Дом Дракона. Оковы

Холодный взгляд, не надо слов. Звон шпаг. Ты как всегда восстал из снов, Мой Враг. Пред тем, как свой оставит след Мой шаг, Мне нужно знать, где в этот миг Мой Враг. Ledi_Fiona «Цвет Надежды» Маргарет была напугана не на шутку. А причина заключалась в том, что этим утром Анна, по словам горничной, вбежала к себе в комнату вся залитая слезами и прогнала девушку прочь. Заперев за собой дверь, Анна никого, даже Маргарет, к себе не впускала. Расспросив служанок с особым пристрастием, Маргарет выяснила, что Анна провела ночь в покоях мужа. Это было необычно, ведь именно мужу полагается посещать спальню жены, но никак не наоборот. Несмотря на тщательно выстраиваемый образ поверхностной, ветренной и помешанной лишь на туалетах и сплетнях женщины, Маргарет таковой, безусловно, не являлась. Она умела наблюдать и анализировать, причем делала это с таким мастерством, что никто бы не догадался об умении леди Бриклэйер думать о ком-то, кроме собственной персоны. Так, наблюдая за Анной и Эймондом во время совместных ужинов, она подмечала брошенные украдкой взгляды. И взгляды эти были далеки от ненавидящих или равнодушных. Они были наполнены тоской и не заданными вопросами. Потому Маргарет пришла к выводу, что примирение этой парочки неизбежно, нужно лишь, чтобы они перестали вести себя, как малые дети, а спокойно поговорили. Когда служанка рассказала о слезах Анны, Маргарет поначалу решила, что супруги сделали, наконец, попытку примирения, но потерпели неудачу. Что ж, не страшно. Не все получается с первого раза. И раз Анна желает пережить эту ссору в одиночестве, ей надо дать время. Но когда ближе к вечеру та же служанка (до чего же всеведущий народ эти служанки!) поведала ей, что кабинет принца был в ужасном беспорядке, а возле его рабочего стола, среди разбросанных по полу вещей, которым место на столе, а не под ним, валялось платье принцессы Анны, разорванное по швам, до Маргарет начал доходить ужасный смысл произошедшего. Вот уже четверть часа с похолодевшими ладонями Маргарет барабанила в дверь Анны, прося, требуя, уговаривая ее открыть дверь. Когда она пригрозилась послать за Эймондом, дверь предсказуемо открылась. Анна впустила тетю внутрь, прикрыв за собой дверь. Маргарет придирчиво осмотрела племянницу. Та выглядела расстроенной и разбитой, однако слишком спокойной для девушки, ставшей жертвой надругательства. Покрасневшие глаза и опухшее лицо, кое-как собранные на затылке волосы. Маргарет опустила глаза ниже, и сердце ее упало, бессильная ярость затопила ее: на шее Анны она узрела краснеющие следы «любви» ее мужа. — Милая, — Маргарет осторожно взяла ее за руки, заглядывая в глаза, — служанки рассказали мне, что произошло. Он просто чудовище! Я этого так не оставлю, поверь мне! Анна молча выслушала тетю и равнодушно повернулась к креслу. Маргарет уселась на кушетку рядом. — Как он мог так с тобой поступить! Я готова разорвать его на части! То, что он твой муж не дает ему права… — голос Маргарет дрожал, как и ее руки. — Ему наплевать на меня, тетя, — безжизненным голосом проговорила Анна. — Я для него лишь обуза. Обуза, от которой он мечтает поскорее избавиться. — Не говори так, милая! Подобным нельзя оправдать надругательство! Я ему этого так просто не спущу, уж я заставлю его ответить за каждую твою слезинку! — О чем ты? — Анна озадаченно моргнула. — Я о том, что он с тобой сделал, — Маргарет запнулась, стараясь подыскать правильные слова. — Я хочу, чтобы ты знала, детка, ты не виновата в случившемся. Это он мерзкое, похотливое животное, а ты ни в чем не виновна. — Тетя! — Анна начала догадываться, о чем твердила тетушка. — Он не насиловал меня! Это все произошло добровольно. Я сама… хотела этого. Анна покраснела. А Маргарет недоуменно свела брови не переносице, пытаясь связать в голове слова «сама хотела» со всем увиденным и услышанным. Анна, понимая, что тетя навыдумала невесть что, устало вздохнув, вкратце пересказала ей их ссору с Эймондом, опустив множество смущающих подробностей, знать которые тёте было совсем не обязательно. Впрочем, избежать неловкости ей так и не удалось. Маргарет после ее рассказа испытала такое явное, беззастенчивое облегчение, что Анна, недоверчиво косясь на нее, как на скудоумную, повторила решение Эймонда отправить ее в Пентос. — О, дорогая, я радуюсь не внезапному порыву твоего сверх меры заботливого мужа, — с сарказмом сказала Маргарет, — а тому, что тебе не пришлось переживать подобный ужас. Ты даже не представляешь, каково это… — поняв, что сболтнула лишнего, Маргарет замолчала, но было поздно. — Что ты имеешь ввиду, тётя? — мигом насторожилась Анна. — Что значит: «не представляешь, каково это»? Тетя растерянно отвела взгляд, уголки губ ее дрогнули, губы сжались в тонкую полоску. Анна, нахмурившись, повторила свой вопрос. Неужто дядя Сэмвел насиловал жену? Или это был не он?.. — Я лишь хочу сказать, что это тот опыт, который женщине лучше не переносить. Никогда. — Маргарет попыталась улыбнуться, но улыбка эта вышла столь несчастной, что подозрения Анны укрепились, и она ахнула, прижав ладони ко рту. Маргарет опустила голову, но Анна видела, с какой силой та стиснула пальцы. Опустившись перед ней на колени, Анна положила руки на ее колени и заглянула в глаза. Уголки губ Маргарет были опущены, и впервые Анна заметила, морщинки, что тянулись от уголков губ вниз. Те самые морщинки, что возникают на лицах людей, много страдавших или имевших тяжелые воспоминания. Анне стало страшно. Есть люди, обладающие удивительными чарами света. Образ этих людей никогда не ассоциируется у нас с чем-то дурным. С этими людьми не может случиться беды, потому что они одним своим задиристым смехом, одной лучистой улыбкой отгоняют зло. Так нам кажется. Но это лишь обманчивая иллюзия. Именно с такими людьми случаются беды, выдержать которые способен далеко не каждый. Но окружающие этого не замечают, потому что свои кровоточащие раны эти люди скрывают за той самой улыбкой, а боль маскируют смехом. Маргарет молча рассматривала свои худые руки, а когда заговорила, голос ее звучал мертво. — Я солгала тебе, Анна. Помнишь, я рассказывала о солдатах королевы Рейниры, что сдирали налоги в наших землях, а если кто не мог откупиться, предавали их самосуду? Я сказала, что откупалась от них, а когда поняла, что не смогу делать это вечно, уехала. Я солгала. Однажды они пришли, их было трое. Я сказала, что у меня не осталось больше денег и попросила приехать через неделю. Я надеялась, что смогу что-то придумать. Они согласились и ушли. Но вернулись на следующий же день. Я не успела… я не успела продать зерно… — голос тёти опустился до шепота. — Их было трое, и они… они… Маргарет сделала глубокий, судорожный вздох. Ее голос дрожал от сдерживаемых рыданий. — Я кричала, пока не охрипла. А они все продолжали… Никто не пришел, представляешь… Никто из слуг не пришел мне на помощь. Все испугались. Уходя, эти негодяи бросили мне пару монет и сказали, что будут приходить каждый день, пока я не найду денег. Эти мерзавцы ушли, а я всю ночь так и пролежала на полу в гостиной, мечтая умереть… Анне хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать этих ужасных подробностей. Но Маргарет безжалостно продолжала, глядя в одну точку на ковре, видя при этом совсем не узоры ковра. — Когда они пришли на следующий день, я велела служанке подать им вина из личных запасов, а сама якобы пошла за деньгами. Когда я вернулась, они были уже мертвы. Асшайский яд не имеет вкуса и запаха. — В глазах тёти блеснула лютая ненависть. — Я оставила их тела там же, в гостиной, где они надо мной надругались. А ночью, пока все спали, я подожгла поместье, забрав оттуда лишь Марко. Я подожгла наш дом со всеми слугами внутри. Слугами, что слушали мои крики и мольбы, но не пришли мне на помощь. Я надеюсь, что они все там сгинули. Маргарет, впервые с начала своего рассказа, подняла глаза на залитое слезами лицо племянницы и пустым голосом произнесла: — Прости меня, Анна. Но мы никогда не вернемся в Лесную Тень. *** Рейнира вместе с стоявшими позади нее Корлисом Веларионом и остальными членами Малого Совета безмолвно взирала из своего окна на город, раскинувшийся внизу. Ей казалось, что даже отсюда до нее доносятся крики и вопли людей, видится дым, поднимающийся с некоторых улиц. Рейнира до крови прикусила губу. Мелкие всплески, которые она не воспринимала всерьез, оказались бурлящим жерлом вулкана, что теперь извергался на ее голову. С самого утра бунтовщики громили дома и лавки, врывались в гостевые дома и трактиры, жестоко избивали пытавшихся им помешать гвардейцев. Пять сотен золотых плащей, выстроившихся на Сапожной площади, разметались, как кучка кур, а их начальника убили. Шлюхи на Шелковой Улице объявили какого-то мальчишку бастардом Эйгона и короновали его, некий межевой рыцарь выставил на божий свет другого бастарда и нахлобучил на его голову жалкое подобие деревянной короны. Горожане, выкрикивая бессмысленные лозунги вперемежку с оскорблениями Рейнире, толпами выходили на улицы, вооружившись пиками и топорами. Королева послала туда еще несколько сотен своих гвардейцев, но от них не было ни слуху, ни духу. Хаос царствовал на улицах Королевской Гавани. Еще никогда в воздухе портовой столицы, пропитанном морской солью, не ощущалась так явственно вседозволенность. Еще никогда эта вседозволенность не направляла свое жаждущее крови око в сторону Красного замка. Ни разу еще челядь не скалилась так неприкрыто на тех, кому подчинялись драконы. В коридоре раздались тяжелые, торопливые шаги, судя по звуку ударявшихся друг о друга доспехов, принадлежавшие кому-то их рыцарей. Через минуту в ее покои, едва постучав, ворвался сир Рут, один из самых верных ее рыцарей. — Ваше Величество! Лорд Десница! — рыцарь запоздало поклонился. — Сир Рут, — не поворачиваясь, поприветствовала она его. — Ваше Величество, боюсь дела плохи. Отряд гвардейцев, посланный в город, почти полностью уничтожен. Горожане напали на Драконье Логово и разнесли его. — Драконы? — тут же спросила Рейнира, ее голос поднялся на несколько октав. — Боюсь, они все погибли, — ответил рыцарь, чуть запнувшись. — Эти драконы были малы и их легко убили, а Пламенная Мечта вырвалась и своим огнем обрушила на себя каменный купол Логова. Она осталась под завалами. Рейнира издала придушенный звук, не то всхлип, не то стон, и закрыла рот руками. Корлис, застывший позади нее безмолвной тенью, взирал на высокую, немного полную женщину, судорожно прижимавшую ладони к губам, — олицетворение отчаяния. Когда-то мечтавшая о величии, упивавшаяся народной любовью Отрада Королевства, надежда династии оказалась всего лишь той, кто позволил уничтожить единственное достояние своих предков. Мейгор с титьками? Как бы не так. Всего лишь жестоко обманутая женщина. Обманутая льстивыми речами, отравленным медом впитывавшимися в ее душу с самого детства. Причем речами не только придворных подхалимов, но и самых близких ей людей. Кто, как не боготворивший ее отец внушил ей веру в свою избранность? Кто, как не ее возлюбленный муж, готовый принять ради нее любые грехи и личины, подпитывал ее гордыню, вскармливал внутри нее дракона, свято верившего в то, что он и только он достоин сидеть на железном троне, и что мнение народа не имеет значения для богов, коими они на деле никогда не являлись? И делалось это с искренней любовью. Воистину, губительнее ненависти может быть только любовь. Корлис усталыми глазами смотрел на это жалкое зрелище и не находил в душе жалости, только разочарование. — Рыцари пытаются изо всех сил защищать замок, но это проигранная битва, Ваше Величество, — негромко произнес мастер над монетой. — Нам нужно как можно скорее покинуть столицу. — Это она, — прошептала Рейнира, словно не слыша. — Я уверена, что это она устроила. — О ком вы? — Алисента. Это ее рук дело. Рут растерянно посмотрел на десницу, не зная, как реагировать на эти слова. По-видимому, не найдя в них двойного смысла, он предположил: — Желаете, чтобы я привел ее сюда? — В этом уже нет необходимости. Мы… Рейнира не успела закончить свою мысль, потому что мимо ее окна пролетела огромная тень Сиракс, ее дракона, единственного спасшегося благодаря тому, что находилась в час бойни не в Драконьем Логове, а на территории замка. На спине дракона сидел ее двенадцатилетний сын, Джоффри. На глазах матери мальчик безуспешно пытался подчинить себе дракона. Даже отсюда было видно, что он пытается направить дракониху в сторону Драконьего Логова, очевидно, в надежде спасти еще молодой выводок драконов. Или отомстить за них. Однако Сиракс не принадлежала ему и не желала подчиняться чужому ей наезднику. Пролетая над городом, Сиракс сбросила мальчика, а потом, оставшись без управления, попыталась спуститься за ним и приземлилась на городскую площадь. Толпа, завидев дракона, вначале отхлынула прочь, а после набросилась на него. Рейнира с бессильным ужасом наблюдала за тем, как сотни людей набрасываются на ее дракона, словно крысы на льва. И как бы силен не был лев, сотни крыс способны убить его. В этом Рейнира убедилась собственными глазами. Первые мгновения она молчала, оглушенная произошедшим, и только через минуту ее отчаянный крик отразился от стен. — Сир Рут, мой сын! Джоффри! Сиракс! — закричала она. Она кричала, просила вызволить ее сына, а уже через мгновение выкрикивала имя своего дракона. Создавалось впечатление, что разум королевы разрывался между сыном и собственным драконом, причем неизвестно, какая из утрат страшнее для той, в ком текла кровь Таргариен. Рейнира металась по комнате, словно загнанный зверь, и требовала отправить за ее сыном и драконом еще людей, а потом еще, и еще. Сир Рут попытался было возразить, что после такого падения юный принц не мог выжить, но королева была непреклонна. Семеро всадников снарядили в охваченный бунтом город, чтобы те отыскали принца (никто не осмелился произнести слово «тело») и вернули в замок. Однако к вечеру рыцари сумели вернуть лишь его растерзанные останки. Несколько часов спустя члены Малого Совета вполголоса обсуждали план побега, не обращая внимание на королеву, находившуюся в полуобморочном состоянии. Ибо королевой она была уже номинально. Корлис объявил, что покинет столицу только после Рейниры, умолчав о том, что отправится он не с ней. Так, по мнению Морского Змея, он мог поступить по своему разумению, не нарушив при этом клятвы верности. Бросая на нее задумчивые взгляды, Корлис размышлял, что сделал все, что мог для этой женщины и исполнил волю своей покойной жены, но теперь у него была куда более важная обязанность: защитить своих внучек. И если он в чем-то и был уверен, так это в том, что они будут в безопасности только вдали от неудавшейся королевы. В море. Море всегда было благосклонно к Веларионам, укроет оно их и в этот раз. Безутешная же Рейнира, потерявшая за один день сына, дракона и трон, лишь к концу дня вняв своим советникам, покинула Красный Замок и Королевскую Гавань через известный ей тайный ход. Взглянув в ее глаза напоследок, Корлис разглядел тлен там, где раньше полыхало пламя. *** Люди говорят, беда не приходит одна. Поразительное по своей тонкости наблюдение! Эймонд в очередной раз убедился в том, что беды следуют друг за другом, поочерёдно стучась в двери, и, если какая-то дверь по неосторожности откроется, все эти беды вереницей проскользнут внутрь. Примерно через несколько часов после отъезда посла Деймона в Харренхолл прилетел ворон из Староместа. Они ужинали, когда в столовую влетел запыхавшийся мейстер с посеревшим лицом и протянул ему свернутое в трубку письмо, перевязанное чёрной лентой. Тишина, звонкая и пронзительная, натянутая до предела, разорвалась мерзким, скрипучим звуком порвавшейся от напряжения струны. Эймонд совершенно спокойно положил нож и вилку, неторопливо, с непроницаемым выражением вытер губы салфеткой и только после этого взял письмо из рук мейстера. Со стороны такое хладнокровие могло вызвать восхищение, однако Анне, слишком хорошо его изучившей, было ясно, как день — ему было страшно. Когда он сорвал ленту и, сломав печать, развернул свиток, некоторое время никто не шевелился. Эймонд же читал и не мог никак вникнуть в смысл сказанного. Молчание настолько затянулось, что Анна, которая игнорировала его весь вечер, не выдержав, встала и, подойдя к нему, осторожно вытянула из его не сопротивлявшейся руки клочок пергамента. Теперь уже она всматривалась в ровные строчки, безуспешно пытаясь осознать страшное значение написанного, или навсегда отринуть его. Маргарет переводила взгляд с одного на другую и впервые на своей памяти боялась спросить, что написано в чужом письме, настолько враз побледнели оба супруга. — Я не понимаю, — севшим голосом произнесла Анна, — что это значит? Почему здесь пишут, что Дейрон погиб, а Хелли… Хелли… — Дорогая, ты позволишь? — Маргарет, поняв, что ничего вразумительного от них не дождется, протянула руку и, когда Анна передала ей листок, прочитала содержимое. «Вчера ночью принц Джекейрис Веларион со своим драконом и семитысячным войском, возглавляемом Ройсом Касвеллом, напали на Тамблтон. Почти вся армия Простора погибла или взята в плен. Принц Дейрон пал смертью храбрых. Три из четырех драконов погибли в бою. По поступившим нам сведениям из Королевской Гавани, королева Хелейна сбросилась с Высокой Башни и разбилась насмерть. Приносим наши соболезнования» Маргарет не была лично знакома ни с принцем Дейроном, ни с королевой Хелейной, зная о них только из писем и рассказов Анны, потому эта новость не нанесла ей такой разрушительный удар, как по Эймонду и Анне. Маргарет подняла глаза и посмотрела на них. По лицу Анны текли слезы, но она их явно не замечала, она не всхлипывала, не рыдала, только повторяла, что это какая-то ужасная ошибка. А Эймонд… На него страшно было смотреть. Двойной удар оказался слишком тяжел, чтобы вынести это с высоко поднятой головой. Застывшим взглядом он смотрел на одну точку на столе и не шевелился. — Мне очень жаль, — тихо произнесла Маргарет. — Ее Величество и Его Высочество были достойными людьми… — Нет! — воскликнула Анна, заставив ее вздрогнуть. — Я не верю в это! Это какая-то ошибка! Хелейна не могла так поступить! — Милая… — Миледи, — подал голос Эймонд, — проведите мою жену в ее комнату и попросите мейстера дать ей успокоительное. У Маргарет волосы встали дыбом от того, насколько ледяным и бесчувственным был его голос. Люди не должны так реагировать на смерть братьев и сестер. Но Анна, которая больше тёти знала Эймонда, не обманулась на его спокойствие. Таков был Эймонд: чем страшнее была буря, бушевавшая в нем, тем более отрешенным и холодным он казался снаружи. В то время, как внутри него горел пожар, он надевал ледяные доспехи, чтобы ни одна искорка его боли не прорвалась наружу, давая посторонним власть над ним. Ибо боль он воспринимал, не иначе как слабость. Такое напускное равнодушие лишь красноречиво говорило Анне, насколько тяжело ему было. — Эймонд, — позвала она. — Тебе нужно уйти, — не терпящим возражения тоном перебил он. — Я хочу остаться один. Леди Маргарет. Маргарет, кивнув, взяла за руку Анну. Воспитанница не сводила глаз с мужа, но, когда Маргарет мягко, но настойчиво потянула ее к выходу, позволила себя увести. Мейстер поспешно ретировался, а маленький чашник, прислуживавший за столом, оказался достаточно смышленым, чтобы последовать его примеру. Оставшись один, Эймонд взял кубок с вином и залпом осушил его. Потом налил себе еще, с отстраненным любопытством отмечая, что рука у него дрожит. Странная, пугающая бесстрастность овладели им, но он знал, что то лишь последствие шока. Он еще не осознал до конца всего смысла. Скоро, совсем скоро на него снизойдет понимание. Он больше никогда не увидит Дейрона, этого доброго мальчика, любящего всех и вся, готового заступаться за каждого страждущего и несправедливо обиженного. Мальчика, который с самого детства таскался за ними с Эйгоном хвостиком и раздражал их сотней вопросов, на которые у них не было ответов. Этого мальчишку, который в тринадцать лет безнадежно влюбился в младшую фрейлину их матери, что была на четыре года старше него, мальчика, который краснел и терялся, стоило ей с ним заговорить. Мальчика, с нежной душой, который писал печальные стихи. Стихи, которые он посылал Эймонду, потому что слишком стеснялся зачитывать их вслух. А Эймонд посмеивался над ним, говоря, что недурно, но слишком слезливо, на его взгляд. И все-таки сжечь их рука не поднималась, потому что сделать это было все равно что сжечь частичку души брата. Так он и хранил их в ящике стола. Он больше никогда не увидит Хелейну. Свою странную, не от мира сего сестру, которая звонко смеялась, несмешно шутила и была необъяснимо слепа ко всем уродствам этого мира. Эту девочку с пухлыми щечками, что любила каждую восьминогую тварь, от которых других мутило. Девочку, которая в детстве по ночам, когда ей бывало страшно, пробиралась к нему в спальню и засыпала, прижавшись к нему, как к последней опоре. Которая была не менее одинока, чем он в огромном замке, и которая, возможно, страдала не меньше, чем он от безразличия отца, но никогда этого не показывала. Девочку, которая видела и понимала больше, чем говорила. Девочку, единственной подругой которой стала его жена. Все это он поймет позже, и тогда его разломит пополам. Эймонд это знал, но не ведал, как от этого спастись. Жизнь медленно и неуклонно лишала его самых дорогих ему людей. *** Весь следующий день прошёл в тумане, во всех смыслах этого слова. Непроглядный туман опустился на замок и его окрестности, словно мутный занавес отделил Харренхолл от всего остального мира. Похожая пелена заволокла мысли людей в замке. Слух о смерти Хелейны и Дейрона расползся по замку. Слуги и солдаты поглядывали на Одноглазого принца со смесью недоумения и укора. Слишком спокойным и безразличным он был для человека, пережившего такую утрату. Люди по-разному реагируют на горе. Кто-то тонет в своем страдании и раскаянии, не боясь смотреть в глаза своей боли и не стыдясь лить слезы. А кто-то запирает свое горе в железный сундук на дне души, ибо им слишком страшно остаться наедине с разъедающей душу скорбью. Душа на время цепенеет, разум же, напротив, надрывается с утроенной силой, лишь бы не думать, только бы забыть и забыться. Бесчувственные снаружи, они хоронят себя под тяжестью копящейся и не находящей выход муки, рискуя однажды безвозвратно сломаться. За весь день Эймонд ни разу не увидел Анну или её тётю. Он завалил себя делами, чтобы не думать о брате с сестрой. С утра устроил совет с рыцарями, где обсуждались их действия при том или ином исходе завтрашнего поединка. Эймонд не желал рассматривать вариант, в котором Деймон выживает, но жизнь и война научили его быть готовым к любым превратностям судьбы. Поэтому он давал последние инструкции своим рыцарям на случай поражения. Причём вариант, где они с Деймоном оба погибают, он как поражение не рассматривал. Когда собрание было окончено, он отпустил рыцарей, попросив сира Остина задержаться. Сир Остин Горвуд, родом из Простора, мужчина лет сорока, высокий, крепкий, с грубым лицом и проницательными глазами, вызывал у него подсознательное ощущение доверия, несмотря на то, что познакомились они относительно недавно. Не последнюю роль в этом играло то, что Остин спас Анну и Джейхейру, когда они добирались до Штормового Предела, и с тех пор верно служил ей. Поманив его рукой, Эймонд предложил ему сесть. Сир Остин, хоть и не догадывался, чем мог заслужить подобную честь, весь его вид так и говорил: «в этой жизни меня уже ничем не удивить». — Сир Остин, нам так и не довелось побеседовать с вами с глазу на глаз, — проговорил Эймонд, присаживаясь на края стола, после того как Остин уселся в кресло с высокой спинкой. — Я проявил непозволительную грубость, не поблагодарив вас за самоотверженно службу моей жене. — Ваше Высочество, служить королевской семье мой священный долг, и благодарить за это — лишь ставить под сомнение мою рыцарскую честь. Эймонд не смог не оценить того, с каким достоинством был дан ответ. Чуть наигранным и самую малость помпезным достоинством. Хмыкнув, он опустил голову, изучая свои ботинки. — Всё верно, сир. Но вы вовсе не производите у меня впечатление мечтателя и глупца, слепо верящего в непогрешимое благородство и рыцарскую честь, — Эймонд взглянул на него, чуть подняв брови. — Я бы сказал, вы похожи на человека, который трезво смотрит на мир и видит насквозь его пороки, прикрытые мишурой лживой добродетели. Сир Остин с интересом смотрел на него, не отрицая и не подтверждая его слова. Эймонд продолжил: — Мы оба знаем, что во время войны рыцари нередко забывают данные клятвы о защите слабых и женщин, о храбрости и верности. Если бы рыцарская честь была бы чем-то безусловным и незыблемым, на войне не было бы дезертиров, насильников и изменников. Потому я говорю с вами откровенно, не тратя время на лицемерные разглагольствования о долге. Надеюсь, вы не против? — Что вы, мой принц, — чуть сощурившись, произнёс Остин, — признаюсь, мне приятнее нагота, чем пышные слои дорогой одежды. Эймонд усмехнулся. Этот Остин — человек незаурядного ума. Эймонду нужно было сразу дать ему понять, что в этом разговоре ему нужна полная честность, а намёки и недомолвки, как и лицемерие, они оставят для врагов. — Отлично. Тогда я благодарю вас за верную службу. Остин кивнул. — Мои рыцари уверены, что победа моя неизбежна, рассчитывая на мощь Вхагар, во много раз превосходящую силы Караксеса. Что думаете об этом вы? — Думается мне, что после такого вступления вы хотите услышать правду, — Остин почесал подбородок. — Я думаю, что повидал в жизни слишком много всякого, чтобы быть уверенным в ненадёжности двух вещей: любви красоток и благосклонности фортуны. — Я тоже так считаю, — кивнул Эймонд. — Это бьёт по моему самолюбию, однако я вполне допускаю мысль, что Деймон может меня победить. Я уже дал чёткие указания на этот счёт всем остальным, но для вас у меня будет особый приказ. Остин слушал внимательно, не пытаясь его взбодрить или вдохновить на победу, и это говорило, что Эймонд сделал правильный выбор. — Из замка битва будет хорошо видна, и в тот момент, когда вы поймёте, что я проиграл, вы, не теряя времени, должны будете забрать Анну, её тётю с сыном — потому что без них она не пойдёт — и вывести их из замка. Анна, возможно, будет сопротивляться, разрешаю вам её связать и делать все, что посчитаете нужным в том случае. — Эймонд взял со стола сложенную в несколько раз карту. — На этой карте описан подробный маршрут, как вы доберётесь до Штормового Предела, заберёте оттуда моего сына и племянницу, а после отвезёте их всех в Пентос через море. Некоторое время Остин внимательно изучал карту, и по мере ее изучения брови его все больше ползли наверх. Эймонд не мешал ему, рассеянно слушая, как за окном переругивались о чем-то прачка с кузнецом. — Готов дать руку на отсечение, что этот маршрут создавался не за два дня, — присвистнул Остин, подняв голову. — Вы правы, на это ушло чуть больше времени, — сдержанно подтвердил Эймонд, не став говорить, что составление плана побега началось с самого их возвращения из Перплхилла. — Дункан отметил на карте все остановки и все безопасные дороги, по которым вы поедете. Он, к слову, тоже поедет с вами. На морщинистом лице Остина отразилось понимание. Он сложил в уме дважды два и понял, почему Дункан уезжал из замка пару недель назад: ему было приказано подготовить все для побега. Эймонд вытащил из ящика внушительного вида кожаный мешочек и протянул его Остину. — Этого золота должно будет хватить на дорогу. Справитесь? Остин медлил. Приказ этот был сравним с предложением отправиться за Стену без еды и воды и вернуться обратно. Шансы остаться в живых в обоих случаях примерно одинаковые. Эймонд терпеливо ждал, пока рыцарь размышлял. — Черт подери! — хлопнул себя по колену Остин. — Я прожил сорок два года, и будь я проклят, если не соглашусь на подобную авантюру под старость лет! Эймонд сухо улыбнулся, он и не сомневался в ответе рыцаря. Что ж, одной проблемой меньше. — Ваше Высочество, вы позволите задать вопрос? — неожиданно спросил Остид и когда принц кивнул, продолжил: — Вы лучше других знаете возможности своего дракона. Как считаете, каковы ваши шансы победить? Эймонд с секунду разглядывал его, думая, стоит ли отвечать. — Довольно высоки учитывая, что два варианта из трех возможных я рассматриваю, как победу, — размыто ответил он, безошибочным чутьем угадав, что собеседник поймёт его правильно. Обтекаемый ответ не удовлетворил бы человека более поверхностного или меньше познавшего жизнь, однако Остин ограничился лишь внимательным взглядом и понимающим кивком. Они проговорили ещё немного, после чего Эймонд его отпустил. Оставшись один, он решил заняться бумагами. В его письменном столе накопилось множество писем, докладов, указов и прочей макулатуры. Эймонд просматривал их, решая, чему ни в коем случае нельзя попасть в руки врагов, если он все же проиграет. Эти бумаги отправлялись прямиком в камин. Письма он, не читая, бросал туда же. Некоторые военные бумаги и чертежи, как например, чертёж пути Кристона Коля, он также сжигал. За этим занятием Эймонд не заметил, как прошло несколько часов. На обед и ужин он не спустился, велев принести еду в кабинет. Хотелось побыть в одиночестве, обдумать все, и совершенно не хотелось никого видеть. Хотя тут он себе лгал. И словно услышав его мысли, в двери постучались. Ожидая увидеть кого-то из рыцарей, он велел входить. Дверь отворилась, и внутрь неуверенно зашла Анна. При виде нее сердце сбилось с ритма. Он боялся и хотел увидеться с ней перед поединком. С той ссоры прошлым утром они толком ни разу не поговорили, да и не виделись почти. Сначала она его избегала, потом новость о смерти Хелейны и гибели Дейрона сбила их с ног. Оба пытались пережить утрату в одиночестве. Глядя на ее осунувшееся, скорбное лицо с покрасневшими глазами, он понимал, что ей так же тяжело, как и ему. Разве что у нее, как у женщины, есть такая привилегия, как слезы. Эймонд толком и не знал, что желал бы ей сказать и услышать в ответ. Какое-то время они взирали друг на друга, подобно людям, которым нечего сказать или сказать хочется слишком многое. — Я слышала, завтра ты сражаешься с Деймоном, — Анна первая нарушила тишину. Эймонд не удивился её осведомленности. Скорее всего, кто-то из рыцарей, возможно, тот же Остин, ей поведал. Эймонд кивнул, не сводя с нее изучающего взгляда. Анна подошла ближе, осмотрелась, словно впервые видела эту комнату, при этом старательно не глядя на круглый стол, за которым шли обсуждения с советниками и на котором они пару дней назад занимались любовью. Глупая мысль, что он не прочь повторить этот опыт перед смертью, пронеслась в голове. Знала бы Анна, о чем он сейчас думает, убежала бы, сверкая пятками. — Ты не должен этого делать. Эймонд так задумался о приятных возможностях стола, что не сразу понял, о чем шла речь. А поняв, фыркнул. — Таким своеобразным способом, я полагаю, ты желаешь мне удачи? — предпринял попытку вернуть себе лицо Эймонд. — Нет. Я говорю, что ты погибнешь, если сразишься с Деймоном, — отрезала Анна, вскинув голову. Вот это поворот! Так сходу заявить могла только она. — Твоя вера в меня впечатляет, — голос его так и сочился сарказмом. — Нет, правда, я растроган до глубины души, даже готов пустить скупую мужскую слезу. — Хватит паясничать, Эймонд! — Анна чуть повысила голос. — А я говорю абсолютно серьезно. Я даже не откажусь от твоего платка, или ты предпочитаешь отдать его Деймону? — приподнял он бровь. — Это не чертов турнир и не детские игры! — воскликнула Анна, и тут он только увидел, что она была взволнована. — Ты рассчитываешь на Вхагар, но я видела ваш бой с Аддамом Веларионом. Ты не будешь отрицать, что Вхагар уже не та, что прежде. Не знаю, последствия ли то молнии или чего другого, но ее реакции заторможены. И еще, она ведь ничего не видит левым глазом, я права? Эймонд молчал, нисколько не удивившись ее умозаключениям. Анна всегда была наблюдательна и умела подмечать детали. Видя, что он не отвечает, Анна всплеснула руками, явно поражаясь его самонадеянности. — Боги! Я поверить не могу, что ты согласился на этот бой, отдавая себе отчет, в том, на что идешь! — Анна заходила по комнате, как всегда, когда нервничала. — Ты что-то путаешь, золотко, это я вызвал Деймона на битву, а не наоборот, — прохладно ответил Эймонд. — И с каким умом ты это сделал? — гневно бросила Анна. Эймонд скрипнул зубами. Он не собирался отвечать на столь риторический вопрос, к тому же тон, с которым он был задан, ему пришелся не по вкусу. Да и Анна знала его слишком хорошо, чтобы догадаться, что он не будет оправдываться. Он многое мог бы сказать. Мог бы объяснить, что без Деймона черные будут, как подбитые куропатки — беспомощные и обреченные. Мог сказать, что Деймон не просто так все эти месяцы засел в Речных землях, что он также выжидает, чтобы напасть, и пусть лучше это случится на условиях Эймонда, а не на его. Но какой был в этом толк? Все уже было решено, а лишние разглагольствования Эймонд никогда не выносил. — Ты ненавидишь его, я понимаю, — Анна остановилась перед ним. — Но почему ты не можешь сделать это иначе? Сделать это его же способом, не знаю, подослав к нему убийц, шлюх, еще кого-нибудь? — Действительно, — с притворным весельем переспросил он, усаживаясь обратно за письменный стол, — почему? Думаешь, дело в благородстве? Нет. Дело в том, что такая смерть мерзавца, повинного в смерти обоих моих племянников и сумасшествии сестры, не доставит мне удовольствия. Я желаю видеть собственными глазами, как он подыхает. И чтобы он, умирая, видел меня, улыбающегося ему в лицо. Последние слова он почти прорычал. Анна во все глаза смотрела на него, и, как ему показалось, на дне ее глаз он разглядел страх. Самый настоящий ужас. Чего она боялась, его вероятной смерти или его очевидного безумия? — Эта месть стоит того, чтобы за нее умирать? — прошептала она. — А ради чего тогда жить? — вопросом на вопрос ответил он и тут же быстро, пока не передумал, спросил: — Если ты не хочешь моей смерти, скажи мне, почему? Почему ты хочешь, чтобы я жил? Он затаил дыхание, словно от ответа зависела его жизнь. Хотя почему словно? Впившись в нее взглядом, Эймонд ждал. Анна растерялась, на ее бледном лице вспыхнула какая-то эмоция, но она сразу же отвела глаза. Молчание затянулось, и когда он уже думал, что так и не получит ответ, она произнесла ужасно фальшивым голосом: — Потому что наше выживание зависит от тебя. Дейрон и Ормунд мертвы, Эйгон пропал. Остались только вы с сиром Кристоном. Эймонду захотелось рассмеяться. Лицемерие и притворство стали неотъемлемой частью их общения, но прямо сейчас он бы не отказался от лжи. А она, как обычно, решила поступить наперекор, заговорив правдой, когда он готов был поверить в обман. — Не волнуйся об этом, — бесстрастно произнёс он, откинувшись на спинку кресла, — наш план остаётся неизменным. Ты с ребёнком и родней в любом случае отправитесь в безопасное место в Пентосе. Я позабочусь о том, чтобы вы пережили эту войну. Анна прикусила губу, сдерживаясь. Наверняка, хотела накричать на него, но понимала, что в этом больше нет смысла. Он все решил. Неожиданное желание накатило на него, ему до зуда захотелось увидеть ее улыбку. Настоящую, искреннюю. Желание было столь безудержным, что он едва не попросил ее улыбнуться. — Ты должен выжить, Эймонд, — сдавленно проговорила она. — Ради сына. На это у него ответа не было. Анна круто развернулась и практически убежала, хлопнув дверью. Оставшись в долгожданном одиночестве, Эймонд некоторое время не шевелился. Этот разговор выпотрошил его. В голове было пусто, никаких мыслей, ничего. Он просто сидел, приковавшись взглядом к одной точке на столе. Внезапно ему до боли в груди захотелось оказаться в Лесной Тени, под плакучей ивой. На одно короткое мгновение перед глазами вспыхнула картина: он и Анна сидят, укрытые ветвями ивы, а в небе мерцают редкие звезды. Она беззаботно смеётся, а он, прижимая её к себе, впитывает в себя этот смех и эту улыбку. Прошлое настигло его так неожиданно, так безжалостно, будто отодрав кожу с мясом. Как же они докатились до этого? Анна оказалась самой большой, самой коварной... из его ошибок. Он и не заметил, как медленно, проникая в него сквозь поры в коже, сквозь расширенные зрачки и горячие прикосновения, она пускала в нем корни. Изучала его, перекатывала между пальцами его слабости и незаметно лепила из них оружие. Самое страшное оружие, способное его убить — свое отсутствие. Но даже зная все это наперёд, он бы все равно совершал эту ошибку снова и снова. Он не знал, сколько прошло времени, солнце село, и густые тени начали расползаться от стен и предметов мебели. Подняв голову, Эймонд с удивлением обнаружил, что уже не может различить деталей картины, висящей на стене напротив. Поднявшись, он начал зажигать свечи. В принципе, все бумажные дела он завершил и вполне мог бы посидеть в темноте или зажечь лишь пару свеч на столе. Но по неясной причине, окружившая его тьма вызвала внутри странное ощущение чьего-то присутствия. Сердце пустилось галопом, ему вдруг стало страшно, как в детстве, когда ему было боязно засыпать одному, думая, что там под кроватью есть чудовище. Лишь после того, как больше дюжины свеч осветили кабинет, разогнав тьму, Эймонд чуть успокоился. Ругая себя на чем свет стоит, он вернулся к письменному столу. Не хватало, чтобы он начал бояться темноты. Усевшись в кресло, он взял в руки гусиное перо, зная, что следует в таких случаях сделать, но не имея понятия, что именно должен написать. А именно, он должен был оставить после себя кого-то наследником. Указать человека, за которым его подданные пойдут в случае его смерти. И назвать имя того, за кого они будут сражаться. Эйгон пропал, кто-то говорит, что он погиб в Глотке, кто-то, что его убили в пути. Но даже если он жив, пока о нем ничего не известно, никто не пойдёт за ним. Дейрон мёртв, Хелейна тоже. Из детей остались только Джейхейра и его сын. Сын, которого он ни разу не видел. Самым разумным и логичным было бы назвать наследниками их. Он знал, что это ему и предложат, потому на совете не поднял этот вопрос. Велики ли шансы, что двое маленьких детей сумеют отвоевать власть, когда их отцы не справились? За них будут яростнее сражаться? Скорее их с большим энтузиазмом сдадут врагам, чтобы выторговать себе прощение. Нет, назвать их все равно что повесить им на спину огромную мишень. Кто тогда? Хайтауэры? Глупости! Хоберт Хайтауэр, этот жирный идиот, подходит железному трону не больше овцы. Старшему сыну покойного Ормунда едва исполнилось пятнадцать, но он уже был замешан в скандальной истории со своей мачехой: злые языки утверждали, что вторая супруга Ормунда возлежала со своим пасынком, ещё до его четырнадцатилетия. Можно ли тому верить, Эймонд не знал, да и имело ли это значение теперь? Вот только речь шла ни много, ни мало, о назначении регента. И мальчишка едва ли подходил на эту роль. Баратеоны? Они находятся в дальнем родстве с Таргариенами. В крови дочерей Борроса течёт кровь дракона, пусть и сильно разбавленная, как дешёвое вино. У всех этих претендентов был один большой минус. Если они победят в войне, никто из них не пожелает после возвращать трон отпрыскам Таргариенов, ибо их преданность была взращена на страхе. Эймонд усмехнулся собственной черствости. Он готов отдать трон безмозглым девицами Борроса, лишь бы не отдавать родной сестре. Отец бы, безусловно, гордился им. Так ничего и не решив, Эймонд отбросил перо. Анна права. Если он завтра умрёт, это будет поражение для них. Кого бы он не назначил наследником, их войско продержится немного, потрепыхается, как курица, которой отрубили голову, но в итоге непременно падёт. Анна с детьми уедут в Эссос, и остаётся только надеяться, что у Кристона Коля хватит ума спасти Алисенту. Хотя, кто знает, может, Коль и справится. Решившись, Эймонд снова взял перо и обмакнул его в чернила. Через минуту перед ним лежал указ, в котором он чётко писал, что своим регентом назначает Кристона Коля и даёт ему полную свободу выбирать после войны будущего короля Вестероса. О наследнике ни слова. Эймонд был уверен, что Коль уловит тайный смысл его приказа. "После войны" означает, что до её окончания имя его сына не должно фигурировать. К тому же, это даст надежду Хайтауэрам и Баратеонам на трон, заставив их сражаться с большим воодушевлением под командованием Кристона Коля. Но после войны (если, конечно, они победят) Коль объявит наследником кого-то из Таргариенов. Возможно, даже поженит детей Эйгона и Эймонда. В том, что Коль поступит именно так, он не сомневался ни секунды. В случае же поражения... Что ж, тогда дети и Анна будут избавлены от преследования. Удовлетворившись проделанной работой, Эймонд с чувством выполненного долга вздохнул. Странные, неведомые до сих пор чувства охватили его. С начала войны Эймонд сражался во множестве битв, верхом на коне или драконе. Но ни разу перед битвой у него не было на душе такого тревожного, скребущего ощущения. Оно зародилось внутри в тот миг, когда посланник Деймона объявил место будущего поединка, и с каждым часом его одиночества разрасталось в груди. Впервые за свою жизнь Эймонд так явственно чувствовал дыхание смерти на своём затылке. Не она ли ему почудилась в темноте? Сидеть в одиночестве кабинета и хладнокровно рассуждать о своей смерти оказалось совсем не так, как описывалось в книгах. Там герои с невозмутимостью и равнодушием истинных рыцарей, для которых жизнь лишь разменная монета, думают о том, что завтра их не станет. Их не гложет удушающий страх и сожаления, раскаяния и грусть. Теперь Эймонд знал, что все это лишь пафосный бред, придуманный надутыми лжецами. Хотелось бы ему сказать также, что встречать смерть совсем не страшно. Но это было бы ложью. А лгать самому себе он не привык. Ему БЫЛО страшно. Страх того, что там, на той стороне, просачивался в разум. Какого это, умирать? Секунда, и тебя нет? Или это агония, что длится бесконечно долго? А после? Тебя просто не станет? Разве так возможно, что человек исчезнет? Не будет его мыслей, его воспоминаний, его грёз и желаний? Все это исчезнет вместе с ним? Сотни подобных вопросов, о которых мы не задумываемся, пока не подходим к последней черте, витали в его голове, путались и натыкались друг на друга. А ещё множество сожалений всплыли на поверхность. Подумать только, он и не думал, что жалел о таком количестве вещей. Например, он вдруг вспомнил, как однажды в детстве, отец позвал его к себе в покои после очередной проделки. Визерис начал с порицания, но после, смягчившись, подозвал поближе и начал показывать свой макет. Тринадцатилетний Эймонд, обиженный и непонятый, не желал слушать о дурацких игрушках. Отец просто выжил из ума, раз даже в такой момент думает об этом! Только спустя годы Эймонд осознал, что Визерис просто не знал, о чем говорить со своим подросшим сыном и хотел начать беседу с понятной ему территории. Но Эймонд тогда оттолкнул пугливо протянутую ему руку отца. И таких мелких сожалений было великое множество. Но были более серьёзные. Например, сожаление о том, что так и не помирился с матерью. Не сказал ей, что все понимает и не осуждает. Что не попрощался толком с братом и сестрой, когда покидал Королевскую Гавань последний раз. Что не покинул Штормовой Предел вовремя… Эймонд тряхнул головой. Скорее из желания себя чем-то занять, чем из необходимости, он подошел к камину и подкинул туда дров. В детстве Эймонд любил делать фигурки из деревянных брусков. Вспомнив об этом, он достал из поленницы небольшой кусок дерева и вновь уселся за стол с небольшим ножичком. Спустя два часа он держал в руках фигурку маленького дракона. Покрутив его в руках, он пришел к выводу, что это не самая его изящная работа. Сна не было ни в одном глазу. Так, отлично. С деревом поработали, с бумагами разобрались. Что еще можно сделать до рассвета? Книги! Первый попавшийся том неизвестного ему произведения скрасил последние предрассветные часы. Эймонд честно старался сосредоточиться на чтении, и не думать о том, что комната Анны на верхнем этаже. Она наверняка сейчас спит, а может и не спит. Ее практичный ум сейчас, должно быть, лихорадочно ищет пути выхода из положения. Когда первые солнечные лучи проникли в кабинет, Эймонд был бодр, как никогда. При помощи сонного слуги он умылся и привел себя в порядок. Надев доспехи, Эймонд вышел на задний двор, где обитала Вхагар. Его рыцари встречали его вдохновляющими фразами, похлопыванием по плечам и прочей совершенно ненужной, но приятной чепухой. Словно почувствовав чей-то взгляд, он обернулся к окнам Вдовьей башни и увидел там Анну с Маргарет. Сложно было разглядеть ее выражение лица, да он и не хотел. Предполагалось, что леди-жена должна проводить мужа и пожелать ему удачи в бою за закрытыми дверями спальни. Ибо правила приличия не допускали ей прощаться с мужем в присутствии стольких мужчин. Но при желании Анна умела нарушать правила. Однако она не желала. Эймонд резко отвернулся. Подойдя к Вхагар, он в который раз убедился, что драконы все понимают и чувствуют. Вхагар смотрела на него, и Эймонд словно слышал ее эмоции. Их было слишком много. Предвкушение, азарт, готовность убивать и встретить свою смерть… Эймонд мягко провел рукой по ее чешуе, и внезапно волнение, сомнение, страх, неуверенность и сожаления — все отступило. Вместо этого появился покой. Он удивленно поднял не нее взгляд и ощутил еще одну ее эмоцию: удовлетворение. — Âerhos rūdgar izzi? — спросил он. Вхагар негромко рыкнула в ответ. — Khōdos mazhi, — прошептал он. Сколько неизученного и неизведанного есть в этих существах. Эймонд летал на Вхагар с десяти лет, но не знал, что она так умеет. Успокоив его, она дала ему силы достойно встретить своего врага. — Khatō biarvizh vilibardma, — проговорил он и начал забираться к ней на спину. За столько лет он научился делать это за несколько секунд. Эймонд собирался привязать себя цепями, но, передумав, привязал обычными ремнями. По его приказу Вхагар взмыла в небо. Облетая Харренхолл, Эймонд заметил в одном из окон тонкую фигуру Анны. Значит, она все еще ждала. Эта мысль оказалась приятной, хоть и отдавала горечью. Он пролетел недалеко, ибо Божье Око находилось совсем рядом, но Эймонд не торопился спускаться. До полудня было еще два часа, так что они с Вхагар расслабленно летали под облаками. Всадник и его дракон наслаждались полетом. Именно в небе связь между ними крепла, в полете Эймонду казалось, что Вхагар — продолжение него. Его эмоции переплетались с ее, и одной мысли порой бывало достаточно, чтобы направить ее в нужное место. Иногда ему становилось любопытно, все ли всадники чувствуют это во время полета. Дейрон, которого он однажды спросил об этом, ответил, что ему знакомо это ощущение. Внутри все снова сжалось, стоило вспомнить о брате. Вхагар низко зарычала, учуяв его тоску. Так они и летали, пока Эймонд не решил, что пора приземлиться к берегу. Божье око было широким и, вероятно, самым глубоким озером в Вестеросе. Песчаный берег, окружавший его, простирался на добрых сотню метров вокруг. А уже дальше, с трех сторон песок резко переходил в дремучий лес, словно у художника закончилась серо-желтая краска. Время от времени Эймонд оборачивался, чтобы бросить взгляд на башни Харренхолла, сам не понимая, что ожидал там увидеть. Замок был слишком далеко, чтобы можно было разглядеть хоть кого-то. Холодное осеннее солнце, не способное никого согреть, было уже в зените, а Деймона все нигде не было видно. Он уже начинал нетерпеливо ходить по кругу, пиная ни в чем неповинные камни, когда вдалеке в небе показался силуэт Караксеса. Красный дракон с каждой секундой все увеличивался в размерах, приближаясь. Вхагар издала настороженный и одновременно предупреждающий рык. Не сбавляя скорости, Караксес лихо приземлился шагах в ста от них. Стоя перед Вхагар, Эймонд наблюдал, как его дядя спустился вниз по длинной шее своего дракона, внимательно следящего своими большими желтыми глазами за Вхагар. Оказавшись на земле, Деймон похлопал дракона и неторопливым и расслабленным шагом пошел в их сторону. Тогда и Эймонд сделал несколько шагов к нему навстречу. В последний раз они виделись больше года назад, во время семейного праздника, организованного отцом. Деймон выглядел точно так же, как он его помнил. Глубоко посаженные маленькие глаза, хитро взиравшие на всех, немного выступающий подбородок и целое море самоуверенности. От осознания, что вот он, его враг, которого он искал, ждал столько месяцев, сердце забилось сильнее. Перед глазами стояло пустое, ничего не выражающее лицо Хелейны, потерянный взгляд Эйгона, образ Анны в крови, Анны, кричавшей во сне и дергавшейся от малейшего прикосновения, матери, до побелевших костяшек сжимавшей руки, чтобы не сломаться. Они остановились, не дойдя друг до друга несколько шагов. Эймонд, не сводивший взгляд с дяди, напрягся, как напрягается пантера, почуяв другого хищника. Деймон не сделал ничего, выходящего за рамки, однако все в нём, в его взгляде, походке, спокойной, кошачьей грациозности движений, кричало об опасности. Его дядя не походил ни на кого, из его прежних противников, да и вообще ни на кого из знакомых ему людей. От него исходила такая сила, что не оставалось сомнений в том, что этот человек в одиночку выступил против армии Ступеней. Деймон, вставший в своей излюбленной позе, уперев Темную Сестру в песок, очевидно, ждал, что он первый начнет говорить, но, когда этого не случилось, усмехнулся. — Давно не виделись, племянник. Ты возмужал. — А ты постарел. — Что ж, каждому свое, — произнес Деймон, исследуя его глазами. — Смотрю, твой второй глаз все еще при тебе. Эймонд молчал. Несмотря на содержание слов, в них не слышалось насмешки. Чуть внимательнее вглядевшись в Деймона — хотя куда уж внимательней — он понял, что вопреки общей расслабленности позы и едва заметному налету улыбки, на лице его дяди был некий отпечаток печали. Неужто и его эту ночь мучали те же терзания? Деймон, видя, что племянник не настроен отвечать, повернулся к озеру. — Знаешь, я с самого начала знал, что этим все и закончится. Когда увидел тебя, мальчишку, с не обсохшим молоком на губах и высохшей кровью на лице, говорящего… как ты там сказал?.. «Глаз за дракона — честная сделка», — Деймон хмыкнул. — Я узнал себя в тебе. И уже тогда решил, что за тобой стоит приглядывать. А после того знаменательного ужина, устроенного моим наивным братцем, я точно знал, что однажды я убью тебя. — Какая поразительная уверенность в своих силах, — скривил губы Эймонд. В словах дяди Эймонду почудилась мистическая истина. По дороге сюда его не покидало необъяснимое чувство неотвратимости грядущего. Словно всю жизнь он, сам того не ведая, шёл к этому роковому дню и вот, наконец, пришёл. — А как же. Ведь если не я, то кто? — риторически проговорил Деймон, обращаясь скорее к самому себе. — Ты такой же, как и я. В тебе сидят те же демоны, что и во мне. Ни один из наших родственников, живых или мертвых, не сравнится с нами. Мы — те воины, о которых спустя века слагают легенды. Подумай сам. Разве будут петь песни о Визерисе Мирном или Дейроне Отважном, или даже Джекейрисе? Нет. Чтобы быть воспетым в песнях, нужно быть немного безумцем. Эймонду было неприятно слушать, как этот мерзавец сравнивает его с собой. Когда-то лет эдак в пятнадцать он был бы жутко горд, что сам Деймон Таргариен, на чьих победах и подвигах он вырос, ставит его на одну с собой стезю. Но сейчас он испытывал отвращение, от одной лишь мысли, что они могут быть в чем-то похожи. И все же… В словах Порочного принца была доля истины. Эймонд тоже подсознательно всегда чувствовал схожесть — не с родным отцом — с дядей. — Наверно поэтому мы с тобой так одержимы друг другом, одержимы необходимостью убить друг друга, — продолжил тем временем дядя. — Ты и правда состарился, раз тебя понесло в философию. Но я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать подобную ересь, — бросил Эймонд. — Я пришел, чтобы сразиться с тобой в поединке, о котором будут петь песни, оплакивая в них Деймона Таргариена. — Хмм, — протянул Деймон. — Каким бы ни был исход этой битвы, она запомнится на века. В ответ на это Эймонд закатил глаза. Его собственное тщеславие не шло ни в какое сравнение с жаждой Деймона славы и восхищения. А может быть, признания? Вот еще одна их общая черта, не упомянутая Деймоном — вторые сыновья, всю жизнь пытавшиеся быть замеченными. Вот он — главный двигатель таких, как они, их неутолимая жажда и неиссякаемое топливо — жажда признания. Внезапно выражение лица Деймона изменилось. Задумчивая грусть исчезла, уступив место расчетливости. — В любом случае, племянник, если в этой битве победителем выйду я, можешь не сомневаться, что я сдержу свое обещание касательно твоей жены. Она меня сильно раззадорила, когда помешала Рейне в Перплхилле. Судя по тому, что о ней говорила моя дочь, могу сделать вывод, что в постели она не менее горяча, чем в словесных баталиях. Надеюсь, её очаровательный ротик приспособлен не только для болтовни? Если же нет, не волнуйся, я хорошо её обучу. Скажи, она любит, когда её берут жёстко? Кулаки сжались непроизвольно. Эймонд понимал, чего добивался Деймон. Выбить его из колеи, взбесить и лишить равновесия — избитый приём, о котором он знал все, ибо и сам не раз им пользовался. Сделав вдох через нос, чувствуя, как раздуваются крылья носа от сдерживаемой ярости, Эймонд медленно выдохнул. — Ты не уйдёшь сегодня живым, — прошептал он. Больше Эймонд не сказал ни слова, направившись к Вхагар. Слова были лишними, всего лишь напрасное сотрясение воздуха. Кровь внутри бурлила и стучала в ушах. Перед глазами плясали красные точки. Хотелось поскорее покончить со всем этим. Краем сознания он понимал, что Деймон добился желаемого, ему удалось вывести его из хрупкого равновесия. Ощущение покоя, подаренное Вхагар, испарилось. Убивать. Убивать. Убивать. Взобравшись в седло, он увидел, что напротив Деймон также занял свое место. Вода озера пошла рябью, когда два крупных дракона взмахнули крыльями, взлетая. Сначала они разлетелись в разные стороны, чтобы после понестись друг на друга, клацнуть зубами и вновь разлететься, даже не прикоснувшись. Этот бой отличался от предыдущих сражений Эймонда. От битвы с Овцекрадом и Морским Дымом. Овцекрад был диким драконом, как и его наездница. Они нападали, вкладывая в каждую атаку всю свою силу, не планируя и практически не думая, действуя лишь на голых инстинктах, что едва не стоило им жизни. Аддам Веларион был более рассудителен, но ему и его дракону не доставало одной детали: совместного опыта. Связь между ним и Морским Дымом, возникшая недавно, была не столь сильна, чтобы они чувствовали друг друга. Но битва с Деймоном была иной. Караксес был опытен и хитер, и он уже давно летал с Деймоном. Оба дракона были слишком умны, чтобы недооценивать противника, а их наездники были слишком похожи друг на друга. Необузданные, но расчетливые, вспыльчивые, но осторожные, отчаянные и потому опасные. Пока дядя с племянником беседовали, на озеро успели набежать тучи, что в это время года были практически неизменными спутниками Харренхолла. А два дракона все кружили над озером в причудливом танце. Поначалу со стороны могло создаться ощущение, что они играют или тренируются, вовсе не намереваясь причинять вред, но это была лишь иллюзия. Оба врага примерялись к противнику, изучали друг друга, нападая, делая осторожные попытки достать и вновь разлетаясь. Никакой спешки, никакой суетливости, лишь холодный расчёт. Словно два равных по силе и ловкости фехтовальщика — их бой действительно напоминал танец. Через некоторое время атаки стали увереннее, а полет опаснее. Крепко вцепившись в цепи, Эймонд понимал, что ещё никогда ему не приходилось так маневрировать на Вхагар. Караксес был меньше по размеру, но более гибок и ловок, вынуждая извиваться и уклоняться. А ещё Эймонд заметил, что они все чаще нападают слева. — Skõtrie! Dâerzõ! — отдавал он приказы, каким-то чудом доносившиеся до Вхагар. Вхагар резко взмыла вверх и, оказавшись возле шеи Караксеса, раскрыла пасть. Но тот предугадал ее маневр и молниеносно зашел слева, попадая в слепую зону. — Vhagâr zyhâ! Дракониха попыталась схватить длинный хвост врага, но ей пришлось уворачиваться от его зубов, оказавшихся в метре от ее шеи. Деймон на своем драконе выкрикивал приказы и изо всех сил держался за цепи. В пылу битвы они взмывали все выше и выше, поднявшись выше облаков. Караксес был чрезвычайно гибким. Вмиг извернувшись, подобно змею, он вцепился зубами в крыло Вхагар, что заревела от боли и выпустила струю пламени на него. Караксесу пришлось отпустить ее, но ранение уже было нанесено. Они снова снизились, теперь теряясь в густых облаках, отчего казалось, что наступила ночь. — Skōverdi khelyti! — крикнул Эймонд. Вхагар поняла его с полуслова. Левая сторона была их слабым местом, и логично было предположить, что враги не ждут от них нападения с этой стороны. Сделав вид, что нападет справа, она атаковала с противоположной стороны. Сработало! Не ожидавший такого нападения Деймон как раз в тот же миг приказал Караксесу заходить вниз, а плохая видимость не дала им вовремя понять маневр. И вот уже в следующее мгновение Вхагар вцепилась когтями в грудь Караксеса. Наступил решающий момент. — Qūnno tayōmi, Vhagâr! — заорал Эймонд под рев Караксеса. В тот миг, когда все должно было закончиться, Караксес, не заботясь о том, чтобы вырваться, ведь когти Вхагар все глубже впивались ему в грудь, вместо этого вонзил зубы ей в шею. Это было неоправданно и самонадеянно, ибо шея Вхагар была намного толще его клыков. Но похоже Караксес был таким же отчаянным, как и его наездник. Началось своеобразное перетягивание каната. Вхагар, превозмогая боль, пыталась разодрать Караксесу грудь, а тот — дотянуться до ее глотки. Два дракона сцепившись друг с другом, рыча, взлетали вверх на огромной скорости. Внезапно Караксес чуть повернулся в бок, и Эймонд увидел, что его седло пустует. Изумленно он смотрел на то место, где должен был находиться Деймон. Он же не мог упасть с седла! Заозиравшись, он пытался разглядеть Деймона на теле Караксеса, но искал он не там. Мгновенная догадка пронзила его разум, и Эймонд обернулся, изучая огромное тело Вхагар. Прищурившись, он увидел то, что искал — Деймона, карабкавшегося на спину его дракона. Деймон-чертов-ублюдок-Таргариен воспользовался тем, что драконы сцепились и перелез на Вхагар! Это было дико, это было сумасбродно и это было гениально до безумия! Не сдержавшись, Эймонд восхищенно рассмеялся. Каков нахал! Продолжая посмеиваться, Эймонд отвязал себя от седла и вынул меч из ножен. Вхагар была сверху, но стоило драконам перевернуться, и они оба полетели бы вниз. Но сейчас это не имело значения. Значение имел только Деймон Таргариен, что с мечом шел навстречу своей смерти. — Не ожидал такой прыти от старика, вроде тебя! — крикнул ему Эймонд. Деймон не ответил, с трудом выпрямившись и широко расставив ноги, он начал приближаться. Эймонд повторял его движения, и вот они уже совсем близко. Размахнувшись, они начали свой бой, пока драконы вели свой. Однако Эймонд не соврал бы, сказав, что это был самый нелепый поединок на мечах, в котором ему приходилось участвовать за свою жизнь. Они нападали, делали выпады, а уже в следующую секунду летели вниз, не удержав равновесия на постоянно перемещавшемся драконе. Потом, хватаясь за наросты и чешуйки дракона, вновь лезли вверх и поднимались на ноги. Внезапно Вхагар приняла чуть вертикальное положение, пытаясь сбросить Караксеса, и Эймонд с Деймоном, замахнувшиеся было, понеслись к ее хвосту. Но даже скользя вниз параллельно друг другу, они не прекращали попыток дотянуться друг до друга. Вхагар снова полетела прямо, дав им возможность встать на ноги. Рев раненых драконов был оглушительным. Вдруг Караксес заревел особенно громко, отчего Деймон и Эймонд замерли. — Kesi khtūbio dazâldri krunōs! — крикнул Эймонд, и тут же почувствовал сильнейшую боль в горле, словно его проткнули чем-то острым. Одновременно раздался хриплый рык Вхагар. — İlgrio mōzatras rivdât lağdis, — ответил Деймон и бросился в атаку. Ветер свистел в ушах, в глазах слезилось, держаться на ногах стало намного сложнее. Все произошло довольно быстро. На самом деле, все, что последовало после, заняло не больше нескольких мгновений. Эймонду удалось достать Деймона, пронзив мечом щель позади его коленного сустава. Деймон упал на одно колено, но тут же, крутанувшись вокруг своей оси, вскочил на ноги. Накренившийся вбок дракон на мгновение сбил Эймонда с ног, не позволив вовремя отбить удар. И Деймон с неумолимостью смерти вонзил Темную Сестру в промежуток между нагрудником и предплечником. Жгучая, ранее неизведанная им боль пронзила грудь Эймонда раскаленным железом, заставив шумно выдохнуть, его глаз широко раскрылся. Они начали стремительно терять высоту, драконы падали. Деймон, тяжело дыша, окинул оценивающим взглядом врага. Филигранно нанесенное ранение, пронзив легкое и аорту, было смертельным, племяннику оставалось не больше нескольких минут. Понимая, что оставаться на падающих драконах чревато смертельным исходом, Деймон не стал добивать умирающего противника и, выдернув меч, повернулся, чтобы найти безопасную точку, где можно будет удержаться на драконе, а после всплыть на поверхность. Эймонд чувствовал, как рот стремительно заполняется соленой кровью — признак неминуемости смерти. Ноги подкосились, и он упал на одно колено. Вот и все. Он проиграл. «Я сдержу свое обещание касательно твоей жены.» Нет, он не позволит этому произойти. Не. Позволит. Но его силы были на исходе, счет шел на секунды. Рука сама потянулась к бедру. — Де… ймон, — прохрипел он. Дядя, успевший сделать пару шагов, обернулся, и успел увидеть тонкий клинок, блеснувший в его руке, прежде чем Эймонд сделал последний рывок и налетел на него. В последний миг Деймон попытался отбить его руку, но было поздно. Лезвие вонзилось ему в горло, аккурат в сонную артерию. Рот Деймона приоткрылся в беззвучном вопле ужаса, отразившемся в его широко раскрытых глазах. Рука бессильно опустилась, и Эймонд сделал неверный шаг назад, чувствуя, как задыхается. В ту же секунду мощнейший толчок сбил его с ног. Звук столкнувшихся с водой драконов был подобен раскату грома. Все смешалось, Эймонда отбросило в сторону, потом куда-то еще. Темная вода, пенясь и пузырясь, обволакивала его. Потом его ненадолго подняло на поверхность. Но лишь ненадолго. Едва почувствовав на лице свежесть воздуха, Эймонд начал медленно погружаться в воду, это он осознавал лишь на затворках сознания, потому что уже не чувствовал своего тела. Он видел пробивавшееся сквозь тучи солнце. Его бледное сияние стало последним, что он увидел, прежде чем полностью уйти под воду. Сил задерживать дыхание не было, он и так захлебывался собственной кровью. Да и был ли смысл? Он умирал. И тут в его голове раздался голос, донесшийся до него из глубин прошлого. «Ты рожден в огне, молодой дракон. Но умрешь ты в воде. Перед полной луной. В час, когда солнце скроется за облаками.» Голос красной жрицы прозвучал так пронзительно громко, словно она была рядом с ним. Эймонд слышал неровное биение своего сердца, из последних сил хватавшегося за жизнь. Тук. Тук. Тук. Чем глубже он погружался, тем слабее становился свет. Что-то темное показалось наверху и закрыло отблески солнца. Тук. Он так и не взял на руки сына. Тук. И не сказал Анне, что любит ее. Тук. Он так и не увидел её улыбку. Тук. Тук.