Странники

      Леон резко подскочил, возвращаясь в сознание, но тут же потерял равновесие. Ладони проскользили по простыням, и юноша свалился с кровати. Он упал на собственную руку, но боль была ничтожна в сравнении с окутавшим шею удушьем. Горло сжал невидимый ошейник и впился в кожу острыми зубцами, вырывая каждый вздох с натяжным шипением. Кожа побагровела до цвета кровавой свиной вырезки, на лбу вспухли вены и голубой сеткой разрослись по вискам.       Леон попытался сорвать с себя удушающие оковы. Сухие потрескавшиеся губы схватили холодный воздух, но комок застрял камнем в глотке. Он чувствовал себя так, словно это был последний вздох в его жизни.       Дрожащие руки попытались уцепиться за царгу кровати. Пальцы проскользили по одеялу, и вместе в тяжёлой тканью Леон вновь упал на пол. Нестерпимая боль пронзила грудь и стала быстро расползаться волной жара по напряжённым конечностям.       – Дьявол! – прошипел Леон и вжал пальцы в грудь.       Он попытался сорвать с себя рубашку – так невыносима была агония, – но не смог. Руки не слушались. Через звенящее в ушах эхо он услышал надрывное рычание Гастиона и повернул голову на голос. Щека уткнулась в холодную доску. Глаза щипало от слёз, словно маленькие птицы безжалостно клевали его веки.       Гастион лежал рядом. Прекрасное лицо сковала гримаса боли, на щеках выступили красные натужные пятна, и от этого Леон только сильнее испугался. Должно быть, сейчас он выглядел так же. Бог надрывно закашлялся, но из последних сил приподнялся и указал пальцем на лежащий на столе бумажный свёрток.       Просьба была ясна. Леон скинул придавившее его одеяло и пополз к столу. Костлявые локти неприятно царапались о пол, таща за собой тяжёлое ослабленное тело. Схватившись за резную ножку, Леон заставил себя сесть и с тяжёлом вздохом потянулся к свёртку, но лишь скребнул ногтями по обёртке. Странник скривился и напряг мышцы.       От неосторожного удара свёрток слетел к нему на колени. Леон развернул обёртку и достал плотно перекрученные травы и записку.       «Чтоб тебя демоны поимели за твой корявый почерк, Морбелль!»       Вспомнить наставления лекаря в такой ситуации он оказался неспособен, поэтому напряг зрение, стараясь собрать воедино двоящееся изображение. Корявые врачебные письмена наконец сложились в слова, и Леон обругал себя за то, что не удосужился прочитать инструкцию раньше.       Поднеся травы к носу, Леон вдохнул их горький сухой запах. На мгновение боль поутихла. Этого хватило, чтобы Леон смог дотянуться до спичечного коробка. Голова спички черканулась о бок коробочки. Маленький огонёк заискрился и жадно перешёл на травы, распространяя их горький дым по комнате.       Оковы удушья спали с шеи Леона и подарили глоток холодного воздуха лёгким. Напряжение прошло, разум прояснился. Леон затушил спичку взмахом руки и поднёс сделанную Морбеллем сигарету к губам. Обжигающая горечь полоснула по языку, нёбу и тяжестью ударила в грудь, но за этим на странника сразу налетела волна лёгкости. Он закашлялся, но сигарету не выпустил – боялся, что чудотворное действие лекарства закончится.       Лишь спустя пару минут он окончательно пришёл в себя. Леон затушил оставшуюся половину сигареты в стакане с водой и спрятал обратно в свёрток – нужно было беречь лекарство.       Оклемавшийся вместе с ним Гастион теперь сидел у подножья кровати и тяжело вздыхал, глядя в потолок. Должно быть, не предполагал, что воспоминания окажут столь тяжёлое действие на них обоих. Сферон поднял с пола очки и внимательно оглядел сломанную оправу. Им не повезло быть раздавленными Гастионом при падении, но небожитель взмахнул пальцами, и треснутая надвое дужка приросла обратно.       – Не думаю, что нам следует повторять этот опыт вновь, – серьёзно констатировал сферон и надел очки.       – Почему же? – нервно хохотнул Леон. – Было забавно.       – Меня по-прежнему удивляет твоя склонность к самовредительству, – скривился Гастион.       – У меня большой опыт в этом деле, – устало дёрнул плечами Леон.       Они погрузились в тяжёлое молчание. За окном бушевала гроза. Прислушиваясь к буйным ударам капель о стекло, Леон расслабился и прикрыл веки. Усталость повисла привязанным к шее валуном. Хотелось оставить всё позади, но у Самаэлиса ещё оставались вопросы, из-за которых он навряд ли сможет спокойно уснуть.       – Гастион? – вопросил он и услышал ленивое «Мгм?» – Что случилось со Столиас?       – Ты ведь всё видел сам, так зачем спрашиваешь?       – Нет, что случилось с ней дальше? – не унимал любопытства Леон. – Её освободили из тюрьмы межмирья?       Гастион раздражённо промычал и приоткрыл глаза.       – Три сотни лет – это много даже для даймона, а Столиас была лишь сфероном-наставником, – нехотя ответил Гастион. – В последний мой визит она уже растеряла свою молодость и здравость мыслей. Даже меня она узнавала с трудом. Самигина забрала её в свои владения на двести тридцатом году заточения, и я до сих пор сожалею, что так и не смог выпить с ней вина.       – Ошибка, о которой ты говорил, это произошедшее со сфероном Столиас? Из-за этого ты стал таким?..       – Таким чопорным? – хмыкнул Гастион. В голосе не чувствовалось обиды, скорее это была ироничная насмешка над самим собой. – Пожалуй, именно так. Я научился чтить правила небес, чтобы более никто не пострадал из-за моей оплошности, и лишь однажды я позволил себе нарушить их вновь.       – Вновь? Неужели случилось что-то, что заставило Гастиона – адепта строгих правил – изменить своим принципам?       – Да, и я не пожалел о своём решении.       Гастион упёрся макушкой в торец кровати и уставился на скатывающие по окну ручейки дождевых капель.       – Быть может, оно и к лучшему, что Столиас не застала той черни, в которую превратились небеса. Её душа была чиста, а помыслы непорочны. Она продолжала спасать меня даже через прутья решётки и никогда не винила Дардариэль за вынесенный приговор, хотя понимала, что та сделала это лишь для того, чтобы подчинить меня своей воле. Столиас верила, что однажды я изменю небеса, однако она ошиблась… Я не сделал ничего, чтобы спасти их.       – Может, она не ошиблась? – Гастион озадаченно взглянул на Леона, и юноша решился продолжить: – Может, при жизни ты и не смог спасти небеса, но ты делаешь это сейчас. Когда Дардариэль будет наказана за свои деяния, небеса изменятся.       – Но можешь ли ты быть уверен, что эти изменения не будут знаменовать разрушение божественного порядка?       – Не могу, – покачал головой Леон, – но знаю, что иного исхода допустить нельзя. В конце концов, у людей нет ничего, кроме веры в лучшее будущее.       Гастион понимающе кивнул. Он и сам надеялся на это. Однажды изменения неминуемо коснутся небес, и оставалось лишь надеяться, что они станут началом нового светлого будущего для Энрии. * * *       Утро ворвалось золотыми лучами в комнату. Леон неразборчиво проворчал и перевернулся на другой бок, убегая от назойливого света. Он так и не смог выспаться. Большую часть ночи его мучали оставшиеся без ответа вопросы, но надоедать ими Гастиону не стал: тому и без того было тяжело вспоминать прошлое. Спустив ноги с кровати, Леон окинул взглядом учинённый беспорядок: одеяло с самой ночи так и продолжило валяться на полу, рядом с ним распахнутая книга, чуть поодаль из сумки вывалился дневник отца, а на столе оттопыренной ножкой вверх лежала деревянная рамка. Леон поднял её и поставил на место. Вероятно, задел, когда пытался добраться до свёртка с лекарством. Вид погибших членов Ордена Странника навевал грусть. Что сказал бы отец, узнав, что он якшается с врагами? По голове бы точно не погладил, а может, и стукнул бы хорошенько, чтобы мозги на место вправить. Однако представив это, Леон невольно рассмеялся. Лучше уж быть им избитым, чем видеть его погружённое в вечный сон тело.       Взгляд привлёк старый потрёпанный футляр. Он лежал там же, где Леон оставил его при переезде в Кронхилл. Юноша с того момента так и не прикоснулся к нему, тем не менее сейчас ему захотелось увидеть сокрытый в нём инструмент.       Пришлось приложить немного силы, чтобы открыть футляр, – металлические застёжки покрылись налётом ржавчины, – но скрипка оказалась в порядке. Она была такой же, какой её помнил Леон: дека из тёмного дерева, напоминающая фигуру пышной барышни, от старости покрылась светлыми пятнами и утратила свой блеск. Пальцы проскользили по ослабевшим струнам. Они уже давно не пели и от прикосновения издали глухой протяжный вой, словно прося, чтобы на них сыграли, но Леон был не готов уважить их просьбу. Он осторожно положил скрипку обратно в футляр, обтянутый внутри красным бархатом, и спрятал под кровать. Этот инструмент заслужил, чтобы на нём играл мастер, каким был его отец, а Леон не прикоснётся к ней, пока его душа не обретёт собственный голос, чтобы излиться песней, трогающей сердце и разум своей проникновенностью.       Спустившись вниз, Леон застал Джоанну на кухне. Та с серьёзным видом разделывала курицу, копошась пальцами в надрезанном брюхе и бросая органы в металлический таз, – должно быть, потом приготовит из них пирожки с ливером.       – Кажется, твои руки теперь в порядке, – констатировал Леон, пристроившись за столом.       – Николь позаботилась об этом, – сосредоточенно ответила бессфера.       Она обтёрла руки о тряпку и продемонстрировала зажившие ладони. От глубоких тонких ран на нежной золотой коже остались лишь тёмные шрамы.       – Шрамы украшают не только мужчин, – усмехнулась Джоанна. – Я попросила Николь оставить их, чтобы служили напоминанием.       – Напоминанием?       – О том, что я попыталась отстоять свои убеждения и веру, что защищала тех, кто мне дорог.       Леон понимающе кивнул. Врождённый оптимизм Джоанны имел способность быть заразительным, а тёплая улыбка разгоняла даже самые тёмные грозовые тучи.       – Слушай, Джоанна, – обратился Леон, утомившись от молчаливого наблюдения за её готовкой, – могу я тебе чем-нибудь помочь? Не хочу стать чопорным аристократом, что нож держит только для того, чтобы им варёные яйца резать.       – Хочешь помочь с готовкой? – удивилась девушка и задумчиво поджала губы. – Картофель нарежешь для гарнира?       Леон послушно кивнул и вытащил из ящика нож. Признаться, чистку картофеля ему поручали лишь раз, но увидев, как неосторожно он срезает кожуру вместе с большей частью желтой мякоти, тут же выдворили с кухни.       Однако Джоанна любезно согласилась ему помочь. Первый результат оказался весьма скудным – от большого клубня остался лишь маленький жёлтый огрызок, – но испортив таким образом ещё десяток, руки Леона приноровились.       Когда он закончил, Джоанна с вежливой улыбкой оглядела плоды его трудов. Леон знал, как ничтожно выглядит его работа, и всё же похвала бессферы придала ему немного уверенности. Под её строгим надзором он натёр курицу травами и мёдом и отправил в разогретую духовку.       – Смотри, чтобы не сгорела, – скомандовала она и ненадолго покинула кухню, чтобы разбудить остальных жильцов Кронхилла.       Леон не сводил взгляда с решётчатого оконца, однако вид пылающей жаром чугунной печи быстро утомил. Устроившись на табуретке, юноша подпёр подбородок кулаком и ненадолго прикрыл глаза.       Сладковатый запах медовой корочки и розмарина растянулся шлейфом по маленькому помещению, разогретый жир шипел на противне, а в кастрюле бурлила вода. Эти звуки едва не усыпили Леона.       – На твоём месте я бы не стал спать, если не хочешь, чтобы этот обветшалый дом уподобился пепелищу на заднем дворе.       Леон резко распахнул глаза. Подхваченный порывом ветра черный пепел влетел через приоткрытое окно и закружил перед столом, проявляя самодовольную физиономию Малле. Грех Алчности по-хозяйски плюхнулся на свободный стул и, подперев руками челюсть, с выжидающей ухмылкой уставился на сонного Леона.       – О каком пепелище ты говоришь? – растерянно захлопал глазами Леон и учуял резкий горелый запах из печи. – Вот же дьявол!       Он испуганно подскочил с табуретки и схватился голыми руками за рукоять. Кожа защипала от прикосновения к раскалённому металлу, и Леон рефлекторно одёрнул руку и разразился такой бранью, что лицо Малле удивлённо вытянулось. Он не ожидал столь богатого словарного запаса от юноши. Некоторых слов Грех в помине не слыхивал.       Леон схватил со стола тряпку и приоткрыл дверцу. Горячий воздух обжёг щёки, вываливая на него густой вонючий дым. Леон закашлялся и замахал руками, стараясь разогнать его, рывком вырвал из жарких объятий противень с почерневшей курицей и бросил на стол.       – Помянем эту курицу. Она прожила хорошую жизнь и достойно приняла жестокую смерть. – Малле прикрыл глаза и наигранно сложил руки в молитве.       В этот момент на кухню ворвалась Джоанна. Пробираясь через дымный туман, бессфера, надрывно кашляя, распахнула настежь все окна.       – Что здесь произошло?       Следом за ней прибежали остальные. На лице Рэйдена застыл неподдельный испуг, когда он увидел обожжённые докрасна ладони Леона и ухмыляющегося Малле, в расслабленной позе закинувшего ногу на ногу.       – Больно? – Рэйден взял его руки в свои и погладил большими пальцами по нетронутым ожогом бугоркам ладони.       – Нет, – смущённо отвёл глаза Леон и медленно вытащил руки. Удерживать Рэйден не стал, только смерил недоверчивым взглядом, отчего Леон почувствовал острое желание подкрепись свои слова нервной усмешкой: – Это всего лишь ожог, Рэйден. Не впервой.       Из-за плеча даймона высунулись Николь и Викери. Гримаса паники раскрасила их бледные лица, но тут же отступила, когда до разума дошло, что ничего не горит, кроме, пожалуй, обуглившейся птицы.       – Прости, Джоанна, – виновато потёр затылок Леон и сморщился от жжения в ладонях. – Я всё испортил.       – Не так уж всё и плохо, – успокаивающе покачала головой Джоанна и оглядела чёрный кусок мяса. – Может, мы ещё сможем её спасти.       – Нечего тут спасать!       Но игнорируя пренебрежительный тон Греха, Рэйден отрезал кусок мяса и, соскребя корочку остриём ножа, отправил в рот. Уголок губы нервно дёрнулся от горечи, но Рэйден всё равно проглотил кусок и довольно улыбнулся Леону.       – Весьма недурно, – произнёс он и отрезал ещё один, чтобы уверить в правдивости своих слов.       Но Леон знал, что тот лжёт. Это не то что человек, даже собака есть не станет! Но его честное лицо заставило засомневаться даже Малле. Тот нерешительно покосился и тоже рискнул попробовать «отвратное кушанье», но тут же выплюнул кусок обратно на противень.       – Фу, какая гадость! – вскричал он и высунул язык. – Как ты можешь есть что-то подобное?!       – Не помню, чтобы тебе было разрешено открывать рот, Малле, – холодно одёрнул его Рэйден. – И вообще катись из моего дома. Тебе здесь не рады.       – И вот так благодарят за спасение от пожара? – Малле возмущённо сложил руки на груди и насупился. – Если бы не я, горел бы ваш Кронхилл диким пламенем, и вы вместе с ним!       – Не стоит заставлять себя, Рэйден, – вздохнул Леон. – Эта курица теперь годится разве что для отравления.       – Стал бы я тебе врать? – настоял даймон и обратился за поддержкой к замершим в проходе Николь и Викери: – Попробуйте?       – Уволь меня от напрасной лжи, – закрутил головой Вик и поморщился. – Она выглядит так, будто только из преисподней вернулась.       – Как и руки Леона.       Николь осторожно обхватила ладони Леона, рассматривая красный длинный ожог, и повела к раковине. Холодная вода брызнула на кожу, срывая жалобный скулёж с губ юноши.       – Наверное, нам стоит поинтересоваться у Малле, что привело его сюда? – посоветовала Николь, сосредоточившись на заживлении рук Леона.       – Разве я не могу просто так наведаться в гости к заклятым друзьям? – откинулся на спинку стула Малле.       – У тебя здесь нет друзей, – подметил Викери и настороженно сузил глаза. – Даже заклятых.       – Верно подмечено, – со вздохом, полным театральной грусти, пожал плечами Грех. – Тогда что насчёт того, что я просто заглянул на трапезу?       – Врагов за столом не жалуют.       – Да какие же мы враги, совсем не очаровательная мисс? – наигранно изобразил возмущение Малле. – Недруги? Возможно. Соратники? Однозначно. Участники клуба ополоумевших богов? Очень может быть. Но уж точно не враги, куколка!       – Тогда вся эта курица твоя, – усмехнулась Джоанна, пододвинула к нему противень и с издёвкой добавила: – Приятного аппетита!       – Ладно-ладно, – замахал руками Алчность. – Я пришёл по просьбе Эйрены. Пару часов назад Астарот прислала весточку. Она и Ситри раздобыли корабль с командой, который любезно согласился переправить нас на остров Инмин ан Веле.       – Нас? – скривился Рэйден. – Кажется, возвращение моей божественности никак не касается Грехов.       – Ошибаешься. Теперь всё, что может помочь убить Дардариэль, касается нас. И ты в том числе, одноглазый пёсик. Мне и Гремори велено сопровождать вас.       – И Гремори? – удивился Леон. – Многовато странников на борту одного корабля, не находишь?       – Я сказал то же самое, но Гремори настойчива. Всё никак не смирится с мыслью, что член Мастера Валюты не принадлежит ей одной. Это ж как надо влюбить в себя девушку, чтобы она сама настойчиво в постель лезла даже спустя столетия?       Малле раздражённо закатил глаза, вспомнив недавний разговор. Гремори едва не выцарапала ему глаза, когда тот выступил с весомым аргументом против её присутствия. Благо Эйрена не допустила кровопролития в своей обители, иначе пришлось бы Малле тащиться в Кронхилл ещё и за лечением от маленькой златовласки.       – Почему бы тебе самому не проверить? – хохотнула Джоанна. – Я слышала, что Владыка Заган и мужчинами не брезгует.       – Ну уж нет! Увольте. Нет большего счастья для мужчины, чем возлечь с прекрасной женщиной.       – Да ты романтик! – с нескрываемым сарказмом протянула Джоанна.       – У тебя будет ещё предостаточно времени, чтобы увериться в этом, не очаровательная мисс, – расплылся в самодовольной улыбке Малле, но тут же получил хлопок полотенцем по плечу. – Ауч!       – Когда отправляемся? – Леон постарался перевести неудобную тему.       – Завтра Астарот и Ситри будут ждать нас в порту Сант-Мири. И советую морально подготовиться: Астарот не упустит шанс провести экскурсию по самым интересным местам этого городка.       – У нас будет шанс отказаться?       Викери нервно сглотнул слюну. Он весьма красочно представлял, что за места станут частью экскурсии, и побывать в них не горел желанием. Уже достаточно насмотрелся.       – Только если хочешь волочиться по земле в мешке.       Прозвучавшая усмешка не давала усомниться в правдивости слов. Малле и сам однажды испытал подобное, но вспоминал об этом опыте неохотно. До сих пор дрожь пробегала. Злить второго по значимости Греха было себе дороже.       – Ладно, бывайте, – отсалютовал Малле, и его силуэт растворился дымкой, вынося подхваченный ветром пепел в окно.       Когда же его след окончательно растворился, Леон устало упал на стул и уткнулся лбом в столешницу. Чувствовал он себя ничтожно.       – Что с тобой, Леон? – Николь подсела рядом и погладила его по спине. – Ты выглядишь уставшим.       – Плохо спал, – промычал Леон и повернулся к ней, утыкаясь щекой в холодное дерево.       – И что же тяготило тебя, раз сон отбило?       Леон вздохнул. Не знал, стоит ли говорить им о минувшей ночи. Однако и скрывать было неправильно. Достаточно одной тайны, что он несёт в себе.       – Вспомнил отрывок из жизни Гастиона, – с неохотой поведал он. – Смутный, незначительный.       Где-то из угла послышалось обиженное «Ха!», и, судя по тону, Гастион оказался задет этим преуменьшением. Но Леону было всё равно. Он не хотел вмешивать друзей, а потому намеренно сказал подобное, чтобы не сеять тревогу в их душе. Хватит и того, что они знают.       – Что же ты вспомнил? – с набитым ртом поинтересовался Рэйден. Он уже успел разорвать на части подгоревшую курицу и теперь довольно вытаскивал вилкой мягкое белое мясо, что таилось за чёрной коркой.       – Ничего существенного, – покрутил головой Леон и бросил даймону полотенце, чтобы тот, увлёкшись трапезой, не стал вытирать руки о брюки. – Только часть из детства. Навряд ли это имеет для нас значение.       – Уже то, что ты начинаешь вспоминать первую ипостась, имеет большое значение.       Взгляд Рэйдена был испытывающим – уж очень сильно хотел узнать, какое прошлое так тщательно охранял Гастион ещё при жизни, и Леон сдался. Кратко, не вдаваясь в подробности, изложил суть.       – Ясно, – Рэйден задумчиво подпёр кулаком подбородок и покачал вилкой. – Мне мало известно о Столиас, лишь то, что рассказывал Заган, но он всегда говорил, что она была тверда в своих убеждениях. Достойна уважения. Не удивительно, что её судьба оставила такой тяжёлый след на жизни Гастиона. Теперь мне даже стыдно. Я ведь всегда называл его скучным, не вдаваясь в причины.       – Не думаю, что тебе стоит винить себя. Ты не знал… Никто не знал.       Леон мельком взглянул на Гастиона: тот опёрся на кухонную тумбу и уставился в окно, но, почувствовав мысленный вопрос Леона, кивнул. Странник подобрал верные слова. Гастион ни тогда, ни сейчас не считал нужным обижаться на подобный упрёк.       – Заканчивай пустую болтовню и ступай за мной, – строго произнёс сферон и, пройдя бестелесным призраком сквозь Викери, двинулся в коридор.       Леон заинтригованно отправился за ним, не забыв ещё раз извиниться за испорченное блюдо.       – К чему такая срочность? – Леон вбежал в свою комнату, удивлённым взглядом буравя бога.       – Теперь, когда ты способен принять моё прошлое, я хочу обезопасить твой разум, – ответил Гастион и жестом повелел ему сесть. – Данталион уже почувствовал, что ты скрываешь правду. Нельзя допустить, чтобы он раскрыл моё присутствие в твоём сознании.       Леон запротестовал:       – Рэйден не станет идти против моей воли…       – Станет, если поймёт, что это опасно для тебя, – пресёк Гастион и надавил Леону на плечи, заставляя рухнуть на стул. – Данталион – мастер манипуляций. Он способен увидеть в разуме людей все самые сокровенные тайны и подчинить себе, если на то его воля. Если он решит использовать свой дар, ты безропотно подчинишься.       – И что ты предлагаешь?       Гастион ткнул пальцем в нарисованные алые языки пламени на лбу.       – Это печать Мавирель. В её силах укрыть от чужого влияния всё, что угодно, будь то сердце, душа или разум. Сломить её невозможно, только если не вынудить носителя добровольно стереть её. В своё время я использовал её, чтобы обезопасить свой разум от небожителей, подобных Данталиону, – тех, кто способен изменять чужое сознание. Как судье небес и сферону скрытой истины, это было необходимо, чтобы никто не посмел использовать мою власть в своих целях, а теперь я хочу, чтобы это сделал ты. Мы – носители чужого прошлого и тайн, мы не вправе стать путём для их открытия.       – Доводилось мне слышать нечто подобное, – Леон нервно затряс ногой, ударяя пяткой о пол, – но разве не будет более подозрительным, если я ни с того ни с сего стану носить кляксу на лбу?       – Кляксу? Никакого уважения к деяниям предков! – фыркнул Гастион. Он сложил руки на груди и серьёзно добавил: – То, что явно, всегда можно скрыть. Я просто не чувствовал нужды утаивать Мавирель, хотел, чтобы все небожители знали, что не в их силах повлиять на мои решения, но ты другое дело… Лучше будет, если никто не прознает об этом.       Леон с сомнением покосился на рисованное пламя. Оно было так изящно выведено, ни одной лишней линии. Чувствовалось, что рука Гастиона была искусна в этом, но вот Леон…       – Навряд ли у меня получится сотворить нечто подобное. – Леон сложил руки на груди и вздохнул. – Мои рисунки не более, чем каракули. Мне ни в жизнь такое не повторить.       – Мавирель – это эфирная печать, а не какая-то художественная мазня, – разражённо буркнул Гастион. – Она наносится силой небесных рун.       – Рэйден говорил, что эфир нельзя подчинить…       – А разве я говорил что-то про подчинение? Эфир – божественная энергия мира, несущая своё начало от сил Создателя и Небесной матери, а небесные руны – это проводник эфира через тело божества или же странника. Когда божество использует свой дар, оно черпает часть эфира и связывает со своим первоэлементом материи. Тем же способом создаются печати-проводники.       – Разве проводник создан не для того, чтобы найти кого-то?       – У тебя весьма скудные знания о нашей магии, Леон, – упрекнул небожитель. – То, что создала юная ипостась Кроцелл, это печать Эхо стихии – проводник, созданный для поиска, но есть и другие. Мавирель, в свою очередь, это печать защиты, но накладывается она только на собственное тело.       Видя, что Леон ни слова не понимает из его речей, Гастион устало потёр переносицу и попытался объяснить более доходчиво:       – Помнится ли тебе печать, что была наложена на клинок «Слёзы небожителей» Владыкой Вод? – Леон кивнул. – Это были Цепи алого писания – печать защиты и заточения. В отличие от Мавирель, её используют только на предметы и мощные артефакты. Точно такую же печать Дардариэль наложила на клинок «Слёзы небожителей», пока Мариас не нашла способ разрушить её.       – Разве ты не говорил, что печать может снять только тот, кто её создал?       – Говорил, и всё ещё уверен, что это правда. Я понятия не имею, как Мариас удалось это. Лишь энергия чистого эфира способна сломать печать, но никто из прошлых богов не обладал подобной силой, даже Высшие боги. Этой властью наделены лишь прародители и их дочери.       – Видимо, и у тебя весьма скудные знания о вашей магии, Гастион, – ответно передразнил Леон.       Сферон разгневанно стукнул его по макушке. Боль от удара ощущалась вполне реально, и Леон обиженно поджал губы, зажав руками голову.       – Хватит болтать! Мавирель сама по себе не появится!