Дом Дракона. Оковы

Алисента заледеневшей статуей стояла перед погребальным костром, застывший взгляд был направлен на то, что еще вчера было ее дочерью. Десять минут назад Сиракс по приказу Рейниры подожгла костер, огонь которого полыхал до сих пор. Кроме Рейниры, никого не было. Алисента сама не желала видеть кого-то из так называемой родни, но запретить той, кто восседает на железном троне, она не могла. Да и кто-то должен был отдать приказ дракону, чтобы ее дочь похоронили по законам ее семьи. Рейнира стояла около нее, и за все время произнесла лишь одно слово: «Дракарис». Вдовствующая королева не плакала, покрасневшие, воспаленные глаза ее были сухи, но на нее было страшно смотреть. Слуги и придворные отводили взгляд, не в силах слишком долго смотреть в лицо ее горю. Лишь только Рейнира не отводила глаз. Была какая-то извращенная ирония в том, как Рейнира — бывшая подруга детства, а теперь враг, ненавидящий и ненавидимый, — оказывала ей молчаливую поддержку. Когда Алисента проснулась и не увидела в кровати дочь, она растерялась: обычно, Хелейна лежала неподвижно, пока служанки не придут и начнут ее одевать. Алисента начала искать дочь, испытывая смутную тревогу. И стоило ее взгляду зацепиться за развевающиеся занавески, внутри нее все похолодело. Не чувствуя ног, она подошла к балкону — там было пусто. И все бы ничего, только плетеное кресло стояло у самых перил. Алисента, с гулко стучащим сердцем медленно подошла к краю и заглянула вниз. Ее крик, казалось, должен был разбудить мертвых, так отчаянно она кричала, пока не сорвала связки. — Теперь мы квиты? — надтреснутый голос мог принадлежать старухе, а не молодой женщине. Рейнира чуть вздрогнула, услышав ее слова, но промолчала. — За одного твоего ребенка, я отплатила одним своим, — продолжила Алисента, не дождавшись ответа. Совсем недавно ворон принес Рейнире счастливейшую из новостей: Джейс жив. И его дракон тоже. Сложно описать счастье, которое она испытала, узнав об этом. Но тем трагичнее становился образ Люка, ее любимца, которого боги не пожелали возвращать. Рейнира поджала губы. Она потеряла Люцериса, но не считала, что долг уплачен. — Я никогда не желала смерти Хелейне, она была моей сестрой, — коротко ответила она. — Твой второй сын — вот, кто должен был быть на ее месте. Это были совсем не те слова, которые принято говорить матери на похоронах ее ребенка. Умом Рейнира это понимала, но ничего не могла с собой поделать. — В смерти Хелейны также виновен он. Эймонд развязал эту войну и… Надломленный смех прервал ее, прекратившись так же резко, как и начался. Алисента порывисто повернулась к ней. — Посмотри мне в глаза, Рейнира. Мы с тобой были когда-то лучшими подругами. Мы не умели врать друг другу. И сейчас, хотя бы раз стань той Рейнирой, которая говорила то, что думает, а не то, что должна. Наша война началась задолго до смерти Люка. И даже не когда Люк лишил Эймонда глаза. Она началась в день твоей свадьбы, когда я надела зеленое, узнав, что ты солгала мне. Может даже раньше, когда я вышла замуж за твоего отца или когда родила Эйгона. Я не знаю. Но я знаю точно, что эту войну развязали мы с тобой. Это мы научили наших детей не доверять и презирать. — Алисента сглотнула. — Возможно, я виновата больше тебя. Но мои дети точно не были виновны в том, что родились в этом доме под знаменем дракона. Рейнира твердо встретила ее взгляд. — Тогда и ты ответь мне честностью, Алисента. Это того стоило? Стоило сажать Эйгона на трон, проворачивать интриги в мое отсутствие? Это все стоило жизни твоих детей? — Тот же вопрос можно задать и тебе. Рейнира покачала головой, отворачиваясь к костру. Им не понять друг друга, слишком много воды утекло. Хелейна была самой невинной из всех жертв этой войны, кроме ее Люка. Но больше невинных не умрет на этой войне. Хотя бы, потому что невинных больше не осталось. Рейнира повернулась, намереваясь уйти. — Мисария. — Голос Алисенты заставил ее замереть. — Эта женщина повинна в смерти моей дочери. Допроси ее. А после я хочу, чтобы она понесла заслуженное наказание. Алисента не просила — она требовала. Так, как имеет право требовать только мать. Рейнира не ответила, однако она была уверена, что та не забудет ее слова. В конце концов, Хелейна была драконом, и спускать смерть дракона уличной шлюхе все равно что объявить богов смертными и убиваемыми. Так полагала Алисента. Когда шаги действующей королевы на гравии смолкли, подбородок Королевы в Оковах затрясся в сдерживаемых рыданиях. Зажмурившись, она сжала зубы, чтобы не заплакать. Достаточно! Она плакала всю жизнь. Плакала перед ликом святых и в одиночестве своей спальни, жалея себя. Больше она не будет себя жалеть и не будет молить святых, которые еще ни разу не откликнулись на ее просьбы. Теперь она будет мстить. И начнет она с Мисарии из Лиса. Рейнира не ответила своей злейшей подруге, однако Алисента была уверена, что та ее услышала. Единственно, чего она не учла, так это того, что услышать не значит понять. Желать быть справедливым не значит им стать. Давным-давно, будучи юной принцессой, глядевшей на своего отца, Рейнира верила, что сможет стать такой же, как он. Визерис был королем, который никогда не убирал в ножны свой меч справедливости, даже если он грозил поранить его самого. Но власть на то и зовется бременем, что нести его под силу не каждому. Как мать, Рейнира понимала чувства Алисенты. Как королева, она твердо знала, как ей следует поступить. Но как Рейнира Таргариен, она не сумела лишить себя ручного чудовища, покуда оно приносило ей пользу. А пользу Мисария из Лиса приносила неоценимую. Особенно во время войны. Потому Рейнира приняла малодушное решение, покарать Мисарию, когда ее собственная месть будет свершена, а последний из ее врагов сольется с землей или растворится в пламени. Но вернувшись в свои покои, она с горечью подумала, что Алисента не единственная королева, что носит оковы. *** Вот уже который день небо обволакивалось тяжёлыми, свинцовыми облаками, время от времени дававшими о себе знать проливным, но пока еще по-летнему теплым дождём. Зима в Речных землях обычно наступала медленно, тяжёлой поступью облаченной в меха королевы. Однако по утрам можно было ощущать прохладу поздней осени. Это утро не было исключением. Солнце ещё не успело разогнать тьму, хотя тонкая, жёлтая полоска его уже виднелась на горизонте. Несколько тысяч солдат в Харренхолле готовились к долгому походу, кто-то загружал повозки провиантом, кто-то проверял оружие, кто-то спешил к кузнецу, чтобы забрать свои доспехи или подточить меч. Кое-кто не мог расстаться с молоденькими девицами в попытке урвать у неумолимого времени ещё кусочек приятных воспоминаний. Маленькие оруженосцы бегали по двору, выполняя приказы своих рыцарей, походные слуги кричали что-то своим слугам, требуя быть расторопнее. Иными словами, во дворе Харренхолла царил хаос. За всем этим из своего окна, скрестив руки за спиной, наблюдал Лорд Командующий. Его доспехи только что принесли из кузницы, и теперь они блестящей сталью сверкали в углу. Колю предстояло пройти через половину Речных Земель, Простора и добраться до Тамблтона. Путь был неблизкий и опасный, если учесть, что многие Речные лорды поддерживали Рейниру. Однако ему было необходимо добраться до младшего сына Алисенты, ибо там, среди развращенных, сорвавшихся с цепи солдат, в компании двух не вызывающих доверия драконьих наездников, он был легкой мишенью для врагов. Прямо сейчас Лорд Командующий разрывался между двумя братьями. Внутренний голос подсказывал ему, что Эймонд сейчас нуждается в нем больше, чем когда-либо. И что в опасности он находится не меньшей, чем Дейрон. Подумав об этом, Коль невесело усмехнулся. За целый год им так и не удалось подчинить себе Речные Земли, с переменным успехом они захватывали и вновь теряли территории. И что же они имеют в итоге? Харренхолл, непокоренной вершиной возвышающийся среди враждебно настроенных земель. Коль нередко думал, в чем именно они совершили ошибку. Когда покинули Королевскую Гавань и отправились сюда с Эймондом? Возможно. Недаром Отто так настойчиво твердил им, что в столице должен оставаться дракон. Но чего бы они добились, оставшись? Их лорды и рыцари, присягнувшие им, очень скоро пришли бы к простому выводу, что не стоит умирать за династию, которая прячется в своих стенах, имея при себе огромных драконов. Нет, оставшись в столице, Эймонд проиграл бы куда раньше. Что же получается, они в любом случае были обречены? Негромкие шаги прервали его мысли. — О чем думаешь? — спросил Эймонд, вставая около него. — О том, сможем ли мы ещё отыграть эту партию, — честно признался Коль. — Хмм, — Эймонд ответил не сразу. — Я тоже частенько думаю об этом… точнее, я размышляю об этом постоянно. Но по-прежнему не знаю ответ. — Можешь спросить у своей ведьмы, вдруг посоветует что-нибудь дельное. — Я слышу в твоём голосе упрёк, — Эймонд скосил на него взгляд. — Боюсь, я не в том положении, чтобы тебя упрекать, — хмыкнул Коль. — Хотя при иных обстоятельствах я бы как следует тебя отлупил и сообщил, что ты не достоин и мизинца на руке своей жены. — Она не моя любовница, — помолчав, произнёс Эймонд, намеренно проигнорировав слова об Анне. — Я не спрашивал. — Не знаю, как ты это делаешь, — в наигранном возмущении покачал головой Эймонд, — но даже не спрашивая, ты вынуждаешь меня оправдываться. Это присуще всем дорнийцам или всем лордам Командующим? После его слов Коль коротко рассмеялся, в потом уже серьёзнее произнес: — Нам нужно поговорить, — и заметив выражение лица Эймонда, добавил: — Это может быть нашей последней встречей. Мы не можем откладывать этот разговор до бесконечности. Эймонд был вовсе не против отложить этот разговор «до бесконечности», но Коль, как всегда, был прав. Поэтому с тяжёлым вздохом он кивнул, и они уселись в кресла. Коль с минуту молчал. — Даже не знаю, с чего начать. Пожалуй, начну с тех далёких времен, когда я был влюблён в твою сестру… — В Хелейну?! — Что?.. Боги, нет! В Рейниру! — воскликнул Коль и, видя, как вытянулось лицо ученика, фыркнул. — У тебя такое выражение, как когда я рассказал тебе, что в Миэрине при бесплодии пьют настойку из бычьего семени. — Даже не знаю, что более странно: люди, глотающие бычье семя, невесть как добытое, или ты, влюблённый в Рейниру. — Ну, я был молод, мы оба были молоды. С ней я впервые нарушил свой обед безбрачия, а потом наивно предлагал ей сбежать со мной. Я был таким наивным глупцом! Лишь спустя много лет я осознал, что нельзя требовать у людей быть теми, кем они не являются. Все равно, что посадить кактус и возмущаться, что на нем не расцветают розы. Рейнира никогда не была той, кто способен ради любви прыгнуть в пекло. — Коль хмыкнул. — Но я был разбит и раздавлен её отказом. Я даже хотел совершить самоубийство. Эймонд изумленно уставился на него. — И когда я был готов вспороть себе живот, передо мной появилась твоя мать, — голос Коля изменился, как только он перешёл на воспоминания об Алисенте, стал мягче и теплее. — Она помогла мне тогда. Знаешь, что она сказала? «Сир Кристон, ваша тайна умрёт вместе со мной. Я всегда готова буду поддержать вас плечом и добрым словом». Тогда я подумал, что ангелы существуют. Коль задумчиво провел рук пальцем по подбородку. — С тех пор я стал её верным слугой, и в один день понял, что люблю её. Это казалось почти святотатством — любить её, как женщину. Я боготворил её. А она делала вид, что ничего не замечает. Мне не нужно было много, всего лишь её расположение и возможность быть рядом, возможность подавать ей руку на ступеньках, смотреть на нее украдкой и слушать ее голос. И все же однажды она выдала себя, когда меня ранили на турнире. Её испуганной взгляд и глаза полные слез стали для меня счастливейшим воспоминанием. Однако твоя мать — святая. Я не могу похвастаться невероятной выдержкой, но она ни разу не перешла черты и не позволила мне. Пока твой отец был жив. То, чему ты едва не стал свидетелем… это произошло лишь после смерти короля. Замолчав, Коль некоторое время не поднимал глаз, потом неуверенно посмотрел на Эймонда, чтобы столкнуться с его пронзительным взглядом. Однако Эймонд отвернулся, прежде чем он смог понять, что скрывается за этим взглядом. Коль заметил, что тот крепко стискивает подлокотники. — Скажи мне только одно, Коль, — после непродолжительного молчания произнёс Эймонд. — Она была с тобой счастлива? — Я хочу верить, что да. — А она когда-нибудь улыбалась тебе искренне? — допытывался Эймонд. — Не, как обычно, грустно, а весело? Коль прикрыл глаза. Он мог сказать, что помнит сотни её улыбок. Печальные и сухие, сдержанные и саркастические, поддерживающие и сочувственные. Но больше всего он любил другие её улыбки. Смущенные и застенчивые, а после сияющие и счастливые. От них в уголках её глаз собирались морщинки, а сама она становилась похожа на пятнадцатилетнюю девушку. Ещё он любил её заливистый смех, когда она смеялась над его глупыми шутками. — Да, — выдохнул он. — Что ж, — медленно сказал Эймонд, — тогда ты просто обязан выжить в этой войне. Если мы, её сыновья, не сможем, твоим долгом является вырвать её из этого змеиного логова. — Значит ли это, что ты… — Коль от изумления и растерянности даже не знал, как правильно сформулировать свою мысль. — Благословляю ли я тебя и свою мать? — Эймонд верно понял его, и глядя в полное надежды лицо Коля, припечатал: — Конечно, нет! Ты, черт возьми, спишь с моей матерью! Я даже думать об этим не желаю. Но раз ты делаешь её счастливой, я так и быть, закрою на это глаза. С минуту Коль молча взирал на него, а потом широкая улыбка озарила его лицо. — Мне уже можно называть тебя сыном? — Только посмей, — угрожающе прошипел Эймонд. Коль рассмеялся, на этот раз абсолютно искренне. С его плеч в одночасье упало огромное бремя. Эймонд закатил глаза на его веселье и встал. — Собственно говоря, я пришёл пожелать тебе удачи. Не помри там в пути. Эймонд никогда не умел прощаться. Что там говорят нормальные люди при прощании? В такие моменты он всегда чувствовал себя неловко и жаждал поскорее прекратить эту неуклюжую прелюдию. Вот и сейчас он судорожно пытался придумать, что можно сказать старому другу перед, по всей видимости, долгой разлукой. У Коля были на этот счет свои идеи. — Эймонд, ты помнишь, однажды мы говорили с тобой, что должны держаться, как бы тяжело нам не было, чтобы отомстить нашим врагам? — спросил он. Эймонд кивнул. — Я ошибался, — удивил его Коль. — Мы должны держаться, но не ради мести. Эта война уже давно перешла ту черту, когда можно играть в негодующих и оскорбленных. Теперь речь идет о выживании. Месть — это бесспорно важный и мощный механизм, но месть способна завести нас не в те воды. — Я не совсем понимаю, о чем ты… — Если однажды тебе придется выбирать между местью и выживанием, ты должен выбрать последнее. Эймонд уставился на него. Эти слова можно было трактовать по-разному, однако девяносто человек из ста услышали бы в них предательский и трусливый подтекст. Но это был Кристон Коль. Еще никому, даже врагам, не приходило в голову обвинить его в трусости. — Я по-прежнему не понимаю, что ты имеешь в виду. — Ты поймешь, когда придет время. — Коль подошел к нему и положил руку на плечо, заглядывая в глаза. — Просто помни, что в поисках отмщения мы сажаем себя в клетки, какие и не снились нашим врагам. Звучало, как очередная мудрость в исполнении Кристона Коля. Эймонду захотелось пошутить на эту тему, но шутки тут были неуместны, хотя бы потому, что Коль смотрел, как никогда, серьезно. Эймонд медленно кивнул, почувствовав, как Коль сильнее сжал его плечо. А потом Коль сделал то, что и вовсе выбивалось из его понимания: он порывисто обнял его. Секунду Эймонд оторопело стоял как истукан, а после подняв руки, обнял друга в ответ. Наконец, Коль отстранился, с подозрительно блестевшими глазами. — Ну, что ж. Пожалуй, мне пора облачаться в доспехи, пока мои солдаты не ушли без меня, — усмехнулся он, отводя глаза. — Прозрачный намек понят. Ухожу. — Эймонд, чувствуя себя не в своей тарелке, пошел к двери, но взявшись за резную ручку, остановился и не глядя произнес: — Знаешь, Коль, ты, может быть и заноза в заднице, но ты лучший наставник, о котором можно мечтать. И мне все еще время от времени нужно вправлять мозги. — Постараюсь не забывать, — улыбнулся Коль, прежде чем за Эймондом закрылась дверь. *** Анну душили чувства, доселе ей неведомые. В груди что-то рвалось и кровоточило, казалось она истекает кровью, задыхается и не может найти опору. Как же так? Как же так… Как мог Эймонд прикасаться к этой женщине, как мог он обнимать и целовать ее… А кровь лилась фонтаном, Анна захлебывалась ею. Он шептал этой ведьме те же нежные слова, что и ей самой?.. Вдох, нужно только сделать вдох… Он улыбался этой ведьме, слушал ее речи, а после жадно покрывал поцелуями ее тело? Она погружалась в пучины боли и отчаяния, и единственным, что спасало ее, была, как ни странно, слепая ярость, клокотавшая внутри. Пламя жгучей, мучительной ревности, разгоревшееся в её душе, переплелось с гневом, разочарованием и обидой. Ещё никогда Анна не испытывала подобных эмоций в такой неистовой, первобытной силе. Она и не представляла, что так умеет! Бешенство сдерживало слезы, потому Анна добровольно погружалась в него с головой. После ухода Алис, вероятно, догадывавшейся о том, пламя, какой силы она создала, Анна готова была разъяренной фурией броситься к Эймонду и кричать, рвать, разрушать. Чтобы он почувствовал хотя бы толику ее боли! К тому моменту, когда Маргарет пришла к ней в поисках своего непоседливого сына, Анна больше напоминала собой ураган, запертый в четырёх стенах. Приход Маргарет стал для Анны посланием небес, ибо ещё немного и она все-таки отправилась бы выламывать дверь Эймонда. Или сошла бы с ума. Посадив ничего не понимающую тётю на стул, Анна в весьма эмоциональных выражениях пересказала ей признание Алис. После этого Маргарет с минуту молчала, пока Анна нервно ходила из угла в угол, отгоняя от себя непрошенные картинки, лезшие в голову. Когда Маргарет заговорила, голос её звучал, как у мейстеров, сообщавших тяжело больным, что они скоро умрут. — Милая, я понимаю, что ты чувствуешь. Однако тебе стоит взять себя в руки. Ты — леди. А леди не пристало вести себя, как истеричной женщине с ярмарки. — Что же мне делать? — вспыхнула Анна. — Пойти и с улыбкой предложить ему чай?! Могу добавить туда яд! — Для начала успокоиться. Истинная леди встречает удары судьбы с достоинством. Даже если это новость об измене мужа, — осторожно произнесла Маргарет. Анна, продолжая мерить шагами комнату, пробормотала себе под нос свое нелестное мнение о советах старших. — И, будь добра, сядь. У меня уже в глазах двоится от твоих телодвижений, — чуть строже проговорила Маргарет и, когда воспитанница нехотя села, продолжила: — Выслушай, что я тебе скажу очень внимательно, Анна. Ты вышла замуж по любви, и до сих пор твой муж ни разу не дал повода усомниться в своей супружеской верности. Но, если ты считаешь, что это нечто само собой разумеющееся, ты ошибаешься. То лишь невероятная удача или — для таких, как вы — исключение из правил. — Для таких, как мы? Исключение из правил? Что ты такое говоришь, тётя? — возмутилась Анна, снова вскакивая. — Сядь, Анна, и имей воспитание выслушать меня до конца. — Впервые на памяти Анны, Маргарет говорила так строго. — Под такими, как вы, я подразумеваю жителей дворцов и замков. Для тех, кто вырос в королевском замке и вращается в среде придворных интриганов и лжецов, адюльтер вовсе не такая уж редкость, как ты думаешь. Ты должна знать это не хуже меня. Однако твой муж ни разу не изменял тебе, пока вы жили во дворце, что делает ему честь, — Маргарет сделала паузу и продолжила, тщательно подбирая слова: — Но сейчас ситуация иная. Теперь перестань вести себя, как ребёнок, и поразмышляй, как взрослая женщина. Идёт война, вы в ссоре уже много месяцев. Его поступок является плодом отчаяния и слабости, но не нелюбви. — Хочешь сказать, я должна простить ему измену?! — пораженно уставилась на нее Анна. — Это решать лишь тебе. Я лишь хочу объяснить тебе, почему бежать к нему с воплями и обвинениями не самая лучшая идея для леди. Если мужчина изменил, криками ты не сможешь добиться от него понимания и, тем более, раскаяния. — И что ты предлагаешь мне сделать? — развела руками Анна. — Успокоиться, дорогая, — мягче повторила тётя. — Для любой супружеской пары ответ на вопрос, что делать после измены, уникален и, возможно, неприменим для других. На холодную голову ты непременно придумаешь, как выйти из этой ситуации, не растеряв при этом чувства собственного достоинства, — Маргарет подалась вперед и взяла ее за холодную ладонь. — Мужчины слабы, дорогая. В отличие от нас. Наша сила в нашем умении бороться, даже когда сердце истекает кровью. Вскоре Маргарет вместе с сыном ушла, решив, что есть болезни, которые лучше переживать в одиночестве. А Анна, разбитая и сломленная, осталась одна. Она еще долго лежала на застеленной кровати, свернувшись калачиком, пока жгучие слезы стекали с уголков ее глаз. Она проплакала несколько часов, то захлебываясь в рыданиях, то тихо, бесшумно всхлипывая. Ей казалось, что кто-то методично втыкает тонкие, раскаленные иголки ей в сердце. Втыкает-вытыкает. Чтобы после снова воткнуть. Казалось, что её сердце с каждым ударом покрывается ожогами, сморщивается и, обугленное и заколотое, медленно умирает. Лишь когда стемнело, она обрела вновь способность мыслить. Глядя неподвижным взглядом на догорающее пламя свечи, Анна не могла не признать правоту тёти. Она должна держать лицо. Уж это Анна умела делать очень хорошо. С самого детства ни ехидные намёки, ни неловкий вопросы не могли заставить её потерять самообладание. А отец научил её всегда сохранять хорошую мину при плохой игре. Решив про себя, что не станет унижаться перед ним, требуя объяснений или оправданий, Анна чуть успокоилась. Однако проклятая боль никуда не делись. Анна чувствовала себя обманутой и преданной. Теперь она понимала женщин, которые сходили с ума после измены мужа. Быть может, её покойная тётя, Арианна, стала такой, потому что Отто Хайтауэр изменял ей? Когда служанка пришла помочь ей одеться к ужину, Анна прогнала ее, ощущая, что за гневом и слезами пришла странная опустошенность. Своей изменой Эймонд разбил и растоптал что-то хрупкое и священное, что было между ними. Казалось, теперь любое, даже самое светлое воспоминание, связанное с ним, будет отравлено тенью Алис Риверс. Невольная мысль посетила её: неужели он чувствовал себя так же, узнав о её предательстве? Так, будто, в твоей груди поселилась пустота, заполнить которую ты не в состоянии. Кристон Коль вместе со своими рыцарями и солдатами, после окончательных сборов и подготовки, покинул Харренхолл. Анна и Маргарет приходили к нему, чтобы пожелать удачи в пути. Недалеко от его кабинета они едва не наткнулись на выходившего оттуда же Эймонда. К вящему облегчению Анны, они разминулись у самой развилки. Анна не готова была встретиться с ним на следующий же день после разговора с Алис. Это было выше её сил. Удача была на её стороне и дальше, когда Эймонд не спустился на ужин, сославшись на срочные дела. Раньше Анна никогда не задумывалась о том, как легко можно избегать другого человека, живя с ним в одном замке. В Красном Замке все было куда сложнее, хотя бы потому что Алисента из последних сил боролась за призрачную видимость семьи, являвшую себя раз в день за ужином. Анна твёрдо решила, что не доставит «этой проклятой ведьме» удовольствия видеть её расстроенной, потому ходила по замку и его окрестностям, пряча свои окровавленные повязки под броней веселости. Она знакомилась с работниками крепости, узнавала их имена, на которые ей было в сущности глубоко наплевать. Пару раз она издали увидела Риверс и одарила её столь надменной улыбкой, что та с непониманием задержала на ней взгляд. Однако вскоре Анна узнала, что не натыкается на Эймонда вовсе не благодаря своим талантам избегать нежеланных встреч, а по простой и очевидной причине — он отсутствует в замке. После отъезда Коля Эймонд на рассвете следующего же дня улетел вместе с Вхагар в неизвестном направлении. Об этом ей поведал сир Остин, и хотя Анна подозревала, что он знает куда больше, подробностей ей сообщать не стал. Несмотря на свою обиду и боль, весть эта сбила её с ног. Снова он улетел, снова она не знает, вернётся ли он живым. Огромный замок душил её, не помогало даже присутствие Маргарет и Марко. А мысли об измене Эймонда сводили с ума. Воображение оказалось худшим её врагом, нашептывая, как он развлекался с Алис в этом самом замке. Это происходило в его спальне или в её? Только ли в спальне? Она небось каждую ночь ублажала его, помогая забыть ту, что причинила ему боль. Отчасти чтобы избавиться от этих мыслей, Анна решилась заняться хозяйством. Маргарет мягко намекнула ей, что хозяйственные книги неплохо было бы проверить. По её совету она призвала главного управляющего замком и велела предоставить отчёты. Все отчёты? Разумеется, все! Три дня они с тётей пыхтели над списками закупок, провианта, дров, свечей и сотен других вещей, пытаясь подсчитать, насколько всего этого хватит и не прикарманивал ли хитроватый на вид управляющий деньги хозяев. Маргарет, что единолично управляла делами Лесной Тени, в этом деле была куда опытнее неё — у Анны опыта было чуть больше, чем ничего — и объясняла, что к чему. Очень быстро стало ясно, что управляющий сильно превышал свои полномочия, тратя деньги не на закупку риса, а на покупку своей жене драгоценностей и дорогой одежды. Как итог, их провианта едва хватит до середины зимы. Куда смотрел покойный сир Уайлд, было неясно, однако нужно было предпринять меры, пока не стало поздно. Управляющего Анна наказала двадцатью ударами плети публично, объявив во всеуслышание, за что именно его подвергают столь строгому наказанию. Драгоценности, купленные на деньги хозяев, конфисковали и, продав их, Анна велела закупить риса, зерна, коров, вина и много другого недостающего. Обитатели замка поначалу недоверчиво косились на чужачку, что возомнила себя хозяйкой Харренхолла, однако слухи о том, что она закупает продовольствие на зиму, сделали свое дело, и вскоре люди начали обращаться к ней за советами и просьбами решить те или иные проблемы, которых оказалось до безобразия много. Дни в отсутсвие Эймонда пролетали перед Анной подобно картинкам в кукольном театре, и к вечеру она была так выбита из сил, что проваливалась в сон, едва коснувшись головой подушки. Это был ее способ побега от действительности. Маргарет и рада была бы помочь ей, однако слабость ее с каждым днем становилась больше, кашель надрывнее, а боли в груди и костях нестерпимее. С каждым утром ей становилось тяжелее вставать и приводить себя в порядок. Невзирая на все это, Маргарет мужественно держалась, наносила все больше румян на свои бледные щеки и изо всех сил притворялась здоровой перед Марко и Анной. А тайком от них навещала мейстера, прося дать ей еще немного лекарства. Маргерет до последнего пыталась не обращаться к Алис, причинившей боль ее воспитаннице, но когда зелья мейстера перестали помогать, а боль и кашель стали невыносимыми, Маргарет, стиснув зубы, спустилась в ее обитель. Ведьма, выслушав Маргарет, невозмутимо сообщила ей, что она умирает и жить ей осталось немного. И лишь после пообещала сварить некое снадобье, предупредив однако, что оно лишь облегчит ее муки, но не излечит от самой болезни. Через три дня снадобье, присланное служанкой, было у нее в комнате. Алис не подвела: Маргарет стала чувствовать себя намного лучше. *** Вот уже почти две недели, как Эймонд вылетел из Харренхолла верхом на Вхагар. Первым делом он прибыл в Риверран в поисках Деймона, однако Порочный принц, предугадав его действия, успел покинуть замок, скрывшись в неизвестном направлении. Эймонду не оставалось ничего иного, как рыскать в его поисках по всем Речным Землям, попутно претворяя в жизнь план, который он про себя любовно окрестил "сгон скота". Пока Кристон Коль держал путь в Тамблтон, Эймонд наводил хаос на Речных Землях. Облетая на Вхагар, он сжигал поля и леса. Со стороны подобная неразборчивость выглядела, как демонстрация его необузданности и безумия. Этого он и добивался. Люди в деревнях, заслышав, что Эймонд Таргариен сжег очередные земли, бросались бежать все дальше к Королевской Гавани. А он, подлетая к уже опустевшим поселениям предавал их огню. Пока ему удавалось, не убивая мирных жителей, выставлять все в таком свете, чтобы никто не усомнился в готовности Эймонда Таргариена на все. Это было нужно, чтобы выманить Деймона, где бы ублюдок не засел. Заодно чем больше людей скопится в столице, тем сложнее Рейнире будет кормить столько ртов. Голод влечет за собой недовольство, а недовольство является благодатной почвой для бунта. А там уже потребуется лишь маленькая вспышка, чтобы разгорелось пламя, которое даже Таргариенам не подчинить. Подлетая к очередной деревне, он обнаружил, что жители не успели сбежать. Завидев издали Вхагар, мужчины и женщины в панике бросились врассыпную. Эймонд чертыхнулся, понимая, что теперь не сможет развернуться и улететь. Увы, но милосердие будет расценено, как слабость. — Vhagar! — крикнул он дракону. — Jevï ivestrigzõ kõmgao mâe! Yūndre drezzōbi Lucerys nōmmâdros! Он кружил высоко над людьми, запугивая и без того перепуганных людей одним своим бездействием. Описывая круги над разношерстной толпой, он заставил их сбиться в кучку. Среди них были мужчины, женщины, прижимающие к груди детей, старики… Эймонд стиснул зубы. Отпустить их значило бы перечеркнуть то, чего он добивался все эти дни, а именно создания образа сумасшедшего, способного на все безумца. По его приказу Вхагар неуклюже опустилась на землю прямо перед толпой, подняв огромные столбы пыли. Убедившись, что люди его хорошо видят и слышат, Эймонд обратился к толпе. — Бежать некуда! — издевательски крикнул он толпе. — Вы опоздали, а за опоздание полагается смерть! — Молю, не убивайте нас! — Здесь дети! Люди начали отчаянно кричать, дети плакали, женщины умоляли. Эймонд подался вперёд, чтобы его было лучше видно. — Ваша жизнь ценна не более, чем жизнь овец в глазах пастуха. Даже ваша королева покинула вас на смерть! Где она? Где ваш принц Деймон, который прячется от меня, пока я сжигаю ваши дома? Тишина, воцарившаяся после этих слов, прерывалась лишь сдавленным плачем женщин. Эймонд ухмыльнулся, волнами источая собой безжалостность, а потом крикнул: — Так и быть, я не стану вас убивать. Отправляйтесь в Королевскую Гавань и сообщите моей шлюхе-сестре, что я желаю биться с ее трусливым мужем! Я буду ждать его в Харренхолле, — притворное веселье в его голосе исчезло, теперь он говорил предельно серьезно. — И, если он не придет, я уничтожу все живое, что еще осталось на этих землях. Я предам огню, каждого ребенка, каждую женщину и каждого мужчину, что попадется мне на пути. Передайте своей королеве, которая принесла войну на эти земли, что за смерть каждого человека на этих землях она будет нести единоличную ответственность. С этими словами он дернул цепи, и Вхагар, мощными шагами сотрясая землю, взмыла в небо. Конечно, он сильно преувеличил, говоря, что вся ответственность лежит на Рейнире, но, черт побери, он не был бы самим собой, если бы не забросил зерно подобной мысли в многоголовую, необразованную толпу, которой так легко управлять… Теперь ему здесь делать было нечего. Пора было возвращаться в Харренхолл, а заодно убедиться, что его женушка не учудила там чего-то в его отсутствие. Видела бы его сейчас Анна. Интересно, что бы она сказала? Он вспомнил, как давно, после коронации Эйгона, она не поверила в то, что он способен сжечь людей в Королевской Гавани. Наверняка, сейчас она бы выдала свою фирменную усмешку и сказала бы что-то вроде того, что ничего иного от него и не ожидала. Она бы ни на секунду не поверила в то, что он способен на убийство невинных людей. Понимание, что скоро он вернется и увидит ее, разлилось внутри предательским теплом. Глупо было отрицать очевидное: он скучал, ему не хватало её тонкой фигуры, сидевшей за столом напротив или мелькавшей временами во внутреннем дворе, не хватало её приправленных ядовитым сарказмом фраз, её скупых улыбок, адресованных не ему. За две недели он много, очень много о ней думал. Он засыпал и просыпался с мыслями о ней. Его любимое наваждение. Так было и раньше, когда она находилась за много миль от него, но в этот раз он с удивлением обнаружил одну деталь. Он больше не сопротивлялся этим мыслям, не отгонял их от себя, как постыдное доказательство своей слабости и глупости. Каждая мысль о ней больше не окрашивалась ненавистью. Злость, смешанная с горечью, медленно отступала, словно талый снег весной, оставляя после себя серую и неприятно мокрую грязь. А ненависть осталась там, в той комнате в Перплхилле, где он с тайной дрожью и страхом вслушивался в ее дыхание. А была ли она когда-либо вообще? Или его оскорбленное самолюбие, помноженное на неиссякаемый эгоизм, придумало ее? Воспоминание накатило на него внезапно, на мгновение сбив дыхание. Это было вскоре после его возвращения из Триархии. Он шел в их покои, усталый и злой после очередного собрания Малого Совета, на котором недавно лишившийся должности десницы Отто высмеивал и ставил под сомнение каждое их решение. Переступив порог покоев, он тихо подошел к двери спальни, чтобы не разбудить Анну. Но она не спала. После истории с Мясником Анна до ужаса боялась запертых дверей и щелчка замка, потому двери в их спальню всегда оставались чуть приоткрытыми. И сейчас из-за этой двери доносился ее тихий голос, напевавший какую-то детскую мелодию. Услышав этот низкий, родной голос с легкой хрипотцой, Эймонд застыл на месте, забыв как дышать. Потому что она пела. Боги, она действительно пела! Неслышно приоткрыв дверь чуть шире, он заглянул внутрь. Анна сидела на полу у зеркала и старательно расчесывала свои короткие волосы, чуть заметно улыбаясь. Она любила вот так сидеть на полу по вечерам, зная, что служанки ее не застанут в такое время за столь некоролевским занятием. В такие мгновения она казалась ему похищенной из леса феей, которая того и гляди расправит крылышки и улетит обратно. И внезапно все это вместе — ее тихий голос, ее детская, хрупкая фигурка и ее упорные попытки поправить прическу затопили его до краев огромной волной нежности, смешанной с болью. Она оживала. Его девочка, наконец, оживала. Он стиснул зубы, зажмурившись и ощущая предательский ком в горле. А потом вспомнил, что она может испугаться, заметив его фигуру в темноте, и поспешил негромко постучаться. Анна быстро обернулась, и лицо ее озарилось улыбкой при виде него. И сразу же в спальне стало в разы светлее. Подумать только, что его могли заботить глупости, вроде Отто Хайтауэра. Как же все это на самом деле не важно, когда она вот так сидит и улыбается ему. — И давно ты там стоишь? — спросила она. — Достаточно, чтобы слышать, что ты поешь, — с улыбкой ответил он, подходя ближе и садясь на пол позади нее, так чтобы она оказалась заключенной в кольце его рук и ног. — Это песенка из моего детства, мама напевала ее, когда заплетала мне косы, — пробормотала она, задумчиво убирая в сторону один локон. — Вот и я пытаюсь что-то сотворить с этим безобразием. Но выходит ужасно. — Это безобразие тебе очень подходит, — заявил Эймонд, зарываясь носом в ее волосы. — Что за глупости, — рассмеялась Анна, — ты ничего не смыслишь в женских волосах. Иметь такие короткие волосы может позволить себе разве что женщина-воительница или какая-нибудь безродная крестьянка. Она снова начала расчесывать их, и так, и эдак закручивая, время от времени горестно вздыхая. А Эймонд придвинулся к ней ближе, прижавшись всем телом. Необъяснимое тепло дрожащими волнами разливалось по его телу от того, что эта трогательная девушка так доверчиво позволяла себя обнимать. Он снова повел носом у ее затылка, сводя на нет все ее попытки их пригладить. — Но ведь ты и есть великая воительница, гроза вепрей и прочей живности. — В голове непрошенно расцвел образ заколотого Мясника, но Эймонд поспешил отогнать его. — Бесстрашная укротительница мышей… — Хватит паясничать, — она пихнула его в бок. — Страх перед мышами вполне естественен и присущ всем женщинам. Моя нянька так и вовсе падала в обморок при виде любой грызущей твари с хвостом, длиннее туловища. — А ты, значит, не падаешь? Эх, моя прекрасная воительница, вы совершенно лишены женской хитрости. Ведь можно было бы так картинно-драматично падать в обморок, чтобы я потом носил тебя повсюду на руках. — Мне кажется, я слышу в твоем голосе сожаление? — она поерзала, устраиваясь поудобнее. — Разве что самую малость. — Я берегу твою спину. И твою гордость. Иначе весь двор поднимет тебя на смех. — Я с огромным удовольствием буду носить тебя на руках хоть весь день. — Эймонд оставил на ее затылке невесомый поцелуй и крепче прижал к себе. — При условии, что ты обещаешь чаще улыбаться. И петь эти дурацкие детские песенки. Анна не ответила, улыбнувшись его отражению. А он сидел тогда с ней на полу, вдыхал ее запах, и ему чудилось, что они вовсе не в замке, а за дверью не притаилась война, что отберет любую приглянувшуюся ей жизнь, что не ему вскоре предстоит отправиться в самое сердце битв на помощь Колю. Вместо этого он представлял, что они в поле, усеянном лавандой, и с юга дует теплый баюкающий ветер. Он открыл глаз, возвращаясь в реальность. Это оказалось болезненно. Ненавидел ли он ее когда-нибудь? Хоть один день? Ведь ненависть не может существовать вместе с нежностью. Эймонд запутался. Одно он знал совершенно точно. Решение отправить её в Пентос, принятое им в Перплхилле, должно оставаться неизменным. Потому что он больше не позволит ничему дурному случиться с ней. А чтобы не сломаться, ему стоит держаться как прежде — холодно и равнодушно. И пусть вместо нежности в его жилах разливается злость, только так он сможет от нее отказаться. С этими противоречивыми мыслями он полетел в Харренхолл, и в то время, как разум кипел от полной каши в голове, сердце, уже давно для себя все решившее, в радостном предвкушении скорой встречи билось в груди. *** Действия Эймонда приносили свои плоды. В Королевскую Гавань стекалось все больше и больше беженцев, искавших защиты у своей королевы. Однако продовольствия столицы было недостаточно, чтобы прокормить столько ртов. Рейнира вынуждена была продолжить политику увеличения налогов, начатую ею ранее. Медленно непонимание и растерянность во взглядах людей сменялись недовольством, а затем гневом и возмущением. "Отрада Королевства" превратилась в "Мейгора с титьками", любимица народа стала его ненавистным бременем. Недовольство, поначалу отражавшееся в отведенных глазах и чуть слышном недоуменном шепотке, теперь звучало в громких возгласах и плескалось злобой в глазах. В столице начались мелкие беспорядки, все чаще можно было услышать оскорбления в сторону Красного Замка и восседавшей на троне королевы. В ответ на это участились казни и аресты недовольных. После вестей о поражении в Тамблтоне и переметнувшихся на сторону зеленых Хью и Ульфа горожане начали бояться, что драконы зеленых вот-вот обрушатся на столицу. Кровавое обещание Эймонда Таргариена, разнесшееся по столице словно лесной пожар, только подкрепляло их опасения. Была еще одна причина внезапной ненависти горожан: смерть королевы Хелейны, любимицы народа. По городу распространился слух, что королеву убили по приказу Рейниры, другие утверждали, что Хелейна покончила собой, потому что Мисария из Лиса, расстроила ее вестью о смерти сына… а Рейнира спустила это шлюхе с рук. На Сапожной площади появился некто по имени Пастырь, который произносил пламенные речи перед толпой и подстрекал народ к бунту. Пастырь этот был одноруким мужчиной лет пятидесяти с незапоминающейся внешностью. Никто не знал, кто он и откуда взялся. Он появлялся на площади внезапно и исчезал до того, как королевские гвардейцы успевали его арестовать. В тот день он снова избежал ареста и торопливо скрылся в одном из узких переулков города, а после с ловкостью, несовместимой для своего возраста и увечья, прошмыгнул в маленькую дверцу, что вела в тайный подземных ход. На одном из этих поворотов его ждала высокая, худощавая фигура, укрытая плащом. Завидев ее, мужчина остановился и почтительно склонился перед ней. — Милорд, — произнес он, и после этого силуэт в темноте ожил. Сначала из тени показалась длинная трость, а после и её обладатель. — Мой друг, рад видеть, что вы вновь ускользнули из загребущих лап королевы Рейниры, — произнес чуть слащавый голос. — Можете не волноваться на этот счет, милорд, меня не так просто поймать, — ответил Пастырь, выпрямившись. — Да и ваши гвардейцы неплохо прикрывают мне спину. — Чем вы меня порадуете сегодня? — вкрадчиво спросил мужчина, которого Пастырь именовал "милордом". — Море нынче опасно, воды его темны, а волны с каждым моим словом становятся все выше и грознее. Однако до полноценного шторма ещё далеко, — уклончиво ответил Пастырь. — И все же негодование из-за смерти королевы Хелейны и неспособности Рейниры Таргариен править, подобно северному ветру, что не даёт утихнуть стихии. Все эти метафоры, связанные с морем, выдавали в говорившем коренного браавосийца. Мужчина с тростью задумчиво погладил ее набалдашник, о чем-то задумавшись. — Её Величество просила передать, что ей мало бури, — промолвил он, кинув пронзительной взгляд на собеседника. — Она желает, чтобы эта буря унесла за собой небезызвестную нам леди с Шелковой Улицы на самое дно. Дно, о котором мы успели благополучно позабыть. Дно женской гордости и достоинства. Мужчина помедлил с ответом, явно не улавливая мысли. — Я служу Многоликому богу уже давно, милорд. Я выполнял много различных заказов, от убийства нежеланной жены до отравления королей. И я еще ни разу не потерпел неудачу. Но мне нужны чёткие цели, а не завуалированные фразы. Его собеседник чуть раздражённо повёл плечом. Браавосийцы могли быть первоклассными моряками и фехтовальщиками, но во всем, что касалось умения читать между строк и различать полутона, они были полными профанами. — Когда-то давно в Вестеросе был в чести забавный способ наказывать неверных жён или девиц, прелюбодействовавших до свадьбы, — терпеливо заговорил мужчина, переступив с одной ноги на другую. — Путь искупления, призванный очистить их души. Хорошая была традиция, позабытая в угоду лживым женщинам и их рогоносцам-мужьям, не желавшим портить свою плешивую репутацию. Королева считает, что пора бы вспомнить об этой традиции, а так как речь идет о шлюхе из борделя, боюсь ее путь искупления будет крайне… длинным. Теперь на лице Пастыря проступило понимание. Он слышал об упомянутом способе наказания. И хотя считал подобную традицию вестеросцев не более, чем варварством, призванным унизить женщину, а не очистить, не в его правилах было обсуждать приказы. Он был лишь орудием бога смерти. Мужчина сдержанно кивнул. — Я вас понял. — Королева также желает, чтобы каждый предатель, что помог черным захватить столицу страдал и корчился в муках прежде, чем отдать душу Неведомому, — на лисьем лице говорившего появилась неприятная улыбка. Служитель Многоликого бога за свою жизнь повидал множество опасных и жестоких людей, но мало нашлось бы тех, кто пугал его. А этот хромой и тщедушный человек одной своей улыбкой вызывал в нем необъяснимую смесь брезгливости и дрожи. В нем ощущалась опасность ядовитого тарантула. Мужчина низко поклонился и без лишних слов скрылся в темноте подземелья, где вдали от чужих глаз снял с лица свою маску, превратившись в молодую женщину. *** За окном стояла глубокая ночь, и только трескотня цикад из небольшого сада, да треск дров в камине нарушали тишину этой ночи. Изредка издалека раздавались приглушённые голоса гвардейцев, стоявших на карауле. Анна раздражённо подошла к окну и захлопнула его, чтобы не слышать никаких звуков снаружи. Правда уже через пару минут ей показалось, что в комнате слишком душно, и она вновь распахнула ставни. На самом деле в спальне было чуть прохладно, но Анна этого не ощущала. Она не находила себе места в прямом смысле этого слова. То она садилась в удобное кресло с книгой в руке, но через пять минут понимала, что содержимое ускользает от нее, и вскакивала, начиная делать круги по комнате. Эймонд вернулся утром, но они до сих пор не виделись. У служанок она выпытала, что он цел и не ранен, и этого было ей вполне достаточно. Точнее, этого было достаточно ровно на пару часов. А потом навязчивое желание его увидеть стало крепнуть с каждой прошедшей минутой. Бессмысленно было отрицать очевидное: она скучала по нему. Даже по его холодному равнодушию скучала. Хотелось самолично увидеть его и убедиться, что он не пострадал. Спросить, что он делал эти недели. Конечно, в лучшем случае он не ответит, в худшем — скажет какую-нибудь грубость, после которой она полночи не сомкнет глаз. Или, чего доброго, вспомнит о своем обещании послать ее в Пентос. Анна ощущала себя жалкой. Он предал ее. За больше, чем месяц ее проживания в Харренхолле он ни разу не взглянул на нее без острой необходимости, он улетел на две недели и не соизволил даже поставить ее в известность, а вернувшись, не пожелал увидеть. Словно она была пустым, ничего не значащим местом, досадной обязанностью, от которой он мечтал избавиться. И несмотря на все это, она готова была, как верная собачонка, прибежать к нему, виляя хвостом. Жалкая. Она не была уверена, что сможет спокойно смотреть ему в глаза, притворяясь, что ничего не знает. Она прокручивала слова Алис с упорством истинной мазохистки вновь и вновь. Эймонд провел в этом замке довольно много времени, пока был в осаде, кто знает, насколько эта женщина подобралась к нему. И сколько раз. Анна в сотый раз представила эту картину и едва сдержалась от того, чтобы не разбить что-нибудь в этой комнате. Желательно что-нибудь ценное. Ее не покидала мысль, что она самолично отпустила его в объятия ведьмы. Ведь не предай она его, он бы никогда не взглянул на ведьму. Ведь не взглянул бы? «А чего ты ожидала? Что он будет хранить тебе верность? Тебе, предавшей его?», спрашивал насмешливый голос в её голове. Анна задумалась, собственно, именно этого она и ожидала. Анна никогда не могла отнести себя к разряду ревнивых женщин, которые ищут признаки измены в каждом взгляде или слове мужа. Или устраивавших скандалы при малейшем знаке внимания другим женщинам. Логично было предположить, что причиной тому было поведение самого Эймонда, ни разу не заставившего усомниться в его преданности. Но то было раньше, до того, как он её возненавидел. Эймонд вполне мог изменить ей, просто чтобы отомстить. При мысли об этом новая волна ярости захлестнула её. Да как он смеет! Она прямо сейчас пойдёт и спросит его об этом! Она рывком вскочила с кресла и решительно пошла к двери, но на полпути остановилась. А что, собственно, она ему скажет? Какие претензии может предъявить ему она? К тому же если он сделал это из желания отомстить, он непременно расскажет ей во всех омерзительных подробностях о своих похождениях. Решимость мгновенно поубавилась, Анна снова повернулась обратно. Нет, она не пойдёт к нему, не опустится до такого. Может, он вообще спит или занят. Воображение услужливо подсунуло ей картину того, чем он может быть занят прямо сейчас. Анна сжала кулаки. Кто знает, может статься, что пока тут её раздирает ревность и одиночество, он развлекается с Алис?.. И это внезапное подозрение решило все. Резко развернувшись, Анна уверенно вышла из комнаты, хлопнув дверью. Если её предположения верны, то она должна это увидеть. Чтобы окончательно раскрошиться в пыль. Но сперва она вытерет пол волосами Алис. А его… Анна придумает, что с ним сделать. Стремительным шагом Анна шла в сторону его покоев, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Если бы её кто-нибудь увидел, решил бы, что она идёт убивать. Подойдя к его двери, Анна, не сбавляя шага, крутанула ручку двери и ворвалась внутрь. Она уже настолько уверилась в том, что Алис в его спальне, что увиденная картина заставила её впасть в секундный ступор. Четверо мужчин, в том числе и Эймонд, стояли вокруг стола, на котором была раскинута карта. Мимолетом Анна успела заметить несколько разноцветных флажков на ней. Но тут же её внимание сосредоточилось на мужчинах. А те взирали на неё так, как если бы она станцевала дорнийскую «плясунью» перед ними. На самом деле выражение её лица в тот момент было поистине захватывающим. Целый калейдоскоп эмоций, начиная от решительности, заканчивая удивлением и растерянностью сменился на её лице за пару секунд. — Я… Нам нужно срочно поговорить, — твёрдо выпалила Анна, стараясь сохранять лицо. Раз уж сотворила глупость, так иди до конца. Эймонд изогнул бровь. Мужчины переглянулись и вопросительно глянули на принца. — Пожалуй, на сегодня все, милорды, — проговорил тот, не сводя убийственного взгляда с жены. — Продолжим завтра. Лорды, забормотав что-то в ответ, поспешили исчезнуть. Оставшись с ним наедине, Анна вмиг растеряла весь свой настрой. А Эймонд, облокотившись на стол, с непроницаемым выражением разглядывал её, не спеша нарушать тишину. Анна, потоптавшись немного, подошла ближе. — Ты, кажется, хотела поговорить. Или мне послышалось? — его голос был похож на тягучую лаву, послав волны мурашек по спине. Анна пристально смотрела на него, мог ли он и правда так с ней поступить? Пожалуй, мог. Это был её последний шанс уйти, сделав вид, что того разговора не было. Но тогда червь сомнений всю жизнь грыз бы её. Она больше не хотела быть той, кто предпочитает жить в иллюзии. — Да, — ответила Анна, — нам нужно поговорить. — Я слушаю, — устало произнёс он, скрестив руки на груди, с таким видом, точно говорил с умственно отсталой. — Пока я жила в Штормовом Пределе, — медленно прошептала она, — пока я вынашивала твоего ребёнка, пока я приезжала в Перплхилл, чтобы спасти тебе жизнь, рискуя своей… — она запнулась, а потом выдохнула: — Ты изменял мне с Алис Риверс? Тишина, густая и насыщенная, как болото, повисла в кабинете. Эймонд молчал, глядя на неё потемневшим взором. Вся его расслабленность испарилась, и теперь его взгляд резал не хуже валирийского клинка. Анна ждала, слыша, как гулко бьётся в её груди собственное сердце. Должно быть его биение было слышно даже Эймонду. — С чего ты взяла, что можешь вот так заявляться ко мне и требовать с меня объяснений? — ледяным тоном спросил он. — С того, что я твоя жена? — мигом ощетинилась Анна. А Эймонд на это громко и издевательски рассмеялся. Только смех этот был наполнен ядом. Анна, поджав губы, терпеливо ожидала, когда закончится его приступ злого веселья. Отсмеявшись, Эймонд неверяще покачал головой. — Ты меня развеселила. Не думал, что спустя столько времени ты вдруг вспомнишь, что ты моя жена, да ещё и додумаешься предъявить мне какие-то претензии. — Я, в отличии от тебя, ни разу не забывала об этом! А ты… Ты поэтому хотел отправить меня в Пентос? Что, неугодная женушка мешала развлекаться? — она перешла на крик. — Не подходи ко мне! Эймонд, скрипнув зубами, схватил её за руку повыше локтя и встряхнул. Он был зол, очень зол. — Успокойся, — прошипел он. — И перестань орать, если не хочешь, чтобы весь замок слушал твои жалобы. — Мои жалобы? — опешила Анна, теперь настала её очередь истерически смеяться. — С каких пор претензии жены являются жалобами? Ты так и не ответил, ты спал с ней или нет? Она вырвала руку из его хватки, благо он не сильно сжимал. — Ты потеряла право что-то с меня спрашивать, в тот день, когда решилась меня предать! — теперь уже Эймонд по-настоящему вышел из себя. — О, тогда я могу сказать то же самое и про тебя, а потом пойти и лечь в койку к какому-то лорду! — Анна, — прорычал Эймонд, — не нарывайся. Моё терпение не безгранично. — Как и моё! Если ты не хочешь отвечать прямо, мне больше нечего здесь делать. — Анна в гневе направилась к двери. Приходить сюда было ошибкой. — Стоять! — рявкнул он, но она не обратила на его слова внимания. Анна уже взялась за ручку двери, когда он нагнал её и резко развернул к себе. — Я велел тебе стоять! Мы ещё не закончили с тобой. — А я думаю закончили. Мне больше не о чем с тобой разговаривать. Но знай, если я узнаю, что слова этой ведьмы правда, я убью её, — её глаза яростно сверкнули, подтверждая её слова. — Не стоит давать обещаний, которые не в состоянии выполнить, — фыркнул Эймонд, и тут же пожалел о сказанном. Потому что это стало последней каплей ее выдержки. Все наставления Маргарет, собственные мысли о гордости и самообладании выветрились из её головы с лёгкостью осенних листьев под напором северных ветров. Как бы тщательно с самого детства в ней не воспитывалась сдержанность, в моменты сильнейшего волнения в Анне из-под маски леди проявлялась её истинная сущность, необузданная и неукротимая. С побелевшими от злости щеками она бросилась к столу и, схватив стоявшую на ней бутылку эля, еще наполовину полную, с размаху швырнула ее в стену, левее него. Звон битого стекла огласил комнату, повсюду рассыпались осколки, Эймонд же даже бровью не повел. Следующим под руку ей попался серебряный канделябр, который незамедлительно полетел в камин. — Думаешь, у меня не хватит сил прикончить твою любовницу?! — крикнула она. — Я разобью ее, разломаю, как… — она оглянулась по сторонам. — Как этот ковш! — глиняной кувшин из-под воды со звоном разбился о тумбу. Когда ничего разбиваемого не осталось, Анна схватила раскинутую на столе карту и разорвала её пополам, швырнув к его ногам. Кубки попадали на пол, флажки, черно-зеленой россыпью разлетелись по полу. Только после этого она остановилась, тяжело дыша. За все это время Эймонд не произнес ни слова, позволяя ей громить собственный кабинет. — Наигралась? Казалось, ее истерика каким-то непостижимым образом успокоила его собственный гнев. Только глаз опасно сверкал в полутьме. Анна не подозревала, насколько прекрасной она выглядела в тот момент в его глазах. Преисполненная гнева, она бросала ему вызов. Неистовство, испокон веков определявшее его предков, горело в её глазах, словно она и сама была из пламени драконов. А ещё им овладело смутное, не вполне понятное ему самому удовлетворение от осознания, что она готова убить любую, кто покусится на него. Собственница, такая же, как и он. Сотни чувств пробудились в нем в тот момент, но больше всего в нем было чего-то первобытного, чего-то животного. Они, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Вдруг в его глазу вспыхнул недобрый огонёк. — Раз уж ты вспомнила, что являешься моей женой, — его голос заставил Анну вздрогнуть, она не понимала, как можно кричать, как полоумный, а через минуту вещать таким вкрадчивым голосом, — пришло время выполнять свой супружеский долг, золотко. Ее глаза расширились, но сказать она ничего не успела. В два шага преодолев расстояние до нее, он прижал её к себе и подтолкнул назад, к столу. Кровать была далеко, в спальне, потому он буквально толкнул её на этот стол. — Эймонд, что ты… — залепетала она, видя, как он, хищно глядя на неё, расстёгивает пуговицы на дублете. — Эймонд, не надо. — Что такое, золотко, заявляясь ко мне среди ночи, ты не думала, что этим все и окончится? — глумливо усмехнулся он. Не думала? Да она вообще ни о чем, кроме проклятой Алис, не думала. А Эймонд, воспользовавшись её растерянностью, навалился на неё. — Нет! — вскрикнула она. — Нет, пожалуйста! Он, не слушая, развернул её к столу и одним рывком разорвал на ней платье по швам. Платье было простеньким, без лишних ремешков и шнурков, что только сыграло ему на руку. Анна попыталась вывернуться, но его руки крепко держали её. Он страстно припал к её шее, попутно стягивая с неё мешающую ткань. — Эймонд, — взмолилась она, — остановись, я не хочу. — Маленькая лгунья, — словно одержимый, прошептал он, целуя её шею, пока его руки блуждали по её телу. Повернув её голову к себе, он начал жадно целовать ее губы, оказавшиеся неожиданно податливыми. — Я прямо чувствую, насколько сильно ты не хочешь, — выдохнул он. С уст Анны сорвался невольный стон. Эймонд низко зарычал, кусая её нижнюю губу. Это было безумие. Он делал это жёстко, грубо, совершенно не заботясь о её согласии. Но, несмотря на свои слова, несмотря на сопротивление, её кожа плавилась от его прикосновений и поцелуев. Он был прав, она лгунья. Что бы она не говорила, она нуждалась в нем. — Эймонд, пожалуйста, — простонала она, сама не понимая, о чем просит. Последнее слово возымело на него неожиданный эффект. На мгновение замерев, он тяжело дышал, не шевелясь. А потом с силой развернул её, его пальцы запутались в ее волосах на затылке, когда он притянул её голову к себе. Его глаз бегал по её лицу, словно не мог сфокусироваться на чем-то. — Пожалуйста — что? — прохрипел он. — Скажи мне. Скажи мне, чего ты хочешь. На его лице смешалось вожделение и… мука. Казалось, он сходил с ума от происходящего, но — и Анна была в этом уверена — попроси она его остановиться, и он отпустит её. Он никогда не был насильником, это было чуждо ему. И даже сейчас он просил, а не брал силой. Он отпустит и больше никогда не прикоснется к ней. Только вот хотела ли она на самом деле, чтобы он останавливался? — Тебя, — выдохнула она, как утопающая. — Я хочу тебя. И это сорвало последнюю шершавую обертку с их сумасшествия. Они оба были больны, неизлечимо больны. То, что происходило в ту ночь было подобно смертельному танцу драконов. Два характера столкнулись, и ни один из них не желал отступать. В ту ночь Эймонд и Анна узнавали друг друга заново. Множество чувств переплелись воедино: ненависть, злость, вожделение, страсть, боль, обида и… любовь. Эймонд Таргариен мог бы поклясться, что знает, каково это сгорать. Анна Таргариен могла бы поклясться, что знает, каково это, когда твоё сердце умирает и воскрешается вновь. Но чего они не знали, так это того, как можно ненавидеть и любить одновременно.