Дом Дракона. Оковы

Пятый день правления Рейниры. Эхо шагов по начищенному мраморному полу отскакивало от стен и терялось где-то под высокими сводами тронного зала. Походку вдовствующей королевы едва ли можно было назвать медлительной, однако и нервной торопливости в ней тоже не ощущалось. Вся одетая в чёрное, волосы собраны под тугой сеткой, с гордо поднятой головой, всем своим видом источая королевское высокомерие, она прошествовала через весь тронный зал и остановилась у подножия железного трона. С того дня, как черные захватили замок, Алисента жила в нем на правах пленницы. Ее не запирали в собственных покоях, как и Хелейну, но куда бы она не пошла, двое гвардейцев из Золотых Плащей следовали за ней по пятам. Однако куда больше ее напрягал новый штат прислуги, основной задачей которых было не столько прислуживание, сколько слежка за каждым ее шагом и действием. Теперь Алисента отдаленно понимала, каково было Анне в те дни, когда Эймонд еще не успел покинуть замок. Едва удостоив взглядом стоявших по одну сторону от трона Деймона, Корлиса, Джейса и Бейлу, и вовсе не обратив внимания на так называемых драконьих всадников-бастардов по другую, она устремила взор на восседавшую на троне Рейниру. Белокурая принцесса была облачена в белоснежную, с золотыми узорами шелковую ткань, красиво обхватывавшую ее грудь и складками собиравшуюся на плечах. Золото было также на её голове — сверкающая корона Джейхейриса Миротворца, похищенная после смерти Визериса, едкой насмешкой венчала её лик. Пять дней назад Отрада Королевства, облаченная в черные, не видавшие битвы, а потому блестящие доспехи, вошла в этот зал и на глазах у плененных врагов поднялась на железный трон. Алисента, Отто, Тайленд и остальные лорды были насильно поставлены перед нею на колени, но никто из них так и не произнес заветных слов присяги. Пять дней Рейнира, по ее выражению, наводила порядок в доме, в котором прошло ее детство. Предателей сажали в темницы либо казнили, а расформированный Малый Совет засверкал новыми лицами. Что до самой Рейниры, то Алисента, еще не достигшая той степени ненависти и самообмана, когда глаза становятся слепы, не могла не признать, что на железном троне Рейнира смотрелась так, словно была создана для него. — Ты хотела меня видеть? — холодно спросила она. — Видеть я тебя хотела два дня назад. Однако твоей аудиенции мне пришлось ждать дольше, чем когда-либо позволял себе твой отец, даже по отношению к своим врагам. Сейчас же я хочу посмотреть тебе в глаза и спросить, ты действительно та самая Рейнира, которую мне когда-то довелось знать? — в тон ей ответила Алисента. — То есть ты прождала два дня, чтобы спросить это? — саркастически произнёс Деймон, после чего обернулся к жене. — Как же скучно живётся в Красном Замке, раньше тут было куда веселее. Но мы это исправим. — Не сомневаюсь, — презрительно кинула ему Алисента. — Вы уже убрали все знаки Семерых и развесили вместо них гербы дома Таргариен. — Ты имеешь ввиду гербы нашего дома, что висели тут со времен основания этого замка, пока ты и твой отец не решили, что имеете право их оттуда убрать? — со сдерживаемой злостью перебила Рейнира. Её слова, произнесённые слишком громко, отразились от стен легким эхом. Алисента чуть вскинула подбородок, пытаясь скрыть тайную дрожь, охватившую её. Она была знакома с Рейнирой много лет, однако та Рейнира была юной девчонкой, после молодой девушкой, втайне грезившей о свободе. Но кем являлась женщина, сидевшая сегодня на троне своих предков, Алисента не знала. Как и того, что от неё можно было ожидать. — Я не сделала ничего, что не было бы одобрено твоим отцом. — Не сомневаюсь. При его жизни так и было, — без улыбки согласилась Рейнира. — Легко было манипулировать слабеющим телом и затухающим разумом. А волю его ты нарушила впервые уже после его смерти, когда посадила своего сына на мой трон. — Я не нарушала воли твоего отца! Перед смертью он сказал, что на троне должен сидеть Эйгон! Это было его желание! — повысила голос Алисента, как всегда, теряя самообладание при упоминании этой темы. Деймон громко фыркнул. — Я не имею ни малейшего желания вести этот бессмысленный разговор, — махнула рукой Рейнира. — Если тебе есть, что сказать мне, милости прошу. Если нет, у меня есть дела поважнее твоего нытья. Алисента вздрогнула, словно от пощёчины. Это была старая фраза из их детства. Рейнира часто любила шутить, что Алисента только и делает, что ноет. И вот, Алисента уже королева, но ничего не изменилось, ибо Рейнира по-прежнему взирает на нее сверху вниз, с осознанием своего неоспоримого превосходства, данного ей кровью. Сделав глубокий вздох, она напомнила себе, зачем пришла сюда. — Я прошу помиловать моего отца. Он лишь выполнял мои приказы. Если тебе так нужно кого-то казнить, то можешь выбрать меня, ибо именно моя подпись стоит под каждым указом, которые, я уверена, ты уже видела. Наступило молчание. Казалось, даже температура в зале понизилась на несколько градусов. Взгляд Рейниры стал заметно холоднее, но не шёл ни в какое сравнение с лютой ненавистью, исходившей от её мужа. — Ты смеешь просить у меня пощады, — тихим, дрожащим от ярости голосом прошипела Рейнира, — для человека, своими интригами разрушившего нашу династию? Для человека, по вине которого наш дом и разделился на две враждующие половины? Алисента не знала, что на это ответить. Много лет назад Отто уловками, тонкими настолько, что невооруженный глаз едва ли их уловил, выдал её за короля, дабы она произвела тому на свет долгожданных наследников. То, чего от них ждали все. Каково же было разочарование и изумление многих, когда даже после третьего рожденного ею мальчика Визерис не назвал наследником ни одного из них. Алисента часто задавалась вопросом, зачем Визерису было жениться и производить на свет сыновей, если своей преемницей он видел лишь Рейниру. — Ты обвиняешь моего отца во всех грехах, — Алисента подняла покрасневшие от обиды и гнева глаза, — потому что тебе удобно винить его во всех своих бедах. Но задумайся. Визерис искал жену после смерти твоей матери. Не я, так другая родила бы ему сыновей. Тогда ты винила бы других в расколе династии? Быть может, сложись все иначе, на моем месте сейчас стояла бы Лейна Веларион, а лорд Корлис не ютился бы у подножия твоего трона. — Корлис при упоминании дочери чуть вздрогнул, но многолетняя выдержка не подвела его, и ни один мускул на его лице не дрогнул. — Но на самом деле её расколол сам Визерис, когда долгие годы отказывался именовать своим наследником сына, поправ все законы престолонаследования исключительно из своей бесконечной любви к дочери и её матери. Зачем нужно было жениться, если сыновья ему были не нужны?! Я не желала этого! Все, что я делала с тех пор, как стала королевой — это заботилась о вашей проклятой династии! И что она дала мне взамен? Мои сыновья, которые были не нужны собственному отцу, теперь неизвестно где, а моя единственная дочь больше не узнаёт никого из родных! Алисента перевела взгляд на Деймона. Взгляд матери, направленный на убийцу своего ребёнка, взгляд, сказавший ему о многом. И Деймон Таргариен был не настолько лишён совести, чтобы не понять этот взгляд, но все же достаточно, чтобы его выдержать. Однако разговоры о Джейхейрисе, Хелейне и Люке не дали бы им всем ничего, кроме мук совести, возможно, потому грешники не любят обсуждать свои грехи. Она перевела дыхание. В зале стояла мертвая тишина, а Алисента, напоминавшая собой сорвавшуюся плотину, втянув через нос воздух, продолжила. — Не знаю, чем обусловлена ваша многолетная вражда с моим отцом, однако он также верно служил твоему отцу все эти годы и ни разу не предал его интересы или интересы дома Таргариен. — Она выпрямилась. — Я была королевой дольше тебя. Позволь дать тебе совет: корона — непосильное бремя для монарха, не умеющего проявлять милосердие. Раз уж ты собираешься именовать себя королевой Семи Королевств, начни свое правление с милосердия, а не жестокости. Корлис Веларион, бывший свидетелем этого разговора, мог по праву утверждать, что повидал в жизни многое. Но он также с уверенностью мог считать, что эту сцену запомнит надолго: восемь человек с кровью дракона разной степенью разбавленности в жилах и одна бросающая им вызов Алисента Хайтауэр. — Ты смеешь обвинять моего брата, давшего тебе все, что у тебя есть?.. — Деймон с перекошенным лицом сделал пару шагов в направлении Алисенты. — Деймон! Рейнира, не меньше мужа разозлившаяся на слова Алисенты, тем не менее не сводила с него встревоженный взгляд, очень хорошо зная, что Деймон не погнушается поднять руку на женщину. Однако слово Рейниры было для Деймона законом, отчего он замер, так и не дойдя до невольно попятившейся королевы. А Рейнира, убедившись, что супруг держит себя в руках, перевела взор на Алисенту. — Ты так красиво говоришь о моем правлении, а между тем мы обе хорошо знаем, что ты молишься Семерым, чтобы оно закончилось как можно скорее. Алисента поджала губы, не снизойдя до ответа. Отрицание было бы слишком наглым лицемерием, шитым белыми нитками. — Я предлагаю тебе сделку, — внезапно успокоилась Рейнира, откидываясь назад. — Напиши письма своим сыновьям и вели им сложить оружие, явиться во дворец и преклонить колено перед своей королевой. Тогда я помилую их и твоего отца и сошлю их всех на Стену. При этих словах Бейла и Джейс недоуменно переглянулись. Алисента же с сомнением смотрела на бывшую подругу детства. — Даже если бы мне хватило глупости сделать что-то подобное, у моих сыновей достаточно мужества и гордости отклонить подобное «предложение». — Что ж, — протянула Рейнира, — ничего другого я от тебя и не ждала. В таком случае позволь сообщить тебе что твоё ходатайство за отца совершенно бесполезно, потому что сегодня на рассвете Отто Хайтауэр вместе с лордом Уайлдом были казнены, а лорд Ланнистер последует за ними, как только поведает нам, где спрятал все золото казны. Алисента вскрикнула, прижав руки к губам. Она с надеждой повернулась к Корлису, которого знала ещё с детства, но тот отвёл глаза. — Но наше предложение, так самонадеянно тобой отвергнутое, ещё в силе. Мы будем ждать твоих сыновей с покаянием. Особенно этого щенка Эймонда, — насмешливо промолвил Деймон, явно наслаждавшийся представлением. Какой бы ни была боль от потери отца, а упоминание сына вдохнуло в Алисенту силы, позволив сохранить лицо перед врагами, что без сомнения жаждали увидеть ее сломленной. По крайней мере, один из них только и ждал этого. Алисента подняла на Деймона ненавидящий взгляд. — Не волнуйтесь, вам не долго придётся ждать. Когда кот уходит, крысам раздолье, но мой сын Эймонд вернётся с огнём и кровью, — выплюнула она и, не дожидаясь ответа, развернулась, шурша юбками, и быстрым шагом направилась к выходу под смех Деймона Таргариена. Она с твёрдой походкой и прямой спиной вышла из зала, прошла через просторный холл и ступила на лестницу, считая в уме ступеньки. На восьмой силы подвели её, и Алисента, споткнувшись, упала, больно ударившись коленкой об острый край. Двое следовавших за ней гвардейцев, что были её конвоем, протянули руки помочь ей, но она оттолкнула их, продолжая сидеть на полу. Перед глазами стояло лицо отца. Только было оно не суровым, не сердитым, не упрекающим — к этому она привыкла. Оно было наполнено печалью и любовью к ней. Так он смотрел на неё очень редко, и Алисенте думалось, что она и не помнит этот взгляд. Лишь после его смерти она поняла, как много он для неё значил и как много для неё делал. А теперь она осталась совершенно одна, без самой надёжной, самой незыблемой из опор. Из глаз брызнули горячие слезы. Её отец умирал в одиночестве в темнице, покинутый всей своей семьёй, так и не сумевшей вовремя понять, что Отто Хайтауэр делал все ради своей семьи. *** 2 недели после захвата Королевской Гавани — Мой принц, лорд Ормунд вместе с принцем Дейроном продолжают завоевание Простора, их войско с каждым днем увеличивается. Большая часть Речных Земель находится под нашим контролем, разрозненные отряды еще оказывают сопротивление, но это несерьезно. — Вялый голос пожилого лорда Крейкхолла навевал сонливость. — Что же, по-вашему, серьезно, милорд? — с легким намеком на сарказм поинтересовался Эймонд. Они стояли вокруг круглого стола в кабинете Эймонда. На столе была раскинута карта Вестероса, куда лорд Крейкхолл тыкал последние десять минут. — Северная граница — вот, что важно, мой принц. Леди Кларисса больше не может сдерживать Северных волков и рыцарей Долины. Если мы не перебросим туда подмогу, вскоре сами столкнемся с сильным, объединенным войском. Эймонд задумался. — Что думает лорд Командующий? Все взгляды повернулись к Кристону Колю. Последние дни он был слишком пассивен, чтобы это осталось незамеченным. Бравый дорниец, своей волей и мужеством заражавших остальных на бой, стал молчалив и рассеян. В войске шептались, что потерю Королевской Гавани Кристон Коль воспринимал как личное поражение и винил себя в случившемся. Но едва ли кто-то догадывался об истинной причине его состояния. Кроме одного человека, но он скорее отрезал бы себе язык, чем заговорил об этом с Колем. Услышав свое имя, Коль поднял голову и обвел взглядом присутствующих. Видя, что от него ждут ответ, он посмотрел на карту и несколько секунд молчал. — Я считаю, — он прокашлялся, — что нужно послать несколько отрядов на помощь леди Клариссе. Часть оставить в Харренхолле для защиты замка, а другую часть отправить подавлять сопротивление в Речных Землях. Разделять войско могло быть чревато неприятностями, однако лучших вариантов у них не было. Следующий час ушел на обсуждение деталей. Решено было треть войска отправить на север, две трети отправить подавлять сопротивление, а в замке оставить несколько небольших отрядов. Некоторые предлагали Эймонду остаться на защите Харренхолла, на что он презрительно осадил советчиков. В итоге решено было, что Эймонд возглавит поход на северную границу, а Кристон Коль поведет свою часть войска расчищать Речные Земли. В Харренхолле же оставили сира Уайлда с тысячей солдат. Когда все разошлись, в зале остались только Коль с Эймондом. С того дня, как они получили весть из Королевской Гавани, они едва ли перебросились парой слов, если не считать совместных советов. Многомесячная злость на Коля стала для Эймонда чем-то вроде привычки, державшей его в тонусе. Но все чаще Эймонд задумывался о том, была ли его мать счастлива во дворце. И сделал любопытное открытие: сыновья редко вспоминают о том, что их матери такие же женщины, мечтающие быть любимыми… или же просто он, Эймонд, был законченным болваном. Но теперь, оглядываясь назад, он понимал, как редко ему доводилось видеть счастливую улыбку на лице матери. Тогда в душе закипала злость, но он не имел представления, на кого ее стоит направить. На отца, что не сделал мать счастливой, заставив искать это счастье в других, на Отто, выдавшего дочь замуж без любви, или на само мироздание, вынуждающее людей быть в вечном поиске и желать недостижимого. Он вспомнил множество мелких деталей, что ускользали от его внимания прежде. Как Коль всегда следовал за матерью тенью, как даже находясь на расстоянии всегда находил ее взглядом, стараясь держать в поле зрения. Как порой беспричинно улыбался, словно вспомнив хорошую шутку, как менялся его голос, когда он говорил о королеве — становился глубже, с едва различимыми нотками поклонения. Эймонд принимал это за признаки уважения, но как же он был наивен! Разве сам он не становился таким же, когда речь заходила о той, чье имя нельзя произносить даже мысленно? Думать опасно. Понимать другого человека — еще опаснее. Начни понимать чувства другого человека, и ты пропал. Больше ты не сможешь его ненавидеть, как бы сильно не цеплялся за эту ненависть. Потому видеть Кристона Коля столь раздавленным, будто побитую собаку, и знать причину его боли, было для Эймонда нестерпимо. Он делал попытки растормошить того своим обычным способом, а именно зля и зубоскаля. Но все было без толку, Коль никак не реагировал на его грубость и откровенное хамство. Все эти мысли были лишь фоном для одной единственной, главной мысли, не покидавшей его ни на миг. Вестей об Анне все еще не было, и сдерживать себя от того, чтобы бросить все и помчаться искать ее, становилось все сложнее. Страх и беспокойство так глубоко засели в нем, что стали частью него. Он уже привык просыпаться и засыпать с одной и той же мыслью: «где ты?». Но в отличии от прошлого раза, когда ее похитили, у него была надежда. На то, что Ларис Стронг продумал все как следует, прежде чем отпускать их черти куда. Иначе Стронгу лучше бы самому закопаться поглубже. Кристон Коль сделал несколько шагов к выходу. — Коль, постой. — Эймонду показалось, что собственный голос звучит по-стариковски, но Коль остановился, чуть обернувшись. — Надо поговорить. Коль вопросительно повернулся к нему, видимо, ожидая очередного поручения. — Я знаю, что ты чувствуешь, — Эймонд говорил медленно, подбирая слова. — Ты удивишься, но не только у тебя были в Красном Замке те, кто тебе дорог. В тот день ты сказал, что единственный способ их спасти — это победить. И я тебе поверил. Поэтому я сейчас здесь, а не летаю где-то над Речными Землями, выискивая… — он прервал самого себя и твердо посмотрел на Коля. — Мы должны собраться, иначе мы никогда не вернем то, что у нас отняли. Никогда не отомстим. Коль слушал, не перебивая, лишь глаза опасно поблескивали. Эймонд никак не мог понять, что значит этот странный взгляд. — Мы поменялись ролями? — Коль издал лающий смешок, и на его озадаченное выражение пояснил: — Обычно из нас двоих я всегда бывал самым рассудительным. И это я, если память мне не изменяет, вправлял тебе мозги, а не наоборот. Эймонд растерянно моргнул, а потом улыбнулся, чуть вымученно, зато искренне. — Ну, хороший ученик просто обязан превзойти своего учителя, — и уже серьезнее добавил: — Постарайся не раскисать в дороге. Я на тебя полагаюсь, Коль. — Ты тоже, — кивнул Коль. Эймонд смотрел на Кристона Коля и понимал, что ему этого смертельно не хватало. Они не обсудили Алисенту, но сейчас было не время. Раны затянулись, но еще были слишком свежи, чтобы к ним прикасаться. Стоило дождаться, пока они покроются плотной корочкой, и тогда у них еще будет время об этом поговорить. В дверь постучались, и вошедший слуга сообщил, что прибыл гонец, но отказывается сообщать откуда именно он прибыл. Переглянувшись с Колем, Эймонд велел впустить его. Под ложкой засосало, последнее время гонцы не приносили добрых вестей. Вошедший человек лет двадцати оказался рыцарем одного из мелких домов-вассалов Баратеонов. Поклонившись, он почтительно произнес: — Ваше Высочество, у меня есть срочные вести от лорда Баратеона. — Ну! — Четыре дня назад принцесса Анна вместе с принцессой Джейхейрой прибыли в Штормовой Предел в целости и сохранности. Лорд Баратеон просил передать, что дитя принцессы тоже цело. Эймонд побледнел, когда гонец произнес имя Анны. Подсознательно он готовился услышать худшее. Кровь отхлынула от лица еще больше, пока гонец говорил. — Это все? — словно со стороны услышал он свой голос. — Да, мой принц. — Хорошо. Ты свободен. Как только шаги гонца стихли, Эймонд упал на стул и закрыл лицо руками, его потряхивало. Привыкнув к постоянному напряженному ожиданию дурных вестей, бесконечному повторению одной и той же мантры, что она в порядке, к густому, как дым, и затягивающему, как трясина, страху, он не смог справиться с тем колоссальным облегчением, которое накатило на него, подобно снежной лавине. Рядом скрипнул стул, и тяжелая рука легла ему на плечо. Но Эймонд не чувствовал себя готовым встретить чей бы то ни было взгляд. Только спустя пару минут он взял себя в руки и выпрямился. — Я всегда говорил, что она тот еще боец, — слабо улыбнулся Коль. — Не каждая женщина справилась бы с таким испытанием. — Коль… — он не смог договорить. Бывают моменты, когда душу человека переполняет столько разнообразных эмоций, что облечь все их в слова кажется немыслимой задачей. К счастью, Кристону Колю никогда не нужны были слова, чтобы понять его. Потому он просто похлопал его по спине. Они помолчали еще немного, после чего Коль внезапно произнес: — Паренька лучше убить. Эймонд непонимающе повернулся к нему. — Гонца. Он знает про Анну и Джейхейру, — ответил Коль на невысказанный вопрос. — А мы не знаем, сколько шпионов и предателей в наших рядах. Понимание просочилось в разум медленно. Во время войны есть сведения, которыми можно пожертвовать, есть те, которые желательно скрывать, ибо будет досадно, если враги о них прознают. Но есть информация, которая может быть фатальна. Если черные узнают о нахождении Анны и Джейхейры в Штормовом Пределе, они бросят все силы, чтобы добраться до них. Потому что им всем, увы, была слишком хорошо известна его главная слабость. Но дело было не только в этом. Они не могли также позволить себе потерять такого союзника, как Баратеон. — Ты прав, — глухо произнес Эймонд. — Разберись с этим. Больше ничего не было сказано, но задумались они примерно об одном. То был первый раз, когда ради победы они решились измарать руки в крови одного из своих союзников. Что еще война заставит их сделать в будущем? *** После солнечной Королевской Гавани Штормовой Предел напоминал престарелого сварливого старика, чьё пасмурное настроение периодически выливалось в проливные дожди. Мыс Дюррана, мощными утёсами далеко вдававшийся в залив Разбитых Кораблей, каменистым исполином высился над разбивавшимися об него с бешеной яростью волнами. Буйство стихий здесь было особенно поражающим, соль неукротимого, дикого моря смешивалась со свежестью вольного ветра, а грозовые тучи с зарождающимися в них молниями завораживали своим величием. Сам же замок был несокрушимой крепостью, выстроенной из серо-белого камня, высота наружных стен которого достигала ста футов, а ширина сорока. Камни этих стен были настолько тщательно подогнаны друг к другу, что не оставалось ни единой щели, через которую в замок могли проникнуть влага или ветер. В замке была только одна круглая башня, но размеры её были столь впечатляющими, что там находились и пиршественный зал, и казармы с амбаром, и даже покои лорда. Замок окружался бескрайними полями и каменистыми холмами, с которых, впрочем, не было видно моря. Местность тут была довольно неровная и обрывистая, что затруднило бы приближение вражеской конницы. Все это превращало Штормовой Предел в одну из самых грозных и неприступных крепостей Вестероса. Стоило ли говорить, насколько неуютно в первые дни себя чувствовала в этом замке Анна. Лорд Боррос проявил по отношению к супруге принца Эймонда гостеприимство и заботу, которых сложно было ожидать от столь грубого человека. Её и Джейхейру разместили в гостевых покоях, к ней тут же был направлен мейстер, который осмотрев её, мрачно сообщил, что принцесса чудом не потеряла дитя. С того дня ей пришлось почти месяц соблюдать постельный режим, пока мейстер не объявил, что жизни ребёнка больше ничего не угрожает. Но до тех пор Анна могла лишь молиться и надеяться на чудо. В самые страшные мгновения она прижимала к губам свое сапфировое кольцо на тонкой цепочке и горячо, как умела, молила богов сохранить жизнь её сыну. Леди Эленда Баратеон пришла к ней в первый же день и познакомила с четырьмя своими дочерями: старшей степенной Кассандрой, высокомерной Марисой, неприметной, застенчивой Эллин и ветреной Флорис. Сама леди Эленда, высокая, немного крупная женщина с глубоко посаженными глазами и легкой проседью в черных волосах, на проверку оказалась нервной, суетливой особой, мечтающей о двух вещах: выдать замуж дочерей и родить мужу сына. Она много и бесцельно говорила, но бросала на дочерей предупреждающие взгляды, когда те, по ее мнению, слишком часто вступали в беседу взрослых женщин. Тот факт, что в наперсницы Анна по возрасту подходила именно ее дочерям, леди Баратеон успешно игнорировала. Многословность леди Эленды скрашивала одиночество Анны, но доставляла ей некоторые неудобства, когда речь заходила об Эймонде. А вот ее сдержанность в обсуждении собственного мужа восхищала леди Баратеон и побуждала ее ставить девушку в пример своим незамужним дочерям. Что до последних, то они походили друг на друга не больше сторон света. Флорис, обрученная с Дейроном, была проста и понятна, как открытая книга с иллюстрациями. В ее хорошенькой голове львиную долю мыслей составляли туалеты и красивые мужчины. Эллин предпочитала книги и, как подозревала Анна, общество хорошеньких девушек. Но больше всех Анне пришлась по душе спокойная и задумчивая Кассандра. Она говорила мало, но чаще по делу, и даже не думала скрывать то, что считает своих сестер безмозглыми дурами. Кассандра не докучала с расспросами, не лезла в душу, но не по причине своей сдержанности и хорошего воспитания, а ввиду полного отсутствия интереса к новой знакомой. Анна была для нее лишь беглянкой, женой их союзника-принца, вынужденной искать у них убежища. У двух девушек сложились взаимноравнодушные, и оттого наиболее искренние отношения. Но и в этой ложке не обошлось без дегтя. Мариса, вторая и наиболее умная (по заверениям своих родителей) дочь Баратеонов с первого дня невзлюбила Анну. Мариса была красива, остроумна, умела держать себя, знала историю, владела несколькими языками, и Анна искренне недоумевала, почему та еще не сделала себе выгодную партию. Но ее недоумение вскоре обратилось в чисто женское злорадство, когда Мариса всеми силами начала демонстрировать свое превосходство. Началось все с того дня, как Анне позволили покидать покои и совершать короткие, осторожные прогулки. На совместных ужинах и обедах Мариса завуалированно высмеивала почти любую фразу, сказанную Анной, с невинным видом расспрашивала ее о семье и даже ставила под сомнение степень образованности Анны. Анна решительно не понимала, чего добивалась девушка, норовясь поставить ее в неловкое положение, но очень быстро приняла правила игры. С этого дня обоюдное презрение, замаскированное под изысканную, приторную вежливость, стало неизменной частью их общения. В один из семейных обедов, когда Боррос угрюмо просматривал некое письмо, а леди Эленда следила, чтобы ее мужу не наливали слишком много вина, вредного для его подагры, Кассандра в свойственной ей равнодушно-скучающей манере спросила отца: — Есть ли хорошие новости? — Смотря, что ты понимаешь под хорошими новостями. Лорд Ормунд продолжает доказывать всем, что Хайтауэры те еще сукины сыновья, — вся семья, а теперь и Анна, привыкли, что лорд Баратеон не ограничивал себя в выражениях даже при дочерях. — А вот на севере все не так радушно, — Боррос взглянул на Анну. — Принц Эймонд едва сдерживает натиск северян. Анна опустила глаза в тарелку. — Я верю в своего мужа, — произнесла она, с преувеличенным вниманием нарезая мясо. — Эймонд знает, что наше будущее в его руках, потому он будет бороться до последнего. — Ах, давайте не будем говорить о войне в этот замечательный день! — воскликнула Эленда, женским чутьем ощутив расстройство Анны. — Сегодня такая теплая погода, несмотря на осень, прямо радостно на душе! Неуклюжая попытка сменить тему не осталась незамеченной, однако девушки ее поддержали. Разговор с погоды незаметно переплыл на местные сплетни о юной дочери одного из лордов, чью свадьбу отложили из-за войны. Лорд Боррос вскоре покинул их, заявив, что раз речь зашла о свадьбах и любовных историях, он «убирается, дабы не заразиться тупостью». — Ее мать все равно на каждом шагу досадовала, что ее дочь, видите ли, сделала невыгодную партию, и ее жених — недостойнейший из мужчин, — флегматично заметила Кассандра. — Так-то оно верно, — мечтательно пролепетала Флорис. — Но ведь они любят друг друга, а сир Рикон очень хорош собой. — Принцесса, расскажите о вашей свадьбе с принцем Эймондом, — неожиданно попросила Мариса. Все растерянно замолчали. Ни для кого не было секретом, что брак Эймонда и Анны был заключен тайно. Тогда новость о тайном венчании второго принца ураганом разнеслась по всему Вестеросу, а шепотки о девушке, околдовавшей самого Одноглазого принца, еще долго не утихали. — Она была в Пентосе, — лаконично ответила Анна, не желая продолжать эту тему. — Ах, расскажите подробности, нам всем интересно узнать, как это произошло! — Говори за себя, Мариса, — хмыкнула Кассандра. — Это была самая обычная церемония, с клятвами и прочими утомительными хлопотами, — произнесла Анна, слишком сильно надавив на нож, отчего он чиркнул по тарелке, издав неприятный звук. — Понимаю, — с подчеркнутой любезностью улыбнулась Мариса, не замечая предупреждающий взгляд матери. — Вам должно быть неприятно говорить об этом… Анна, подняв брови, посмотрела на Марису. Ей действительно было бы приятнее обсуждать войну, чем самый счастливый день своей жизни. Однако Мариса не могла догадываться об истинных причинах ее настроения. — И почему же эта тема должна быть мне неприятна, леди Мариса? — сдержанно полюбопытствовала Анна. — Кто желает прогуляться? — громко спросила Эленда, но на нее никто не обратил внимания. — Ну, видите ли, — Мариса замялась, — На вашей свадьбе не было никого из близких, как я слышала. И, не знаю, как сказать… ходят слухи, что вы начали тесно общаться с Его Высочеством задолго до свадьбы. — Мариса! — О, вы не подумайте, я нисколько не осуждаю. Каждая девушка вольна сама решать, что ей делать со своей невинностью. Тем более, что все закончилось свадьбой. — Мариса ядовито улыбнулась, коршуном впившись взглядом в Анну, ища на ее лице признаки стыда и растерянности. — Мариса, замолчи немедленно! — закричала Эленда. — Ваше Высочество, простите мою дочь, она не ведает, что говорит. Анна сильнее сжала в руке злосчастный нож, мечтая запустить им в наглое лицо девицы. Так откровенно еще никто не осмеливался ее оскорблять, еще никому она не спускала подобное с рук. На языке вертелся вопрос, закончится ли когда-нибудь свадьбой ее собственная распущенность, ибо Анна давно раскусила девушку. Мариса, разглагольствовавшая о невинности, сама была далеко не так непорочна, как считали ее родители. Однако сделать этого Анна не могла — не в присутствии Эленды, которая вместе с мужем дали ей и Джейхейре защиту. Но не оставлять же подобное без ответа! Анна лукаво улыбнулась. — О, вы правы, моя дорогая. Мне посчастливилось найти истинную любовь, а это такая редкость в наше время! Когда ты встречаешь того, кто готов ради тебя свернуть горы, кто смотрит на тебя, будто в тебе заключен весь мир, рассуждения о невинности кажутся столь бессмысленны в юном возрасте, что ты оставляешь их мейстерам и лицемерным девам, давно ее потерявшим. Не то, чтобы я подобное оправдывала, однако… — Анна заговорщически улыбнулась Марисе, — скажу вам по секрету, день нашей свадьбы был подобен сказке, созданной исключительно для меня. Желаю и вам, дорогая, однажды испытать подобное. А так как вы сторонница непорочности, что весьма похвально, уверена, что ваша любовь обязательно найдет вас сама. Лицо Марисы с каждым ее словом становилось все более кислым, а на последних словах и вовсе приобрело выражение, будто она подавилась лимоном. Флорис восторженно захлопала в ладоши, принимая за чистую монету каждую улыбку Анны. Зато Кассандра и Эллин прятали улыбки за кубками вина. Убедившись, что нужный ей эффект достигнут, Анна повернулась к Эленде, метавшейся между гневом и стыдом за дочь и замешательством от слов Анны. — Миледи, благодарю за прекрасный ужин. Однако с этой беременностью меня начала временами мучать изжога. Не сочтите за неуважение, однако я бы хотела немного отдохнуть. — Да-да, Ваше Высочество, — пробормотала Эленда, пока Анна, не дожидаясь от нее ответа, встала со стула. Уходя, она успела заметить, как Кассандра чуть заметно отсалютовала ей кубком. За дверью ее ждал Родрик, даже здесь не изменивший привычке повсюду следовать за ней. Тиреллу хватило одного взгляда, чтобы понять, что Анна чем-то разгневана. — Родрик, я хочу прогуляться, — сердито заявила она. — Не ходи за мной, я не уйду далеко. — И все же я бы хотел проследить, чтобы с вами ничего не произошло, — мягко, но настойчиво произнес тот. Анна, кинув на него короткий взгляд, не стала спорить, продолжая думать о Марисе. Она начала догадываться о причинах ее неприязни. *** Время потянулось бесконечной вереницей дней, похожих один на другой. Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Каждый день проходил в ожидании вестей — хороших или плохих. Анна привыкла к грубоватому и неотесанному Борросу Баратеону, к его излишне энергичной и разговорчивой жене, к их дочерям. Привыкла к неприветливому замку, серой погоде и частым дождям. Привыкла к тому, что война стала частью их обыденности. А война продолжалась, кровопролитная, свирепая, подчас варварская. Негласное соглашение не использовать драконов было уже несколько раз нарушено, причем обеими сторонами, которые, тем не менее, обвиняли друг друга. Эймонд уже однажды вступил в бой с Овцекрадом, едва его не убив. Овцекрад и его наездница выжили лишь благодаря невероятному везению и быстроте. Иными словами, они сбежали. Вермитор же ранил в бою Тессариона. Война приобретала все более пугающие краски. Хуже всего было то, что в итоге этих боев сжигались поля и леса, крестьяне оставались без урожая, в то время как на пороге маячила зима… Из Королевской Гавани не поступало никаких критичных новостей. Рейнира издавала новые указы, повышала налоги, училась править. Об Алисенте и Хелейне Анне сообщали лишь, что они по-прежнему пленницы во дворце. А вот о судьбе Эйгона и Мейлора Анне ничего не было известно. Родрик говорил, что это хорошо, значит они живы и не пойманы. Если бы Анна отнеслась чуть внимательнее к болтовне леди Баратеон, к подчас прямолинейным и бесцеремонным замечаниям ее мужа, она бы заметила одну деталь: никто из них не заговаривал при ней о детях Эйгона, а на ее вопросы лишь качали головой, утверждая, что ничего не знают. Безделье угнетало её, Анна скиталась по окрестностям замка, подобно безликой тени, занимала себя вышиванием и книгами, тщетно пытаясь отвлечься от невесёлых мыслей. После того злополучного обеда с Марисой, Эленда провела с дочерью воспитательную беседу (об этом Анне рассказала Кассандра), так что дерзкая девица в присутствии Анны отныне сидела, как воду в рот набрав. Однако тот разговор оставил свой неприятный осадок. То, о чем Анна запрещала себе думать, более не покидало ее мыслей. Воспоминания их свадьбы, их первого года совместной жизни, в котором они были так безгранично счастливы, преследовали ее. Никто и ничто не мешало Анне предаваться этим воспоминаниям во время долгих прогулок или бессонных ночей. Глядя на бушующие стихии, ставшие неизменной частью замка, Анна сравнивала с ними Эймонда. И с горечью понимала, что он был подобен этому морю — такой же неукротимый, безжалостный, скорый на гнев и темный на самой глубине. Мог ли он поступить иначе тогда? Возможно, другой мужчина на его месте выслушал и простил бы, возможно кто-нибудь другой даже пощадил бы Сэмвела, дав шанс все исправить. Но Эймонд не был кем-то другим. И она, Анна, все еще его... любила. Понимание этого не стало для нее потрясением, в глубине души она знала это всегда. Но она не могла забыть всего, что он сделал, как и его последнего обещания забрать у нее дитя. Анна запуталась в собственных чувствах. Чувство вины переплеталось в ней с обидой, а любовь приобрела горьковатый вкус. Анна запрещала себе плакать, лишь изредка в ночной тишине, когда никто не мог её увидеть, давая волю душившим её слезам. Анна округлилась. Живот, в первые месяцы бывший почти незаметным, стал, на ее взгляд, огромным. Ей было тяжело вставать, тяжело ложиться и ходить. У нее начинала болеть спина от долгого сидения и стояния на ногах, сами ноги отекали, и ей слишком часто нужно бывало на горшок. Однако все эти неудобства нисколько ее не расстраивали, потому что она чувствовала своего малыша. Когда он впервые толкнулся внутри нее, она испытала такой детский восторг, что весь день только и говорила об этом. Порой она замирала в середине разговора, прислушиваясь к малышу, к его движениям. Ей казалось, что она даже чувствует его настроение. Так однажды он начал очень активно двигаться, когда при ней речь зашла об Эймонде, и Анна с уверенностью решила, что малыш беспокоился. Ей не хватало опыта понять, что беспокоилась она, а дитя лишь отзывалось на тревогу матери. Боли больше не беспокоили её, однако страх потерять ребенка надёжно засел в её сердце, заставляя по несколько раз во время осмотра мейстера переспрашивать, есть ли причины для беспокойства. Мейстер отвечал, по-старчески кряхтя, что сейчас причин нет, однако принцесса пережила тяжёлое потрясение, и потому ради здоровья дитя она должна беречь себя от дурных эмоций и мыслей, не перенапрягаться и побольше времени проводить на воздухе, чтобы дитя родилось здоровым. Леди Эленда и три её дочери оказались хорошими компаньонками. Спустя пару недель Анна начала догадываться, что те нуждались в новом лице в скучном замке отца, они изголодались по новому и неприевшемуся глазу. С огромным любопытством расспрашивали они её о Королевской Гавани, о жизни придворных и пикантных сплетнях, и Анна с удовольствием их ими снабжала, стараясь хоть как-то отплатить им за гостеприимство. Так со дня их приезда пролетело почти четыре месяца. В то утро они прогуливались с Джейхейрой и Родриком по небольшой богороще. Малышка Джейхейра, по неведомой причине полюбившая этот мрачный замок, бегала и резвилась, чем бесконечно радовала Анну. Она даже стала общительнее и часто просила Анну почитать ей на ночь. Поежившись от внезапно подувшего холодного ветра, Анна подумала, что стоило взять с собой накидку. Тут на плечи ей легла теплая ткань. Родрик аккуратно накинул ей на плечи свой кожаный камзол, оставшись в тонкой рубашке. — Сир, не стоило, право, мне не холодно, — попыталась она воспротивиться, но Родрик чуть сжал ее плечи, не позволив снять камзол. Этот, на первый взгляд, простой дружеский жест был куда интимнее, особенно для сторонних наблюдателей, которых, к счастью, рядом не оказалось. — Стало прохладно, миледи. Не отнекивайтесь, вы замерзли, — ответил Тирелл, резко убрав руки с ее плеч и торопливо отводя глаза. За последние месяцы Тирелл стал для Анны той тонкой ниточкой, связывавшей ее с прошлым. Среди чужих людей, волей судьбы приютивших ее, он стал для нее чуть ли не самым родным человеком. Однако было то, что смущало Анну неимоверно. Она не знала, когда именно это началось, после того дня, когда она спасла его жизнь, во время их долгих странствий, или намного раньше, в Красном Замке, когда он был приставлен к ней круглосуточно — но замечать она начала здесь, в Штормовом Пределе. То, как он на нее смотрел, как бросался помогать ей встать или спуститься с лестницы, как следовал за ней тенью, хотя в этом уже не было необходимости. Все эти тревожные симптомы опасного заболевания были заметны пока только Анне, по крайней мере, она на это надеялась. Сама она делала вид, что ничего не замечает, но вновь начала обращаться к нему на «вы». Заговорить об этом значило положить конец их едва начавшей зарождаться дружбе, которой Анна дорожила. По взглядам Родрика было ясно, что ее прозорливость не ускользнула и от него. Тоскливый взгляд, задерживавшийся на ней, говорил красноречивее слов. Но, не получая от нее поощрения, ему оставалось лишь молчаливо страдать. И все же Родрик стал намного смелее в своих поступках. Несколько месяцев назад он не осмелился бы вот так коснуться ее плеч. Анна понимала, что ей следует осадить его, но не находила в себе сил это сделать. Не говоря уже о том, что ее изголодавшееся по ласке сердце таяло от этих мелких проявлений заботы. Незаметно для себя она начала воспринимать его, как свою собственность. Анна хорошо помнила свое возмущение, когда Флорис однажды начала восхищаться его атлетической фигурой и мужественными чертами лица. Тогда Анна отчитала юную Флорис, у которой уже был жених, но сама понимала, что негодование ее нисколько не было связано с Дейроном. Она сделала еще несколько шагов по тропинке, наблюдая за Джейхейрой и слушая тихие шаги за спиной. Мелкий гравий шумел под ногами, легкий ветер, приносимый с востока, трепал ее волосы. — Сир Родрик, не было ли вестей из Королевской Гавани? — Нет, миледи, — ответил рыцарь после секундной заминки. — Аа… с северного фронта? На этот раз Родрик молчал чуть дольше. — Нет, Ваше Высочество, — голос его стал прохладнее. — Ясно, — как можно безразличнее ответила Анна, тут к ней подбежала Джейхейра, показывая ракушку в руке. — Какая прелесть! — восхитилась Анна. — Добавим в коллекцию? — Да! Эта самая красивая из всех! — девочка говорила так почти про каждую ракушку, которую находила. Потрепав ее по голове, Анна продолжила путь, пока в конце тропинки не показалась стройная фигура Марисы. Анна пробормотала Родрику про змееподобных мегер, вызвав у того улыбку. Мариса тоже не ожидала увидеть ее, судя по легкой растерянности. Но тут же натянув на лицо приветливую мину, она подошла к ним. — Ваше Высочество, — она улыбнулась, — как приятно видеть вас, — она кинула взгляд на Родрика, — и вашего верного рыцаря. Сир Тирелл. — Миледи, — поклонился Родрик. — Сегодня несколько прохладно, леди Мариса, поэтому мы как раз собирались возвращаться, — произнесла Анна. — И вам тоже лучше не задерживаться. — Понимаю, вы легко одеты, — Мариса осмотрела ее платье, задержав взгляд на камзоле. — Но я выросла здесь, подобной погодой меня не напугаешь. — Тем лучше для вас, моя дорогая. А мы, пожалуй, уже вернемся. Джейхейра! — подозвала она девочку. — Вы уже слышали новости? — спросила Мариса, когда они уже повернулись к замку. — Какие новости? — спросила Анна, заметив, как рядом напрягся Родрик. — Говорят, лорд Ормунд Хайтауэр со своим огромным войском одержал очередную победу. В этот раз возле Горького Моста. Он и его люди практически уничтожили город и его жителей. А леди Касвелл, вдова покойного лорда Касвелла, повесилась прямо над воротами, когда его войско приблизилось к родовому замку Касвеллов. Это было умно с ее стороны, учитывая, что ее ждала бы не самая завидная участь. — Ваше Высочество, — перебил Марису Родрик, — не стоит обсуждать подобные темы в вашем положении. Вас это расстраивает. Родрик кинул на Марису угрожающий взгляд, и, если бы не он, Анна поверила бы его словам. Последние месяцы беременность сделала ее очень уж чувствительной ко всему. Она могла расстроиться из-за новости о захворавшей лошади и разгневаться из-за того, что ее платье не подходило по цвету к скатерти. — Почему ее ждала незавидная участь? Лорд Ормунд — человек благородный. Он бы не причинил вред женщине. Меня даже удивляет, что он поступил так жестоко с ни в чем не повинными жителями города. — Ваше Высочество, прошу, пойдемте в замок, — взмолился Родрик. — Вот уж неповинными их не назовешь, — Мариса фыркнула. — Не после того, что они сделали с юным принцем Мейлором. — Что вы сказали? — прошептала Анна. — Что случилось с Мейлором? Тут Мариса сделала вид, что проговорилась. Она бросила испуганный взгляд на бледного от гнева Тирелла и забормотала, что ей очень жаль и она совсем не хотела выдавать тайну. — О чем она городит? — Анна повернулась к Родрику, вперив в него требовательный взгляд. — Миледи, — Родрик понимал, что отнекиваться уже бесполезно и решил сказать правду, самую безобидную ее часть, — я сам узнал об этом в пути… Вы тогда едва не потеряли ребенка, и я не хотел вам рассказывать… — Родрик! — Только прошу, не волнуйтесь, — его слова заставили ее сердце пуститься в пляс, а руки вспотеть, Родрик сделал глубокий вздох и произнес: — Принц Мейлор был убит. На Горьком Мосту несколько месяцев назад. Краски сбежали с ее лица, она расширившимися глазами смотрела на Родрика. Мозг отказывался воспринимать эту информацию. Она вспомнила маленького карапуза, игравшего с ее волосами и хохотавшего от ее щекотки. — Что это за глупые шутки, — едва слышно пробормотала она, вдруг острая боль пронзила низ ее живота, заставив сжаться и едва не пропустить следующие слова Марисы. — Правильнее было бы сказать: растерзан, — вставила та. — Замолчите уже! Вы и так сказали слишком много! — закричал на нее Родрик. — Я лишь говорю правду, мальчика разорвала на части толпа, алчная до золота, — пожала она плечами. Анна издала звук, средний между вскриком и всхлипом. Еще одна вспышка боли, и Анна схватилась за Родрика. Тирелл повернулся к ней и, наконец, заметил ее неестественную бледность. Анна в ужасе, чувствуя, как что-то теплое стекает по ногам, приподняла подол юбки и отошла на шаг. Мелкие камешки, там, где она стояла, потемнели от влаги. У нее отходили воды. — Вы рожаете! — выдохнул Родрик, и, без лишних слов подхватив ее на руки, побежал к замку. Мариса, не ожидавшая такого исхода, взволнованно побежала следом за ними. Спустя два часа Анна лежала на своей постели в окружении повитух и мейстера, который поначалу без перерыва причитал, что еще слишком рано и что роды должна были начаться не раньше, чем через месяц. В соседней комнате собрались леди Эленда и ее дочери. Роды проходили тяжело, спустя несколько часов схватки участились, но силы девушки были на исходе. Мейстер предложил ей выпить макового молока, но она, мокрая от пота, изнемогая от боли, отказалась, опасаясь, что это расслабит ее тело и разум. Из ее комнаты доносились крики, сопровождавшие каждую схватку. Все это время Родрик сидел в одной из задних комнат, время от времени порываясь броситься в ее спальню, но одергивая себя. В таком состоянии его и нашла Мариса. Оценивающим взглядом окинув сидевшего на софе Тирелла, она вынесла вердикт: — Вы слишком взволнованы, мой рыцарь. Можно подумать там рожают ваше дитя. — Заткнись, — огрызнулся он. Мариса, нисколько не обидевшись на грубость, уселась рядом с ним на софе. Мягким движением она убрала непослушный локон с его лба. Тирелл не отреагировал. — Ты ей не нужен, — прошептала она ему на ухо. — Когда кончится война, она убежит к своему одноглазому принцу, позабыв обо всем, что ты для нее сделал. Ведь она неблагодарная и бессердечная… — Ты действительно хочешь поговорить об этом сейчас? — перебил ее Родрик. Мариса поджала губы, но через мгновение продолжила. — Ты помнишь, каким ты был в ту ночь, когда пришел ко мне? И все последующие? Я хорошо помню: ты был потерян, одинок, твое сердце было разбито. И я утешала тебя, давала тебе любовь, которую она тебе никогда не даст, — ее голос звучал вкрадчиво, убаюкивающе. — Останься со мной, мой благородный, глупый рыцарь, и я помогу забыть ее. Родрик смотрел на ее манящие уста, которые были ему совершенно безразличны. Опустив голову, он отстранил ее руки и взял в свои. — Мы переспали несколько раз, и нам было хорошо, спорить не буду, — тихо проговорил он, посмотрев на нее исподлобья. — Но я не обещал тебе ничего, и мне казалось, что ты понимала, что к чему. Прости, если разочаровал или дал ложную надежду. Поцеловав ее руку, Родрик вышел из комнаты, не оглядываясь и не видя, как опустились плечи и сжались кулаки Марисы, которой завладела не столько боль неразделенной любви, сколько уязвленное самолюбие отвергнутой женщины. Ноги сами понесли его к спальне Анны. Когда он уже собирался повернуть ручку и войти, наплевав на правила приличия, дверь сама распахнулась, и из комнаты выбежала взволнованная служанка. Тирелл схватил ее за локоть. — Что случилось? — Ее Высочество разродилась! — радостно воскликнула девушка. — Родился принц!