Дом Дракона. Оковы

Если бы Рейну Таргариен спросили, что из себя представляет дом дракона, она бы указала на железный трон, символ их могущества и власти. Выкованный из мечей поверженных врагов, он олицетворял собой разрушение. Узкий проход между клинками, по которому, ступая по каменным ступеням, гордецы поднимались на свой трон, был путем в один конец. Тысячи торчавших во все стороны остриев были одинаково опасны, как для врагов, в глубине души помышлявших о предательстве и вожделевших власть, так и для тех, кто эту власть держал на кончике своего языка. Железный трон — это окаянное каменное изваяние, впитавшее в себя кровь и проклятия своих прежних хозяев, слитое воедино пламенем дракона, не служил восседавшим на нём. Сковывая их разум и волю, нашептывая коварные речи, нередко сводившие тех с ума, он медленно и необратимо обращал их в своих рабов. Железный трон, как ничто другое, воплощал в себе проклятие дома дракона и его обитателей. Наделенные неизмеримой властью и обделенные свободой, имеющие право даровать жизнь и лишать ее, но сами с рождения привыкшие выживать. Еще не одну сотню лет, быть может, простоит дом дракона и этот трон, но в одном Рейна была уверена совершенно безоговорочно: однажды он будет разрушен своими же рабами. Красный замок, обитель драконов, никогда не был для неё домом. В те далёкие дни, когда мать, единственный человек, любивший её просто так, ещё была жива, у Рейны не было дома. Однако оглядываясь назад, она с горечью понимала, что те годы, когда она с отцом, матерью и сестрой путешествовали по просторам Эссоса, гостя то у тех, то у других друзей отца, были самыми счастливыми в её короткой жизни. В их маленькой семье Рейна никогда не чувствовала себя лишней. Она любила вечера, когда отец и мать сидели у камина и тихо беседовали, а они с Бейлой играли куклами. Любила исподтишка наблюдать за родителями, подмечая нежные взгляды матери и сдержанные, но все же не лишённые тепла— отца. Любила их совместные полёты, за которыми они с сестрой наблюдали с земли, делая ставки, кто из родителей окажется быстрее. Тогда сердце Рейны переполнялось затаенной гордостью за них, и от сладостного осознания, что она дочь этих удивительных людей, ей хотелось смеяться. А после все изменилось. Мать ушла, оставив после себя обугленные кости, а её место слишком быстро заняла Рейнира. Как Рейна злилась на отца! Как ненавидела она его! Но детский разум подобен мягкой глине, и при должном терпении из него можно слепить все, что угодно. Рейнира оказалась не худшей мачехой из возможных, даже наоборот. Скорее всего, если бы Лейна могла выбирать мать своим дочерями, выбор пал бы именно на Рейниру. Не имея своих дочерей и прекрасно помня, что такое быть сиротой, она старалась изо всех сил окружать девочек заботой, прикладывая к этому тем больше усилий, чем больше равнодушия видела в глазах мужа. Деймон не был ужасным отцом, не был он жесток и груб, помнил день рождения близняшек и умел своевременно позаботиться о подарках. Но у Рейниры был пример истинно хорошего отца — Визерис. И потому Рейна и Бейла получали от неё в два раза больше заботы, чем собственные сыновья. Однако в её отношении к падчерицам была прочно вплетена жалость, и Бейла, в отличии от сестры, испытывавшая стойкую неприязнь к этому чувству, в своем желании от него избавиться согласилась на приглашение Рейнис погостить в Дрифтмарке. «Погостить» вылилось в несколько долгих лет, невидимым оврагом окончательно разделивших некогда неразлучных сестёр. Сначала ушла мать, после сестра. От счастливой семьи Рейны остались лишь они с отцом. Но между ними двумя ненавязчиво выросла Рейнира. Рейна осталась одна. Единственным утешением в её одиночестве стали трое сводных братьев, охотно принявших её в свои забавы. И когда начало казаться, что она вновь обрела свое место, вернулась Бейла и своей врожденной жизнерадостностью, охотой к жизни, уверенностью в том, кто она есть, бесстрашием, граничившим с безбашенностью, без каких-либо усилий оттеснила сестру в тень. Делала она это, конечно, ненамеренно, но Рейна с ее приездом остро чувствовала свою застенчивость. Раньше, когда она была единственной сестрой, мальчики относились к ней, как хрупкому, нежному цветку, с которым нужно быть трепетным не только делом, но и словом. И Рейне безумно льстило это отношение. Но когда появилась Бейла, юноши начали неосознанно тянуться к этой раскрепощенной, бойкой девушке, весело хохоча в ее компании так, как никогда не смеялись с Рейной. И вопреки ожиданиям, возвращение сестры лишь усилило одиночество Рейны, которая острее начала ощущать свою непохожесть на других. Не дракон, но кто же она тогда? Потом началась война, и ее обещали волкам. Никому и в голову не пришло бы обручить Бейлу со Старком, даже будь она тысячу раз свободна. Бейла — дракон, а дракона не продают за войско. Так считала Рейна. Затем появился в ее жизни Аддам. Этот скромный, умный юноша, с которым у нее поначалу не заладились отношения из-за Морского Дыма, смог разглядеть в ней то, чего она сама в себе не видела. Аддам не был заносчив и самодоволен, как другие наездники, но и застенчивостью не страдал. Этот необычный юноша, выросший среди крестьян, напоминал сказку про лебедя, по ошибке богов вылупившегося среди куриц. Он был вдумчив и умел смотреть в самую суть. Незаметно, он занял в ее мыслях и сердце место, которое более никто не смог бы заполнить. Так казалось Рейне. Ее одиночеству пришел конец, но Рейна была слишком наивна, полагая, что боги милосердны. Нет, боги жестоки и любят смеяться над людьми. Посмеялись они и над ней. Подарив ей несколько месяцев головокружительного счастья, они рассчитались с ней слишком дорого. За каких-то пару месяцев Рейна потеряла Аддама, Деймона и Рейниру. От их большой, дружной семьи остались лишь они с Бейлой и Джейсом. С того дня, как Джейс вернулся в Королевскую Гавань с внушительным войском прошла пара недель. Пока Джекейрис наводил порядок в столице, примеряя на себе роль правителя, до них доходили самые разнообразные вести со всего Вестероса. Север, Долина, Железные острова с начала войны присягнули им. Речные и Западные земли сложили оружие. Простор также сдался — об этом красноречиво говорило то, что Боррос Баратеон созвал своих знаменосцев в Штормовой Предел. Оставалось только заручиться преданностью Штромовых земель, но это было лишь вопросом времени. Иными словами, война была практически завершена. Практически, потому что вскоре до них дошли вести из Драконьего Камня. Эйгон позаботился о том, чтобы в Королевской Гавани узнали о смерти своей королевы, послав им её обугленные кости. Так в Красном Замке обнаружили, что Эйгон Второй жив, как и то, что последний дракон Вестероса подчиняется ему. Эта завуалированная угроза всколыхнула спокойствие Красного Замка, словно камень, брошенный в только-только успокоившиеся и ставшие почти прозрачными воды, где члены Малого Совета заметались между горем по погибшей королеве и вполне обоснованными опасениями по поводу дракона. Не слишком способствовали их покою слухи, приносимые из Харренхолла. Поговаривали, что Эймонд Таргариен вовсе не погиб в битве у Божьего Ока, а жив и здоров. Шпион, подосланный туда, вернулся с неутешительными вестями. Принца он не нашел, но местные говорили о нем совсем не как о почившем. В Харренхолле, по его словам, сидит хорошо вооруженный гарнизон, и армия в несколько тысяч солдат, а провизии у них достаточно, чтобы переждать многомесячную осаду. Управляет замком бывшая любовница Одноглазого Принца, ведьма по имени Алис Риверс. Тот же шпион клялся, что слышал рев дракона, но так и не смог его увидеть собственными глазами. Поводов сомневаться в его словах не было — это был один из самых преданных людей Кригана Старка, за слова которого тот ручался, как за свои собственные. Никто в Красном Замке так и не догадался, что шпион этот был раскрыт, после чего Алис-уже-не-Риверс, соблазнив его, опоила особым зельем, вызвавшим у того галлюцинации. Мужчина стал чрезвычайно отзывчив к женским ласкам и ведьмовскому внушению, так что Алис не составило труда внушить ему весь этот бред об огромной армии и драконе. Разумеется, преисполненный стыда, он не поведал своему сюзерену о горячих ночах, проведенных в объятиях ведьмы, рассудив, что эта информация уж вряд ли заинтересует того. После долгих совещаний Джекейрис и Криган Старк решили на время оставить в покое последние очаги сопротивления в Харренхолле и Драконьем Камне, пока не придумают, как победить оставшихся врагов с наименьшими потерями для себя. Эймонду, если он, конечно, жив, наверняка хватило ума сбежать. А разобраться с безродной ведьмой они ещё успеют. Долгие месяцы войны лишили всех желания бросаться в бой прямо сейчас. Что ни говори, а черные также устали от войны, обошедшейся им непомерно дорогой ценой. Пока Вестерос приходил в себя после сокрушительной войны, а зима была близко, как никогда, в столице начались подготовки к коронации. Дабы не раздразнить народ, не так давно вкусивший запретные плоды мятежа, коронацию провели скромно, без всевозможных излишеств. В Красном Замке в присутствии Корлиса Велариона, леди Джейн Аррен, по такому случаю покинувшей Орлиное Гнездо, Талли, Тиреллов, всю войну просидевших в Хайгардене, и сотни других лордов и леди Криган Старк водрузил на голову Джейса корону завоевателя, чудом уцелевшую в хаосе бунта. С того мига Джейс Веларион становился Джекейрисом Таргариеном, королем Семи Королевств. Первым делом новоявленный король принялся решать вопросы начавшейся зимы и возвращении беженцев в их дома, о восстановлении разрушенных деревень и пополнении опустевшей казны, разбирательстве в последних указах своей матери, снижении непомерно тяжелых налогов, решении, кого из арестантов помиловать, а кого казнить, выслушивании тысяч прошений и ходатайств. Одним словом, на плечи Джейса легло тяжелое бремя восстановления страны, которую разрушал не он один. Но таков удел победителей. Ларис Стронг, благодаря своей цепкой жизненной хватке и воистину змеиной способности сбрасывать кожу, а вместе с ней и все выжженные на ней обязательства, умудрился не только выжить, но и получить место в Малом Совете. Для этого ему потребовалось пустить в ход все свое ораторское искусство и силу убеждения, внушив черным, что отныне и навечно он готов следовать за ними и все свои способности посвятить доказыванию своей преданности. Черные ему не поверили, но с казнью решили повременить, заботливо предоставив возможность доказать свою полезность в деле. Именно Ларис Стронг напомнил им о еще одном ценном пленнике: Тайленде Ланнистере, все еще пребывавшем в королевских темницах. Бывший мастер над монетой, а после десница короля Эйгона обнаружился в одной из самых дальних камер темниц, забытый и… неузнаваемый. Первые месяцы после восшествия Рейниры, Тайленд подвергся беспрецедентным по своей жестокости пыткам. Так как мертвым он стал бы бесполезным, пытки, неизбежно влекущие за собой смертельный исход, не применялись. Вместо этого мужчину оскопили, выкололи ему оба глаза и отрезали уши. Ему вырывали ногти и ломали кости, однако Ланнистер так и не рассказал пытавшим его, где было спрятано королевское золото. Но к счастью для Ланнистера, у Рейниры появились куда более серьезные заботы, помимо золота, и после долгих мучений его на время оставили в покое, а после и вовсе забыли среди сотен других пленников. Когда его вывели на свет, Ланнистер, по рассказам, долго стоял, подняв свои слепые глаза к небу и полубезумно улыбался, прошептав, что видит свет. Однако неожиданная стойкость и преданность представшего перед королем Тайленда — изуродованного, грязного, исхудалого и в лохмотьях — впечатлили Кригана Старка, и тот предложил Ланнистеру встать под знамена короля Джекейриса Таргариена. — Остался ли кто-то из сыновей короля Визериса? — спросил тогда Ланнистер. — Только один. Эйгон еще жив, но ненадолго. С самого своего побега он так и не участвовал в битвах, скрываясь. А сейчас засел на Драконьем Камне, откуда мы его и выкурим, — жестко произнес Джейс, говоря об убийце своей матери. После этих слов Тайленд долго молчал, но ни король Джекейрис, ни его свита не стали прерывать молчание изувеченного льва. Наконец, Ланнистер медленно, словно столетний старец, опустился на одно, потом на другое колено. Долгие, мучительные дни пыток не смогли сломить этого человека, но новость, что двое из достойнейших сыновей Алисенты мертвы, а недостойный король все это время прятался, позволяя своим подданным проходить через семь кругов пекла, сломила дух Ланнистера. И Тайленд Ланнистер принес слова клятвы. Вскоре обнаружилось, что, невзирая на пережитые страдания, ум бывшего десницы остался острым, как и раньше. Посовещавшись, Джейс принял решение отправить Ланнистера в Вольные Города в качестве посла для налаживания связей. Это было мудрое решение, ибо таким образом он не только отсылал от себя бывшего врага подальше от столицы с ее искушениями, но и поручал ему задание крайне ответственное, ведь разоренный после войны Вестерос нуждался в деньгах, продовольствия, новых союза и снова в деньгах. Так, едва оправившись от ран и болезней, Ланнистер отбыл на корабле в далекий и мирный Эссос. А Красный Замок продолжал гудеть, подобно ни на миг не замолкавшему пчелиному улью. У Джейса оставалось еще одно важное дело, откладывать которое более было никак нельзя. Вскоре после отплытия Ланнистера, один из послов был отправлен в Штормовой Предел, дабы призвать лорда Борроса Баратеона в столицу. За всеми этими событиями, подобно безликой тени, и наблюдала Рейна, слишком ценная, чтобы быть освобожденной, слишком бесполезная, чтобы быть вовлеченной. *** Вечерние сумерки неспешно опускались на Штормовые земли. Это время суток всегда было самым любимым у Анны, ибо множество красок, от насыщенно синего до огненно-оранжевого у самого горизонта, перемешивались на бесконечном полотне небосклона, а месяц гордо выплывал на небе, чтобы принять свой дозор у уходящего на покой солнца. Чуть позже его придворные — звезды, начнут пробуждаться, зажигаясь на темно-синем холсте. Однако сейчас было не время восхищаться красотой природы. Они стояли в густом лесу, окаймлявшем Штормовой Предел с северо-запада, отсюда можно было наблюдать за крепостью, оставаясь невидимым и для часовых. Скоро должен был пробить час летучей мыши — время смены караула, и это даст им десять минут, чтобы подбежать к стенам, а густой туман сослужит им хорошую службу. Мужчины напряжённо вглядывались в тёмный силуэт крепости, пока не услышали отдалённых звук колокола. Маленькие силуэты стражников тут же скрылись со стены. Эймонд махнул рукой, и все, включая Анну, бросились к стене. Анна возблагодарила небо за то, что додумалась прихватить с собой сменную мужскую одежду, в платье бегать было бы куда сложнее. Добежав до стен, они выдохнули и несколько секунд прислушивались к звукам сверху. К счастью, шагов поблизости не было слышно. — Остин, — прошептал Эймонд, и мужчина без лишних вопросов уверенно пошёл вдоль стены. Обойдя около ста метров и постоянно прислушивались, они остановились. Остин аккуратно провел рукой по увитой плющом стене, словно что-то пытаясь нащупать, и вдруг издал радостный возглас. Надавив на невидимый им рычаг, он толкнул стену, и — хвала богам! — она поддалась. Маленький квадратный кусок стены, высотой в метр, с тихим скрипом вошёл внутрь, обнажая проход. Остин первый нырнул в него, за ним последовал Эймонд, Анна и остальные рыцари. Уже внутри Остин нащупал факелы, которые перед отъездом предусмотрительно там спрятал. В тайном ходе, где они оказались, было узко и воняло крысами. — Для кого они делали этот проход? Для карликов? — проворчал кто-то. — Обождите немного, скоро станет повыше. Осторожно уступая, они пошли следом за Остином, освещавшим дорогу. Как он и обещал, метров через пятьдесят потолок стал выше, хотя вонь была по-прежнему ужасной. Каменные стены кое-где покрылись плесенью, повсюду была плотная сеть паутины, от которой Анна беззвучно бранилась и тайно надеялась, что создатели этой паутины не сядут на неё. В полной тишине они шли довольно долго, временами до них доносился писк, и Анна, до смерти боявшаяся грызунов всех мастей и личин, пряталась за спину Эймонда, словно он мог защитить её от атаки крысы. Или же она просто использовала его в качестве живого щита, что было более вероятно. Эймонд, знавший о её маленьком страхе, не сомневался, что если какая-нибудь мышка пробежит мимо неё, Анна, бесстрашно забившая вепря, запрыгнет ему на спину, и придется тогда ему нести её до самого конца прохода. К счастью для его спины, этого не произошло. Они шли глубоко под землёй, судя по сырости. Земля была рыхлая и чуть влажная, а на стенах там и тут торчали корни деревьев. Эймонд не мог сказать точно, как долго они так шли, но, наконец, проход начал идти вверх. — Мы сейчас под замком, — оповестил Остин. Действительно, под ногами вскоре застучала каменная плитка. Стены теперь не выглядели так, словно их создала сама природа, и они вот-вот обвалятся на головы непрошенных гостей. Пройдя ещё минут десять, они оказались перед каменной лестницей, которая утыкалась в стену. Остин, вставив факел в выемку в стене, поднялся наверх и, приложив ухо к стене, прислушался. — Кажется, тихо, — прошептал он, поглядев на Эймонда. Тот коротко кивнул, и рыцарь, подняв руку высоко над головой, надавил на определённую точку. Не зная точно, что там есть рычаг, найти его было бы невозможно. Эймонд снова восхитился находчивости Горвуда, отыскавшего этот проход со всеми его ключами. Стена слегка отъехала в сторону. Остин снова прислушался, потом осторожно выглянул наружу и, только убедившись, что путь свободен, вышел наружу. Следом поднялись остальные, чуть прищурившись, глядя во тьму. Они были в винном погребе, повсюду были бочки, на некоторых из которых были установлены краны. — В чем Баратеонам не откажешь, так это в вине и эле, — заявил Остин с видом знатока. — Собственно, я частенько сюда наведывался, так и нашёл этот проход. — То есть твой недюжинный ум и врождённый талант тут не при чем? — подколол его сир Роберт. — Ещё как при чём. Без них я бы не догадался, что эта бочка, которую я пытался заставить выдать мне эль, на самом деле открывает проход. Иначе почему вместо того, чтобы отдавать честному, пусть и слегка пьяному, рыцарю эль, она делает дыру в стене. Говоря это, он беззастенчиво наполнял свою пустую флягу из-под воды вином. — А ты время зря не теряешь, — скептически сложил руки на груди Дункан. — Вижу возможности — использую их. Вот мой девиз по жизни, старина. Пока сама рыцарская честь в лице Дункана спорила с Остином, а остальные рыцари с упоением слушали их спор, Эймонд повернулся к Анне. Она же, чуть скривив рот, оттряхивала одежду и выуживать паутину из волос. — Ты в порядке? — встревоженно спросил Эймонд. Всё-таки она не привыкла к такого рода приключениям. — Если не считать того, что я вся в паутине, да, — проворчала она, скорчив забавную рожицу. — Я и не знала, что тайные проходы так мерзко пахнут. Я все провоняла! — Дай-ка понюхаю, — Эймонд сделал вид, что хочет принюхаться, а сам нагнувшись к её шее, быстро чмокнул её. — Эймонд! — выдохнула Анна, возмущённо и одновременно смущённо заозиравшись и пытаясь понять, не заметил ли кто. А Эймонд беззвучно рассмеялся от её выражения лица. На одно короткое мгновение он позволил себе забыть, что он командующий войска, что идёт война, что они тайно пробрались во враждебно настроенную крепость, что они могут и не пережить эту ночь. На одно мгновение он почувствовал себя тем Эймондом, что сидел с ней под ивой в Лесной Тени, беззаботно смеясь и дразня её глупыми выходками. Он не знал, вспомнила ли она о том же, но её изменившийся взгляд при звуке его смеха сказал ему о многом. Позади кто-то кашлянул, и миг был разрушен. С тихим скрипом дверь начала открываться, и рыцари, застигнутые врасплох, схватились за оружие. Слегка приоткрыв дверь, в погреб быстро юркнул один из гвардейцев крепости. И прежде, чем Дункан и остальные напали на него, он поднял руки, демонстрируя свою полную безвредность. — Мечи в ножны, — приказал Эймонд. — Джорон, ты вовремя, я начал подозревать, что ты решил дать деру, когда ты не ответил на последнее письмо. Высокий, темнокожий гвардеец с квадратным подбородком и блестевшей под светом ламп лысиной, оказавшийся тем самым шпионом Эймонда, встал перед ним на одно колено, склонив голову. — Мой принц, нет клятвы, — низким, твердым голосом произнес он, — которую бы Джорон нарушил. Я пытался послать вам весточку, но едва не попался на этом. А потом было уже поздно. Я подвел вас, но взамен я расчистил дорогу, чтобы мы смогли быстро и незаметно попасть в покои принцессы и принца. Эймонд похлопал его по плечу, велев подниматься и поведать план. Тогда Джорон и рассказал, что устранил дежурных замка, что должны будут встать на их пути, и описал, как они пойдут: через кухню, которая в это время пустует, они попадут на этаж прислуги. А оттуда последуют единственным возможным маршрутом — мимо покоев леди Баратеон. Весь замок Борроса был ими досконально изучен по схеме Анны, к тому же среди них было три человека, прожившего в этом замке не одну неделю, потому без лишних слов они последовали за Джороном. Шел уже час угря, и замок был погружен в сон. Все рыцари и Эймонд были вооружены мечами, Анне пришлось довольствоваться небольшим кинжалом, данным ей на всякий случай — лук и стрелы были бы слишком громоздкими, и только помешали бы ей нести на руках младенца. Все это казалось ей невероятным сном: они тайно проникли в одну из самых недоступных крепостей Вестероса и собираются выкрасть двух ценных заложников прямо под носом Борроса Баратеона. Реально или нет, но пока фортуна была на их стороне. Почти весь путь до детской они преодолели без приключений. Дойдя до дверей детской комнаты, Анна и Эймонд на цыпочках пробрались внутрь. Остальные рыцари остались снаружи, дабы не пугать детей. Когда они оказались внутри, сердце Анны бешено забилось от волнения. Только сейчас она осознала, насколько близка была к сыну, которого не видела два месяца. Комната освещалась несколькими свечами, чтобы дети не испугались темноты, проснувшись среди ночи. Нянька спала в соседней комнате, ее приглушенный храп доносился до них через стенку. Едва увидев колыбель и даже не заметив кроватки Джейхейры, Анна, забыв обо всем на свете, подлетела к ней. Их сын мирно сопел во сне, забавно сморщив личико. Он чуть подрос, светлый пушок у него на голове стал больше, щеки стали пухлее. С трепетом, понятным каждой матери и больше никому на свете, она взяла сына на руки. Малыш не проснулся, только крякнул во сне. Поцеловав сына и втянув его родной запах, она с сияющими глазами обернулась к Эймонду, который замер в паре шагов с непонятным выражением лица, а когда она подозвала его, осторожно подошел к ней. С гордостью Анна продемонстрировала ему сына. Все с тем же настороженным лицом Эймонд смотрел на маленькое существо у нее на руках, кровь от крови его, а потом протянув руку, провел указательным пальцем по его щеке и выдохнул. — Геймон, — прошептал он. — Твой сын, — шепотом ответила Анна. — Возьми его. Эймонд, в последний раз державший на руках годовалого Мейлора, неловко и неуверенно взял на руки сына, причем такое напряжение он чувствовал последний раз, когда знакомился с Вхагар. — Ты его не уронишь, — улыбнулась Анна, прочитав его мысли. — Анна? — раздалось из глубины комнаты, и, вздрогнув, оба обернулись, вспомнив о наличии в комнате еще одного ребенка. Джейхейра, потирая заспанные глаза, сидела на своей кроватке. — О, Джейхейра! — Анна подбежала к ней, крепко обняв девочку. — Дорогая, дай посмотрю на тебя, как ты выросла за пару месяцев. Я так соскучилась по тебе! Говоря это, Анна немного покривила душой. Она вспоминала о белокурой девочке вовсе не так часто, как следовало бы. И, едва произнеся последнюю фразу, Анна почувствовала укол совести, словно предала доверие Хелейны. — Где ты была? — обиженно надула губы девочка. — Ты бросила меня? — Нет! Детка, разве я могла вас бросить? — после слов Джейхейры Анну уже вовсю предавалась мукам совести. — Мне нужно было уехать, но я ведь обещала, что вернусь. Я привела дядю Эймонда, как и обещала. А дядя Эймонд подошел ближе с таким видом, словно держал в руках фарфоровую вазу, пошедшую трещинами и готовую в любую секунду раскрошиться, сожми он руки чуть крепче. — Дядя Эймонд? Ты вернулся, чтобы забрать нас с Геймоном домой? — Эмм, да, за этим я и пришел, — ответил Эймонд, радуясь, что дочь его брата сама пришла ему на выручку. — Но мне здесь нравится. Тетя Эленда, и Кассандра, и Эллин (Анна отметила про себя, что Флорис девочка не назвала), они очень милые и играют со мной в игры. Эймонд, никогда не умевший общаться с детьми, не считая Марко, посмотрел на жену в поисках спасения. — Дорогая, я понимаю, что ты привыкла к этому месту, и это нечестно отрывать тебя отсюда, — ласково произнесла Анна, погладив девочку по голове, — но, видишь ли, так получилось, что вам с Геймоном здесь больше оставаться нельзя, потому что… потому что есть другой замок, в который мы вас заберем. Там очень красиво, там такие высокие башни и много-много щенков, — добавила она, зная, как девочка любит щенков. — Ты сможешь играть с ними весь день! — Правда? — глаза четырехлетнего ребенка засветились. — Да! И котята там тоже есть. Мы даже выбрали тебе парочку, но нужно, чтобы ты поехала с нами. Джейхейра серьезно задумалась над этим заманчивым предложением, взвесила все «за» и «против» и пришла к выводу, что щенки и котята лучше дочерей Борроса. Видя, что девочка согласна, Анна, заговорщически зашептала: — Тогда мы уедем отсюда. Но сначала мы сыграем в игру. Нужно будет сбежать из замка так, чтобы нас не поймали. Мы будем играть в нее вместе, Геймор тоже будет играть. Правила очень простые, нужно быть тихой и держаться меня, хорошо? — Геймон не умеет быть тихим, — пожаловалась Джейхейра, вылезая из постели. Анна, стараясь не шуметь, начала одевать девочку, пока Эймонд беспомощно стоял посередине комнаты, не представляя, что ему делать. Каким-то чудом им удалось не разбудить храпевшую за стенкой няню и через десять минут полностью одетая и готовая играть Джейхейра, Геймон, укутанный в одеяльце, были готовы. Анна забрала из рук Эймонда сына и свободной рукой взяла за руку Джейхейру. Все вместе они вышли в коридор, бесшумно притворив за собой дверь. Эймонд кивнул рыцарям, и без лишних слов они побежали обратно к погребу. Однако все шло слишком хорошо, чтобы так легко закончиться. Когда до погреба оставалось пару поворотов, свернув за угол, они едва не врезались в вооруженный до зубов отряд гвардейцев. Анна тихо охнула. Их ждали. Эймонд резко дернул Анну себе за спину, а его рыцари без лишних слов взяли ее с детьми в кольцо. Шесть, семь… их было слишком много! Позади раздались шаги, и в следующую минуту из коридора, откуда они только что пришли, выскочили еще с десяток гвардейцев. Их предали. Не успела эта мысль проскочить у Эймонда в голове, как Джорон, отделившись от их группы, встал перед гвардейцами. — Ублюдок, — прошипел Эймонд. Джорон до ответа не снизошел, хотя взгляд все же отвел. Остин и остальные взялись за эфесы. Эймонд мягко, почти любя, погладил рукоять своего меча, медленно вытаскивая его из ножен. Позади испуганно всхлипнула Джейхейра, которая в свои четыре года увидела достаточно, чтобы знать, что происходит, когда взрослые обнажают мечи. — Ваше Высочество, — произнес один из гвардейцев, очевидно, бывший за главного, — не стоит усугублять ситуацию. Среди вас женщина и дети. Если будет бой, они пострадают. Мы не причиним вам вреда, лорд Боррос лишь желает с вами говорить. Эймонд медлил, с трудом сдерживая рвущиеся наружу ругательства в адрес Борроса и его прихвостней. Но здравая мысль обращавшегося к нему мужчины была бесспорной. Если начнется бойня, им не выбраться живыми. Собственная жизнь не беспокоила его. Не будь здесь Анны и детей, он бы, не колеблясь ни секунды, бросился в бой и заставил бы этих мерзавцев вспомнить, кто здесь дракон. Но рисковать семьей он не мог. — Никто не причинит вреда вашей семье, Ваше высочество, даю вам слово, — проговорил рыцарь, видя, что он колеблется. — Ваше Высочество, — подал голос Остин. Больше он ничего не сказал, но каким-то магическим образом его мысли просочились в голову Эймонда. С трудом, словно вынуждая себя, он вновь вставил меч в ножны, презрительно глядя на врагов. — Раз лорд Боррос желает со мной говорить, так и быть. Я выслушаю его. — Вам придется отдать оружие, — произнес тот же гвардеец. — А ты отбери, — прорычал Роберт. Выбора не было. Они были окружены, и противники были настроены весьма решительно. Откажутся отдавать оружие, и битвы не избежать. Отвязав ремни, Эймонд протянул оружие гвардейцам. Только после этого остальные последовали его примеру. Эймонд негромко подозвал Анну, он хотел, чтобы она была рядом, ему было нужно чувствовать её близость. Когда Анна встала слева от него, их взгляды встретились. На её лице был написан страх, и Эймонд слишком хорошо её знал, чтобы поверить, что это страх за себя. Хотелось сказать, что все под контролем и у него есть план, обнять, да что угодно! Лишь бы не чувствовать себя идиотом, который не просто угодил в ловушку, но и затащил туда её. Вместо этого он коротко велел держаться рядом. Анна, одной рукой прижимавшая к себе сына, другой вцепившаяся в ладошку Джейхейры, кивнула. Их повели в сторону тронного зала. Пока гулкие шаги гвардейцев отдавались эхом в коридоре, Эймонд лихорадочно соображал. О побеге можно было забыть, значит, нужно было придумать, как откупиться от Борроса. Ему нужно было предложить нечто такое, от чего он не смог бы отказаться. Вся загвоздка заключалась в том, что Эймонду нечего было тому предложить. Будь у Борроса сын, он бы обручил с ним Джейхейру (да простит его Эйгон). Он бы даже обручил своего сына с одной из его дочерей, если бы они годились ему хотя бы в старшие сестры, а не матери. Но даже при таком раскладе, Боррос вполне мог отказаться. Умом он, конечно, не блещет, но считать еще не разучился. Впереди маячила неестественно выпрямленная спина Джорона, и Эймонд с удовольствием представил, как вырывает его лживый язык, ломает его пальцы, писавшие ему ложное донесение, а потом… Так, стоп! Не об этом он сейчас думать должен. Однако против его воли паника медленно туманила разум, смешивая мысли в бесформенную кучу. Эймонд не хотел признавать, но они были в ловушке. Оставалось лишь молча идти к Баратеону и выяснить, что у того на уме. А там… будет импровизировать. Когда они очутились перед массивными дверями, тот самый гвардеец, прежде чем открыть двери, окинул их настороженным взглядом, словно пытаясь предугадать их тайные, коварные планы. Эймонд был бы не против, чтобы в его голове зародился хотя бы один. Боррос восседал на своем «троне», который еще с прошлого раза вызывал у Эймонда стойкое желание закатывать глаза. Народу в этот раз было совсем немного, только мейстер и советник взволнованно смотрели на вошедшую процессию. Конечно, была ведь глубокая ночь, и все в замке спали. Эймонд направился прямо к трону, не остановившись на приличествовавшем расстоянии, и только когда личная охрана Борроса преградила ему путь, с кривоватой улыбкой замер. Анна и остальные встали чуть позади. Боррос нисколько не изменился с их последней встречи, все такой же располневший и бородатый, с таким же мрачным взглядом человека, готового в любую минуту разбушеваться. С минуту он хмуро взирал на него, потом обвел взглядом остальных, задержав взор на Анне с ребенком. Каким-то чудом Геймон не проснулся, продолжая пребывать в царстве снов и не подозревая, как сильно его родители облажались. — Принц Эймонд, — голос Борроса звучал немного простуженно, — добро пожаловать в мои владения. До нас доходили слухи о том, что вы живы, но убедиться в этом лично — радость для меня. Эймонд фыркнул. — Я скакал семь дней, чтобы доставить тебе эту радость. Хотя, признаться, не понимаю, к чему были все эти ухищрения. Ты мог бы просто пригласить меня. Неужели ты считаешь, что я испугался бы встречи с тобой? Боррос чуть дернулся, прочитав в его словах презрительную издевку. — Твой дом (Эймонд отметил, как мгновенно изменилось его обращение) обещал моему родство. Твой дом гарантировал победу в этой войне. — С каждым словом в голосе Баратеона нарастал гнев. — Однако твой младший брат умер, так и не сделав мою дочь женой. Твой старший брат затаился где-то, как трус! Твой Лорд Командующий повел войско на смерть. И вы потеряли всех своих драконов! Ты, — Боррос указал пальцем на него, — потерял все! Твоя семья в моих руках. Объясни мне теперь, мальчишка Таргариен, кто из нас должен бояться? Улыбка медленно сошла с лица Эймонда. Он сделал шаг вперед и тут же был остановлен уперевшимися ему в шею мечами. Даже отсюда было видно, как напрягся Боррос при его движении. — Ты прав, — тихо произнес Эймонд. — По всем законам бояться следует мне. Однако именно ты боишься, Боррос. Я даже отсюда ощущаю твой страх. Вели своим людям отойти, встань передо мной, и мы проверим, кто из нас боится. Боррос выпятил губу. Он был достаточно опытен, он повидал не один рыцарский турнир, чтобы уметь достойно отвечать на провокации. Ведь уж чем, а трусостью Боррос не страдал. Но Эймонд не дал ему заговорить. — Но ты этого не сделаешь, — продолжил он. — Потому что нам обоим хорошо известно одно: «вам ярость». Но не власть. Вы, Баратеоны, созданы для того, чтобы воевать, чтобы доказывать свою доблесть на поле битвы. Но не для того, чтобы править. А мы, Таргариены, рождены для этого. Я стою, окруженный твоими людьми, — он развел руками для пущей наглядности, — но даже убив меня, ты не изменишь того, что я — твой сюзерен. Убив меня, ты лишь докажешь, что ты никчемный Баратеон, который не сумел сохранить верность тем, кому обещал служить. Говорят, у стен есть память. Слова Эймонда разносились по залу, впитываясь в стены этого зала. И стены эти запоминали день, когда один дракон — раненый, окруженный десятками врагов — стоял перед ними с гордо поднятой головой и указывал им их место. У стоявших вокруг гвардейцев невольно пошли мурашки от роковых слов, произнесенных этим твердым, уверенным голосом, напоминавшим им о данных клятвах. Анна после слов мужа, в первое мгновение растерялась, ибо не в ее правилах было злить того, кто приставил нож к ее горлу — она была сторонником хитрой дипломатии. Но, подсознательно чувствуя, что должна поддержать мужа, если не словом, то взглядом, она чуть вздернула голову. Тишина, воцарившаяся в зале, была нарушена негромким скрипом. Боррос Баратеон поднялся со своего трона и неспешно спустился вниз. Его лицо было белым от гнева, когда он остановился перед Эймондом, жестом велев своим стражникам отойти. Теперь между ними не было никакой преграды. Целую минуту он, не отрываясь, смотрел на Эймонда, который даже не дрогнул под этим пронизывающим, испепеляющим взглядом. Эймонд казался спокойным, и только гневно раздувавшиеся ноздри и жесткая линия сжатых губ говорили о сдерживаемой ярости. В этот миг от гнева Эймонд даже позабыл о страхе, позабыл о том, что, по сути, находился в положении пленника. Он Таргариен, он дракон, он потомок тех, кто разрезали небеса древней Валирии. Он не позволит никому, тем более какому-то Баратеону, оскорблять себя. Внутренний голос в отчаянии завыл, вопя, что злить Баратеона, в руках которого были их жизни, сущее безумие. Этот же внутренний голос требовал немедленно все исправить, подольститься к его гордыне, начать хоть какие-то переговоры. Только сейчас Эймонд этот голос совершенно не слышал, в нем клокотало бешенство. Неизвестно, что увидел на его лице Боррос, однако выражение его изменилось, став задумчивым. — Я изучал историю, когда ты еще бегал под столом, — внезапно, совершенно нелогично успокоился Боррос. — И я горжусь своими предками не меньше, чем ты, мальчишка, своими. Я помню каждую клятву, данную мной. Я обещал служить дому Таргариенов и их законным королям. И я не нарушу данного слова. Боррос замолчал, решая что-то про себя. — Пусть слышит каждый находящийся здесь сегодня, — громко заговорил он. — Я, Боррос Баратеон, и мой дом останемся верны истинному дракону, которым является Эймонд Таргариен. Дом Баратеон пойдет за своим королем, за Эймондом Таргариеном! Эймонд оторопел. Мгновение все молчали, оглушенные последними словами Баратеона. А потом зал разразился десятком голосов, повторявших за своим лордом: «За короля Эймонда!». Остин, Дункан и остальные рыцари непонимающе оглядывались, с трудом веря в происходящее. Эймонд же растерянно повернулся к Анне, на лице которой было написано схожее неверие. Только что Боррос говорил о том, что у них ничего нет, что они его подвели, а через минуту объявляет Эймонда королем. Однако происходящее было подлинным. И стены Штормового Предела запоминали день, когда дом Баратеон выбрал своего короля. Чуть позже, когда все немного успокоились, а всеобщее возбуждение слегка спало, им предстояло узнать, что именно в тот день произошло в Штормовом Пределе. *** Боррос Баратеон был человеком, наделенным множеством недостатков. Однако, пожалуй, самым главным из них, влиявшим на множество его решений и поступков, была гордыня. И он, Боррос, ей бессовестно потакал, при каждом случае напоминая себе и своим подданным, что является потоком великих Баратеонов. Что родоначальник его дома, Орис Баратеон, приходился единокровным братом самого Эйгона Завоевателя. Иными словами, он был бастардом, но это слово Боррос, говоря об основателе своего дома, вспоминать не любил. Ещё одним предметом его поклонения был Рогар Баратеон, женившийся на вдове короля Эйниса Таргариена и сыгравший огромную роль в политике Вестероса. В юности Боррос любил мечтать, представляя себя похожим на них, грезя о том, как впишет свое имя на страницы истории, и уже его потомки будут с гордостью вспоминать о его деяниях. Правда, Борросу не повезло родиться в относительно мирное время, когда умение вести интриги, говорить и читать между строк, расставлять подводные камни противникам, сидящим с тобой за одним столом, словом, дипломатия ценилась больше, нежели безупречное обращение мечом. Потому Отто Хайтауэр столько лет носил значок десницы. Потому Борросу, так и не научившемуся грамоте, он никогда не светил. Впрочем, зрелость со временем лишила его мечтательности, научив довольствоваться тем, что есть. И все же гордыня никуда не делась. И когда Эймонд Таргариен явился в его дом с предложением союза, когда дом Таргариенов в два голоса воззвал к нему о помощи, эта самая гордыня довольно заурчала. Началась война, а значит время Баратеонов пришло. Потому что война была для них тем же, что и зима для Старков. Впервые у Борроса появился шанс вписать свое имя в историю. Дремавшие много лет мечты и амбиции снова пробудились в нем, встряхнулись от многолетней пыли и понеслись неудержимым галопом. Пока Ормунд и Дейрон на Просторе, а Эймонд с Колем в Речных землях одерживали победу за победой, Боррос ощущал свою собственную важность, свою необходимость. Он был на стороне победителей, и когда они займут железный трон, он будет вместе с ними пожинать лавры. А после все внезапно изменилось. Огромное войско Простора пало, уничтоженное скорее собственными пороками, чем вражескими клинками. Сначала Ормунд, потом Дейрон погибли. Не успели они отправиться от этого удара, как пришла весть о разгроме войска Кристона Коля в Речных землях. И в довершение всего этого, слух о битве у Божьего Ока, в котором оба могучих дракона пали, распространился по Вестеросу так быстро, как могут разлетаться только дурные вести. Даже побег Чёрной Королевы не мог сравниться с этими сокрушительными ударами. Ведь на смену Рейниры в Королевскую Гавань вскоре вступил её сын со всем войском Старков и Арренов. Драконов больше не было, и все решало лишь численное преимущество солдат, а оно было у чёрных. В это время Борросу были нанесены сразу два тяжёлых удара: один по его дому, как союзнику проигравших и, вне сомнений, объявленному предательским, и второй по его личной гордости и разросшимся надеждам. В своих грезах он уже вовсю видел себя гордо въезжавшим в Королевскую Гавань верхом на самом лучшем жеребце, который найдётся в Штормовых Землях. Мудрые мужи посоветовали лорду Штормового Предела вывести войско из Простора, признать поражение и склониться перед победителями, дабы не повторить судьбу Ормунда Хайтауэра. Те же мужи предложили ему в качестве извинений и жеста доброй воли отдать новому королю двух детей, находящихся под его защитой. Боррос, скрепя сердце, согласился. Но поступок этот претил ему вовсе не из-за чести, а из-за все той же гордыни, шептавшей ему, что теперь его запомнят, но совсем не так, как он мечтал. Его запомнят проигравшим, капитулировавшим и предавшим. Судьба, однако, решила подкинуть ему последнюю возможность доказать себя: в его замке был пойман шпион, который после недолгих пыток раскололся, поведав об Эймонде Таргариене, который, по его словам, был жив и связывался с ним не так давно. Это все меняло! Если Эймонд жив, жива надежда. Но как убедиться? Тогда мейстер и подал ему идею послать письмо в Харренхолл, чтобы выманить оттуда одноглазого принца. В том, что Эймонд примчится на спасение своего сына, он не сомневался ни минуты. Когда Эймонд предстал перед ним, Борроса все же одолевали сомнения. Эймонд Таргариен, живой и невредимый, стоит перед ним. Но у него больше ничего нет — ни армии, ни драконов. Так стоит ли идти за полудохлым драконом, лишенным крыльев? Это он и пытался выяснить, провоцируя Эймонда. Надо признать, Эймонд Таргариен не разучился удивлять. Речь, которую он закатил, голос, взгляд завораживали. Много месяцев назад Боррос, встречая у себя Эймонда, как посланника своего брата, углядел в нем опасного хищника. Сегодня же перед ним предстал король. То, что заставляло рыцарей следовать за Эймондом до самого конца, то, что вынуждало их отступать перед ним, даже безоружным, то, что убедило Алис Риверс согласиться на тот ритуал, сегодня склонило Борроса к тому роковому во всех смыслах решению. Не преданность, не честь руководствовали его разумом, а неутолимая жажда, толкавшая королей и царей на войны и завоевания — жажда остаться в памяти. И Боррос, никогда не отличавшийся особой смекалкой, расчетливостью или глубоким умом, не бывший ни тактиком, ни стратегом, сделал свой выбор, за который история его распнет или увековечит, но уже точно не забудет. *** Тихий плеск воды был единственным звуком, нарушавшим тишину купальни. Около десятка свеч освещали комнату. В Штормовом Пределе ванные были построены иначе, чем в Красном Замке. Здесь они представляли собой углубление в полу, которое наполнялось водой и куда желающие искупаться опускались по ступенькам. С боку, прямо над полом, был расположен кран, который открывали, чтобы по толстой трубе вытекала использованная вода, а после ее заменяли чистой. Единственным недостатком такого было то, что неутомимым слугам приходилось таскать в три раза больше горячей воды, дабы наполнить ванну хозяевам. Хозяева же эти гордились этим сооружением и не приминали демонстрировать его гостям. В одной из таких ванн сидели Эймонд с Анной, усталые и измученные после нескольких дней пути и волнений последних часов. Анна осторожно проводила губкой по плечам и спине Эймонда, смывая с них грязь. Этот нескончаемый день утомил их, выжав напрочь всякое желание говорить. То, что происходило после того, как Боррос произнес слово «король», напоминало какой-то сюрреалистичный сон. Гвардейцы, встающие на одно колено и присягающие Эймонду, опустившиеся следом за ними собственные рыцари, Боррос, заявляющий, что отныне дом Баратеон стоит за ним, и вершина айсберга — заявление, что армия Штормовых Земель отныне в его распоряжении и готовы воевать. Эймонду пришлось умерить пыл Баратеона, сказав, что они обсудят все завтра, а пока его семья, люди и он сам нуждаются в отдыхе. Это было все, на что в тот момент был способен Эймонд, потому что голова раскалывалась, а ощущение, что это безумный сон, никак не желало его покидать. Не могли же его в самом деле объявить королем! Эймонд всегда отдавал себе отчет в том, что мог бы править. Это не было секретом ни для него самого, ни для окружавших его людей. Тем чаще эта мысль закрадывалась в умы, чем дольше Рейнира пребывала вдали от столицы и чем более ярок тем временем становился контраст между старшим и средним сыновьями короля. Но всерьез об этом Эймонд не задумывался никогда. — Что думаешь? — спросил Эймонд, наконец. Анна ответила не сразу, опустив губку в воду и снова начав водить ею по его груди. — Ты мог бы быть королем, — уклончиво произнесла она. — Но? — В день смерти твоего отца меня посетила мысль, что ты более достоин трона, чем твой брат, — вздохнула Анна. — Когда Эйгон назначил тебя регентом, я подумала, что никто не справится с этой ролью лучше тебя. — Она отложила губку и чуть подалась вперед, чтобы быть напротив его лица. — И я не ошиблась. Боррос прав, ты — истинный король. Но сейчас я сомневаюсь, Эймонд. Я… меня терзают сомнения, которым я не могу дать определение. Анна умолкла на миг, опустив глаза и задумчиво разглядывая его шрам на груди, в то время как Эймонд пристально смотрел на нее. — Этот трон… Ради него было пролито столько крови, столько жертв было принесено во имя него. Порой мне кажется, что он проклят, — прошептала она, снова поднимая на него глаза. — Ты спрашиваешь, что я думаю? Я в смятении, и я не уверена, что хочу, чтобы ты на него садился. Эймонд продолжал рассматривать ее, видя этот затаенный страх на дне ее глаз, который проскальзывал порой, когда она на него смотрела. Страх за него. — Я и сам не знаю, хочу ли его, — признался он спустя минуту. — Мальчишкой я частенько представлял себя королем, мечтал о том, как люди будут смотреть на меня и видеть не второго сына Визериса, а короля. Эймонд запнулся, тяжело было признаваться в своих тайных желаниях, которые он отчего-то всегда считал постыдными. Подняв руку, он чуть сжал ее плечо и начал задумчиво водить большим пальцем, оглаживая тонкую ключицу. — Когда короновали Эйгона, меня не покидала мысль, что на его месте достоин быть я. И это было сродни предательству. Потом началась эта проклятая война, и я, пусть и в качестве регента, сел на этот трон. Я отдавал указы, созывал советы, назначал на должности, отправлял в темницы, командовал войском. Я правил. — Тебе нравилось? — спросила Анна, видя, что он замолчал. Эймонд задумался. Нравилось ли ему? Скорее да, чем нет. — Пожалуй, самым честным ответом было бы: мне это удавалось, и я не ощущал себя не в своей тарелке, понимаешь? Я мог бы править, я знаю. Но что-то изменилось во мне. Не знаю, когда это произошло. Может, это происходило каждый день по чуть-чуть, или же случилось разом, там, в темных водах Божьего Ока. Но я не чувствую больше прежнюю тягу. Я устал, Анна, — выдохнул он. Последнее признание сорвалось с уст неожиданно для него самого, но принесло ему небывалое облегчение. Словно признавшись в собственной слабости, усталости, он вытянул из пальца невидимую занозу. Это смутное ощущение действительно преследовало его с тех пор, как Алис вернула его, только он не мог дать ему определение. Но озвучив эту мысль, он с оглушающей четкостью осознал, что больше не хочет воевать. Он проиграл в тот миг, когда погибли Дейрон и Хелейна, когда не стало Коля и Вхагар. Эймонд заглянул Анне в глаза, зная, что не найдет там осуждения, разочарования или упрека. Анна была единственным человеком, которому он мог бы сознаться в подобной слабости, не боясь быть высмеянным или непонятым. Даже родная мать, любившая его, вряд ли поняла бы его слов. В них она почувствовала бы угрозу, ведь слабый Эймонд не сможет защитить братьев и сестру. Анна нежно провела рукой по его щетинистой щеке, потом и вовсе нагнулась к нему, поцеловав в висок, обнимая и гладя по влажным волосам. Уже тогда, обнимая Анну, он знал, что у них не было выбора. Эйгон был жив, но за ним все эти люди не пойдут. А их враги не оставят их в покое, также как и союзники, что не желали отступать. Да и Эймонду еще было, за что бороться. — Никто не может заставить тебя делать то, чего ты не хочешь, — прошептала она ему на ухо. — Ты сделал достаточно. Наверно, это были те слова, которые он так жаждал услышать. Каждому человеку порой необходимо слышать, что он сделал достаточно. Даже если это не так. Даже если он знает, что ему никто не позволит выйти из игры. Эти слова нужны, чтобы на следующий день он мог снова взять свое оружие и броситься в новый бой. То была маленькая неосознанная ложь, в которую они позволили себе поверить на одну короткую ночь.