Дом Дракона. Оковы

3 месяца спустя… Старки говорят: зима близко. И всегда оказываются правы. Долгая зима, предрекаемая Цитаделью и Винтерфеллом, наконец-то, отвоевала свои права. Далеко на Севере уже выпал первый снег, и даже к югу от владений Старков холода предвещали суровую и долгую зиму. Никто никогда не знает, сколько продлится зима, но, когда мейстеры Цитадели рассылают воронов с вестью о долгой зиме, весь Вестерос охватывает тревога и страх. Долгая зима может длиться годами, неся за собой голод и смерть. Даже богатые лорды не всегда бывают защищены от этого, не говоря уже о бедняках. Северяне, гордящиеся тем, что являются прямыми и чистейшими потоками первых людей (с чем непременно поспорили бы одичалые за Стеной), тех, кто в свое время положил конец Долгой Ночи, с приходом зимы пробуждаются. Дух их предков, воевавших с белыми ходоками, разгоняет кровь в их жилах. Нет народа опаснее северян зимой. Когда выпал первый снег, множество северян покинули свои дома. Были среди них и молодые бедные, но крепкие юноши, и больные старики, и вторые сыновья — они добровольно уходили на войну, дабы избавить свои семьи от лишних ртов. Бездомные, которым зима и вовсе не сулила ничего, кроме смерти, отправились на юг первыми. Все они так или иначе держали путь в Королевскую Гавань, уверенные, что их лорд Криган Старк позаботится о них. Однако, чем дальше на юг они продвигались, тем яснее становилось, что у Кригана Старка куда больше забот, чем им думалось. Вместе с королем ему нужно было позаботиться обо всем Вестеросе, и толпе беженцев, спасавшихся от голода и холода, пришлось бы самим пробиваться, но только уже вдали от дома. Поняв сей неприятный факт, некоторые, а точнее многие из них сочли за благо обратиться за помощью туда, где люди не были обременены проблемами всех Семи Королевств, но отчаянно нуждались в наемниках и просто мужчинах, способных держать оружие в руках — в Штормовой Предел. Спустя месяц после смерти Рейниры и Деймона в Вестеросе появилось целых три короля. В Королевской Гавани правил король Джекейрис, на Драконьем Камне засел Эйгон Второй, а в Штормовом Пределе Эймонд был объявлен Баратеонами королем. Хотя Эймонд потребовал от своих союзников воздержаться от именования себя королем, объяснив это тем, что королю положено сидеть на железном троне, слухи о том, что Баратеоны нарекли его правителем Семи Королевств так или иначе расползлись до самой столицы и Драконьего Камня. Оба сына Визериса, как и все их сторонники в столице были объявлены мятежниками и изменниками. Войско Борроса Баратеона состояло из нескольких тысяч латников. Рассудив, что им нужно куда больше людей, Боррос и Эймонд разослали тайных гонцов по всему Вестеросу с целью нанять наемников. И уже через несколько недель в Штормовой Предел начали стекаться всякого рода авантюристы, люди, жадные до наживы или желающие просто найти надежный кров в преддверии зимы. Большинство этих людей не внушали особого доверия, но делать было нечего — без них им было не выстоять. Была еще отдельная группа людей — бывшие дезертиры. Те самые, что в свое время сбежали из войска Кристона Коля или Харренхолла, те, кому чудом удалось выжить после Второй Битвы в Тамблтоне. Все она сознавали, что со стороны черных им грозит лишь только смерть, и, возможно, не стучись в двери долгая зима, они попросту сбежали бы. Но смертельные объятия голода были не менее страшны, чем гнев преданных хозяев. Многие пришли в Штормовой Предел с повинной, умоляя принять их и клянясь отдать жизнь за принца Эймонда. Последний же взирал на них с откровенным отвращением и с огромным удовольствием отправил бы их всех подыхать на Север, если бы не одно жирное «но». Он нуждался в солдатах, чтобы противостоять Северу, Долине, Речным и Западным Землям и столице. Таким образом бывшие дезертиры были приняты в ряды мятежной армии, и, по крайней мере, до конца зимы можно было не опасаться повторения их ошибок. Эймонд и Боррос пришли к решению не приступать к активным военным действиям и по возможности, переждать несколько месяцев зимы, тем более что возможности Штормовых Земель позволяли им полностью обеспечивать себя всем необходимым. Небольшая передышка была необходима также для того, чтобы набраться сил и привлечь как можно больше союзников. Штормовые Земли оказались в своеобразной осаде, отделенные от всего остального Вестероса. После того, как Баратеон не откликнулся на призыв нового короля и не явился в столицу, его можно было официально зачислять в разряд изменников. Джейс, уверенный, что силы Баратеона не стоят опасений, послал в Штормовые Земли пятитысячное войско, чтобы окончательно разбить мятежников. Это было серьезной стратегической ошибкой с его стороны. В битве к югу от Бронзовых ворот Эймонд и Боррос, возглавив штормовое войско, разбили его армию, не понеся какого-либо тяжелого урона сами. После этого в Королевской Гавани осознали то, что было очевидно для всех, знавших Одноглазого Принца: он не собирается отступать. Лорд Сторакх, видевший собственными глазами сражавшегося Эймонда, по возвращении в столицу сказал королю лишь, что «человека, который бьется так, как Эймонд Таргариен, остановит только могила». Об этом также красноречиво говорило то, что дважды он послал шпионов тайно вывести Алисенту из Красного Замка, но оба раза эти шпионы были раскрыты Ларисом Стронгом. Из Харренхолла в замок Баратеонов было созвано войско, и только небольшой гарнизон был оставлен там для защиты самого замка. Вместе с ними в Штормовой Предел приехали и Маргарет с Марко. Маргарет, чье здоровье с каждым днем только ухудшалось, больше не могла скрывать тяжести своего состояния. Встретившая ее Анна ужаснулась, увидев, во что превратилась ее любимая тетушка. Маргарет, которой было не больше тридцати лет, истончилась, кожа на лице была бледной настолько, что были видны тонкие прожилки вен. Она была столь худой, что напоминала тринадцати-четырнадцатилетнего подростка, а не взрослую женщину. Ее теперь почти постоянно мучал надрывный кашель с одышкой, и даже небольшие прогулки лишали ее сил. Мейстер, осмотревший ее, подтвердил неутешительный прогноз своих предшественников, добавив лишь что дни леди Бриклэйер на исходе. Даже без его разъяснений близость смерти, витавшей над женщиной, ощущали все, кроме ее семилетнего сына. Именно ради него Маргарет и преодолела столь далекое и плачевно сказавшееся на ее здоровье путешествие, желая, чтобы после ее смерти Марко был в надежных руках своей семьи. Ведь больше у мальчика никого не осталось. А пока в Штормовом Пределе сосредоточилось почти все сопротивление зеленых, на Драконьем Камне Эйгон Таргариен также не сидел сложа руки. После возвращения Солнечного Огня и смерти Рейниры угрюмое оцепенение спало с него, и теперь им овладела жажда борьбы и мести. Железный трон, никогда не манивший его соблазнительным могуществом власти, отныне стал его одержимостью. Эйгон вряд ли отдавал себе отчет в том, что таким образом старается искупить вину перед своей семьей. По совету Уотерса он отправил гонцов в Браавос с целью купить там наемников и несколько кораблей (разумеется, все это было получено им в долг с тем, чтобы уплатить, как только сядет обратно на трон), и через полтора месяца двадцать кораблей, набитых хорошо вооруженными мужчинами, причалили к берегам Драконьего Камня — достаточно, чтобы удержать врагов на расстоянии, но слишком мало, чтобы этих врагов победить. Пока Эйгон ждал свой небольшой флот, до него дошли две новости, одна из которых несказанно его обрадовала, а другая повергла в глубокое потрясение. Его одноглазый братец не погиб, сражаясь с Деймоном. Он выжил и обосновался в замке Борроса Баратеона, а тот самонадеянно надел ему на голову корону. Эйгона не удивила преданность Борроса зеленым — при необходимости его брат умел быть весьма убедительным. Но вот неожиданное предательство Эймонда привело его в бешенство. Он рвал и метал, сыпя ругательства, а немного успокоившись, впал в замешательство. И что ему теперь прикажете делать? Объявлять войну не только бастарду Рейниры, но и собственному брату? Все решило письмо из Штормового Предела, присланное Эймондом. «Подозреваю, что ты сейчас покрываешь меня отборной бранью. Но ты никогда не был силен по части действительно хороших ругательств, потому я спокоен. Если ты ждешь от меня оправданий, боюсь, мне тебя нечем обрадовать. Сегодня Баратеоны, а вместе с ними их вассальные дома, согласны идти за мной, потому что ты, мой ненаглядный братец, все эти месяцы прохлаждался на Драконьем Камне. Не удивлюсь, если компанию тебе в этом нелегком деле составляли шлюхи и вино. Не мне тебя винить, потому как, ты наверняка заметил, что я почти все просрал. Мы оба крепко облажались и имеем то, что имеем. Наша мать по-прежнему в руках врагов, и это все, что имеет значение. Мы обязаны ее вытащить, и, если для этого мне придется надеть корону, я ее надену. У нас один враг, и этот враг делает нас союзниками. Советую оценить мое предложение — у меня есть армия, у тебя, как я слышал, дракон. Вдвоем у нас еще есть шанс отыграться. Но я бы хотел, чтобы ты помнил: железный трон принадлежит Таргариенам и только им в конечном итоге решать, кто на него сядет. Э.Т.» Эйгону пришлось несколько раз вчитаться в письмо, чтобы понять то, что до него пытался донести этот несносный человек. Как бы он не был зол, здравый смысл, впитанный в ровные строчки, проникал в его разум. Сейчас было не время делить шкуру неубитого медведя. Они были на одной стороне, и кроме как объединиться, выхода у них не было. К тому же последняя строчка, жирно намекавшая на их права, внушала надежду, что Эймонд не будет отбирать власть у старшего брата, возможно даже, после победы он собирается отказаться от трона в пользу него. Чуть успокоившись, Эйгон задумался о том, что вполне мог бы и сам уступить трон Эймонду. В конце концов, единственная причина его борьбы состояла в нежелании отдавать трон детям Рейниры или Деймона. Оба они были мертвы, но, если была хотя бы маленькая вероятность того, что там, куда они попали, эти двое могут наблюдать за происходящим, Эйгон готов был костьми лечь, лишь бы не доставить им удовольствия лицезреть своих ублюдков на троне. Потому вскоре Эймонд получил ответ от брата, развеявший его тайные опасения. «Ты будешь приятно удивлён, узнав, что на Драконьем Камне умеют сквернословить куда искуснее, чем в Королевской Гавани, а я потратил эти месяцы на обучение этому мастерству. Потому тебе есть о чем беспокоиться. Я собираюсь надрать тебе зад при встрече. Но так как я всегда отличался умом и дальновидностью, я согласен временно принять твоё предложение. Помнится, однажды Кристон Коль сказал во время тренировки: «победа никогда не может считаться окончательной, пока твой враг её не признал». Учитывая, каким тугодумом является старший бастард Рейниры, нам предстоит много работы. И в этот раз обещаю, что не буду отсиживаться в тени. Э.II Т.» *** На широком балконе, с мраморным полом, аркообразными окнами и вертикальными белыми периллами стоял Эйгон, опираясь локтями на эти самые перилла и прищурившись, задумчиво глядя вдаль. Камзол с высоким воротником из темного-коричневого сукна скрывал ожоги на его груди и обрубке левой руки. Зато ожоги на левой стороне лица были выставлены напоказ. Хотя их обладатель и мог попытаться скрыть их, зачесав волосы набок, вместо этого свои отросшие ниже плеч волосы он собрал в тугой хвост. В здоровой руке он вертел маленький пожелтевший от времени сверток. С этого балкона открывался вид на юг. Если полететь в этом направлении, можно было, обогнув пролив Глотку, залив Черноводной, Королевский лес, Шторомовые земли и Дорнийское море, попасть в самое сердце Дорна. И хотя отсюда, конечно же, всего этого не было видно, Эйгону казалось, что он воочию видит бесконечные красно-белые пески пустыни, высокие пальмы и Солнечное Копье, утопающее в прохладной тени деревьев. Позади послышались легкие шаги, которые он узнал бы из тысячи. За последние месяцы в отношениях с Эшарой произошли неуловимые перемены, которые порой поражали его самого. Ту ночь и разговор в спальне они больше не вспоминали и ни разу не переступили черту, так четко прочерченную Эйгоном. Однако после той ночи из их общения исчезло очарование первых дней пугливой влюбленности, когда невысказанные фразы и чувства, украдкой брошенные взгляды тревожат душу, а сердце, окрыленное радостной надеждой, бесстрашно пускается в полет грез и фантазий. Эйгон более не обманывал себя и не скрывал от Эшары своих чувств, с болью понимая их невзаимность. Но он и не требовал от нее ответа, не требовал любви. Никогда бы не смог первенец Визериса предположить, что способен просто любить женщину, не добиваясь от нее плотских удовольствий. Ее присутствия в его жизни было для него более чем достаточно. Ему было довольно видеть ее каждый день, слышать ее голос, любоваться улыбкой на ее смуглом лице, находившей отражение в глазах, знать, что она вполне довольна своей жизнью рядом с ним. Что до Эшары, то она не обманывала его лживыми обещаниями и словами любви, за что он был ей благодарен. Хуже нелюбви в ее глазах была бы только фальшь в них. Она не давала обещаний, не льстила кокетством и, похоже, осознание того, что мужчина полностью в ее власти вовсе не пробуждало в ее душе женского тщеславия и азарта. Эшара великодушно позволяла себя любить, даря ему в ответ свою дружбу. И пока Эйгону, в душе которого трепыхалась раненой птицей надежда, ее было вполне довольно. — Зачем ты позвал меня сюда? Солнце скоро сядет, и станет совсем холодно, — как обычно, бойко сообщила Эшара, подходя ближе. — Если хочешь, я могу принести плед, но лучше просто зайдем внутрь. Она продолжала обращаться к нему на «ты», это был его маленький каприз. Во дворце шушукались за их спинами, но Эйгон позаботился о том, чтобы этот мерзкий шепоток не тревожил больше дорнийку. — В Дорне сейчас теплее, — заметил он, не оглядываясь. — О, да, — чуть мечтательно протянула она, опираясь боком о перила и по его примеру глядя в горизонт. — В Дорне даже в самую холодную зиму не бывает холодов. А летом жара и вовсе такая невыносимая, что впору ходить голышом. Эйгон слабо улыбнулся, не отвечая. Они молчали с минуту, пока она разглядывала его. Он всегда напрягался, когда она смотрела на него слева, но мужественно терпел. — Один дорниец сказал мне как-то, что пустыня, в которой находится твой дом, милее сердцу самых благоухающих садов Пентоса и Волантиса. — Что думает об этом король? — улыбнулась Эшара. — Дом — это не место, дом — это люди, — чуть резко произнес Эйгон. Странное выражение появилось на лице девушки, нахмурившись, она задумалась над его словами. — Я думаю, ты прав, — необычайно серьезно проговорила она. — Дом, где у тебя не осталось близких людей, всего лишь обитель призраков. И нет ничего страшнее для человека, чем стремиться туда, где обитают призраки. Эйгон некоторое время молчал, то ли обдумывая ее слова, то ли задумавшись над чем-то иным. — Расскажи мне о своей семье, — неожиданно попросил он. Переход был настолько резким и непредвиденным, что дорнийка, никогда не лезшая за словом в карман, растерялась. — Моей… семье? — переспросила она, пытаясь выиграть время. — Я плохо ее помню, я была ребенком, когда мы переехали оттуда. — Давай я тебе помогу, — скучающим тоном произнес он, все так же рассматривая облака. — Ты родилась не в обычной, далеко не нуждающейся семье. В твоем доме всегда было вдоволь еды. — Эйгон, я не понимаю, к чему… — Тепло или холодно? — спросил он, и что-то в его голосе и напряженном профиле заставило ее принять правила игры. — Тепло. — У тебя было много слуг. Тепло или холодно? — Тепло, — после секундной заминки тихо ответила она. — Ты не единственный ребенок в семье. У тебя был хотя бы один брат. — Тепло, — прошептала она, побледнев. — Твоя фамилия Сэнд, — припечатал он. Эшара с шумом выдохнула. Эйгон с трудом сдерживался, чтобы не повернуться и не посмотреть на выражение ее лица. А посмотреть было на что. Широко распахнутые испуганные глаза перепуганными мышками забегали, ища способы побега, пока не наткнулись на его правую руку со свертком, который он небрежно вертел в пальцах. Взгляд дорнийки прирос к этому свернутому в трубочку клочку бумаги, который еще вчера хранился в ее сундуке. — Откуда, — она прочистила горло, и дрожащими пальцами указала на сверток, — откуда это у тебя? — Одна из служанок, любительница копаться в чужих вещах, нашла это среди твоих платьев, вместе с небольшим мешочком золота. И тогда она прибежала ко мне с явным намерением меня осчастливить, — бесстрастным тоном поведал Эйгон, наконец, поворачиваясь к ней. — Письмо твоей кузины весьма… трогательное. Я горю желанием узнать предысторию того, о чем здесь говорится. Эшара, ошеломленная и опустошенная неожиданным разоблачением, тяжело дышала, не отрываясь от письма в его руке. Эйгон продолжая изучать ее взглядом, заметил быструю перемену на ее лице, как из ее глаз исчез испуг, как она упрямо поджала губы и сжала кулачки, и только после этого решительно подняла на него глаза. Тень растерянности все еще маячила в них, но затмевалась полыхавшим в них вызовом. — Мне нечего стыдиться. Я не совершила ничего предосудительного. Эйгон, прищурившись, наблюдал за ней, а после ее слов хмыкнул под нос. — Кто сказал, что тебя вызвали на суд? Я лишь хочу знать все, что скрывается за этим, — он приподнял руку, демонстрируя письмо. — Кто ты. Зачем ты приехала в Красный Замок. И как так вышло, что мы за столько лет так и не догадались, что нам прислуживает сестра Кворена Мартелла. — Он мне не брат! — выплюнула Эшара, сверкнув глазами. — Я ненавижу его. По его вине мы с матерью вынуждены были бежать из Дорна после смерти отца. — Расскажи все по порядку, — чуть мягче предложил Эйгон, видя, что дорнийка готова воспламениться, подобно спичке. — Хорошо, — Эшара судорожно вздохнула, пытаясь взять себя в руки и собраться с мыслями, и медленно заговорила: — С чего начать? Начну с того, что Кворен был уже достаточно взрослый, когда его отец влюбился в мою мать, что тоже была из благородного дома. У нас в Дорне нельзя заводить вторую жену, но официальную любовницу, считай, наложницу — можно. Так, мать стала его наложницей, и спустя девять месяцев родилась я. В Дорне бастардов считают плодом любви, а любовь в Дорне почитают куда больше, чем во всем остальном Вестеросе. Что до дорнийских мужчин, то они умеют брать на себя ответственность получше ваших. Мой отец любил мою мать, и я также стала его любимицей. Эшара на мгновение умолкла, грустно улыбнувшись. Эйгон не торопил её, позволяя погрузиться в приятные воспоминания, предчувствуя, что за ними последуют далеко не столь безобидные. И действительно, выражение её лица ожесточилось. Она продолжила рассказ, только голос стал ледяным. — Кворен всегда ревновал ко мне отца, а его мать ненавидела мою, но им приходилось молча терпеть нас, покуда отец был жив. После его смерти Кворен стал главой дома Мартелл, я ничем ему не угрожала, я не смогла бы ослабить его права, даже будь я мужчиной. Но так как мать была его официальной наложницей, я могла претендовать на какую-то часть наследства, — с каждым словом её голос становился жёстче, а взгляд тяжелее. — И вот в одну ночь моя кузина, с которой мы выросли, рискуя жизнью, предупредила мать, что нас попытаются убить. Нам не оставалось ничего иного, как бежать. Мне было всего восемь лет, но я хорошо помню перепуганную до смерти мать, долгие дни в пустыне и степях, тяготы, с которыми мы сталкивались в пути. Помню, как она несла меня на спине, а у самой ноги были в кровавых мозолях…. Сначала мы обосновались в Штормовых землях, потом приехали в Королевскую Гавань, спасаясь от преследования. С востока дунул прохладный ветер, растрепав её волосы, но Эшара даже не заметила этого. Пока она с болью вспоминала о путешествии из Дорна до столицы, о перенесённых с матерью горестях, в её глазах была написана грусть, но после упоминания Королевской Гавани выражение нестерпимой муки скривило её лицо. — В столице мать долго пробивалась, как могла, но в конце концов она угодила на Шелковую Улицу. Несколько недель я провела там, слушая из коморки, как мужчины трахали мою мать, а она… она думала только о том, как бы уберечь меня от подобной участи. Ты хоть представляешь, как это страшно, слышать эти омерзительные голоса и звуки, перемежавшиеся с криками и стонами родной матери? У Эйгона не было на это ответа, но Эшара и не нуждалась в нем. Тряхнув головой в бессильном отчаянии, она продолжила, словно старалась поскорее проскочить этот отрывок времени. — Однажды один человек из замка, один из клиентов матери, заметил нас, и, сжалившись, по просьбе матери привел меня в Красный Замок, как служанку. Я работала, как одержимая, делала все, бралась за любую работу, чтобы вытащить ее из этого злачного, мерзкого места. Но я опоздала… — её голос стал немного тише. — Мать скончалась от болезни через несколько месяцев, а я… я дала себе слово, что непременно вернусь домой и отомщу этому негодяю Кворену за смерть матери и все, через что нам пришлось пройти. Эшара замолчала, на последних словах её голос сорвался. Слезы скатывались по её щекам, а она с упрямством ребёнка, не желающего показывать свою боль, ожесточённо вытирала их. Молчал и Эйгон, ошеломленный до глубины души. Некоторое время был слышен только шум прибоя да крик чаек вдалеке. Эйгон переваривал услышанное, не зная, что и думать. Зовя Эшару для объяснений, он предполагал, что услышит впечатляющую историю сводной сестры Кворена Мартелла, попавшей в Красный Замок. Он не удивился бы, выясни, что она была дорнийский шпионкой, и даже продумал вопросы, которые ей задаст. Продумал способы, которыми её оправдает. Потому что поступить с ней, как с предательницей, отказаться от неё было выше его сил. Но история Эшары оказалась куда трагичнее, чем он мог бы представить. Скосив на нее взгляд, он увидел её раскрасневшееся лицо с опухшими глазами и носом. Лишь пару раз за все время Эшара позволила себе плакать при нем, но никогда ещё её слезы не оставляли его равнодушным. И вид её заплаканного лица выбил весь воздух из его лёгких. Сделав шаг к ней навстречу, Эйгон порывисто обнял её. Эшара сразу же обмякла, как будто только этого и ждала. Её тело дрожало от душивших ее рыданий, а Эйгон только и мог, что приговаривать какие-то бессмысленные слова утешения. Прошло довольно много времени, прежде чем она перестала дрожать. — Тише, тише, моя девочка, — продолжал он шептать, гладя её по голове. — Я рядом, я не дам больше тебя в обиду. Я тебя вообще никому не отдам. — Я боялась, что ты отвернешься от меня, когда узнаешь, — прогнусавила она ему в грудь. Эйгон отклонился и здоровой рукой приподнял её подбородок. — Ты все ещё не поняла, да? — спросил он, пока его взгляд метался от одного её глаза к другому. Эшара молчала, явно не понимая, тогда он, вздохнув, прикрыл глаза, прежде чем нырнуть головой в омут. — Я бы благословил нож, которым бы ты меня убила, Эшара. Он не врал, в его глазах, устремленных на неё, плескалась собачья преданность. После долгих лет жизни, лишенной смысла, лишенной цели, после долгих лет пустоты и праздности, сырости и дождя, Эшара стала для него радугой на фоне серого небосвода. Она стала его персональным источником света. Разве мог он собственными руками его погасить? Никогда. Любой другой мужчина на его месте всеми силами постарался бы скрыть свою слабость, зависимость от женщины. Ведь женщина, почуявшая свою власть над мужчиной, становится для него опаснее занесенного над ним клинка. Но Эйгон не желал этого скрывать, собственными руками добровольно вкладывал он ей в руки меч, оставляя за ней выбор — убить его или даровать жизнь. Несколько томительных мгновений Эшара молчала и вдруг, потянувшись к нему, неловко коснулась его губ обжигающим поцелуем. Это не было желанием поддержать или жалостью, как в прошлый раз. Не было в том поцелуе и принуждения. Зато там была бездна благодарности и неуверенного намёка на привязанность. И этого было вполне достаточно Эйгону, впервые понявшему, какого это любить, не требуя ничего взамен. *** Десятки свеч в подвесных люстрах, настенных канделябрах разгоняли темноту в огромном, переполненном зале Штормового Предела. За окнами барабанил мелкий дождь, который не смог бы напугать коренных жителей этих земель. Несколько разожженных каминов были призваны, чтобы разогнать прохладу зала, но холод все равно проникал под кожу. Множество штормовых лордов и рыцарей сидели справа и слева на скамьях вдоль стен, лицом к центру зала. В зале находились в основном мужчины, но, приглядевшись, можно было заметить и несколько женщин, сидевших на скамьях неприкаянными статуями. Леди Эленда Баратеон с заметно округлившимся животом и четыре ее дочери сидели в первых рядах, еще три-четыре леди, чьи мужья и старшие сыновья погибли на войне, а младшие дети были слишком малы для подобных собраний, также присутствовали. Штормовые земли всегда отличались особенно крепкими патриархальными нравами, четко устанавливавшими место женщины в обществе, однако война сильно пошатнула эти устои, как и многое другое. Потому мужчины вынуждены были терпеть присутствие женщин там, где, по их мнению, им было совершенно не место. Однако некоторые старожилы все же не могли удержаться от того, чтобы время от времени бросать порицающе-недовольные и самую малость возмущенные взгляды в сторону главного стола. Напротив железных дверей, там, где раньше располагался «трон» Борроса Баратеона, был установлен длинный стол, за которым сидело несколько человек. Эймонд — посередине, справа от него сидел Боррос, а слева Анна. Именно то, что принц Эймонд (или король, как его называли за глаза) усадил свою жену рядом с собой, а не со всеми остальными, подобно лорду Борросу, вызывало такое недовольство у почтенных лордов, не привыкших лицезреть женщин, равных мужчинам. Наблюдать в Красном Замке королеву, восседающую рядом со своим королем, не возмущало их впитанных с детства понятий приличий, но здесь, в Штормовом Пределе они ожидали иного поведения от своего принца. Возмущение их, однако, ограничивалось лишь кислыми взглядами и поджатыми губами. Это было собрание, на котором имели право присутствовать лишь лорды и некоторые приближенные рыцари. Обсуждению подлежали две важные вести, присланные из Драконьего Камня от Эйгона Таргариена и от лорда Сиворта с границы Штормовых Земель. Когда все собрались, Боррос, подняв руку, призвал всех к тишине. С одобрительного кивка Эймонда он велел мейстеру говорить. — Милорды, рыцари, — громогласно заговорил он. — Сегодня мы собрали вас здесь, чтобы сообщить последние новости. Первая пришла к нам из Серой Виселицы. Лорд Трант сообщает, что войско зеленых, вот уже несколько месяцев, как лишившее сна лордов на границе Штормовых земель, внезапно отступило. Шепоток прошел по залу, после чего лорд Пизбери стукнул по полу своей широкой тростью, привлекая к себе всеобщее внимание. — Это хитрая уловка, вот что я вам скажу! — по-старчески захрипел он, тряся своими седыми, давно нуждавшимися в стрижке бакенбардами. — Этот щенок Джекейрис унаследовал от своего отчима коварство, а от матери неумение вести войну по-мужски! Он пытается ослабить нашу бдительность, а потом неожиданно нанести удар. И мы будем полными идиотами, если на это клюнем, вот что я вам скажу! — Все, здесь собравшиеся, согласны, что ослаблять северную границу нельзя ни в коем случае, — нетерпеливо перебил его Боррос. — Речь о том, что, по-вашему, они замышляют. Старик Пизбери, втайне надеявшийся, что с ним не согласятся, и тогда он сможет всласть накричаться, ругая бестолковую молодежь и называя всех ничего не смыслящими идиотами, недовольно крякнул и выставил подбородок. Его испещренное морщинами лицо так и говорило, что все собравшиеся круглые болваны. — Милорд, возможно, они собираются напасть на Драконий Камень, — неуверенно произнес двадцатипятилетний сын лорда Тарта. — Они никогда не сделают это, пока там есть дракон, — не согласился один из рыцарей. Сидевшие начали поочередно выдвигать предположения, пока Боррос громовым голосом не перекричал всех. — Милорды! Я еще не озвучил вторую новость, которая, как мы полагаем, тесно связана с первой. Мейстер! — Милорды, — спокойно произнес мейстер, — сегодня утром из Драконьего Камня прилетел ворон с тайным посланием. Дракона Эйгона Таргариена, Солнечный Огонь, который и так был ранен и слаб, отравили. Кто-то, предположительно из драконоблюстителей, преданных черным, отравил дракона. И, к нашему прискорбию, у нас больше нет преимущества в этом. После этих слов зал погрузился в тишину, а потом разразился десятком голосов, пытавшихся перекричать друг друга. Дракон Эйгона был последним прирученным драконом в Вестеросе и он ощутимо склонял чашу весов в их сторону. Эймонд переглянулся с Анной. Новость была воспринята именно так, как они и опасались. Когда пришло письмо от Эйгона, они с Джейхейрой и Марко прогуливались в саду, наблюдая за резвившимися детьми. Надо сказать, весть эта повергла их в шок. Последний дракон был их козырной картой, дававшей хоть какое-то преимущество. Теперь надеяться можно было лишь на войско Борроса и небольшое — Эймонда, да еще на тот сброд, который к их воротам привела зима. Повернувшись к штормовым лордам, они некоторое время слушали их голоса, время от времени перетекавшие в крики и брань. Боррос шепнул Эймонду, что стоит их успокоить, пока они не додумались до чего-нибудь эдакого. Эймонд кивнул, и Боррос, встав с места, умудрился перекричать всех в зале. — Тихо! Не сразу, но разгоряченные мужчины начали успокаиваться, и когда все внимание обратилось к главному столу, Эймонд подался вперед. С минуту он обводил взглядом зал, задерживая свое внимание на каждом лице, пока те не отводили глаза. Эймонд прекрасно знал, какое впечатление производит на этих людей — слава его шла намного впереди него. Многие смотрели с опаской, некоторые взволнованно, а кое-кто вроде престарелого лорда Пизбери с недоверием и высокомерием. Конечно, он ведь был всего лишь мятежным принцем без дракона и с горсткой преданных ему воинов, нуждавшимся в штормовых лордах не меньше, а может, и больше, чем они в нем. До сих пор они шли за ним, потому что верили в его силу. Они верили, что человек, отвоевавший и удержавший Харренхолл, победивший в битве самого Деймона Таргариена, является тем, за кем стоит идти. Но авторитет его мог пошатнуться при малейшей ошибке, малейшее проявление слабости — и они же набросятся на него стаей голодных гиен, чтобы растерзать за невыполненные обещания. Добившись того, чего хотел, а именно полной тишины и напряженности, он открыл рот. — Мои лорды и рыцари, — мягко заговорил он, — я понимаю ваше волнение и разделяю его в полной мере. Но не думаете же вы, что раненый и неспособный к долгим перелетам дракон был единственным нашим оплотом в этой войне? Самым необычным в ауре принца Эймонда, о чем спустя года будут рассказывать очевидцы, было то, как мягкий, вкрадчивый голос в нем сочетался с насмешливо-жестким, холодным, порой безжалостным взглядом, выдержать который мог далеко не каждый. В нем чувствовалась невидимая угроза, сдерживаемая в узде ярость. Он и был подобен дракону, спокойному внешне и горевшему внутри. Потому обычный на вид вопрос смутил присутствующих, словно был задан со злым умыслом, с тайным подтекстом. — Принц Эймонд, — лорд Пизбери, с трудом, опираясь на свою трость, начал подниматься, пока его маленький внук, испуганный вниманием, привлеченным к себе, старался то ли помочь ему, то ли удержать на месте, — я прожил в этом мире достаточно долго, чтобы не бояться ни драконов, ни волков, ни еще каких зверей. Потому я хочу взять слово. Смелость всегда уважают. Потому Эймонд, улыбнувшись уголками губ, благосклонно махнул рукой, позволяя старику продолжить, в то время как Боррос гневно пыхтел рядом с ним: пока Пизбери перечислял дома Вестероса, невысказанное «олени» повисло в воздухе. Старик, пожевав губу, осмотрел зал из-под густых бровей. — На этих землях задолго до Таргариенов с их драконами жили другие люди, — скрипучий голос старика разносился по залу. — Первые люди воевали с детьми леса. Потом пришли андалы и начали воевать с первыми людьми. Была еще Долгая Ночь, когда старые враги объединились, чтобы противостоять страшному врагу, пришедшему с севера и несущему погибель. Я не верю, что это были белые ходоки или какие мифические существа. Нет, это были люди, которые сражались, подобно самой смерти. — К чему ты рассказываешь нам историю, старик? Мы и так ее знаем! — крикнул кто-то, но тут же в его сторону раздалось шиканье. — Я хочу сказать, — продолжил Пизбери, словно его и не перебивали, — что мир на этих землях существовал задолго до драконов. И он будет существовать много после них! Люди будут воевать и убивать, и орошать кровью эти земли. Возможно, мир без драконов начнется с нас, возможно, драконьим людям, — кивок в сторону Эймонда, — еще удастся их возродить. Я не знаю этого. Но я знаю одно: побеждать можно и без драконов. Отвага, — он сжал дряхлый кулак, — доблесть — пора нам вспомнить, что это такое! Мы слишком размякли, полагаясь на драконов. Пора нам показать потомкам, как надо сражаться и умирать! Порой бурлящая молодость учит отчаянной храбрости старость, давно забывшую вкус разогнавшейся крови в жилах. Но бывают моменты, подобно этому, когда старость напоминает молодости о незыблемых истинах, на которых строится история. Слова лорда Пизбери проникали в умы, растревоженные страхом, и указывали им путь, правильный или нет, но, безусловно, достойный. Сказав все, что хотел, он при помощи внука сел обратно на скамью, чуть тяжело дыша. Взглянув на Одноглазого Принца, он увидел на его лице эмоции, не так часто проступавшие на нем: уважение и благодарность. После речи лорда Пизбери все немного успокоились, призадумались. Собрание продолжалось еще около часа, но протекало оно уже более спокойно, все приняли факт, что отныне будут воевать без драконов. Там и тут начали звучать предложения и идеи. Эймонд вопросительно посмотрел на Анну. Вместо ответа она ободряюще сжала его руку. Они были не на вражеской территории, но и не среди друзей. Все эти люди помогали им, но делали они это в надежде на вознаграждение. Никто из них не желал идти с повинной к королю Джекейрису, гордыня и страх казни заставляли их идти до конца по скользкому пути, на который они однажды ступили. И это была еще одна причина, по которой Эймонду было необходимо победить. *** Когда собрание окончилось, и лорды начали понемногу разъезжаться по домам, а те из них, чьи дома находились слишком далеко, были размещены в гостевых спальнях до утра, Эймонд и Анна также вернулись в свои покои. По возвращении их разместили в тех же покоях, в которых до того оставалась Анна, а детская Геймона и Джейхейры отделялась от их спальни небольшой гостиной. С тех пор, как они поселились в Штормовом Пределе, времени побыть наедине у них бывало не так уж и много, в отличие от Харренхолла, где они были предоставлены самим себе. Как бы Анна не ненавидела тот замок, она не могла не признать, что в нем они с Эймондом были хозяевами, а в Штормовом Пределе — гостями. Справедливости ради стоило сказать, что семейство Баратеон делало все, чтобы они чувствовали себя раскованно в их доме. Кассандра, Эллен и Флорис были безмерно счастливы возвращению Анны и стремились посвятить ее во все новости последних недель. Порой Анна задавалась вопросом, в одной ли она с ними реальности живет. В то время как ее собственная жизнь была наполнена смертями, кровью, потерями и постоянной борьбой за выживание, эти девушки словно обитали в неком сказочном мире, где нет места войне и жестокости. Они ждали окончания войны, как чего-то крайне надоевшего, словно затянувшийся наискучнейший спектакль, а вот как этот спектакль завершится, их уже не волновало. Кассандра по натуре своей была равнодушна и флегматична, Флорис надеялась лишь, что не все красивые мужчины погибнут на войне, а Эллен втайне поведала Анне, что планирует сбежать в Эссос вместе со своей камеристкой. Что думала старшая дочь Борроса, Анна не знала. На следующее утро их приезда Мариса ограничилась сухими приветствиями, при чем Анне показалось, что Эймонд вызывает у девушки не больше положительных чувств нее самой. Еще была Маргарет, которая угасала слишком быстро. Как это часто случается, лишь почувствовав приближение разлуки, Анна начала уделять Маргарет львиную долю своего времени и заботы, страшась того дня, когда тетя навсегда ее покинет. Эймонд был занят более глобальными проблемами. Вооружение армии, работа кузниц, обеспечивавших их необходимым оружием, обеспечение охраны границ, подготовка к активным боевым действиям, бесконечные обсуждения и военные советы, тренировка новобранцев. И хотя последнее было поручено Остину, Эймонд часто лично участвовал в этих тренировках. Как-то Анна спросила его, зачем он этим занимается, когда у него и без того достаточно забот. — Это и есть моя забота, — покачал головой Эймонд. — Большинство этих людей пригнал к нашим воротам страх, голод и холод. Но не преданность. А я хочу, чтобы завтра эти люди сражались за меня, шли на смерть за меня. Подумай сама, будут ли они делать это ради человека, которого даже толком и не видели и чьего голоса даже не слышали? Нет. Я должен быть для них не просто символом, я должен быть человеком из плоти и крови, таким же, как и они. Только тогда они будут сражаться за меня. Да и мне самому необходимо поддерживать себя в форме. Эти слова заставили Анну в который раз задуматься о том, как сильно изменился Эймонд с начала войны. Долгие месяцы походов и битв бок о бок со своим войском научили его видеть в солдатах не пешек, а живых людей, мыслящих, чувствующих и принимающих решения. Война научила его тому, что одна пешка способна изменить ход целой войны. По вечерам он бывал порой так устал, что, завалившись в постель, сразу же засыпал, прижав ее к себе. Или же они устраивались у камина или на софе, обнявшись, и обсуждали прошедший день. В этот вечер, вернувшись с самого крупного собрания за последний месяц, они отужинали и, после того как служанки убрались, устало расположились на диване. Эймонд, скинув камзол и оставшись в одной рубашке, вскоре удобно устроился, положив голову ей на колени, и рассуждал о прошедшем собрании. Камин весело потрескивал, создавая в комнате уют и тепло, пока капли дождя прочерчивали замысловатые дорожки на стекле. — Этот старик Пизбери, — произнес он, чуть ли не мурлыча, пока Анна перебирала его волосы, — был хорош. Должен признать, он спас положение. Меня бы эти твердолобые лордишки не послушались, так что его поддержка пришлась весьма к месту. — Он ненадолго выровнял наш парусник, но ты ведь понимаешь, что это лишь до более сильной бури, — проговорила Анна. — Ты знаешь, что меня беспокоит, Эймонд. Преданность этих людей не более, чем ветер, способный сменить направление в любой миг. Они обсуждали это не раз, и в душе Эймонд был с Анной согласен, но альтернативы у него не было. — Пока все складывается не так плохо, как могло быть, — все же ответил он, стараясь скорее убедить себя. — Если нам удастся собрать в ближайшие месяцы хорошо натасканную и вооруженную армию, то шансы будут неплохими. — Да, но ведь черные тоже не будут сидеть сложа руки. Они в любой миг могут нанести удар. — И что ты предлагаешь? — Я не знаю. Возможно, использовать хитрость — наилучший вариант. Ослабить Джекейриса изнутри. Там в Красном Замке обитает один хорошо знакомый нам паук, которому удалось просочиться в Малый Совет. Почему бы не связаться с ним и… — Ты это уже предлагала, — нетерпеливо перебил ее Эймонд. — Но Ларис Стронг вызывает у меня еще меньше доверия, чем последний дезертир, вступивший в наши ряды. Этот хитрый лис способен нанести удар тогда, когда ты меньше всего этого ждешь. — Ну, нам он помог сбежать, — возразила Анна. — Мы не будем связываться со Стронгом, — отрезал Эймонд. В этом заключалась ключевая разница между ними. В то время, как Анна готова была идти на любую хитрость, пусть и не всегда честную, Эймонд предпочитал полагаться на силу меча. Анна не раз убеждалась, что своевременно пущенное в ход коварство, способно избавить от множества неприятностей, как, например, в случае Руперта Бриклэйера, обманув которого, она, по сути, избежала его же убийства. Но Эймонд слишком не любил эту вязкую субстанцию, в которой ты так или иначе однажды увязнешь. — Наши шпионы скоро проникнут в Малый Совет, — проговорил Эймонд, — И они надежнее того, кто может скормить нам ложную информацию и погубить. — Анна не ответила, и он горестно вздохнул. — Был бы у нас хотя бы один оседланный дракон, разве я о многом прошу? — Что-то мне подсказывает, что Джекейрис тоже сутками напролет сокрушается по этому поводу, — усмехнулась Анна. — Все вы, Таргариены, одинаковые. — Не все, — улыбнулся Эймонд, не открывая глаз. — Некоторые намного красивее других. Но вообще, слова этого Пизбери стоят обдумывания. — Какие? — О том, что мы еще можем возродить драконов. Наверняка на Драконьем Камне есть кладки. Тогда мы сможем вывести новых. Это жизненно важно теперь, когда в Вестеросе не осталось ни одного дракона. Он размышлял об этом и раньше. На Драконьем Камне были и дикие драконы, по крайней мере про парочку он слышал: Серый Призрак и Каннибал. Что касается первого, то за много лет его так и не удалось поймать, этот "стеснительный" дракон даже близко к себе никого не подпускал. А про Каннибала можно было и вовсе забыть. Этот дракон не зря получил такое имя. Он был дик и неукротим, а у Эймонда больше не было в запасе дополнительных жизней, чтобы так рисковать. Дело в том, что есть ключевая разница между укрощением дикого дракона и дракона, уже прирученного предыдущим наездником. Вхагар была рождена среди людей, она росла среди людей, она подчинялась раньше приказам людей. А Каннибал не привык подчиняться, не привык исполнять приказы, не привык к наезднику на спине. И если у чёрных было несколько десятков добровольцев, готовых отдать жизнь, дразня диких драконов, то Эймонд такой роскоши себе позволить не мог. — Один есть, — ответила Анна и на его удивлённый взгляд пояснила: — Среброкрылая жива. Ты не знал? Она выжила после битвы в Тамблтоне. А когда её наездник, Ульф Белый погиб, она улетела. Эймонд впервые об этом слышал. Он-то решил, что в той битве погибли все драконы. Усевшись, Эймонд задумчиво провел пальцем по губам, соображая. Среброкрылая была старым, прирученным драконом. Её первой наездницей была Алисанна Таргариен, жена короля Джейхейриса. Это была крупная особь, не уступавшая размером Вермитору. — Что ты делаешь? — строго спросила Анна. Эймонд вопросительно посмотрел на неё. — Я знаю этот взгляд, — хмуро сказала она. — Полагаю, такой же был у тебя, когда тебе сообщили о смерти Лейны Веларион. — Ты замужем за вором драконов, дорогая, — Эймонд хитро улыбнулся. — Стоит ли удивляться, что первое, о чем я думаю при новости о освободившемся драконе, это как заполучить его себе. — Эймонд, — Анна глубоко вздохнула, — прошлый раз тебе просто повезло, что Вхагар не сожрала тебя на месте. Но в этот раз… — Что значит, повезло? — возмутился он. — Её впечатлила моя… — Глупость. — Моя храбрость и отвага. Да и кто бы устоял перед таким очаровательным ребёнком, — скромно закончил он. — Но теперь ты не ребёнок. К тому же, ты даже не знаешь, где Среброкрылая. Она может быть где угодно, хоть за Узким морем. — Нет, — покачал головой Эймонд. — Драконы очень привязаны к месту, где они долго жили. Я уверен, что она в Вестеросе. — Даже если так, как ты собираешься её искать? — Предоставь это мне. Я пошлю людей в Тамблтон. Пусть разузнают, в каком направлении улетела Среброкрылая и пойдут по её следу. Надо найти и приручить её раньше, чем нашим врагам придёт в голову та же мысль, если уже не пришла. — А как ты ее приручишь? Она совсем недавно потеряла наездника. — Имея большой опыт по части общения с недавно овдовевшими драконихами, думаю, я справлюсь, — ухмыльнулся Эймонд. Анна мрачно смотрела на него, видя, как по мере того, как он думал, загорался опасный огонек в его глазу, а плутоватая, предвкушающая улыбка растягивала его губы. Она уже успела пожалеть о том, что сообщила ему о Среброкрылой. Теперь можно было не сомневаться, что он не успокоится, пока не доберется до нее.