Дом Дракона. Оковы

Сколько существует богов? Боги старые, боги новые. А сколько богов смерти? В Вестеросе его называют Неведомым, в Квохоре — Чёрным Козлом, и только в Браавосе, в Черно-белом храме, его именуют Многоликим. Но даже без него, существует так много богов, и каждый требует поклонения, каждому нужно слышать мольбы и видеть подношения в свою честь. А может быть все это ложь, придуманная сотни лет назад суеверными народами, уповавшими на милость несуществующих божеств? Быть может есть только один бог, карающий и воздающий? Анна никогда не задумывалась об этом, как и о глубине слов, которые в далёком Браавосе говорят богу смерти: «не сегодня». В её жизни Смерть всегда приходила без стука. Без предупреждения врывалась она в дом и уносила с собой жизни её близких. Так забрала она её родителей — просто Анна однажды проснулась в горящем доме, а на утро её родителей не стало. Также унесла Смерть жизнь дяди Сэмвела, Хелейны и многих других. Но однажды Смерть сжалилась над ней и позволила попрощаться, прежде чем лишить ещё одного дорогого ей человека. Всё последние недели Анна ухаживала за тётей, гуляя с ней на свежем воздухе — по заверениям мейстера единственном действенном в её случае лекарстве, смеялась и с наигранной беспечностью болтала с ней о всяческих глупостях, которым Маргарет бездарно подыгрывала. А сама Анна при этом беззвучно молила: «не сегодня». Смерть терпеливо ждала, подбираясь все ближе и ласково гладя по голове свою будущую подопечную. С каждым её прикосновением жизненные силы покидали Маргарет, а сама она неуклонно иссыхала. Сначала усилился душивший её кашель, после приступов которого окровавленных платков становилось все больше. Потом ухудшилась одышка, и даже распахнутые настежь окна не помогали живительному воздуху проникать в её лёгкие. Её мучал жар, она исхудала и обливалась потом по ночам. И наступил день, когда Маргарет, которую всегда переполняла энергия, которая все последние месяцы из последних сил отчаянно цеплялась за жизнь, не смогла подняться с постели. Вот уже неделю, как она медленно умирала. Тяжелый, изнурительный кашель уступил место хриплому, шумному дыханию. Маргарет делала глубокие, судорожные вдохи и короткие выдохи, прерываемые кашлем. У нее не было сил даже поднять руку и взять стакан воды. Лекарства, приносимые мейстером, уже не помогали. Почти все время Анна почти не отходила от ее постели. Больше всего она боялась, что Маргарет умрет в одиночестве, без единого близкого ей человека. Она отлучалась ненадолго только для того, чтобы перекусить, переодеться и проведать детей. Особенно Марко. Семилетний ребенок с трудом осознавал происходящее, хотя мать и Анна пытались ласково и деликатно подготовить его к неизбежному исходу. Однако мир ребенка подобен волшебному городу, в котором неизменно все, что он считает неотделимым от себя самого. И как бы Маргарет ему не объясняла, Марко едва ли представлял свой маленький мир без матери. А когда мать слегла, и его не впускали к ней, Марко по-детски думал, что у мамы простуда, как у него в прошлом году. Несколько раз ее навещали Эленда или дочери, но витавший в комнате удушливый запах смерти быстро отгонял их прочь. И Анна не могла их винить: людям свойственно убегать из мест, где обитает смерть. Однажды вечером Маргарет, проснувшись с приступом кашля, попросила у воспитанницы воды. Анна торопливо подала ей стакан, придерживая ту за голову, пока Маргарет, чуть задыхаясь, делала маленькие глотки. Выпив воду, Маргарет откинулась обратно на подушки с ощущением безмерного облегчения, которому уже через несколько минут суждено было вновь смениться болью и удушьем. Но пока ей стало чуть лучше, и сознание ее не было затуманено. Взглянув на печальное лицо племянницы, Маргарет через силу улыбнулась. — Тебе бы поспать, дорогая, — прошептала она. Был уже поздний вечер, и Анна зажгла несколько свеч, чтобы не заснуть. Пока тётя спала, она занимала себя чтением, но глаза её смыкались, а смысл написанного ускользал от неё. Сон и правда был бы не лишним, но скоро все равно должна была прийти служанка сменить её ночью. — Я не устала, тетя, — покачала головой Анна, хотя осунувшееся лицо противоречило ее словам. — Как ты себя чувствуешь? — Думаю, скоро я встречусь с Сэмвелом. — Тетя закашлялась и, прикрыв глаза, замолчала на миг, чтобы в следующую секунду огорошить: — Я знаю, что Сэмвела убили зеленые. Анне показалось, что она ослышалась. Маргарет почти никогда не говорила о Сэмвеле. Неужели у нее начался бред? — О… О чем ты, тетя? — взволнованно спросила она. — Анна, детка, я столько раз говорила ему… говорила не играть в эти игры, — Маргарет виновато посмотрела на нее. — Но он все твердил про долг и клятвы. Боги, это такие глупости! — Ты знала? — изумленно уставилась на нее Анна, ощущая жар, словно в комнате зажгли десяток каминов. — Ты знала, что он вел интриги против зеленых? «И использовал меня в этих интригах?» — Знала, — выдохнула Маргарет, — но не все. Он не посвящал… меня в подробности. Говорил, что это не моего ума дело… — Маргарет вновь зашлась в кашле, прижав платок ко рту. Обессиленно опустив руку на простыни, она вновь ненадолго прикрыла глаза. — Но я видела, я слышала… О, дорогая, я так перед тобой виновата. Он… говорил иногда: «Анна меня не подведет». Я надеялась, что Рейнира взойдет на трон, и он… он, наконец, успокоится, а тебе не придется выбирать. Маргарет снова замолчала. Ей было трудно дышать, грудь ее тяжело и часто вздымалась, но ей было необходимо договорить до конца. — У него была какая-то история с Отто… Хайтауэром, о которой он не желал рассказывать, — Маргарет говорила прерывисто, останавливаясь через каждые несколько слов. — Как видишь, я не стала для него спутницей, с которой… делятся всеми тайнами души. Но я понимала… что он ступил на скользкую дорожку после смерти короля. Не знаю… не знаю, что он делал, но он слишком часто начал посещать столицу. И вот однажды не вернулся. Маргарет устремила на Анну пронзительный, горящий взгляд, предвестник скорой лихорадки, и Анна словно приковалась к этому взгляду, не в силах отвернуться. — Потом ты стала так странно себя вести… Но я не понимала одного… — с каждой минутой Маргарет словно все больше задыхалась. — Если его разоблачили, почему не было казни, почему все ведут себя, как будто ничего и не было… — Потому что Эймонд никому не рассказал, — сухим, безжизненным голосом ответила Анна. — Вот как, — прошептала Маргарет и, сглотнув, продолжила: — Я догадывалась, что это он… Ради кого другого ты бы не стала притворяться… В замке Руперта я видела твой взгляд, когда… заговорили о Сэмвеле… Я все поняла тогда… Маргарет умолкла. Этот разговор был самым длинным за последние несколько дней и лишил её сил. — Ты, наверное, ждешь извинений? — в голосе Анны невольно прорезался холод. — Извинений? — Маргарет выпучила запавшие глаза, которые на исхудалом, сером лице казались огромными. — Нет! Ты не виновата ни в чем. О, бедное дитя!.. Это мы виноваты перед тобой. Сэмвел и я… за то, что не смогла его переубедить. Не попыталась предупредить тебя… Мне так жаль… Сможешь ли ты простить меня? В глазах Маргарет стояли слезы, а Анна сидела, как громом оглушенная, не зная, что сказать. Она будто вновь вернулась в тот старый дом в Королевской Гавани, вновь сидела на пыльном стуле, слушая признания Сэмвела Бриклэйера. Только этот удар был иным. Она никогда не обманывала себя насчёт способностей Сэмвела, его хитрости и изворотливости. Но Маргарет была другой. В ней заключалось все светлое, что помнила она с тех пор, как погибли родители. Маргарет, такая открытая, такая жизнелюбивая, не способная удержать в голове и одной сплетни — такой она всегда была для Анны. И она только что призналась, что знала об интригах дяди, но молчала. Что могла сделать Маргарет? Могла сообщить ей, что Сэмвел попытается её использовать, что его рассказы про клятвы и присягу лишь красивая обёртка его истинных целей — мести. Могла предупредить, ведь Анна была всего лишь юной, не знавшей истинного предательства, не встречавшей ещё на пути изощренного коварства и интриг. Она была сиротой, верившей в добрые намерения людей, которых любила. Маргарет могла открыть ей глаза намного раньше, и, кто знает, быть может, Анна не совершила бы тех роковых ошибок. Анна тряхнула головой, а после и вовсе, подавшись вперёд, потерла лицо руками, отгоняя наваждения прошлого. Прошлого, которое уже не изменить. Прошлого, которое больше не имеет значения. В отличие от настоящего, в котором тётя Маргарет лежала перед ней на смертном одре и со слезами искреннего сожаления молила о прощении. Как ни странно, Анна не смогла откопать в душе и намёка на злость. Маргарет была такой же жертвой, как и она. Можно было до бесконечности рассуждать о том, как сложилась бы её судьба, не соверши Сэмвел своих ошибок. Не покинь он семью ради мести, Маргарет не пришлось бы переживать унижения и насилия, не пришлось бы сжигать собственный дом с живыми людьми. Даже её болезнь могла бы никогда не пробудиться, если бы не все эти невзгоды, выпавшие на её долю. Подняв голову, Анна встретилась с её блестевшими глазами и улыбнулась. Она протянула обе руки и обхватила ими тонкое запястье. — Тебе не за что просить прощения, тётя. Ты всегда была и будешь одним из самых дорогих мне людей, — искренне прошептала она. — Я всегда буду тебя любить. Глаза Маргарет наполнилась слезами, а губы задрожали. Она зажмурилась, скривившись от поступивших к горлу рыданий, пока Анна, тоже плача, прижимала её руку к щеке. Наутро Маргарет стало хуже — она умирала. Сидя рядом с ее постелью, Анна рассматривала ее изможденное лицо, которое приобрело землистый оттенок. Черты лица заострились, глаза глубоко запали, щеки ввалились, пересохшие губы временами шевелились, словно она что-то беззвучно шептала. Маргарет иногда впадала в беспамятство, а просыпаясь, не сразу понимала, где она. В её спальне собрались помимо Анны и Эймонда, мейстер, леди Эленда, Кассандра и Эллен. По её просьбе к ней привели Марко. Сцена прощания матери с сыном была самой душераздирающей из всего, что приходилось переживать Анне. Маргарет была слишком слаба, она даже почти не могла говорить, едва слышно шепча ему, чтобы слушался Анну и Эймонда, чтобы помнил, что мама всегда будет его любить… А потом мальчика, перепуганного видом матери и впервые понявшего, что такое смерть, с трудом оторвали от нее и увели прочь. Вскоре ушла леди Эленда, которой в её положении вредно было расстраиваться, за ней последовали её дочери. Остались только мейстер, Анна и Эймонд. Когда ее сына увели, Маргарет подозвала к себе Анну и едва слышно прошептала ей на ухо: «Не дай ему узнать». На большее ее сил не хватило, но Анна поняла, о чем она говорила. Не дай Марко узнать правду об отце, о том, что он умер, как предатель. И Анна дала слово. В смерти нет ничего красивого. Нет в ней ничего загадочного и одухотворенного. Окровавленный ли труп на поле боя, или промучавшийся долгими днями в своей постели больной — облик смерти всегда ужасен. Последние часы Маргарет больше не говорила, хриплое, клокочущее дыхание, вырывавшееся из ее горла, было единственным звуком, раздававшимся в комнате. Её грудная клетка уже не справлялась с тяжестью своей ноши, и с каждым вдохом живот её дергано поднимался и опускался. Она впала в беспамятство, и хоть глаза её были широко открыты, она не узнавала никого, глядя на всех пугающим, полубезумным взглядом. Под конец дыхание её стало поверхностным, глаза потускнели, и Анна, не отрываясь, следившая за ней, уловила миг, когда глаза её совершенно остекленели, а грудь перестала двигаться. Мейстер взял её за безжизненное запястье, потом приложил палец к шее и со вздохом прикрыл ей глаза. Анна, сидевшая рядом на стуле, закрыла лицо руками. Когда мейстер, прошептав слова соболезнования, покинул спальню, тишина, воцарившаяся в комнате, была оглушающей. Больше не было женщины, своей жизнерадостностью заражавшей всех вокруг, шумной и веселой, способной без умолку болтать и смеяться. Женщины, что стала ей старшей сестрой и самым лучшим другом. Чувство беспросветного одиночества охватило Анну, и она беззвучно зарыдала. Эймонд, который, забросив дела, все эти часы не покидал Анну, присел перед ней на корточки и осторожно коснулся ее плеча, молча прижимая ее к себе. *** Маргарет похоронили на семейном кладбище Баратеонов. Похороны были скромными, лишь самые близкие люди, коих осталось совсем немного, да члены семейства Баратеон присутствовали на церемонии. Марко стоял с опущенной головой и потерянно глядел на то, как его мать в деревянном гробу медленно опускают в яму, как сверху ее засыпают землей. Анна прижимала его к себе, а Джейхейра крепко сжимала его ладонь, и эта безмолвная поддержка давала семилетнему мальчику силы стойко переживать осознание того, что отныне он сирота. Последующие после похорон дни промелькнули, как одно серое пятно, размытое и не запоминающееся. Эймонд вскоре уехал с небольшим отрядом на обход западной границы Штормовых Земель, куда, по их предположениям, подкрепленным доносами шпионов, должен был прийтись удар черных. Одиночество давило на Анну, невидимыми кольцами сжимаясь вокруг шеи, и даже общество Кассандры не помогало. Только сейчас Анна поняла, как много для нее значило присутствие в ее жизни Маргарет. Маргарет олицетворяла для нее дом, последнюю гавань, приют, куда она, побитая жизнью, всегда может вернуться, чтобы зализать раны и с новыми силами броситься в бой. Даже будучи вдали, ей было достаточно знать, что где-то есть тетя Маргарет, которая всегда поддержит и утешит, рассмешит, а в нужный момент даст дельный совет. Больше этого приюта не было, и только со смертью Маргарет Анна вдруг ясно поняла, что и Лесной Тени тоже больше нет. Ведь дом это не место, дом — это люди. Дети занимали почти все время Анны, незаметно она обособилась от внешнего мира, проводя львиную долю своего времени в детской или гуляя с детьми в саду. Порой глядя на Джейхейру и Марко она с щемящей в груди болью понимала, что обоих этих детей война лишила матерей (смерть Маргарет виделась Анне результатом войны, усугубившей ее болезнь), а Марко так и вовсе сделала круглым сиротой. Война, которая развязалась, потому что она написала письмо дяде, а Эймонд не сумел совладать со своим драконом. Иррациональное, нелогичное чувство вины перед этими детьми мучало ее, и она клялась перед памятью Маргарет и Хелейны, что позаботится об их детях, как о родных. Что до Джейхейры и Марко, то их характеры претерпели некоторые изменения. Джейхейра с самого рождения бывшая тихой и молчаливой девочкой, после трагедии с Мясником и Крысой и вовсе замкнулась в себе, спрятавшись в хрупкую скорлупу. Жизнь в Штормовом Пределе, вдали от ужасов войны и потрясений, постоянное общение с тремя взрослыми дочерьми Борроса и Анной, обладавшими открытыми и дружелюбными характерами, прошлось небольшими трещинами по ее скорлупе, сделав ее чуть более общительной. Но этого было недостаточно, ибо в ее жизни не хватало одной существенной детали: других детей. Потом появился Марко. Мальчик был на три года старше нее, и казался таким взрослым и умудренным жизнью, но при этом он был таким же ребенком, как и она. С ним можно было делать столько интересных вещей, которые не сделаешь с вечно занятыми и встревоженными взрослыми! Можно было играть в салочки и прятки, ловить жуков и охотиться на ящериц, придумывать всяческие приключения на свою голову, а потом заговорщически переглядываться, когда взрослые спрашивают, что они опять учудили. Марко, общаясь с девочкой, наводил на себя всезнающий, снисходительно-добрый вид, и Джейхейра верила каждому его слову, даже если оно было полной чушью, сказанной с видом мейстера. Так, Джейхейра, никогда не имевшая старшего брата, с Марко становилась непосредственнее и прилежнее начинала познавать мир. Но насколько полезной была эта дружба для нее, настолько же она стала целительной для Марко после смерти матери. Анна наедине объяснила Джейхейре в доступных ей фразах, что Марко потерял маму, и ему нужна поддержка, малодушно при этом умолчав, что Джейхейра и сама перенесла схожую потерю. Джейхейра приняла этот факт во внимание и восприняла его как сигнал к действию, отныне ни на минуту не давая покоя своему другу. Вечно таскающаяся за ним девочка с серебристой косичкой разгоняла его тоску, а Марко сам не заметил, как из капризного, шаловливого и избалованного ребенка вырос в серьезного мальчика, ответственного за «глупенькую» Джейхейру и Геймона, что готов был совать в рот все, что попадалось под руку. Из единственного ребенка семьи он превратился в старшего брата. Детская память коротка, а детский разум не приспособлен к длительному страданию. Потому вскоре Марко перестал плакать по ночам, когда Анна, пожелав ему приятных снов, уходила. К тому же не так-то просто всласть наплакаться, когда четырехлетняя девочка лезет в твою кровать, и тебе волей-неволей приходится ее обнимать. А еще через несколько недель на его лице все чаще можно было заметить озарявшую его искреннюю улыбку. Пока дети приспосабливались к новым реалиям, Анна ждала возвращения Эймонда. По его заверениям, это была обычная вылазка, он всего лишь желал обойти западную границу, чтобы убедиться лично, что нападения оттуда ждать не стоит. На западе Штормовые земли окаймлялись длинными и высокими горными хребтами, верхушки которых терялись где-то в облаках. Ни одна армия не смогла бы пройти через эти отвесные скалы и опасные ущелья. Однако в донесении, полученном ими, говорилось четко: нападение последует с запада. Вылазка Эймонда затянулась, вселяя смутную тревогу. Даже Боррос, хмурясь под нос, мрачно бормотал, что, видимо, они что-то да нашли. О том, что это «что-то» вполне могло оказаться вражеской армией, во много превосходящей их в числе, говорить вслух необходимости не было. Анна, бессильно заламывая руки, предлагала отправить им подмогу, на что Боррос только разводил руками — знать бы, мол, куда отправлять. Анна, не уверенная, что ей все еще можно молиться после отлучения от септы, все равно тихо шептала слова молитвы. И, наконец, на одиннадцатый день в Штормовой Предел прискакал гонец. С гордым видом, словно самолично захватил Королевскую Гавань, сообщил он им, что они действительно наткнулись на отряд вражеских диверсантов, пытавшихся пересечь Красные горы. Враги втрое превышали их числом, но Эймонд со своими солдатами устроил им засаду на Ястребином перевале и, невзирая на численное преимущество врага, они победили в этом неравном бою. Но самым значительным было то, что им удалось взять в плен парочку сыновей важных лордов. Все это было доложено таким восторженным тоном, что можно было не сомневаться, в ближайшие недели этот рассказ от него услышат еще не один раз во всех подробностях. И, возможно, история эта обрастет еще множеством подробностей новых. Новость эта невероятно ободрила Борроса, который в порыве праведного гнева и гордости выкрикнул нечто вроде «Как тебе такое, Ларис Стронг?». Причем возглас его был таким громким, что Ларис Стронг был просто обязан услышать его эхо в Королевской Гавани. Прихватив с собой плененных врагов, Эймонд вернулся в замок через два дня. В отличие от экзальтированного гонца, он восторгов остальных не разделял. Напротив, Эймонд выглядел встревоженным, когда, едва приведя себя в порядок, помывшись и побрившись, велел созвать совет. Тревоги его были вполне обоснованными, ибо горные перевалы, считавшиеся ими непроходимыми, оказалось вполне возможно пройти, и лишь только невероятное везение их шпионов позволило им своевременно устранить угрозу. Эймонд попытался донести до Борроса то, что черные, очевидно перешли или собираются в ближайшее время перейти к активным действиям, а они, как бы прискорбно это ни было, были все еще не готовы. Число их солдат существенно уступало черным, а вооружения по-прежнему не хватало на всех. И если вдруг дорнийцам приспичит поиграть в войну, Красные Горы, как выяснилось, их не остановят. После долгих обсуждений, окончившихся жирным «ничем», Эймонд, выжатый как лимон, отправился в свое крыло. Дойдя до покоев, он замер и со слабой усмешкой свернул в детскую, уверенный, что найдет Анну там. Неслышно войдя внутрь, Эймонд пригляделся. Все трое детей теперь спали в одной комнате, так что здесь, в дальнем углу за полупрозрачной ширмой стояли три небольшие кроватки. Ближе к камину, на пушистым ковре, располагались пара кресел. По всей комнате были разбросаны игрушки: лошадки, игрушки-каталки, куклы, мечи и щиты, деревянные ходунки, побрякушки и многое другое. Свет от камина разбрасывал по комнате причудливых тени. Эта комната была буквально наполнена уютом. Переступая ее порог, он ощущал, как с его плеч спадают все тревоги и невзгоды, что, испугавшись гармонии этого места, отступали прочь. И Эймонд молил богов, чтобы так было всегда. Взгляд его прирос к углу, где перед камином находились кресла. В одном из них, чуть спиной к двери, сидела Анна и вышивала, иногда с легкой улыбкой бросая взгляд на детей. Эймонд знал, что она терпеть не могла это дело, предпочитая ему книги или стрельбу из лука, а сейчас вот сидит, чуть склонив голову, и наносит стежки, которые, он был уверен, изяществом не блистали. Он улыбнулся. Его маленькая прилежная ученица. Перед ней, на ковре сидели дети. Джейхейра и Марко пытались научить Геймона, которому едва исполнилось семь месяцев, говорить. Они поочерёдно произносили ему каждый свое имя, а ребёнок выдавал в ответ только «угу» и «брр», приводя их в отчаяние. А когда они начинали возмущаться, он заливался таким смехом, что не улыбнуться в ответ было невозможно. — Ну же, Гейми, скажи — Джей-хей-ра, — настаивала девочка. — Угугу. — Нет, сейчас он скажет: Мар-ко. — Агххх. — Кажется, кто-то торопит события? — подал голос Эймонд, выдавая свое присутствие. Вся компания тут же обернулась. Анна и Марко заулыбались, а Джейхейра, вскочив на ноги, подбежала к нему. Эймонд, подхватив девочку на руки, подошёл ближе. С Анной они уже виделись мельком, когда он вернулся, а вот с детьми повидаться не удалось. — Когда ты вернулся, дядя? — спросила Джейхейра. — Совсем недавно. Вы трое себя хорошо вели? — полюбопытствовал он, потрепав по голове Марко. — Конечно! — горячо, в один голос заверили его дети, активно закивав головами, а Геймон поддакнул им мычанием. Эймонд, изогнув недоверчиво бровь, перевёл взгляд на Анну, и та со смешком кивнула ему. — Что ж, тогда вы молодцы, — усмехнулся он, опуская племянницу на пол. Эймонд шагнул к Анне и, нагнувшись, легонько коснулся её губ. Она пристально посмотрела на него, пытаясь считать с лица эмоции, на что он приподнял уголки губ. Ни к чему портить этот вечер дурными новостями. Он уселся в свободное кресло, предварительно взяв на руки подползавшего к нему Геймона. Джейхейра забралась на его свободное колено, уютно там устроившись, а Марко ограничился тем, что встал сбоку, облокотившись о подлокотник. — А где ты был? — любопытно спросила Джейхейра, в глазах Марко тоже сквозил тщательно скрываемый интерес. — В горах, — ответил он, пока Геймон пытался засунуть ему в нос палец. — Правда? А там красиво? Ты возьмёшь нас туда? Эймонд перевёл на Анну немного умоляющий взгляд, но она только шире улыбнулась и подперла рукой подбородок, всем видом показывая, что готова слушать. Бессовестная женщина! Они как-то обсуждали это, Эймонд жаловался на то, что совершенно не умеет общаться с детьми и не представляет, как будет делать это с Геймоном, когда тот подрастёт. На что Анна посоветовала «поупражняться с Джейхейрой и Марко». — Ну, в общем-то да, там красиво, особенно там красивые закаты, — начал он вспоминать. — И там много всяких зверей. Один раз мы даже видели горного козла. И после этого на него с двух сторон посыпались вопросы, от которых он едва успевал отбиваться. А какой он был? У него были рога? А какого он был цвета? А он дал себя погладить? А это был козёл-дядя или козёл-тётя? А какие ещё там были звери? Волки?!! А они какие? Они правда злые? А клыки у них острые? Когда он начал описывать волков с жёлтыми, злющими глазами и длинными клыками, Анне пришлось вмешаться, иначе кошмары детям были бы обеспечены. Проболтав так с детьми около часа (Анна ещё рассказала им сказку), они, наконец, уложили их спать. К счастью, дети к этому времени уже клевали носами и сопротивления оказывать не стали. Осторожно положив Геймона на его кроватку, пока Анна укладывала Джейхейру, Эймонд засмотрелся на личико сына. Он был маленьким, но пухлощеким с темно-фиолетовыми глазами. Его сын. Удивительное, трепетное чувство, к которому он все ещё не привык, разлилось в его груди. Тут он услышал, как его окликнул Марко и подошёл к мальчику. — Эймонд, а ты… ты пофетхуешь со мной завтра? — как-то неуверенно спросил мальчик. Марко не просил его «пофетховать», с тех пор как умерла Маргарет. Эймонд заметил, как позади затихла Анна, укрывавшая племянницу одеялом. — Конечно, — усмехнулся Эймонд, потрепав мальчика по голове. — Ты же мой главный соперник, — и, помолчав, добавил: — Мне не хватало наших дуэлей, юноша. Марко расплылся в счастливой улыбке, и в голове Эймонда, не склонного к сентиментальности, пронеслась мысль, что, пожалуй, улыбка этого ребёнка искупает все прегрешения его отца. Оказавшись у себя в спальне, Эймонд завалился на застеленную постель, наблюдая за тем, как Анна распускает волосы и переодевается в сорочку. — Ты держался молодцом, — похвалила она его, глядя на него через зеркало. Эймонд в ответ только фыркнул. — В какой-то момент я решил, что мне всю ночь предстоит отвечать на вопросы этого молодняка, — заявил он, втайне гордясь собой. — А ты думал, общаться с детьми легко? — спросила она, укладываясь рядом. — Легко? Да укрощать Вхагар и то было легче! Она рассмеялась. — Знаешь, я тут подумала, — задумчиво произнесла она. — Джейхейра такая милая… Я бы, пожалуй, хотела дочку, может даже двух. Не прямо сейчас, но чуть позже, когда Геймону исполнится год. Эймонд удивлённо посмотрел на неё. Ещё дети? Шла война, которая и не думала завершаться, и все его мысли были заняты тем, как бы в ней выжить самому и вытащить свою семью. Лишние дети в его понимании были лишь дополнительной ответственностью. — А ты, оказывается, ненасытная, — решил он перевести все в шутку. — Только одного завела, уже хочешь ещё. Анна промолчала, оглаживая его пальцы. Она очень хорошо поняла, что значил его ответ. Он напрягся, ожидая, что она начнет спорить и рассказывать ему о прелестях детей, но она кивнула. — Пожалуй, ты прав. Забудь. Лучше расскажи, как все прошло. Эймонд облегченно выдохнул и поведал ей в общих чертах о вылазке, битве и своих подозрениях. Анна слушала молча, не перебивая, а когда он замолчал, некоторое время ничего не говорила. — У тебя есть план? — наконец, произнесла она. — Нет, — Эймонд пожал плечами. — Вся надежда на Остина. Это была скользкая тема, ставшая в некотором роде камнем преткновения между ними. После той беседы, когда она поведала ему о Среброкрылой, Эймонд решил снарядить небольшой отряд на её поиски. Все это должно было происходить под строжайшим секретом, и даже Борросу не было известно об этом. Единственным человеком, которому Эймонд мог поручить подобное, был Остин Горвуд, человек не раз доказавший свою преданность и острый ум. А бытность в прошлом наёмником делала его идеальным кандидатом для такого опасного задания. Анна была настроена скептически, настаивая на том, что это пустая трата времени, что Среброкрылая всегда была известна своими способностями к сокрытию, что на её поиски уйдут, возможно, годы. И так далее в том же русле. Хотя Эймонд подозревал, что Анна куда больше боится того, что они все же отыщут дракона, и он попытается её приручить. Это был бы смертельный трюк. Они не раз спорили об этом, но Эймонд оставался неуклонен в своём решении — Среброкрылую они найдут, и он её приручит. Чего бы это ему не стоило. — У тебя должен быть запасной план, — строго проговорила она. — На случай, если Остин не справится или не успеет найти её вовремя. — Я знаю, и я придумаю его. Завтра. Но, будь уверена, он справится. — Она продолжала хмуро сверлить его взглядом. — Давай поговорим об этом позже. — Я уже говорила тебе, что ты упрям, как… — Да, и много раз, — хмыкнул он, притягивая её к себе. — Меня не было почти две недели, и вот как ты меня встречаешь? А как же обласкать супруга? Её глаза опасно сверкнули. Ему, конечно же, не удалось её обмануть, уж слишком резко он сменил тему. Но он действительно думал об этом, с того момента, как она скинула платье, демонстрируя стройные изгибы тела, а после облачаясь в тонкую ткань ночной сорочки. Однако Анна все же опустила глаза на его губы, коварно облизнувшись. — Я думала, ты устал с пути. — А я думал, ты хочешь дочку. — Хитрец. Пытаешься соблазнить меня, пользуясь тем, что я хочу еще детей, хотя мы оба знаем, что до окончания войны ты не дашь мне забеременеть? — она приблизилась к нему, сделав вид, будто хочет поцеловать, а вместо этого только скользнула кончиком языка по его губам и отклонилась. — Смотря, насколько ты будешь убедительна, — нахально заявил он и рывком перевернул её на спину, после чего, нависнув сверху, начал одной рукой развязывать тесемки сорочки. — Думаешь, я попадусь на эту уловку? — пробормотала Анна, пока Эймонд, разобравшийся с тесемками, прочерчивал дорожку поцелуев на ее шее. — Уже попалась, - усмехнулся он, когда она запрокинула голову, подставляясь под поцелуи. — Эймонд? — прошептала она спустя минуту. — Ммм? — Ты невыносим, ты знаешь? — Что ты сказала? — стянув вниз тонкую ткань, он опустился ниже, к груди. — Я не расслышал. — Ты… ты потрясающий… — Анна застонала, когда он начал вытворять просто бессовестные вещи рукой. — И все? — донеслось до нее. — Ты… единственный… — Правильно, золотко, — ухмыльнулся он, вновь возвращая внимание к шее. — Но будь уверен… мы ещё вернёмся к вопросу о Сре… Договорить ей, конечно же, не дали, заткнув её поцелуем. *** Есть ли работа, более ненужная и скучная, чем работа чашником короля? Пятнадцатилетний Саймон Каргилл, троюродный кузен погибших близнецов Каргилл, считал, что нет. Вот уже четыре месяца, как он разливает вино королю Джекейрису, следит, чтобы его чаша не пустела и изнывает от скуки. Его обязанности были до смешного просты: помимо разливания вина и выполнения различных мелких обязанностей, он должен был быть тихим, незаметным, не мешаться под ногами и, по возможности, сливаться со стенами. Поначалу у него ничего не выходило, он был слишком неуклюжим и ужасно волновался. То вино разольет через край, то заденет рукавом тарелку, то и вовсе споткнется о собственные ноги, стремясь поскорее выполнить свои обязанности. Но молодой король был терпелив и добродушен, потому через пару недель Саймон приноровился, и даже преуспел в нелегком деле сливания со стенами. По крайней мере, на него больше никто не обращал внимания, воспринимая его, как очередной предмет мебели. Но у каждой медали есть, как известно, две стороны. В его случае, обратная сторона медали сверкала довольно познавательно. Саймон присутствовал при различных собраниях и советах, слушал речи лордов и ответы короля. Разумеется, на особо важные собрания его не допускали, но даже столь незначительные в глазах королей обсуждения были для него ценным источником информации. Собирался ли он ее использовать? Нет. Но слушать, как король отказывает тому или иному лорду, или, напротив, одаривает его, как ему доносят о ситуации на юге, как он держится на людях и наедине с самим собой и много-много других деталей были ему интересны. Саймону случалось слышать много любопытных вещей, однако ему доходчиво объяснили, что все, что слышат его уши, будь то политические планы или приватный разговор короля, должно быть похоронено его мозгом раз и навсегда. Король Джекейрис ему нравился, не в последнюю очередь потому, что был неизменно доброжелателен с подчиненными. А еще была у него одна черта: он смотрел людям прямо в глаза. Всем, даже слугам. И можно было не сомневаться в том, что он видит этих людей, замечает их. Для него люди не были серыми, безликими созданиями, призванными облегчать его жизнь, они были для него людьми. Он даже помнил имена многих слуг, каждый раз обращаясь к ним по имени, отчего каждый ощущал рядом с ним свою особенность и значимость. В то утро Джекейрис, как раз распустив свой Малый Совет, собирался объехать Королевскую Гавань, чтобы лично убедиться, как обстоят дела в столице. Облачившись в самую простую одежду — обычный камзол и штаны без каких-либо отличительных знаков или дорогой вышивки — он ожидал в гостиной своего друга, Ройса Касвелла. Что до последнего, к нему Саймон испытывал противоречивые чувства. Ройс Касвелл был всегда улыбчив, но улыбка эта таила в себе нечто большее, нечто неуловимо напрягающее, как бывает у людей, что говорят и думают не одно и тоже. Он часто и порой обидно острил над всеми подряд, Саймон тоже стал жертвой его остроумия и никак не мог понять, как относиться к этим шуткам — как к доброму подтруниванию или злому насмехательству. Кто-то даже однажды сравнил его с принцем Эймондом, который славился своим острым языком. Словом, поразмыслив, Саймон решил, что не любит Ройса Касвелла. И потому, когда тот вошел в комнату своей чуть вальяжной походкой, Саймон едва заметно скривил губы, зная, что на него все равно никто не смотрит. — Ваше Величество, — Ройс отвесил королю дружеский поклон, — прошу прощение за опоздание. Меня задержали некоторые… дела. Джейс взглянул на него, оценивающе пройдясь по идеально, на все пуговицы застегнутому камзолу и хмыкнул. — Догадываюсь, какие дела тебя задержали. И кто это была на этот раз? Ройс вымучил оскорбленную мину, но тут же сдался под смеющимся взглядом приятеля детства. — Леди Маргери. Эта рыжая чертовка просто огненно… прекрасна. У нее такой острый язычок, способный вытворять много интересного, — подмигнул он. — Леди Маргери замужем, мой друг, и ее муж будет чрезвычайно раздосадован, если узнает, что ее язычок имел к тебе какое-то отношение, кроме словесного. — Джейс протянул пустой кубок Саймону, и тот тут же начал его наполнять, после чего по велению короля наполнил кубок и для Ройса. — И знаешь, что? Если он явится ко мне с требованием тебя наказать, я не стану ему отказывать и отправлю тебя прямиком на Стену. — На Стену! — ужаснулся Касвелл. — Они же дают обед безбрачия! Все равно что оскопиться. Нет уж, я потребую суд поединком, а так как лорд Эстрен сражается даже хуже, чем мой пятилетний племянник, непременно одержу верх, после чего, как и положено благородному и оскорбленному рыцарю, отправлюсь утешать его убитую горем жену, — закончил он под смех Джейса. — Тебе стоит остепениться, пока дом Касвелл не потерял своего последнего представителя и не исчез с лица земли. — Сам остепеняйся. Вон Бейла уже давно готова, и долго ты будешь ее держать в невестах? Кстати, вон она, — произнес он, заметив в дверях Бейлу и уже громче добавил, в утрированном приветствии разведя руки: — Стоит вспомнить прекраснейшую из дам, как она тут как тут. Джейс чуть поморщился от намека на собственную свадьбу. Он был искренне привязан к Бейле, порой ему хотелось верить, что он ее любит, и каждый раз посещая ее спальню — его невеста никогда не отличалась добродетелью — он ждал, что вот сейчас почувствует это, но каждый раз его ждало разочарование. Нет, он не был столь возвышен и одухотворен, чтобы беречь себя для будущей великой любви, ему вполне было достаточно того взаимопонимания, установленного с Бейлой, но порой он задавался вопросом, а чего желает его невеста? Она никогда ничего у него не спрашивала и не требовала. Ему казалось временами, что все дело в ее циничной натуре. В отличие от своей романтичной сестры, Бейла ценила в жизни множество вещей, помимо любви, придерживаясь мнения, что жизнь полна огромного количества удовольствий, и грех сокрушаться из-за отсутствия того, что вполне могло быть всего лишь выдумкой поэтов и певцов. И все же со свадьбой Джейс не торопился, ссылаясь на шедшую войну… Бейла вошла в гостиную, хитро прищурившись в сторону Ройса. — А я-то говорю, откуда этот запах женского мыла, оказывается, это Ройс Касвелл пожаловал, — говоря это, она направилась к Джейсу, что отставил на стол кубок, к которому так и не успел притронуться, чтобы приобнять невесту. — Ерунда какая, — пробормотал под нос Касвелл, тем не менее принюхиваясь к воротнику. — Намекаешь на мою распущенность, моя еще-не-королева? — Намекаю на то, что по дороге сюда я наслушалась, как леди Маргери рассказывала подругам подробности вашей встречи, причем размер твоего достоинства тоже обсуждался. — Вот идиотка! — ругнулся под нос Касвелл. — Но, если хочешь знать, мне жаловаться не на что, — хмыкнул он, отпивая вина. — Не хочу, — закатила глаза Бейла. — Но вот ее муж может заинтересоваться. — Да вы двое сговорились, не иначе! — возмутился он. — Не обращай внимания, дорогая, — посмеиваясь, произнес Джейс, — просто я говорил ему примерно то же самое, пока ты не пришла. Но этот олух феноменально глух к советам друзей. Ройс с легкой усмешкой наблюдал за ними, попивая вино, и Джейс догадывался, о чем тот думает. Бейла, по его профессиональному мнению, совершенно не подходила Джейсу, о чем Касвелл не раз ему сообщал. Против нее лично Ройс ничего не имел, напротив, ему нравилась раскрепощенная манера общения этой девушки. Ну, какая еще благородная леди решится обсуждать мужское достоинство с мужчиной, не связанным с ней интимными узами, не боясь показаться вульгарной и безнравственной. За это и манеру сквернословить ее не сильно любили при дворе, девицы воротили нос, будто одно лишь общение с ней могло подпортить их репутацию невинных овечек, не знающих, что и куда. Но глядя на них в совокупности взглядом истинного сводника, Ройс считал, что Джейсу нужна более утонченная и глубокая особа, с богатым внутренним миром, доброй душой и прочей чепухой, которая самого его склоняла ко сну, но Джейс, по его словам, был слеплен из иного теста. — Ты ведь собираешься в город? Могу я поехать с вами? — Ну, если ты хочешь, — улыбнулся Джейс, зная, что беспокоиться не о чем, ибо в обиду себя Бейла точно никогда не даст. — Нет! Только не она! — запротестовал Ройс. — Она же испортит все веселье! — О чем это ты говоришь, мой небольшой друг? — нагло улыбнулась Бейла, заставив Касвелла задохнуться от возмущения. — Думаешь, я не знаю, что ты собирался после отправиться на Шелковую Улицу? Ну так вот, я вполне могу составить вам компанию, и поверь, со мной будет веселее. Ройс оценивающе взглянул на нее, пытаясь понять, не шутит ли она. Но Бейла была истинной дочерью своего отца, потому она не шутила. А Джейс с улыбкой наблюдал за перепалкой этих двоих, ставших ему самой настоящей семьёй. Ройс, хоть и не был ему родней по крови, за долгие годы стал ему братом, даже большим, чем родные. А война только скрепила их узы, спаяв их навечно. — Ну, раз вы так уверенны в себе, моя еще-не-королева, разве я смею вам отказывать, — спросил он, растягивая воротник, словно ему стало вдруг душно. Наверное, Джейса должны были оскорбить все эти разговоры и намеки, ведь Бейла как никак его будущая жена, будущая королева и мать его будущих детей. Но слишком много было слова «будущий» в одном предложении, и, покопавшись в себе, он не нашел в душе и намека на ревность или негодование. Он вырос в семье, где нравы были куда проще, чем в напыщенной и высоконравственной (или приворно-высоконравственной) столице. Его мать была той, кто, глядя в глаза всему двору, утверждала, что трое ее черноволосых и светлокожих сыновей — законные дети ее мужа, а отчим… о нем и вовсе говорить не имело смысла. Бейла вслух размышляла о том, куда они поедут развлекаться, и Джейс уже собирался ей сообщить, что это вовсе не увеселительная поездка, когда его привлек кашель. Ройс, чуть постукивая по груди, пытался откашляться. — Джейс, говорят, на прошлой неделе из Норвоса приезжали подозрительные на вид купцы, — проговорила Бейла. — Ты слышал что-то об этом? — Да, они привлекли внимание тем, что собирались на юг, якобы в Дорн, а в столичном порту остановились только, чтобы… Ройс, ты в порядке? — перебил он сам себя. Но Ройс не был в порядке. Он покраснел и судорожно пытался расстегнуть верхние пуговицы камзола — он задыхался. Джейс и Бейла подскочили к нему как раз в тот момент, когда он, схватившись за край стола, начал оседать на пол. Джейс успел подхватить его голову, прежде чем она столкнулась с полом, а Бейла перепуганно упала рядом на колени. Ройс не просто задыхался, все его лицо побагровело, а изо рта начала вытекать пузырящаяся пена. Выпученные глаза с полопавшимися в них капиллярами испуганно смотрели на друга. Его ноги дергались по полу, пальцы царапали камзол, будто он хотел разодрать себе грудь, чтобы вдохнуть воздух. — Мейстера! — заорал во все горло Джейс и начал расстегивать пуговицы его одежды, хотя уже и сам понимал, что это не поможет. — Джейс, он умирает, — растерянно пробормотала бледная, как полотно, Бейла. — Нет! Нет, нет, нет! Касвелл, держись, слышишь, — отчаянно закричал он, но Касвелл его если и слышал, то подчиниться не мог. Из носа у него потекла тонкая струйка крови, и через пару страшных мгновений хриплое дыхание его прекратилось, а тело обмякло. Стало тихо, где-то рядом всхлипнула Бейла, положив руку на плечо Джейса. Позади раздались тяжелые шаги гвардейцев, вбежавших в зал, чьи-то голоса раздавались совсем близко, но он не мог оторвать глаз от лица друга. Который еще пять минут назад был жив и весел, и хотел отправиться на Шелковую улицу. — Его отравили, — поднялась на ноги Бейла, оглянувшись на ошеломленных гвардейцев. Но кому и зачем нужно было травить Ройса Касвелла? Вариантов было много: он был самым приближенным другом короля и вполне мог перейти кому-то дорогу, или же чей-то оскорбленный муж пожелал бы поквитаться за пережитое унижение. Но все эти предположения меркли перед одним и самым явным — он стал жертвой по ошибке. Бейла пробежалась взглядом по столу и впилась глазами в кубок. Резко подбежав к нему, она схватила его и поднесла к носу — ничего необычного, пахло обычным вином, но вот едва заметный беловатый осадок на самом дне мог означать только одно. — Они хотели отравить короля! — воскликнула она. — Ройс пил вино короля! Джейс аккуратно положил голову друга на пол и поднялся. — Где мой чашник? — бесцветным голосом спросил он, и только тут все заметили, что мальчишка исчез. — Обыщите замок и приведите его ко мне. Живым, — жестко добавил он, сжав кулаки. *** Саймон Каргилл никогда еще так не трусил, когда вместо короля вино начал пить Ройс Касвелл, а сам король к своему кубку так и не притронулся. Да еще и в придачу заявилась его невеста. Все шло не так, как должно было. Король должен был выпить вино в одиночестве, до прихода Касвелла или они должны были выпить его вместе. Тогда они умерли бы оба, и никто не смог бы позвать охрану, а Саймон скрылся бы из замка прежде, чем подняли бы тревогу. Но теперь он должен был со всех ног бежать прочь, потому что никто ему не поможет, никто не защитит и не вступится за него. Саймон не желал смерти королю, но еще больше он не желал смерти четырнадцатилетней лиссенийке Марене, которая жила на Шелковой улице, и в которую он был безрассудно влюблен. Они обещали, что она будет свободна, если он окажет им маленькую услугу. А все-то надо было подсыпать «несколько капель содержимого вот этого флакона в вино короля». Ему даже обещали дать денег, чтобы он вместе с Мареной смог покинуть Вестерос и жить свободно. В его горячую юношескую голову даже не закрадывалась мысль, что он совершает цареубийство, пятнает имя своей семьи и разрушает свою жизнь ради обычной шлюхи, для которой он был лишь одним из множества. Саймон бегом свернул за угол, ощущая покалывание в левом боку, когда услышал шум и крики. Он побежал быстрее. Нужно только добраться до ворот, а потом он будет на свободе! Конечно, Марену они не освободят, а о вознаграждении и думать не стоило, но он найдет другой способ выслужиться. Нужно только добраться до ворот! Когда до заветного выхода оставалось всего ничего он, тяжело дыша, остановился, спрятавшись за нишей и следя за гвардейцами. Когда до них тоже донесся шум, они, быстро переглянувшись, бросились в замок в естественном, но абсолютно глупом порыве, ведь внутри Красного замка было достаточно охраны, а их первостепенной задачей была охрана входа. Или выхода. Это был его шанс! Не давая себе времени на размышления, потому что еще секунда и решимость бы ему отказала, Саймон бросился к выходу, чувствуя всем нутром приближение свободы и спасения. Он счастливо улыбнулся, когда пересек массивные двери и начал сбегать по лестнице. На последней ступеньке он оступился о невесть откуда взявшийся меч и кубарем полетел вниз. А потом кто-то со всей силы пнул его в живот, выбив из него весь дух. — Что, парень, далеко собрался? — раздался над головой грубый голос одного из гвардейцев. Саймон прохрипел что-то нечленораздельное. — Поднимайся, мелкий ублюдок, король желает тебя видеть. Саймон начал отчаянно вырываться, за что получил еще пару ударов, один под дых, другой в лицо, сломавший ему нос, после чего бессильно повис на руке волочившего его внушительного вида охранника. Им овладело отчаяние, и он начал молить того о пощаде. Но его мольбы впечатлили гвардейца не больше его чахлых попыток вырваться. Страх тонкими, скользкими щупальцами пробирался под кожу, с каждым шагом опутывая его все больше. Они прошли через широкий вестибюль, поднялись по лестнице, с которой он еще недавно сбегал, обошли еще несколько коридоров, пока не оказались перед дверью в тронный зал. Там успела собраться целая толпа — королевские гвардейцы и кто-то из лордов, кажется, лорд Старк и лорд Веларион, но Саймон не был уверен, его глаза застилали слезы. Сердце бешено стучалось в груди. Его швырнули на пол прямо под ноги королю. Приподнявшись на дрожавших руках Саймон посмотрел на короля Джекейриса, надеясь увидеть там, удивление, недоверие, сомнение — что-то, что дало бы надежду, что король не поверит в его виновность. Ведь он столько месяцев был его чашником, король даже хвалил его! Но лицо Джекейриса было мрачным и полным гнева. Саймон побледнел еще больше. Джекейрис некоторое время молчал. Молчали и остальные. — Ты подсыпал яд в мое вино, — негромко произнес он, и в голосе его было не больше теплоты, чем во взгляде. — Д-дет, Ваше Величеств… — загнусавил парень, — это де я, клядусь… — Тогда почему ты сбежал, как только Ройс упал? Будь ты невиновен, ты бы растерялся. Мысль о побеге посетила бы твою светлую голову далеко не сразу. — Я, я… — Я не желаю слышать твоих оправданий! — вдруг разъяренно крикнул Джекейрис, и крик этот вкупе с бешеным выражением лица так напугал Саймона, чьи нервы были натянуты, как пружины, что через мгновение он почувствовал, как его штанины позорно намокли. — Ты сейчас же скажешь мне, кто тебе отдал приказ, или я отправлю тебя в пыточную, где из тебя выбьют всю правду! Упоминание пыток заставило его похолодеть и залиться новой порцией слез. Саймон, сидя на коленях, окруженный рыцарями-гвардейцами, лордами, казался себе жалким и омерзительным, как червяк, к которому даже прикасаться никто не желает, он кожей ощущал на себе эти взгляды, полные неприкрытого отвращения, но остановить рыдания был не в состоянии. — Кто приказал тебе отравить короля? От громового голоса Кригана Старка он вздрогнул всем телом. Перед глазами предстала темная, маленькая комната, не больше кладовой, где над ним возвышались две фигуры — женская и мужская. Он вспомнил, как протягивал руку, и мужская фигура вложила в его ладонь небольшой флакон, как женская фигура, не произнеся и слова за весь разговор, горделиво вышла вон, и они остались наедине с мужчиной. Он уже готов был произнести два имени, когда вспомнил слова, сказанные тогда мужчиной: — Но помни, мой друг, если вдруг ты попадешься, если тебя поймают, ты ни при каких обстоятельствах не должен произносить моего имени. Ты понял меня? Иначе твоя Марена умрет. Вкрадчивый голос мужчины проник в его разум, прежде чем он, опираясь на трость и ощутимо прихрамывая, вышел следом за женщиной. — Отвечай! Он сказал «моего имени». О втором имени — имени женщины — он ничего не сказал. — Кородева Алиседта, — выдохнул Саймон, и весь зал погрузился в ошеломленную тишину.