать вот так, но… я слишком сильно воспринимаю чужие эмоции к сердцу. Два месяца я чувствую это горькое послевкусие лжи после общения с тобой. Так нельзя. Я честен с тобой во всем. Будь и ты честен. Сделай шаг мне навстречу и я сделаю два к тебе.» Он дал обещание Мэйсону рассказать правду. Хуже всего, что Эйнштейн был готов, но не знал, как правильно довести до мужчины свои чувства словами. Размышляя все утро, он так и не нашел ответа. Он бессовестно лежал в объятьях человека, с которым хотел быть, пока за дверями где-то там бродил человек, с которым они целовались. И плевать, что Герцог инициировал тот поцелуй. Дело в том, что Эйнштейн ответил. Его чертово тело, как всегда подвело. Вот только в этот раз оно подвело и Мэйсона. Это предательство. Ложь. Эйнштейн не хотел был лжецом. Не хотел, чтобы на душе было так тошно рядом с Мэйсоном. Он мечтал вернуться во времени до поцелуя. Когда он только осознал свои чувства к Мэйсону. Когда его ничто не тяготило… Однако реальность была жестокой, а прошлое неизменным. — Доброе утро, — прошептал мужчина сонным голосом. Он потер глаза и немного подвинул руку, затекшую под весом парня. Эйнштейн словно не услышал его, полностью пребывая в собственных мыслях. Парень продолжал водить круги на открытой груди мужчины, в который раз любуясь цветом его кожи. Молочный шоколад не иначе. В полумраке комнаты, освещаемая лишь звездами из-за панорамного окна, этот цвет становился еще прекраснее. Как и сам Мэйсон. Идеальный мужчина для неидеального парня. — Эйнштейн, не витай в мыслях, — нежно позвал мужчина парня и поцеловал того в лоб. — О чем ты так напряженно думаешь? Раздался тяжелый вздох. Эйнштейн нехотя вылез из объятий мужчины и сел на кровати, сложив ноги перед собой. Если не скажет сейчас, собравшись с силами, больше не наберется храбрости озвучить правду. А Эйнштейн не хотел уподобляться Малхиору, скрывая что-либо от самого близкого человека. Даже если эта ложь навсегда подорвет доверие в их отношениях. — Мэйсон, ты хотел знать правду, и мне кажется я взорвусь, если не сделаю это сейчас. — Все хорошо, не спеши, — мягко улыбнулся мужчина и поднялся, опершись спиной на мягкую спинку кровати. — Все, что тебя тревожит, озвучь это и мы вместе решим, как быть дальше. — Ты… — Эйнштейн запнулся, а после тихо-тихо прошептал: — слишком хорош для меня. Карлайл рассмеялся себе под нос и потянулся к руке Эйнштейна. Переплетя пальцы, он легко потянул парня вперед, заставляя сесть ближе. Эйнштейн не сопротивлялся. — Это случилось через несколько дней после того, как ты улетел… Слова слетали с губ Эйнштейна с каждым предложением все проще и проще. Он терялся в мысленном потоке, раз из раза возвращаясь и отходя от темы, однако Мэйсон слушал, ни разу не перебивая. Эйнштейн рассказал о своих приступах гипервентиляции. Рассказал, что один из таких был прямо перед их первой близостью в отеле, вызванный встречей с Адельманном спустя девятнадцать лет. Рассказал, как Герцог заявился к нему в лабораторию и просил прощения. Рассказал, как стойко держался, а после сорвался. Рассказал, как наступил приступ и ему пришлось сорвать чокер из шеи, из-за чего на подвеске появилась царапина. Рассказал и о том, как проснулся в комнате Малхиора и об их диалоге. Рассказал, как ситуация накалилась и Герцог поцеловал, а он прильнул в ответ. — Честно, я не знаю, чем я был ведом. Я не хотел этого, понимаешь? Хотело мое тело! Эйнштейн сильнее сжал свободной рукой ткань пижамной рубашки на груди. Его чертово тело хранило верность создателю его порочности. Верность, которую Эйнштейн пытался убить в себе все эти девятнадцать лет беспорядочными половыми связями, по-прежнему тлела внутри него. — Я… Я не знаю, как объяснить это. Мал был моим первым мужчиной, понимаешь? Он приучил меня к вещам более жестоким и экстравагантным в постели. И мне нравилось! Ты уже должен был понять, я люблю боль. Не знаю, сделал ли меня таким Мал, или он лишь открыл это во мне, но… — Эйнштейну перехватило дыхание. — Тебе никогда не нравилось количество моих сексуальных партнеров, но мне это нужно было, понимаешь? Я зависим. И… мне очень стыдно, Мэйсон, правда. Я сразу пожалел. Тело само потянулось к нему. Мы были двенадцать лет вместе и его касания для меня такие привычные… Парень отпустил руку мужчины, боясь смотреть ему в глаза. Опасаясь заметить там отвращение или боль от предательства. Мэйсона не хотелось ранить. С Мэйсоном хотелось быть заботливым и нежным. Хотелось быть лучшим человеком. Лучшим мужчиной, которым он так и не смог стать за сорок девять лет своей жизни. — Это не оправдание. Я все понимаю. Но я не хочу расставаться. Эгоистично с моей стороны просить простить меня и все же я хочу быть с тобой. Я люблю тебя! Очень люблю, Мэйсон! Парень обнял себя руками, готовясь услышать наихудшее. Легкие стягивало в тугой узел. Воздуха вновь не хватало. Давно у Эйнштейна не было приступов, но он всегда знал, что так они и начинаются. В одно мгновение Эйнштейн оказался на груди у мужчины. Мэйсон обнял его, крепко притянув к себе. — Ты озвучил приблизительно то, что я предполагал, — произнес мужчина, поставив подбородок на макушку парня. — Ты не злишься? — А на что злиться? Я знаю тебя шестнадцать лет, Эйнштейн. То, что ты продержался два месяца без секса уже само по себе поразительно. Конечно, я ждал от тебя верности, но… Ты считаешь этот поцелуй предательством? Я вот нет. Этот человек так на тебя влияет. Я знал об этом, но все равно улетел. Поэтому, если хочешь кого-то винить, вини меня. Я должен был остаться и поддержать тебя, а не бросать и брать обещания. Эйнштейн прильнул к мужчине и обнял его за талию, удобно умещая голову на его груди. Как же рядом с Мэйсоном было хорошо. Эйнштейн искал минутное удовлетворение в сотнях людей по всему Млечному Пути, а нашел в человеке, который был рядом все время. Когда он подумал об этом, на его лице расплылась усмешка. Он смеялся над тем, как был слеп, когда Вселенная предоставила ему прекрасный шанс начать все заново. Слеп и слаб. — Я боюсь его, Мэйсон… — шепотом признался парень, озвучивая потаенные чувства. — Боюсь того, что он делает со мной, как на меня влияет… А еще мне его жаль. Я вижу, как ему тяжело. Он среди любящих его людей, но чувствует себя одиноким, разбитым. А еще… еще он не прекратит попыток меня вернуть. Я знаю это. Он не сможет двигаться дальше. Ему нужен я и он сделает что-угодно ради этого. — Он не заберет тебя у меня, — пообещал мужчина, целуя парня в макушку. — Мне страшно представить, на что он способен в полном отчаяние… Помнишь я рассказывал, почему моя мать подстрелила меня? За это Малхиор ее убил. Я не хочу, чтобы ты стал его очередной жертвой… — Не стану. Или ты забыл, кто я такой? — тихо рассмеялся Карлайл и этот звук был подобен теплой чашке молока с медом, согревающей сердце и душу парня изнутри. — До того, как Глава завалил меня бумажной работой, я постоянно выполнял полевые задания, сталкиваясь с опасностями. Я умею выживать, Эйнштейн, но лучше этого я умею избегать опасности. Мэйсон продолжил успокаивать парня, пока его дыхание не пришло в норму. Приступ отступил. Карлайл был личным сортом успокоительного для Эйнштейна. Такой покой приносил один лишь он. Даже с Малхиором Эйнштейн никогда не чувствовал себя так умиротворенно, как с этим большим плюшевым мишкой, сотканным из любви и нежности. Они провалялись в кровати за неспешными разговорами до самого обеда, пока в их идиллию не вторгся Алвин, зовя выйти и хотя бы что-то перекусить вместе с ними. Эйнштейн пообещал, что они спустятся минут через десять. Алвин ушел, но Эйнштейну так не хотелось вылазить из постели. Так не хотелось покидать спальню и вновь встречаться с Малхиором. С его золотыми глазами и их безграничной усталостью, которую он все чаще стал подмечать в них… — Скажи мне, Эйнштейн, ты еще любишь его? Существует ли малейшая толика симпатии, которая влечет тебя к нему? И я не говорю о сексуальном влечении, ты понимаешь. — Мэйсон, я был с ним двенадцать лет. Двенадцать. Это оставило на мне отпечаток. — Эйнштейн, ты любишь его? — повторил вопрос мужчина, видя, как парень пытается соскользнуть с темы. — Ответь честно. Между нами останется все по-прежнему. — Двенадцать лет, Мэйсон. То, что я чувствую, не больше чем привычка. «Привычка, которая не исчезла за девятнадцать лет разлуки? Ты и сам не осознаешь, что все еще любишь его», — подумал Мэйсон и улыбнулся парню. Эмпатия помогала мужчине читать все малейшие эмоции парня, сокрытые так глубоко, что он и сам не может к ним достаться. И где-то там, на самом дне его истерзанного сердца, тлела любовь. За слоями ненависти и боли от всей лжи в их отношениях, но она все же существовала. И все же это ничего ровным счетом не меняло в их собственных отношениях. Мэйсон был серьезно настроен на счет парня и даже если его сердце одновременно любило двоих, Карлайл был готов это принять. С годами он собирался помочь Эйнштейну медленно и постепенно забыть об Малхиоре. В этот раз по-настоящему забыть и отпустить. «Вы верите в Бога, а я верю в звезды, но ничто из этого не может предсказать будущее. Такой ничтожный нищий организм, как человек, точно не может судить, чему суждено случиться», — сказала однажды Игнис Шатоден Мэйсону и была, как никогда, правда. Мэйсону не стоило заглядывать так далеко в будущее, ведь у них еще оставалась целая неделя в Земной Знати. И за эту неделю могло измениться все.

***

Серафина возвращалась домой спустя больше двух месяцев отсутствия. Она с тяжелым сердцем покинула Юпитер, ведь ей не хотелось уезжать от суженой. Девушка, с которой она недавно помолвилась, была второй младшей дочерью маркиза Юпитера. Отец давно приглядел для Серафины пару и, когда подошло время для замужества, она не воспротивилась выйти замуж за выбранного родителем человека. Лучшую партию, чем дочь маркиза нужно было еще поискать. Шестнадцатилетняя девушка была скромна, но удивительно умна. Серафина не удивилась, почему выбор отца пал именно на нее. Темноволосая красавица из благородной семьи, с неприсущей ее возрасту мудростью. То, что нужно, для старшей супруги будущей герцогини Адельманн. Серафина заключила договор с маркизом Давентри самостоятельно. Свадьбу планировали провести следующей весной. За этот год Серафина должна была лучше узнать свою невесту и стать еще на шаг ближе к титулу Герцогини. Девушка давно обговаривала с отцом, когда тот отдаст ей семью. Малхиор не собирался оставаться долго Главой Знати, как и Главой Адельманн. В отличие от большинства аристократов, хватающихся за титул до смерти, Герцог твердо решил отдать Серафине семью, когда та будет готова. Девушка с нетерпением ждала этого дня. Она понимала, что еще не готова и ей предстоит обучиться многому: управлению семьей, активами Адельманн, их властью в Знати и, конечно же, ведению делами в принадлежащих отцу компаниях. Весь груз ответственности однажды достанется ей и она с детства делала все, лишь бы стать лучшей. Идеальная молодая Герцогиня. Умная, властная и, конечно же, милосердная. Милосердию отец не мог ее обучить, но с этим прекрасно справлялась ее мачеха. Игнис заменила Серафине мать и прекрасно справилась со своими обязательствами. Тяжело вздохнув, Серафина наблюдала за приближением звездолета к Марсу. Впервые ей не хотелось возвращаться домой. Вернувшийся внезапно Норд заставил ее детскую боль вновь пробудится. Человек, которого она считала семье и бросивший их с братом без единого слова, вновь вернулся в их жизнь, сметая привычную обыденность на пути, как ураган. Естественно, Серафина знала обстоятельства их расставания, но даже так поддержала сторону отца. Ведь в чем он был не прав? Малхиор учил ее, что благополучие семьи на первом месте. Если для этого нужно парочку раз соврать, то что в этом плохого? Если ты достаточно силен, чтобы сохранить свою ложь в секрете и не сломиться от мук совести, то ложь может спасти семью. Норд этого не понимал. Он бросил отца прямо в день свадьбы. Бросил ее с братом. Бросил Адельманнов. Серафина не могла ему это простить, однако за девятнадцать лет уже и смирилась с тем фактом, что когда-то в их семье был еще один член. А вот ее отец не забыл. Уход Норда сломил Герцога. Серафина не могла смотреть, как папа молча страдает, всячески пытаюсь помочь ему отпустить. Со взрослением она стала подмечать, что ее холодный и жестокий отец вовсе не холодный и жестокий. Сколько себя помнила, девушка видела в отце вечную усталость. Пожалуй, это единственное, что осталось неизменным с течением времени. И с прибытием Норда на Фобос эта усталость лишь увеличивалась. Новая должность Главы Знати, ответственность за семью, бизнес, воспитанием детей — со всем этим Герцогу приходилось справляться в одиночку. Как бы супруги ему не помогали, это несильно облегчило тяжесть. Малхиор старел. С двадцатишестилетнего возраста он брал на себя все. Ему пора на покой. Наконец, сложить обязанности, и отдохнуть. Серафина с братом жаждали помочь отцу, но… Малхиор отказывался идти на покой без Норда. Он был его обетованной гаванью, оазисом и раем. «Если Норд вновь сбежит, то я не уверена, что отец сможет дожить хотя бы до ста десяти», — рассуждала Серафина, наблюдая за родным Марсом. Планета, которая вскоре будет принадлежать ей. — «Если папа продолжит и дальше заливать горе в алкоголе, недосыпать и постоянно горевать о прошлом, то таблетки долголетия откажут.» Девушка боялась будущего дня, когда заметит первую седину в темных волосах отца. Зато хорошо знала, кого в этом винить. Единственно человека, который был виноват в постоянном стрессе и душевной боли ее папы. Норда Лейтнера. Ненавидела ли она Норда? Было время, когда чувство предательства превращалось в боль. Было и время, когда ностальгировала по сказкам на ночь и небольшой ладошке, гладящей ее по серебристым волосам. Она ненавидела его и любила. Одновременно хотела обнять и сказать, как скучала, а также смерить его ненавидящим взглядом и плюнуть в лицо. Как бы там ни было, встреча с ним ожидала ее уже завтра, ведь по прилету домой на часах будет глубокая ночь. «Орлан-8», на котором она теперь частенько летала, как наследница, медленно подлетал к Фобосу. До прибытия оставалось пять минут. Чтобы скоротать время, девушка залезла в Сеть. Она листала одну новость за второй, не раз видя лицо брата в новостях. Арс стал настоящей знаменитостью после того, как один из журналистов среднего класса опубликовал его фото с митингов. Он был достаточно глуп, чтобы снять маску и быть пойманным СМИ. Однако эта глупость подарила ему популярность и любовь среднего класса. Не каждый день видишь, как аристократ сражается на стороне простолюдин. Конечно, не считая Алвина Греммера, личность которого так и осталась не раскрыта никем. Новость за новостей, Серафина наткнулась на одну статью, висевшую в топе не больше десяти минут, но успевшую завируситься. «Загадочная личность, скрывающая под маской. Ал — кто он такой? Аристократ или среднеклассовец?» — гласил заголовок статьи. Серафина прищурила золотые глаза и перечитала еще несколько раз. Пробежавшись взглядом по статье и увидев несколько фотографий Алвина Греммера, она замерла. Отец продел огромную работу, чтобы скрыть личность юноши. Никто не должен был узнать о нем, если бы Алвин сам не решился признаться… Назревала буря. И Серафина не была уверена, что отец, отвлеченный присутствием Норда, сможет ее одолеть. «Орлан-8» стыковался со шлюзом. Придержав рукой подол длинного белого платья, Серафина выбежала из каюты, устремившись к выходу. Аврора молча сопроводила ее до выхода, наблюдая, как девушка, не подобая своему статусу, бежала к отцу. Посреди глубокой ночи. Наплевав на усталость и сонливость. Серафина остановилась у входа, чтобы снять туфли на небольшом каблуке и отдать легкую шаль встретившему ее роботу-дворецкому, а после направилась к лестнице. Промчавшись три этажа в доме, погрузившемся в сон, она оказалась у отцовского кабинета. Среди десятка комнат поместья, лишь в этой горел свет. Герцог не спал, в который раз моря себя работой до самого утра. Без стука девушка вошла внутрь и заметила отца. В отличие от ее представлений, он не сидел за рабочим столом. Бутылка коньяка стояла на подоконнике, а сам мужчина прислонившись плечом к стене, держал стакан, наблюдая за Марсом. Он настолько погрузился в мысли, что даже не заметил, как дочь появилась в комнате. — Папа, — позвала Серафина отца. — У меня плохие новости. — Ты даже не дала мне поздравить тебя с помолвкой, — ответил тот, коротко посмотрев на дочь из-за плеча, а после вновь вернул свой взгляд на планету. — Пап, это важно! — вскрикнула девушка и размашистым шагом подошла к отцу. Забрав бутылку коньяка, она спрятала ту в мини-бар под столом и встала перед отцом. — Ты читал новости? Малхиор залпом допил коньяк и отставил пустой стакан на стол сбоку. Он перевел взгляд на дочь. Ее золотые глаза уставились на него, а пухлые губы, доставшиеся от матери, поджались в тонкую линию, как делал это он сам. Так странно было находить в детях собственные черты... Эта мысль отрезвила мужчину и вернула к реальности. Серафина стояла прямо перед ним, тогда как Норд второй день прятался за стенами собственной спальни вместе с телохранителем. Прошло два дня из семи, а Герцог так и не смог даже поговорить. Всю прежнюю смелость и инициативностью, как рукой снимало, стоило вспомнить о другом мужчине, с которым тот был. — Перед твоим приходом со мной связывался Арс, — ответил мужчина. Сын вернулся на Землю еще в первый день, как Алвин прилетел на Фобос. Как бы его сердце не тяготило от разбитых надежд, он все же продолжал волноваться за юношу. Не удивительно, что одним из первых эту новость заметил именно Арс. — Как думаешь, Серфина, кто нас предал? — В каком смысле предал? — девушка моргнула несколько раз, не понимая, почему отец так спокоен. За ночь та статья разлетится по всей Солнечной системе, значительно подорвав влияние Герцога! Намечалась катастрофа! Все знали, что Ал поддерживал Герцога. Простолюдины пошли за юношей, веря в то, что тот такой же среднеклассовец, как и они. И этот среднеклассовец доверился Герцогу. Народ, в свою очередь, доверился Алу и его словам о том, что Адельманн не похож на других аристократов. Но что, если Ал и сам аристократ? Это подорвет их веру в Герцогу. Наверняка, те подумают, что Алвин Греммер и Герцог находились в заговоре с самого начала, умело манипулируя их мыслями. «Герцог подослал одного из своих, чтобы помыкать нашим мнением!» — будет вопить СМИ уже к завтрашнему обеду. Серафина боялась, какие еще темы придумает желтая пресса, лишь бы облить аристократов грязью. — Сама подумай: в той статье были фотографии Ала со времен Академии. Нигде в СМИ не выкладывают фото младших детей. Разве что из Балов, но Ал никогда не посещал их. В Сети не было известно о нем ничего, кроме имени и факта рождения младшего сына у Греммеров. Серафина округлила глаза, осознав, куда клонит Малхиор. — Седрик Греммер… — прошептала девушка и, как и отец, оперлась о стену. Только у Седрика были фотографии Алвина. Только он мог слить их журналистам. — Греммер сделал свой ход. Все активы Седрика находились в Марсианском банке, подвластном Герцогу. Малхиор наивно считал, что держит Греммера в железном кулаке, но ошибся. Он позабыл, что Греммеры столетиями выживали, находясь под покровительством сильных семей, раз из раза предавая своих союзников во имя выгоды. Седрик был идеальным представителем своего семейства, найдя нового хозяина. И Герцог прекрасно знал, кто им был. Камал Кондор - бывший Глава Знати, свергнутый Малхиором. — Мне стоило прислушаться к твоему совету и убить Кондора, когда был шанс, — прошипел мужчина, сжимая кулаки. А ведь Герцог действительно имел такой шанс. Когда Норд ушел и Малхиор потерял цель в жизни, его друзья сильно поддержали его. Маркизы Юпитера дали ему новую цель. Напомнили, что Норд всегда хотел свергнуть систему и стать частью революции. «Осуществи его мечту и, может быть, он вернется к тебе», — сказали Рилан Давентри и Агнес фон Фабер, поселив в мужчине толику надежды. Герцог решил сражаться против системы, перейдя на сторону оппозиции. Они действовали тихо и незаметно. Собирали власть, подговаривали аристократов вступить на их сторону и лишь когда накопили достаточно власти и влияния, свергли Камала, усадив на трон Главы Земной Знати Малхиора. Камал не ожидал, что Герцог, всегда хранивший нейтралитет, решит переметнуться. Кондор был до последнего уверен, что Адельманн последует многовековой традиции своих предков не вторгаться в политическую войну. Эта ошибка стоила ему положения. Маркизы вместе с Герцогом захватили власть на выборах нового Главы Совета, которые проводились ежегодно. Большинство аристократов проголосовали за Адельманна. Даже те, кто поддерживал Кондора, учуяли, что запахло жареным, и также переметнулись на место победителя в последний момент. Без единой капли крови, оппозиция захватила власть, а вскоре Алвин помог Герцогу заручиться поддержкой народа. Средства Камала на сопротивление также были отобраны, так как находились в Марсианском банку. В момента упадка Камала, Малхиору стоило его убить. Не оставлять раненного хищника в живых, но Герцог… Что ж, он помнил, как его Цветочек реагировал на убийства. Он не хотел, чтобы Норд, в какой бы части галактику ни был, услышал о нем, как об убийце. Нет, он хотел стать лучшей версией себя для него, поэтому Малхиор оставил Кондора в живых, как бы маркизы и собственная дочь не желали его смерти. Камал осознал свою ошибку и также тихо, как и сам Герцог, подговорил старых соратников вновь вернуться на свое законное место. Ударил исподтишка в самое слабое место Герцога. Отвлеченный попытками вернуть Норда, ослабленный и сломленный Малхиор был уязвим, как никогда. — Но как Кондор узнал о том, кто такой Ал? Мы ведь позаботились, чтобы о его личности не прознали! — Серафина, я повторюсь: как думаешь, кто нас предал? Девушка призадумалась. Ни Греммер, ни Кондор не знали о том, кто такой Ал. Солдат, схвативших Алвина на митингах, Герцог лишил жизни, а друзей Ала отправили так далеко от Знати, что они бы никогда не сумели даже связаться с Кондором или Греммером. Оставался лишь Арс, который никогда бы в жизни не рассказал об Алвине. Не только потому, что он любит его. Потому что рассказав о настоящей личности Ала, он бы в первую очередь предал Адельманнов. Ни Серафина, ни Малхиор не допускали ни единственной мысли, что Арс мог предать семью. — Может, это те шпионы, которых ты посылал к Алу, когда он был под домашним арестом на Палладе? — предположила девушка, пытаясь уложить длинные волосы. — Исключено. Они не знали, кто Алвин такой на самом деле. Может, думали, что он мой любовник или еще что, но точно не Ал. — Может, Эндвейт? — Он влюблен в Ала и хочет его защитить. — Эндвейт всегда хотел уничтожить Знать. Не думаю, что любовь могла изменить его отвращение к нам. — Ты ошибаешься, милая, — горько усмехнулся мужчина. — Любовь способна на многое. Девушка нервно улыбнулась. Она не верила в любовь. Никогда не влюблялась и не думала, что была способна любить кого-то, кроме семьи. Поэтому в ее глазах Эндвейт был лучшим кандидатом в предателем, даже несмотря на их новый союз. — Тогда… — призадумалась девушка. — Может, это Норд? Он знал об истинной личности Алвина. — Нет, — категорически ответил мужчина и вновь уставился на ночные города Марса. — Все эти два месяца он был в Знати. Мы знаем, что он уже и раньше связывался прямо с Фобоса с чужаками. Не удивлюсь, что таким образом он хочет отомстить. Уничтожить тебя до конца. — Нет, Серафина. — Он ненавидит тебя и желает смерти. Я уверена, что… — Нет. Малхиор задержал на дочери предупреждающий взгляд и тяжело вздохнул, когда та замолчала. — Прости, я устал. Давай обсудим это завтра со всеми. Тебе нужно отдохнуть после перелета, да и мне не помешает. «Как ты можешь спать, узнав такую новость?!» — хотелось закричать Серафине, но та сдержалась. Отцу и правда стоило отдохнуть. Она все сделает за него. Свяжется со своими людьми и отдаст приказ сдерживать эту статью от распространения так долго, как те смогут. Она возьмет на себя все обязательства, ведь этому ее учили. Это ей предстоит делать в будущем, когда отец отдаст ей семью. Серафина уже было направилась к выходу, как услышала: — Подожди, — остановил мужчина девушку. — Поговори с Нордом. — Нам придется с ним увидеться так или иначе. — Прошу, Серафина, поговори с ним. Не делай это ради меня. Сделай это ради себя. Девушка хмыкнула. — Он мне никто. О чем мне с ним говорить? — Он твой родитель. — Мой родитель это ты, Игнис и даже Лилиана, ведь вы были со мной все это время, ни разу не бросив, — едко произнесла Серафина и шагнула в коридор, больше не слушая то, что пытался сказать ей отец. Если нужно поговорить, она это сделает. Она выскажет все, что думает, и посоветует Норду убираться со Знати. Теперь он здесь чужой. Теперь он не нужен ни ей, ни Арсу, ни семье Адельманну. Теперь он Илан Бренберг из корпорации Эндвейт, а парень, зовущийся Эйнштейном, никогда не был ей родителем.