Дом Дракона. Оковы

Дождь лил как из ведра, будто оплакивая кого-то, а завывания ветра за окном наталкивали на мысль о стенаниях тех, кого поглотила морская пучина. Вспышка молнии на мгновение озарила комнату, погруженную во тьму, а вместе с ней и единственного ее обитателя. Эйгон сидел на широкой софе, в правой руке, покоившейся на согнутом колене, он держал бутылку вина. В одинокой опочивальне царил кромешный мрак, схожий с тем, которым была наполнена в тот час его душа. Время от времени Эйгон прикладывался к горлу бутылки, мечтая забыться на ее дне, как раньше. Но то ли его организм выработал привыкание к алкоголю, то ли вино было дерьмовым, но разум упрямо отказывался затуманиваться. По крайней мере, той степени опьянения, которая была ему нужна, не было и в помине. Перед глазами все еще стояло холодное лицо Рейниры, прежде чем пламя поглотило ее. С того дня прошло трое суток, но для Эйгона время застыло в том месте на пляже, когда он узнал о смерти братьев и сестры, а после собственноручно убил последнего человека, имевшего с ним общего отца. Закрывая глаза, он видел яркие языки пламени, ощущал его жар на своей коже, слышал шипение огненной стихии, заглушавшее шум моря. Когда Солнечный Огонь закрыл пасть, на месте Рейниры осталось лишь обугленное тело. Он должен был что-то почувствовать. Удовлетворение и радость от того, что не стало той, кто хотела лишить его трона и убила семью, грусть от того, что убил какую никакую, сестру. По всем законам мироздания, человек должен что-то чувствовать, лишая жизни другого человека. Но Эйгон ощущал лишь опустошение. Оказывается, пустоту тоже можно чувствовать, содрогаясь от ее тяжести в грудной клетке. Тогда он просто развернулся и ушел в сторону замка, не слыша окликнувшей его Эшары и что-то спрашивавших гвардейцев. Он ушел, как делал всегда, когда груз ответственности и тяжесть ударов судьбы становились невыносимыми. Правда раньше он уходил в Блошиный Конец или Шелковую улицу, убегая от самого себя. Там, напиваясь до состояния, когда не мог вспомнить собственного имени, он отпускал все — прошлое, настоящее и будущее. Он не думал, не копался в себе, потому что собственная душа пугала его своей темнотой, прокуренной болью. Проще было захлопнуть еще одну дверь, запаять ее вином и больше никогда к ней не подходить. Так он поступал всю жизнь. Но больше Эйгон Таргариен не желал убегать. Может, потому что убегать было больше некуда. Предсмертные слова, сказанные Рейнирой, крутились в голове. Сестра была права — он уничтожал все, к чему прикасался. Он знал это всегда, только на самом дне его тщедушной, немощной души крылась надежда, что он еще может все исправить. Пока были Эймонд и Дейрон, пока где-то жила Хелейна, была надежда. Эйгон был самым старшим, и, как и все старшие дети, глядя на младших, нередко видел перед собой не взрослых, сознательных людей, а пухлых ребятишек, что цеплялись за него, таскались за ним, подражали ему, раздражали его, но, невзирая на все его слова и поступки, были им любимы. Теперь их не было. Вообще. Нигде. Даже мысль, что еще есть мать и дочь, не утешали. Потому что… надолго ли? Эйгон отпил из бутылки, с горечью думая о том, что почти все его враги уничтожены. Есть еще Джейс с его армией союзников, но у них нет больше драконов. Эймонд и Дейрон ценой своих жизней лишили черных самой сокрушительной силы. Ему же осталось только закрепить результат, только вот стоит ли? Стоит ли дальше сражаться или нужно просто признать поражение? Эта мысль была столь привычна, столь избита, что стала ему противна, как любимый десерт, который ты ешь каждый день, пока в одно утро не поймешь, что один лишь взгляд на него вызывает рвотный рефлекс. Откинув голову назад, Эйгон хрипло рассмеялся, а потом, размахнувшись, запустил бутылку в противоположную стену. Звон разбившегося стекла на мгновение разрезал тишину, а следом вновь вспыхнула молния, и последовал гром. Эйгон сидел, рассматривая узоры потолка, когда дверь без стука тихо отворилась. Он не стал поворачивать голову, чтобы узнать, кто этот нахал, ворвавшийся в покои короля без позволения. Если это убийцы, то им предстоит в первый раз в жизни столкнуться с благодарной жертвой. Только это были никакие не убийцы, а всего лишь Эшара, державшая в руке небольшой трехрожковый канделябр. Осторожно ступая в темноте, она наступила на осколки стекла и замерла. После со вздохом закрыла за собой дверь и прошла по комнате. Эйгон наблюдал, как она проходит возле потухшего камина, прищурившись, вглядывается в темноту и, наконец, замечает его. Как ставит канделябр на стол и медленно, словно подходя к раненому зверю, в пару шагов оказывается возле него, а потом бесцеремонно, как умеет только она, усаживается возле него на софе, подтянув под себя ноги. И все это без единого вопроса. Просто какой-то рекорд молчаливости с ее стороны! Эйгон отвернулся от нее, вновь уставившись в потолок. С того дня они почти не разговаривали. Эйгон запоздало осознал, каким чудовищным должен был быть в ее глазах тот поступок. Если раньше его беспокоило то, что она думает об Эйгоне-пьянице, то теперь стоило задуматься о ее впечатлениях об Эйгоне-убийце. Казалось, что с того мгновения, когда они стояли в той же столовой, и он трепетно прижимал ее к себе, прошли месяцы. Эшара больше не огрызалась, не избегала его, не окатывала ледяным равнодушием, на самом деле она вела себя так же, как и до их переезда в замок. Но теперь и он снова вернулся в то сломленное, раздавленное состояние, как в первые дни после побега. Очевидно, Эшара понимала это и старалась поддержать его, как умела. За эти три дня она ни разу не пропустила ни одну трапезу, сидела, как прилежная ученица, по правую руку от него и поедала свою еду. Время от времени он ощущал на себе ее взгляд, но теперь они поменялись местами — теперь он избегал смотреть ей в глаза. Потому что страшился того, что мог там разглядеть. Пару раз она предпринимала мужественные попытки завести разговор, только все эти попытки упирались в его безучастное «да» да «нет». — Могли бы хотя бы камин разжечь, — подала голос девушка, не привыкшая подолгу молчать. — Страдать приятнее в тепле. — Кто сказал, что я страдаю? Я праздную, — хрипло ответил он. Со стороны Эшары в ответ раздалось недоверчивое хмыканье. Конечно, кто же так празднует-то? Тут должно быть, как минимум, еще три бутылки вина и хорошенькая девица, что будет шептать ему на ухо, какой он бесстрашный воин. А когда он подкинет ей пару лишних монет, то и вовсе превратится в самого прекрасного мужчину на свете. Все что нужно было ему раньше, чтобы в пьяном угаре увериться в то, что он не полное ничтожество. — Вы расстроены, из-за смерти братьев и сестры. У них повелась такая дурацкая игра, когда один из них не хотел чем-то делиться, второй начинал угадывать. Так можно было избежать слезливых обсуждений и ненужных копаний в душах. Когда один говорил «горячо», игра заканчивалась, но чаще всего они застревали на «тепло» или «прохладно». — Горячо, — хмыкнул Эйгон. — Ваше Величество, — вздохнула Эшара, — я понимаю, что вы чувствуете, но топить горе в вине недостойно вас. — Откуда тебе знать, что я чувствую, — со злостью процедил он. — У тебя хоть семья-то есть? Его вопрос остался неотвеченным, и только когда молчание слишком затянулось, он поднял голову, прекратив созерцание потолка. Эшара сидела, опустив глаза и теребя ни в чем не повинную обивку дивана. Тогда до него вдруг дошло, что он ничего о ней не знает. Они могли часами обсуждать Дорн и Королевскую Гавань, свое детство, но каким-то образом Эшара всегда ухищрялись делать это так, словно она рассказала ему о себе, но на деле ничего конкретного так и не сообщала. — У меня была семья, — едва слышно проговорила она, — но я потеряла её давным-давно. — Что случилось? — Эйгон невольно понизил голос. — Моя мать оказалась лишней, и чтобы защитить меня и саму себя, она сбежала в Вестерос, — пожала плечами девушка. Ответ был из разряда тех, после которых у собеседника возникает ещё десяток вопросов. Что значит, была лишней? От кого спасала? Почему сбегала? Эйгон терпеливо ждал, когда Эшара продолжит, но та молчала, словно её ответ все разъяснял. — Твоя мать совершила преступление? — предположил он. — Холодно, — усмехнулась она, и прежде, чем он задал следующий вопрос, быстро выпалила: — Я бы не хотела это обсуждать, Ваше Величество. Её слова слегка задели Эйгона. Он обсуждал с ней почти всё, причём делал это с такой лёгкостью, с какой никогда не общался с родными братьями. А она, оказывается, имела секреты, которыми не желала с ним делиться. — Как пожелаешь, мартышка, — бросил он, вновь возвращаясь свое внимание треклятому потолку и не сдержавшись, добавил: — Не знал, что мы снова общаемся, как раньше. — Было бы неплохо, если бы вы ещё перестали называть меня мартышкой, — спокойно проронила она, пропустив мимо ушей его замечание про общение. — Отличная идея, — повеселел Эйгон. — Только для этого ты должна перестать величать меня «вашим величеством». У меня уже зубы сводит от этого обращения. — Как же мне вас называть? — наивно удивилась девушка. — Эйгон, просто Эйгон. Ну же, мартышка, давай, скажи «Эй-гон». Это не сложно, — подначивал он её, чувствуя слабый намёк на волнение. В темноте сложно было разглядеть выражение лица дорнийки, но глаза её странно светились. Несколько мгновений она молчала, принимая решение, а потом медленно, смакуя, прошептала: — Эйгон. От собственного имени, произнесенного этими устами, у Эйгона екнуло внутри. Вот оно, значит, как, влюбляться. Слово пронеслось в голове легко, словно морской бриз, принося новое, непривычное ощущение. Эйгон не мог дать ему точное определение, оно не было радостным или грустным. И тут вспомнилась строчка из какого-то ванильного стихотворения, которыми зачитывались девушки: «души моей тоскливое томление унять, увы, мне не дано». Тоскливое томление — вот то необъяснимое, тягостное чувство, что он испытывал, глядя на дорнийку. Эшара взирала на него с нечитаемым выражением, и у него не было ни единого сомнения, что она знает, какой властью наделена над ним. — Эйгон, ты… — она прокашлялась. — Ты что-то ко мне испытываешь? Печальная улыбка коснулась его губ. Подняв руку, он коснулся пушистых волос, собранных в небрежный узел. Только она могла спросить об этом в лоб, ибо ее искренняя, чистая натура не ведала, что должно изображать наивность и ждать первого шага от мужчин, как учат благородных вестеросских девиц. Не знала она также, что, обладая такой властью над мужчиной, можно играть, кокетничать, дразнить, мучить. Ее большие глаза были широко раскрыты в ожидании ответа. Мягко, но настойчиво он притянул ее к себе за шею, не чувствуя сопротивления, а потом и сам нагнулся к ней, не сводя глаз с ее приоткрывшихся губ. Секунда на размышление, и он коснулся их, сначала осторожно, потом все настойчивее сминая. Эшара неуверенно ответила на его поцелуй, напоминая при этом любопытного котенка, который без страха подходит, позволяет себя гладить и отвечает на ласки хозяина, не видя в них угрозы. Эйгон никогда не отличался терпением, а образ Эшары, полностью отдающейся ему, преследовал его так долго, что и без того небольшой запас выдержки покинул его, и очень скоро она оказалась сидящей у него на коленях, в то время как его руки нетерпеливо блуждали по такому желанному телу. Ему было так хреново, что он готов был взять единственное лекарство, способное его, нет, не излечить, а избавить от агонии последних трех дней. Страсть овладела им, словно сошедшая лавина, он уже не мог себя контролировать, начиная стягивать с ее плеч тонкую ткань платья, сжимая хрупкие плечи. Он припал к ее шее, спускаясь ниже, сжимая грудь через одежду, когда она чуть слышно всхлипнула. Этот звук, который вполне мог быть проявлением страсти, его мгновенно отрезвил. Эйгон отклонился, всматриваясь в лицо девушки. Ее волосы растрепались, глаза блестели, а на щеках горел румянец. Но в глазах, в которые он так придирчиво заглядывал, не было страха или нежелания. Было нечто иное. Волнение, желание, решительность и… и все. Маленькая, бесстрашная дорнийка. Так самоотверженно готовая его утешить. Но Эйгон видел в ее карих глазах кое-что еще. Отсутствие. Отсутствие того сладкого томления, которое мучало его самого. Он видел это так хорошо, потому что это было именно то, что он умел улавливать лучше всего — отсутствие любви. Он всю жизнь искал ее, поначалу в глазах отца, матери, потом в глазах продажных шлюх, но ни разу не находил. Не нашел он ее и сейчас. Эйгон ожидал, что разозлится, но злости не было. Разве она виновата в том, что не может полюбить такого, как он? Жалкого, ничтожного, уродливого не только внутри, но и внешне. Он мягко провел рукой по ее волосам, и Эшара тут же нагнулась к нему за новым поцелуем, но он отвернулся. Она озадаченно посмотрела на него, не понимая, что сделала неправильно. — Что-то не так? — озвучила она свой вопрос. Вместо ответа он здоровой рукой поправил вырез ее платья, возвращая на место тонкую ткань. — Уходи, Эшара, — прошептал он, с трудом поднимая на нее глаза, — и никогда больше не предлагай себя тому, кто тебе безразличен. Он видел, как ее лицо вспыхнуло, как непонимание на нем сменилось обидой и гневом. Она резко подскочила на ноги, неловко оправляя платье и безуспешно пытаясь пригладить волосы, а потом ни слова не сказав, вылетела из комнаты, оставив после себя едва уловимый шлейф разочарования. Но это было все, что он мог сделать для нее — не брать ее против желания, пользуясь ее жалостью. Когда ее шаги стихли за дверью, Эйгон еще некоторое время сидел в тишине, прислушиваясь к звонкой пустоте в голове. Потом перевел взгляд на оставленный Эшарой подсвечник. Три свечи горели в нем, немного разгоняя темноту. Две свечи были ощутимо короче одной, стоявшей посередине, и не оставалось сомнений, что они расплавятся и потухнут намного раньше. Совсем как трое сыновей Визериса. Решение созрело медленно, тягуче, разливаясь внутри подобно лаве извергающегося вулкана. И, как и лава, оно должно было остыть, превратившись в камень, и оставаться неизменным до конца его жизни. До сих пор он, не имея ни армии, ни дракона, отсиживался на этом острове, позволяя другим сражаться за себя, и умирать. Но теперь у него был дракон, и скоро он раздобудет армию. Чего бы ему это не стоило, он сядет на этот проклятый трон, за который сам того не желая, заплатил непомерно высокую цену. *** Любой сон — хороший или дурной — однажды заканчивается. Любой день, тяжелый или счастливый, сменяется ночью. Долгое лето заканчивается, позволяя зиме прийти ему на смену. И эта очередность света и тьмы, тепла и холода, плохого и хорошего необходимы для человека, чтобы он продолжал чувствовать жизнь. Эймонду и Анне также предстояло возвращение с небес на жестокую землю, объятую войной. Это напомнило им первые пару дней после бракосочетания, когда они были предоставлены самим себе обходительным семейством Мопатис. Как и тогда, весь остальной мир отошел на задний план, позволяя им наслаждаться первыми супружескими днями, после чего они, наконец, вернулись Вестерос, с его чуждым возвышенности и поэтичности бытом. Сейчас они, также проведя почти полдня в спальне, нехотя признали необходимость общения с кем-то, помимо друг друга. Снаружи ничего не изменилось. Люди по-прежнему сторонились Анну, с затаенной опаской поглядывали на Эймонда, только теперь их это нисколько не заботило. Кроме Маргарет. Леди Бриклэйер никак не могла принять совершенного грехопадения племянницы, и всячески избегала общения с Анной. Она не спускалась к трапезе, не сидела с ними в гостиной, хотя они ее звали, и вообще практически изолировала себя и сына в своем крыле замка. Эймонд, видя, насколько это печалит Анну, как и ее безуспешные попытки примириться с тетей, решил взять на себя эту тяжелую роль миротворца и направился прямиком в покои Маргарет, делая ставку на то, что самому принцу она отказать в разговоре не сможет. Так и случилось. Маргарет, с нездоровым румянцем из-за обострившейся болезни, спокойно выслушала его заверения о том, что Анна нуждается в ней и тяжело переносит их размолвку, его намеки на то, что, если его общество ей ввиду определенных причин неприятно, он избавит ее от него, лишь бы она прекратила мучить свою воспитанницу. К концу его речи лед дрогнул, и Маргарет признала поражение. — Ваше Высочество, — произнесла она слабым голосом, — мне, искренне верующей, действительно тяжело принять то, что Анна сделала. Но не это меня тревожит, а ее болезненная привязанность к вам. Я тоже была молода и влюблена, я знаю, какого это любить другого человека. Но чувства Анны уже давно переросли в зависимость, и я беспокоюсь о ней. На что еще она готова ради вас? Она вернула вас, но не сделала бессмертным. Что будет с ней, если однажды вас не станет, ведь идет война. После ее слов Эймонд некоторое время молчал, удивляясь краем сознания тому, что когда-то считал эту женщину поверхностной. В ее словах звучала истина. Только было нечто, чего она не знала. — Вы правы, миледи, — проговорил он, — никто не смог бы описать наши отношения лучше вас, все именно так. Мы с Анной связаны, мы необходимы друг другу, чтобы жить. Жить, а не существовать из чувства долга. — А на что вы готовы ради нее? — спросила женщина, устремив на него пронзительный взор. — На все, — уверенно произнес он, не задумываясь ни на мгновение. Ее глаза странно сверкнули. — Это и пугает. Та беседа оставила у него на душе неприятный осадок. Маргарет парой слов озвучила то, что давно вертелось у него на уме. Он знал, что привязанность подобной силы опасна, ибо она лишает холодного рассудка, который ему был необходим. В глубине души он всегда знал, что это ненормально, когда человек готов на убийства, на предательство своих ценностей ради эгоистического желания не терять другого чееловека. Эймонд читал когда-то рукописи самого Эйгона Завоевателя, написанные им незадолго до кончины. Так Эйгон описывал, как они с Висеньей, обезумев от горя после гибели Рейнис, предавали огню города Дорна, каждый город и деревня сжигались по несколько раз. Эйгон признавал, что подобная жестокость была излишней, как и то, что разум его в то время был затуманен. Архимейстер Торн в своем труде утверждал, что Таргариены всегда балансировали и будут балансировать на тонкой грани между величием и безумием. Порой Эймонд задумывался, а насколько близок он к этой границе? Его любовь к Анне подталкивает его к краю или удерживает от него? Как бы то ни было, после той беседы Маргарет примирилась со случившимся, как и со своей отныне отлученной от септы воспитанницей. Она снова садилась с ними за один стол, проводила время вместе в гостиной, пока Марко, вдохновленный новыми возможностями, упрашивал Эймонда показать ему тот или иной прием с деревянным мечом. Сам того не заметив, Эймонд стал куда терпимее с маленьким надоедливым Бриклэйером, понимая, что глупо переносить на невинного ребенка отношение к его отцу. Анна и Маргарет смеялись до слез, глядя на то, как Марко почти каждый вечер вызывает Эймонда на дуэль, а потом пыхтя, пытается отобрать у того меч. Мало-помалу отношения начали налаживаться, а неловкость исчезать за искренними улыбками и смехом. Так незаметно прошла неделя. Самая мирная неделя с начала войны на памяти Эймонда. Вести из внешнего мира были крайне скудны и противоречивы. В Королевской Гавани произошел бунт, приведший к побегу Рейниры, но очень скоро в опустевший Красный Замок подоспел Джекейрис с объединенным войском Севера, Долины и Речных земель. И вот уже Джекейрис, пока еще Веларион, восседал на троне. Их враги, очевидно, считали второго сына Алисенты погибшим, как и остальных ее детей, и это давало им немного времени на передышку. В голове Эймонда не было даже намека на дальнейший план действий. Он лишился Вхагар, его войско едва насчитывало пару тысяч людей, а о ресурсах и говорить не стоило — только аппетит бы пропал. Он не хотел этого признавать, но потеря Вхагар стала для него тяжелым ударом. Он чувствовал себя осиротевшим, не столько из-за ее огромной силы, сколько из-за той особой связи, что у них была. Вхагар за долгие годы стала неделимой частью него, и он не представлял, как будет жить без их многочасовых полетов, без ее умного взгляда и их телепатического общения. Эймонд философски решил, что подумает обо всем завтра, но "завтра" никак не наступало, с каждым рассветом сменяясь расплывчатым "сегодня". Этот вечер был таким же, как и предыдущие, и ничто не предвещало беды. Огонь в камине весело потрескивал, распространяя в гостиной тепло и уют. Анна и Эймонд играли в шахматы, Маргарет читала Марко, ревниво поглядывавшему в их сторону. Марко так и не отказался от идеи жениться на Анне, когда вырастет, и наличие у нее мужа его нисколько не смущало. — Милый, ты меня совсем не слушаешь, — устало произнесла Маргарет, когда в очередной раз заметила взгляд, направленный совсем не в книгу. — Мне это не интересно, — заявил ей сын удивительную новость. — Лучше почитай мне историю того рыцаря, который похитил свою возлюбленную из башни. — И зачем она тебе, ты ее уже много раз слушал, — улыбнулась мать, догадываясь о причинах внезапного интереса сына. — Когда я вырасту, я тоже похищу Анну и сделаю ее своей женой! — гордо и со всем возможным пафосом сообщил Марко, выпятив грудь. Рука Эймонда, занесенная было над слоном, замерла на полпути. Он посмотрел в смеющиеся глаза Анны. — Мой принц, похоже у вас намечается соперник, — пропела она. — Кого же мне выбрать? — Меня! — Марко возбужденно соскочил с колен матери. — Совсем скоро я стану такой сильный, что побью Эймонда! — Марко, — в который раз вздохнула Маргарет, которая никак не могла отучить сына обращаться к принцу по имени, но детский разум отказывался понимать, зачем обращаться официально к человеку, который по всем признакам является членом его семьи. — Ты поэтому так упорно вызываешь меня на дуэль? — поинтересовался Эймонд, съедая своим слоном ладью Анны под ее недовольное шипение. — Осторожнее молодой человек, до вас была парочка смельчаков, пытавшихся совершить подобный подвиг. Стоит ли говорить, что их всех я обратил в камень своим волшебным глазом? Марко слегка стушевался после этих слов. Об этой детали он совсем не подумал! И Анна, видя его колебание, ласково улыбнулась кузену. — Милый, не волнуйся, я не позволю превратить тебя в камень, и ты сможешь сражаться за мою руку, сколько пожелаешь. — Я все слышу, — буркнул Эймонд, после чего Анна и Маргарет рассмеялись, а Марко заметно воспрянул духом, ведь ничто так не воодушевляет, как встревоженность соперника. С негромким стуком в комнату вошел сир Остин. После событий последних дней мужчина стал для них едва ли не членом семьи. Узнав его поближе, Эймонд обнаружил парочку интересных качеств Остина. Как например, его манеру говорить в лоб неловкую, а иногда неприятную правду и делать это с таким непроницаемым выражением лица, что оставалось лишь гадать, должен ли он смеяться или оскорбляться в ответ. Так, пару дней назад Остин заявил, что похоже, после возвращения с того света человек становится весьма любвеобильным, намекая на то, что Эймонд переселился в спальню жены и стал проводить там довольно много времени. Эймонд в долгу не остался, предложив рыцарю самому проверить, на что тот с усмешкой ответил, что ни на что в этом плане не жалуется. Ещё у него в запасе было великое множество историй из жизни свободным наёмником, некоторые из которых были столь неправдоподобными, что Эймонд сомневался, не выдумывает ли он все это. — Сир Остин! — к нему тут же подскочил Марко. — Скажите, я ведь смогу совсем скоро победить вас и Эймонда? — Его Высочество, пожалуй, сможешь, а вот насчёт себя не уверен, — ответил Остин, но несмотря на шутливый ответ, голос и взгляд у него оставались серьёзными, что не укрылось от Эймонда. — Сир Остин, вы меня спасёте, если потренируетесь с этим героем, да так, чтобы он уснул, едва свалившись на подушку, — взмолилась Маргарет. — Я бы с удовольствием, миледи, — учтиво поклонился рыцарь, — но у меня есть важное письмо для Его Высочества. Услышав эти слова, Эймонд повернулся к нему всем корпусом. Остин, подойдя ближе, передал ему свернутое в трубочку письмо. — Ворон из Штормового Предела прилетел пятнадцать минут назад, — выразительно посмотрел Остин на него. Эймонд раскрыл письмо, вчитываясь в неровные строки, и с каждой секундой его лицо мрачнело все больше. Анна, мысли которой мгновенно понеслись к сыну, встревоженно наблюдала за ним. — Что там? — не выдержала она. — Что пишет лорд Боррос? — Письмо не от Борроса, — задумчиво отозвался Эймонд, сворачивая пергамент. — Оно от одного из наших шпионов в Штормовом Пределе, который решил нас предупредить, что лорд Боррос отзывает своих знаменосцев из Простора обратно в замок. В первую секунду Анна подивилась тому, что у Эймонда есть шпионы в замке Борроса. Но через мгновение мозг ухватился за само содержание письма. Боррос был их союзником, но она не слышала, чтобы его рыцари принимали слишком уж активное участие в войне, по большей части их роль заключалась в удерживании власти на завоеванных Ормундом и Дейроном землях Простора. Отзыв войска мог означать лишь одно: Боррос не желает воевать с чёрными и добровольно отдаёт им захваченные земли. — Как не прискорбно это признавать, но это было если не ожидаемо, то вполне вероятно, — хмуро бросил Остин, — теперь, когда у нас ничего нет, даже те немногие союзники, что ещё остались, начнут разбегаться, как крысы с тонущего корабля. Внезапная догадка заставила Анну подпрыгнуть на месте. — Там Геймон! И Джейхейра! Эймонд, там дети! Эймонд не ответил. Чуть сгорбившись, он не сводил глаз с доски, только видел он не ее. Опираясь локтем о колено, он комкал в кулаке злосчастное письмо. Все взгляды так или иначе были обращены на него в ожидании хоть какого-то решения. А он напряженно размышлял. Внезапное предательство Баратеона спутало их карты, теперь они не смогут беспрепятственно забрать оттуда детей и отправить их в Пентос. Анна, будучи не в силах усидеть на месте, начала ходить по комнате, заламывая руки. — Теперь черный предъявят ему обвинения в предательстве, — начала она взволнованно рассуждать вслух, — и чтобы откупиться за свою измену и доказать свою лояльность, он захочет отдать последних отпрысков зеленых в лапы черным. Он отдаст нашего сына и Джейхейру нашим врагам! — Этого не произойдет, — подал голос Эймонд, привлекая внимание. — Я отправлюсь в Штормовой Предел и выведу оттуда детей. — Как ты собираешься похитить детей из хорошо защищенной крепости? — чуть раздосадованно бросила Анна, продолжая наматывать круги. — Так же, как и Деймон в свое время направил убийц в хорошо защищенную крепость — с помощью предательства. Несколько мгновений все переваривали его слова, потом слово взял Остин. — Нам нужен хороший план. Очень хороший, чтобы мы сумели не только туда войти, но и выйти. Эймонд согласно кивнул, вставая. Вечерняя расслабленность слетела с него, вялая беззаботность проигравшего испарилась — он снова принял деятельный вид, хорошо знакомый его рыцарям. Обычно, когда Эймонд смотрел с таким выражением лица, их ждало очередное безумное приключение с риском для жизни. — Позови Дункана, через десять минут жду вас в кабинете, — приказал он Остину. — У нас есть ночь на обдумывание плана. Нельзя терять времени, мы не знаем, как скоро Боррос свяжется с черными. Потому мы должны прибыть туда раньше них. Остин без лишних вопросов поклонился и стремительно вышел вон. Эймонд уже собирался последовать за ним, когда его окликнула Анна. Одного взгляда на нее хватило, чтобы понять, что раньше битвы в Штормовом Пределе его ждет бой с собственной женой. — Я поеду с вами. — Это не обсуждается. — Я поеду с вами, — упрямо повторила Анна. — Леди Маргарет, будьте добры, объясните моей жене, почему она не может поехать со мной, — язвительно обратился он к родственнице, не сводя глаза с жены. Маргарет, до того испуганно молчавшая и не вмешивавшаяся в разговор мужчин, торопливо закивала головой. — Анна, Эймонд прав, никто не знает, что там вас ждет. Ты будешь только мешать мужчинам. — О, не надо мне говорить, что мне делать! — воскликнула Анна разъяренно. — Мой сын в руках предателей, и никто из вас не смеет указывать мне, что я должна или не должна! А ты, Эймонд Таргариен, послушай меня внимательно. Тебе, как никому другому, хорошо известно, что никакая сила не заставит меня сидеть в бездействии, если на кону жизнь моего ребенка. Так что даже не смей мне что-то запрещать. Повисло молчание. Даже Марко, про которого все забыли, поглядывал на нее с опаской, уже не такой уверенный, что хочет жениться. Глаз Эймонда опасно сверкнул, а в следующее мгновение его губы растянулись в тонкой улыбке. Прямо сейчас Анна олицетворяла собой всех воительниц из числа его предков. — Полагаю, если запретить, повторится история с кабаном, — усмехнулся он. — Так и быть, пожалуй, тебя и правда безопаснее держать при себе. Будешь постоянно находиться подле меня и исполнять любой мой приказ. Ясно? Анна, все еще слишком взвинченная и взволнованная, чтобы обрадоваться столь быстрой победе, кивнула. — Тогда через десять минут в моем кабинете. Леди Маргарет, — быстрый кивок в сторону тетушки, и Эймонд удалился. *** Было уже за полночь, а в Харренхолле никто не спал. Рыцари, оповещенные Дунканом, были приведены в боевую готовность, сами не зная для чего именно. В кабинете Эймонда, помимо него самого, находились еще Анна, Дункан и Остин. Последний при виде девушки незаметно закатил глаза. Час назад Анна и Остин начертили примерный план замка и теперь все стояли, склонившись над ним, вполголоса обсуждая, как смогут туда попасть. Способов, откровенно говоря, было не много. Штормовой Предел был хорошо вооруженной крепостью, с тремя воротами, каждые из которых защищалась несколькими гвардейцами. На крепостных стенах каждую ночь стоял караул, сменявшийся раз в четыре часа. Анна вспомнила, что во время проживания в замке обратила внимание на одну деталь: в отличии от Красного Замка, в Штормовой Предел продукты в большом количестве привозили раз в неделю на рассвете из соседней вассальной деревни. Их привозили в больших повозках, забитых доверху. Девушка предположила, что кто-то мог бы пробраться в замок, спрятавшись в этих самых повозках, а ночью выкрасть детей. — Клянусь честью! — рассмеялся Остин. — Внутри вас, дорогая принцесса, живет отъявленная авантюристка! Вы точно никогда не жили в Браавосе? Анну скупо улыбнулась, и все тут же подхватили идею и начали, громко споря, обсуждать ее выполнимость. Но чем больше они ее обсуждали, тем яснее становилось, что у плана этого было множество недостатков и слишком во многом им пришлось бы полагаться на удачу. Да и вероятность того, что в таком замке, как Штормовой Предел не станут досконально проверять обозы, была крайне низка. Эймонд предложил предупредить своего шпиона в замке, чтобы в нужный момент тот открыл им Западные ворота, которые находились ближе всего к гостевым покоям. Этот же шпион должен будет заранее расчистить им путь, чтобы они беспрепятственно могли добраться до детской. — Один человек сможет все это устроить? — в голосе Дункана звучало сильнейшее сомнение. — Должен, — твердо произнес Эймонд, — потому, что от этого зависит все. — Сир Дункан прав, — Анна не сводила глаз со схем. — Мы очень рискуем, полагаясь на одну лишь удачу. — Есть идеи получше? — раздраженно осведомился Эймонд. — Если позволите, Ваше Высочество, я бы хотел кое-что предложить, — подал голос Остин и после кивка Эймонда продолжил: — Пока мы жили в замке Баратеонов, мы с Родриком не теряли время зря. Понимая, что однажды нам может понадобиться сбежать, если на замок нападут, или Баратеоны нас предадут, мы решили, что должны обдумать способы побега заранее. Все внимательно слушали Остина, который, чуть наклонившись, рассматривал карту, продолжая неторопливо посвящать остальных в свою идею. — Все замки имеют кое-что общее: попасть в них бывает сложно, а вот для побега путей предусмотрительные архитекторы создают предостаточно. Подумав об этом, мы решили осмотреть замок от и до. Без лишней скромности скажу, что благодаря врожденному таланту и недюжинному уму нам удалось отыскать один тайный путь из замка. А «из» означает, что и внутрь мы тоже сможем попасть. Повисло короткое молчание. — И ты молчал об этом все это время?! — возмутился Дункан. — Должен же был я позволить и другим проявить себя! К слову, принцесса Анна, вы были на высоте, — Остин отвесил ей легкий поклон. — Можешь показать это место на карте? — веселость Остина никак не коснулась Эймонда. — Вот, — Остин ткнул пальцем в карту, показывая на место, возле северных ворот. — Оттуда по тайному проходу мы попадём в винный погреб, а оттуда прямиком выйдем в коридор между покоями леди Эленды и покоями ее дочерей. — Остин, — протянул Эймонд, — я уже говорил, что ты чертов гений? Остин с чувством собственного достоинства кивнул, а потом перевел взгляд на Анну. — Миледи, я надеюсь, вы не собираетесь составить нам компанию? — Геймон слишком мал, но Джейхейра не пойдет с незнакомцами и только сорвет весь план, подняв шум. Я даже не уверена, что она пойдет с Эймондом. Потому я вам нужна, — последние слова, вне всякого сомнения, предназначались для ушей мужа. — Черт подери, об этом мы не подумали! — ругнулся Остин. — Придется все-таки взять вас с собой. — Это было сказано таким тоном, что не оставалось сомнений: женщин в походе он считает бесполезной обузой. — Поверь, Остин, проще заставить Борроса сдать Штормовой Предел, чем убедить ее остаться здесь, — хмыкнул Эймонд, только вопреки словам, в голосе его сквозила затаенная гордость. Они простояли еще около часа, обсуждая различные детали и возможные препятствия, могущие встать у них на пути. Вскоре рыцари разошлись, а Эймонд и Анна направились в свою спальню, обсуждая свой отъезд. Им тоже надо было выспаться перед дальней дорогой, однако ни один из них не мог в ту ночь уснуть. Гнетущая тревога за сына мешала им погрузиться в столь необходимый обоим сон. Вскоре тревожная полудрема все же овладела Анной, однако Эймонд ещё долго лежал, уставившись в потолок. Они проснулись до рассвета. Торопливые сборы, беготня слуг, собиравших провизию в дорогу, проверка оружия и прочие заботы заняли все утро. Несмотря на первоначальный план к рассвету уехать они не успели. Анна прощалась с бледной Маргарет и Марко, когда вошедшая служанка сообщила, что принц Эймонд ждёт её в своём кабинете. В последний раз чмокнув кузена, Анна поспешила в кабинет мужа, зная, что её там ждёт. А ждала её там, помимо самого хозяина кабинета, Алис Риверс. С того последнего разговора они с ведьмой не общались и даже не виделись. Однако Анна знала, что у той все в порядке, ибо все в замке были оповещены: Алис под защитой не только принца, но и принцессы. Ведьма держалась независимо, как и всегда. Казалось, её даже слегка забавляла ситуация, в которой она оказалась. Мужчина, которого она пыталась сделать своим любовником, потерпев при этом стратегическое поражение, его жена, знающая об этом, и оба перед ней в неоплатном долгу. — Алис, — поздоровалась Анна, проходя мимо нее. — Принцесса, — Риверс чуть склонила голову в знак приветствия. Эймонд переводил взгляд с одной на другую, и, кажется, был единственным, кто ощущал неловкость. Между женщинами словно проходил немой диалог, недоступный его мужским ушам. — Хмм, — откашлялся Эймонд, привлекая внимание обеих, — Риверс, полагаю, ты догадываешься, зачем мы тебя позвали. Алис лукаво улыбнулась, уперев одну руку в бок. И надо было сказать, что в данной позе, в своём темно-бордовом платье, выгодно подчеркивающем пышные бедра, она выглядела весьма притягательно. — Мой принц, боюсь, ваша семья полна сюрпризов. Даже мои беседы с Владыкой на всегда помогают мне предугадать, что вы в следующий раз учудите. Эймонд усмехнулся, усаживаясь в кресло, рукой подзывая к себе Анну. Та, подойдя ближе, уселась на подлокотник. — А твой Владыка показал тебе, что мы уезжаем? — Он показал мне, что скоро Харренхолл опустеет, — кивнула она, — и больше никогда, ни один дракон не ступит на его порог. Слова ведьмы, произнесенные совершенно серьёзно, вызвали у Эймонда непривычные мурашки. Словно за этими словами скрывалось нечто большее, чем Риверс не желала делиться. Можно было спросить, но странное опасение его остановило. — Твой бог может и ошибаться, но, как бы то ни было, мне нужно, чтобы в моё отсутствие кто-то приглядел за замком. И я хочу, чтобы это была ты. В глазах женщины вспыхнул огонёк. — Значит ли это, что вы отдаёте Харренхолл мне? — уточнила она, и когда Эймонд кивнул, на её лице вспыхнула дикая радость, но уже через мгновение потухла. — Мой принц, вы невероятно, бессовестно хитры. Вы отдаёте мне этот замок, зная, что ваши рыцари не будут подчиняться мне. — Почему? — спросила Анна. — Потому что ты ведьма или потому, что ты бастард? — И то, и другое. Эймонд и Анна переглянулись, и когда Эймонд с чуть заметной улыбкой кивнул, девушка вытащила из рукава свернутый лист бумаги, на котором Алис разглядела королевскую печать. Не успела Анна заговорить, как Риверс изумленно ахнула. — Отныне ты, Алис, более не бастард и не Риверс. Указом принца-регента ты признана леди Харренхолла, леди Алис Стронг. Впервые за все время знакомства, Анна и Эймонд увидели на глазах женщины слезы. В попытке сдержать их она быстро заморгала, глядя вверх. — Ты спасла нам обоим жизни, — продолжила Анна, деликатно не замечая состояния женщины. — Если бы не ты, мы оба были бы мертвы, так что это меньшее, что мы можем для тебя сделать. — Постарайся удержать замок, — добавил Эймонд. — Я… — Алис сделала глубокий вдох. — Я не знаю, что сказать. — Этот день точно войдёт в историю, — хмыкнул Эймонд. — Спасибо будет достаточно. — Спасибо, — прошептала Риверс, словно пробуя это слово на вкус. Спустя полчаса, получив подробные инструкции и указания, Алис покидала кабинет, сжимая в руке обычный клочок бумаги, способный изменить жизнь множества людей. Вскоре она заперлась в своей пристройке, медленно огляделась, изучая знакомые ей предметы. Долгие годы эти стены были всем, что у неё было, однако, когда много месяцев назад Владыка Света показал ей в пламени, что дракон с единственным глазом возвысит её над теми, кто её презирал и оскорблял, она и подумать не могла, что все сложится именно так. Усевшись в свое любимое кресло, Алис ещё долго сидела неподвижно, бездумно глядя в незажженный камин, и впервые одиночество этой комнаты не давило на плечи женщины. *** Покидая Харренхолл, Эймонд назначил за главного сира Роберта Блэквуда, в чьей преданности сомневался меньше всего. Алис Стронг во всеуслышание была объявлена новой леди Харренхолла. Непонимание, изумление и откровенное возмущение, волной пронесшееся по рядам рыцарей и обычных крестьян, не внушало спокойствия и способно было смутить, да напугать кого угодно. Однако сама Алис выглядела донельзя уверенной в себе, обнадежив Эймонда тем, что прекрасно умеет управлять заносчивыми мужчинами и непокорными слугами. Положа руку на сердце, Эймонд не мог не признаться, что это ее умение, о котором он не желал ничего знать, было как нельзя кстати. Рыцарям он придумал весьма правдоподобное оправдание своему решению, частично являвшееся правдой. Черные, прознав о том, что Харренхоллом управляет женщина, бывшая любовница Эймонда Одноглазого, окончательно уверятся в его кончине, и это даст им небольшую фору. В то же время, гордые лорды не станут воспринимать всерьез простолюдинку, возомнившую себя леди Стронг. Не видя в ней угрозы, они предсказуемо решат заняться более важными делами, позволив "харренхольской бабе" поиграть в леди. А завоевание замка, который, по их мнению, и так наполовину их, они отложат до более подходящего времени. Благо дел у новоявленного регента, наверняка, хоть отбавляй. Его хитрый расчет выгорел, и Эймонд одним выстрелом убил двух зайцев: отвел взор черных от Харренхолла и отблагодарил Алис, не вызвав негодования и бунта среди собственных людей. А уж с крестьянами и слугами Алис как-нибудь да справится, заручившись поддержкой Блэквуда. Путь в Штормовой Предел лежал через Речные и Королевские Земли, после чего они ступали на собственно земли Штормовые. Сначала они должны были, обогнув озеро Божье Око, двигаться вдоль реки Зеленоглазкии, дойдя до места слияния Зеленоглазки и Черноводной, приблизиться к Высоким холмам и многострадальному Тамблтону. До этого места они почти постоянно скакали по полям, рощам и редким лесным полосам. Ландшафт вскоре начал утомлять своим однообразием и серостью. Частые дожди окрасили красивый край в серо-коричневые оттенки, пожелтевшая и бледная трава выглядела уныло, а вид заброшенных домов и вовсе вызывал тоску. Речные Земли, опустошенные жестокой войной, не могли порадовать глаз, правда в парочке пустых домов путникам удалось урвать несколько часов долгожданного отдыха. По дороге им изредка встречались крестьяне, провожавшие их взглядом, но по неприметной одежде и скрытым под капюшонами лицам они не смогли бы узнать в группе всадников принца Эймонда и его жену. А населенные деревни они и вовсе объезжали стороной, благоразумно посчитав, что небольшой отряд из десяти всадников, некоторые из которых скрывали свои лица, мог заинтересовать жителей, настрой которых был им неизвестен. Эймонд, на пару с Вхагар вынудивший многих крестьян сбежать в поисках пристанища в столицу, мало рассчитывал на душевный прием. Потому вплоть до Тамблтона они скакали, держась вдали от населенных мест. Проезжая мимо Божьего Ока, Эймонд ощутил тайный внутренний холод. Там, на дне озера покоилась Вхагар и его злейший враг. Но место это пугало не этим. Словно кто-то неведомый взывал к нему со дна этого озера, требуя вернуть положенную жертву, которую так дерзко у него похитили. Мрачное, угнетенное настроение охватило его, продлившись пока они не оказались достаточно далеко от озера. Ночевали они, в основном, под открытым небом, и, хотя зимние холода еще не успели окутать Речные Земли, по ночам температура ощутимо падала, а холод, исходивший от самой земли, только усугублял положение. Анна успела несколько раз мысленно поблагодарить Маргарет, заставившую их взять теплых вещей, за предусмотрительность. Дорога утомляла. Мужчины, за последний год привыкшие к долгим походам, зачастую лишенным какого бы то ни было комфорта, переносили тяготы пути куда легче. Анна же была вынуждена молча скрипеть зубами, понимая, что рассчитывать на теплую постель и горячую ванну ей еще долго не придется. Чтобы поскорее пересечь Речные Земли и добраться до несколько более радушно настроенных Королевских и Штормовых, они скакали большую часть дня. Уже через два дня у Анны начала болеть спина от постоянного сиденья верхом и сна на твердой земле. Еще большую неловкость она чувствовала от отсутствия служанки. Окруженная мужчинами, она испытывала стыд каждый раз, отлучаясь куда-нибудь за дерево или высокую траву, чтобы справить нужду. Прошлый раз, когда они с Родриком и Остином путешествовали в Перплхилл, обстановка была несколько иной. Их было лишь трое, обоих она близко знала, и оба мужчины умели создать непринужденную атмосферу, далекую от неловкости или стыдливости. Да и дорога заняла от силы четыре дня. Сейчас же Анна была окружена большим количеством мужчин, с некоторыми из которых она даже ни разу не перемолвилась и словом. Она чувствовала себя грязной, усталой, невыспавшейся и злой, но не жаловалась. Не в последнюю очередь потому, что решение ехать принадлежало целиком и полностью ей. Эймонд время от времени бросал на нее встревоженные взгляды, и, как она подозревала, делал привал чаще необходимого из-за нее, хотя не признался бы в этом даже с ножом у горла. По ночам он укладывался рядом с ней, чуть поодаль от остальных и крепко прижимал к себе, шепотом спрашивая не замерзла ли она. Эта его ненавязчивая забота теплом разливалась внутри, заставляя растягивать губы в глупой, влюбленной улыбке. Пожалуй, ради этого она готова была бы потерпеть хоть месяц таких неудобств. А еще Анна вдруг с удивлением обнаружила, что это первый раз с их поездки в Эссос, когда они с Эймондом путешествуют вместе. И уж точно то был первый раз, когда она могла наблюдать за ним в походе, слышать, как он общается со своими рыцарями в неформальной обстановке, и открывать для себя новые, ранее не известные стороны его характера. Так, она обнаружила, что он очень прост в общении с рыцарями. Мужчины, хоть и соблюдали приличия в обращении с ним, все же держались с ним легко и раскованно. То и дело кто-то отпускал шутки и остроты, подтрунивая друг над другом, а пару раз даже подшучивали над ним самим, получая в ответ такие же безобидные подколки. Прежний Эймонд был остер на язык, часто жесток в своих словах и действиях. Он и сейчас был таким, однако Анна отчетливо видела, что тем, кто сумел заслужить его доверия и дружбу, Эймонд становился другом. Эта его новая черта была для нее сюрпризом, ведь раньше, до войны, она помнила, что Эймонд всегда держался чуть отстраненно с окружающими. Лорды и рыцари всегда вели себя с ним сдержанно, с легким, едва уловимым опасением, отмеряя каждый шаг и каждое сказанное слово, зная, что второй сын короля в любой миг может ударить если не делом, то словом. А уж становиться объектом его злословия никто не желал. Когда она поделилась с ним своим наблюдением, Эймонд лишь пожал плечами. — Когда ты сражаешься с кем-то бок о бок, вы становитесь больше, чем приятелями или знакомыми, — ответил он. — Это узы, которым нельзя дать определения в мирное время, и которые никогда в мирное время не возникнут. Наконец, спустя четыре дня пути они добрались до Королевского леса. Густой, местами непроходимый, этот лес служил надежной защитой для тех, кто не желал быть найденным. Там в одну из ночей они разожгли костер, мужчины сидели вокруг, Эймонд и Анна же чуть поодаль на поваленном бревне и жевали жареного кролика, пойманного утром. Кто-то из рыцарей упросил Остина рассказать что-то интересное, и тот вспоминал случай, когда его наняли защищать супругу некоего богатого браавосицского купца, на которую охотились служители многоликого бога. Остин в красках расписывал, как на его глазах маленький мальчик снял одно лицо и превратился с молодую женщину. — А потом она набросилась на меня со всей своей многоликой яростью, нападая так, словно была в меня влюблена. — Она-то хотя бы красивая была? — смеясь, спросил Дункан. — Уродлива, как моя бабка, — ответил Остин, и все снова рассмеялись. — Зато супруга купца была что надо. — Тебе хоть что-то перепало? — Ну, как вам сказать, господа… Скажем так, она щедро наградила меня за свое спасение, и, по правде говоря, ее награда была куда приятнее, чем ее мужа. Мужчины засмеялись, заулюлюкали, начисто забыв, что их слышит благородная леди. Эймонд уже собирался угомонить разошедшихся мужчин, но Анна мягко потянула его за рукав. — Не надо, не порти им веселье, — прошептала она, и он расслабился. Остин продолжил рассказывать истории, отвлекая от тревожных дум. — Тебе он нравится, — заметила Анна, глядя на взгляд Эймонда, устремленный на Остина. Тот удивленно посмотрел на нее. — Разумеется, он спас мне жизнь, — отмахнулся он. — Нет, не поэтому, — продолжила Анна, проницательно рассматривая мужа, а потом перевела взгляд на рыцаря. — Он похож на него. — На кого? — На Кристона Коля. — Глупости, — фыркнул Эймонд. — Коль никогда не был душой компании, сейчас бы он сидел рядом, в стороне от других и отпускал свои глупые шутки, рассчитанные только для моих ушей. Едва сказав это, Эймонд запнулся. Он вдруг понял, что Анна в чем-то права. Разве Остин похож на его учителя? Коль — это воплощение сдержанности, собранности, немногословности и высокомерия для тех, кто плохо был с ним знаком. А Остин — его зеркальная противоположность. Он был непосредственно весел, общителен, умел расположить к себе любого, в нем горел особый огонь человека, любящего жизнь. И все же было в нем что-то едва уловимое, что Эймонд интуитивно чувствовал. Порой, когда они разговаривали, у Остина проскальзывал взгляд, на дне которого плескалось это колоссальное понимание. Этот взгляд проникал в самую твою суть, словно видел насквозь, и, хотя он был далек от нравоучительного, упрекающего или же сочувствующего, человека окатывало ощущение безмолвной поддержки. Совсем, как Коль. И еще, Остин также, как и Коль редко подбирал слова в общении с ним, говоря первое, что приходило на ум. Неужели он так отчаянно искал общество Коля, что нашел в Остине замену? Повернувшись к Анне, Эймонд убедился, что все это время она за ним наблюдала, и, видимо, все его мысли отпечатались на лице, потому что она понимающе улыбнулась ему. — Это нормально — скучать. Коль был тебе очень дорог, — прошептала она, — но ты избегаешь разговоров о нем. Поделись со мной. Эймонд вздохнул и некоторое время молчал, глядя на огонь. — Мне порой до сих пор не верится, что его нет. Сколько себя помню, Коль всегда был частью моей жизни, — он сглотнул. — Порой мне хочется поделиться с ним, посоветоваться, услышать в ответ язвительное что-то… но его нет. И я, как идиот, придумываю ответы вместо него. Анна сжала его руку, поощряя продолжать. — Когда я услышал о его смерти, я отчего-то не удивился, словно в глубине души всегда знал, что его конец будет таким, понимаешь? — он устремил взгляд на мужчин, смеявшихся и перебивавших друг друга. — Но все равно, когда он уезжал, сказал ему, что нуждаюсь в нем. Наверное, я совсем по-детски надеялся, что таким образом смогу заставить его жить, — он горько усмехнулся. — Одно радует: перед его отъездом мы обсудили мать. — Ты простил его? — тихо спросила Анна. — Да. На самом деле, я простил его намного раньше, но бессмысленное упрямство мешало признать. В итоге, я потерял уйму времени. — Эймонд, — Анна пригнулась к нему, — это не важно, на самом деле. Ты был для него, как сын. Уверена, он знал, что ты его простил задолго до того, как ты признался. И он никуда не делся, он здесь, — она прикоснулась к его груди. — Он всегда будет рядом, как и все люди, что любят нас. И ты можешь мысленно общаться с ним, это не стыдно. Скорбеть не стыдно. Эймонд с минуту молчал, а потом взяв ее ладонь в свою, поцеловал. — Я не хочу больше терять время, которого может не быть, — произнес он, поднимая на нее взгляд. Она поняла его невысказанные мысли. Его взгляд, полный боли, ножом прошелся по сердцу. Прислонив его лоб к своему, она закрыла глаза. Так они и сидели, молча разделяя друг с другом боль, страхи, сомнение, делая их общими. Ну утро они вышли из Королевского леса. До Штормового Предела оставалось около суток пути, и все как-то сразу приутихли. Чем ближе они подходили к замку, тем больше становилось напряжение. Все лица были собранны, словно не они прошлой ночью беспечно шутили. На всех было одно выражение лица — решительность и готовность умирать за своего принца. Но ничье волнение не могло сравниться с тревогами Эймонда Таргариена, ибо на кону была судьба двух самых дорогих ему людей, одна из которых сейчас ехала сбоку от него, добровольно следуя за ним в самое пекло. Ибо она всегда шла за ним. Даже когда он того не заслуживал. To be continued…