Странники

      Леон нервно мерил шагами комнату. Ему было неуютно в больших хоромах, которые выделил Заган по доброте душевной, ещё и одежды выдал такие, какие носил сам. Странник остановился около зеркала. Золотая рама извивалась остриями, напоминая ветвистые оленьи рога, а в чистом отражении Леон едва узнавал себя. Фейри мучали его целый час, отмывая от корабельной грязи, и принесли одежды, которые он едва ли мог надеть самостоятельно. И если с рубахой и штанами он мог ещё справиться, то с шёлковым халатом, широким поясом и кожаными наручами пришлось повозиться.       С наступлением темноты цветущий сад озарил свет сотен фонарей. Вдоль дорожек тусклыми звёздочками теснились закрытые колпаками свечи, на ветвях висели разноцветные ленты, цветочные венки и маленькие золотые клетки, в которых тлели дымными парами благовония. Их запах заставлял позабыть о горестях и тяготах, оставляя место только тёплому воодушевлению грядущего торжества.       Покорно шествуя за проводниками-фейри через густую аллею, Леон изумлённо наблюдал за парящими светлячками. Они совершенно не боялись. Леон протянул руку, и маленькая искра света присела ему на палец, побродила и вновь взлетела, выводя горящим тельцем изгибы в воздухе.       – В этой обители им незачем бояться дурных намерений, – заметила его интерес фейри. – Мы – элементали – чтим законы природы, и все живые существа на этом острове охотно вверяют нам своё доверие.       – Я не спрашивал...       – По глазам вижу, что ответ искал, – усмехнулась она.       Леон благодарно кивнул. Фейри была права. Ему ещё многое предстояло узнать об этом мире, вот только пускаться в раздумья не было времени.       Каменная платформа в глубине сада была устелена по всем сторонам цветочными плетениями, а в центре стоял длинный дубовый стол, уставленный дивными блюдами и серебряным сервизом с золотым орнаментом. Гости уже сидели за столом и вели непринуждённую беседу с хозяином, но разговоры затихли, стоило Леону взойти на ступени.       – Я выгляжу нелепо? – нервно хохотнул Леон и поправил золотой обруч на лбу.       – Не говори ерунды! – поднялась Николь и взяла его за руки. – Ты выглядишь так, как должно!       – То есть нелепо?       Николь шлёпнула его по плечу и усадила на свободный стул рядом с собой.       – Черешенка права. Сегодня даже луна не столь прекрасна, как ты.       Леон отвлёкся от раскладывания салфетки на коленях и поднял глаза. Рэйден сидел напротив него и с непринуждённой улыбкой раскачивал вино в кубке.       – Придержи лесть для тех, кого она действительно берёт за душу, Рэйден.       – Не только облик у тебя новый, но и имя, сын мой? – хохотнул Заган. – Впрочем, чему я удивляюсь? Вы трое всегда по одной дороге шли, и даже сейчас с неё не сходите.       – Трое? – удивилась Джоанна.       – Конечно! – развёл руками Заган. – Данталион, Валефор и Мариас были друзьями с самого вознесения. Разве мой сын вам об этом не рассказывал?       – Должно быть, упустил эту маленькую деталь. – Викери косо взглянул на Рэйдена.       – Теперь это в прошлом, отец, – равнодушно отозвался даймон. Он отрезал кусочек сочного мяса и положил в рот, игнорируя любопытные взгляды. – Переплетения наших судеб уже давно распутаны Великой Фуркас. Теперь между нами нет той дружбы, только ненависть и вражда.       – Если вы всё ещё вместе, значит, Фуркас ещё не все нити распутала.       – И всё же меня терзает вопрос, – осторожно вступила в разговор Николь. – Нам известна причина, по которой Рэйден зовёт себя так, и всё же почему друг друга вы не зовёте настоящими именами?       – Это дань уважения прошлому, в котором мы были не запятнаны событиями нынешними, – ответил Малле. – Люди с этими именами погибли в день смерти небожителей, а те, кто сидят перед тобой, другие люди.       – Мы уже не те боги, которых знавала Энрия, – продолжил его мысль Рэйден, – и никогда ими не станем.       Вик задумчиво потёр подбородок:       – Однако ж большинство Грехов зовёт себя именами своих даймонов...       – Это дело мировоззрения, тигрёнок. – Астарот наколола на вилку помидор и скормила мальчику Ситри. – Те, кто избрали имя своего даймона, продолжают жить путём божества, а те, что отказались от него, пытаются проложить новый. Мы уважаем их решение и потому зовём их нынешним именем.       – Хотя Малле уважать не за что, – язвительно хмыкнула Гремори. – Мы зовём так, чтобы потешить его самолюбие.       – Змея ты, Гремори!       Грех Зависти довольно улыбнулась и продолжила молча вкушать еду со своей тарелки.       За весёлой беседой прошёл не один час. Заган, как сам и говорил, оказался хорошим хозяином. Баловал шутками и историями, сам подливал вино гостям, а фейри радовали сладким пением и танцами. Николь долго смотрела за их выступлениями и не удержалась: схватила Джоанну за руку и потянула к ним водить хороводы.       – А вы чего сидите? – крикнула Джоанна. – Одним прикажите веселиться?       Наверное, вино стукнуло ей в голову, но она потянула за собой Астарот и Малле. Николь подхватила мальчонку Ситри на руки и с задорным смехом начала вальсировать, а тот смущённо и чуть испугано обвил ноги вокруг её талии и вжал пальцы в плечи.       – Ты гляди, Вик, уведут у тебя Николь, – рассмеялся Леон, пригубил вина из кубка и с провокацией добавил: – Вон какого молодого красавца нашла! Ты ему и в подмётки не годишься...       – Вот так, значит? – с вызовом бросил Викери и протянул девочке Ситри руку. – Пойдете, юная леди, танцевать со мной?       Девочка покраснела и захлопала белыми ресницами. Она уже пару минут наблюдала за тем, как её брат веселится, и сама желала того же, но как истинная девушка напустила задумчивый вид и нерешительно приняла приглашение.       – Ну вот и всё! – хохотнул Вик и подхватил девчушку. – Спутница моя не хуже её кавалера будет.       – Вражде нет места за этим столом! – довольно воскликнул Заган, наблюдая за их танцами.       – Стало быть, и нам тогда присоединиться надобно? – Гремори погладила руку Мастера Валюты.       – Извини, дорогая Гремори, – в смехе властителя чувствовалась неловкость, – танцы мне приятны, да только разум мой вином помутнён, а живот кушаньем полон. Я не то, что танцевать, даже поднять себя со стула не смогу.       – Ну что ж...       Гремори бросила вопросительный взгляд на Леона, но тот покачал головой.       – Не в обиду говорю, но танцевать не стану. Нет во мне таланта к подобному. Только ноги тебе оттопчу.       – Раз мы все достаточно пьяны, чтобы о вражде забыть, так позволь мне тебя в танец повести, Гремори, – поднялся со стула Рэйден и протянул руку.       – Всё же осталась в тебе прежняя искра, – расслабленно улыбнулась Гремори, будучи благодарной за спасение из неловкой ситуации. – Не можешь оставить девушку прозябать в неловкости?       Рэйден пожал плечами, мол, не мог иначе, и увёл Греха Зависти к остальным, что, уже совсем позабывшись, отбивали подошвы о землю. За столом остались только Заган, Леон и молчание, воцарившееся между ними.       – Смотрю на них, и былые времена вспоминаются, – с мечтательным вздохом сказал Заган, подпёр щёку ладонью, а во второй стал раскачивать вино в кубке.       – Хотели бы их вернуть?       – А как же не хотеть? – удивился Высший бог. – Все мы тогда счастливы были, иль мне так казалось... Да только празднества тогда ещё пышнее были, вина реками лились, а смех стоял такой, что в другом краю небесной обители слышали. А сейчас не с кем радостей разделись.       – А как же остальные Высшие боги?       – Они и в те времена навещать не спешили, вечно занятые, что уж сейчас говорить... Вепар торжества не любит, Берит из своей обители носа не кажет – всё за работой сидит, а Дардариэль... Вот её я точно видеть сейчас не хотел бы, хотя стоит признать, что веселиться она умела, да только обида страшная меж нами. Семьсот лет прошло, а не забывается.       – Если позволите, могу узнать почему? – Леон любопытно подался вперёд, упирая локти в тёмную блестящую столешницу.       – Да нет в том тайны, – развёл руками Заган. – Проклятие всему виной и эгоизм Дардариэль. Не по душе мне пришёлся её гнев на Элеттель и то, как она дочь мою покарала. Лучше бы на смерть её обрекла, чем на вечность мучений. Да и тебе несладко пришлось. Самигину на твою душу натравила.       – Смею предположить, что причину вы не знаете?       – Как извернётся истина, зависит от того, кто её принимает, и от того, кто её несёт, – эти слова мне когда-то сказал Гастион. Я знаю лишь то, что Дардариэль использовала клятву Мариас, как инструмент для наказания, но по какой причине она избрала душу Гастиона нести это бремя, мне неведомо.       – Тогда, может, вы знаете о прошлом Гастиона?       – Знаю не больше, чем остальные боги. Создатель забрал у всех богов память о вознесении Троицы небесного суда.       – Не юлите, – нахмурился Леон. – Я знаю, что Гастион не возносился на небеса, а был на них рождён. Создатель мог стереть всем память о Кроцелл и Роновери, но не стал бы относиться так к Гастиону, который всю жизнь рос в небесной обители. Разве не был бы этот поступок чересчур... жестоким?       – В проницательности ты ему не уступаешь. – Заган с усмешкой откинулся на спинку стула, и золотой янтарь глаз пронзительно впился в Леона. – Создатель действительно стёр память всем богам, что застали взросление Гастиона, но пощадил нас – Высших богов. Отчего-то он питал тёплые чувства к этому мальчишке, потому наказал нам оберегать его и наставлять.       – Тогда ответьте на вопрос: кем были родители Гастиона? – Леон почувствовал, как притаившийся за его спиной дух сферона настороженно замер.       Но Заган устало покачал головой и помедлил с ответом.       – Мой ответ тебя разочарует. Дардариэль долгое время скрывала его от нас. Уже тогда мы заподозрили неладное, но вскоре она решилась сама рассказать о его существовании, однако наотрез отказалась говорить, кем были его родители. Сказала лишь то, что они покинули небеса и вернулись к смертной жизни. В те времена это было не редкость: боги в душе остаются такими же людьми, а тяготы и боль тех, кого они обязаны защищать, становятся их собственным бременем. Не все способны это выдержать. Тогда у нас не было причин не доверять её словам.       – А сейчас?       – Сейчас я думаю, что в этой тайне и кроется причина проклятия Дардариэль.       – Тогда что вы знаете о Нафуле Самаэлисе? Много ли человек из его рода возносились до рождения Гастиона?       – Для смертного не из нашего мира ты знаешь много того, чего даже боги не знают, – хохотнул Заган.       – Что сказать, я любознательный, – пожал плечами Леон.       – Род Самаэлис был одним из древнейших родов Энрии. Они были и правителями, и жрецами, и умельцами. Многие из них удостоились чести быть вознесёнными на небеса Создателем и Небесной матерью, но были среди них и те, кто отказались от этого, выбрав смертную жизнь.       – Значит, вычислить, кто из них мог быть родителями Гастиона, не представляется возможным?       – Увы, нет. Простых расчётов здесь будет недостаточно. Для богов, что были рождены на небесах, время течёт иначе. Они взрослеют дольше смертных, а по достижении зрелости теряют способность к увяданию. Время для них останавливается. Когда Дардариэль показала нам Гастиона, ему на вид было не больше двух лет, но на деле могли пройти и все пять. При таком раскладе сопоставить возраст Гастиона с уходом кого-либо из богов невозможно.       – Это обнадёживает, – вздохнул Леон.       – Хотел бы я помочь тебе, да чем, не знаю.       Леон покосился на поникшего Гастиона. Суровое лицо было таким же бесстрастным, но по глазам видно: неизвестность его печалила. Он глядел на Загана с тоской, жалел, что не может прикоснуться и сказать подбадривающие слова. Всё же Мастер Валюты был для него не чужим человеком.       – Знаешь, вот говорю с тобой, а чувствую, будто Гастион рядом сидит, – едва заметно улыбнулся Заган и в задумчивости постучал ногтем по ободку кубка. – Своенравный он был, прямолинейный, бесстрашный для своих лет. Всю небесную обитель на уши ставил, а мы всё с рук спускали. Вроде сирота ничейный, а всё ж нам родным был. Уже тогда я отца ему заменить хотел, да только моё желание его душу погубило.       – Вину чувствуете перед ним за случившиеся? – осмелился спросить Леон.       – Догадливый. Стало быть, и причину знаешь?       – Знаю, но скажу, что бессмысленна та вина, если не из-за вас всё случилось. Не могли же вы знать заранее, что он ослушаться изволит и в Элеттель отправиться.       – Отчего ж не знал? Сам ведь идею подсказал, – невесело заметил Заган.       – Но не это его изменило, а решение Дардариэль. Она сыграла на чувстве вины, чтобы сделать его таким, каким сама хотела видеть. В том нет вашей вины.       – Удивительный ты человек, Леон Самаэлис, – неожиданно рассмеялся Высший бог, сгоняя тень грусти с лица.       Леон удивился столь резкой перемене в настроении божества, но, когда уставшие от пляски ребята расселись на свои места за столом, он понял, что Высший бог не хотел показаться удручённым перед ними и спрятал настоящие эмоции за маской показного веселья.       «Точь-в-точь как Рэйден», – усмехнулся про себя Леон.       Вечер продолжал набирать обороты. Огни взметались всё выше в небо, винный дурман уносил разум в запутанные лабиринты, вежливые разговоры переросли в откровенные беседы.       – Что-то не весел ты, Данталион, – заметил молчаливость сына Заган. – Не по нраву торжество пришлось, или забавы иной желаешь?       – А тебе есть чем мою скуку развеять, отец? – усмехнулся Рэйден, лениво попивая вино.       – Конечно, – глаза бога изогнулись в хитром прищуре, – в конце сада есть павильон для увеселений. Возьми с собой любую фейри, что красотой приглянется, да мужскую силу высвободи. Выбор, конечно, сложный, все девы эти красивы, как небожительницы, но раз уж я в благом настроении, то позволю и десяток увести. Они-то толк в постельных делах знают, доволен останешься!       Сидящий в другом конце стола Викери поперхнулся напитком от столь откровенно звучащего предложения. Вот только Загана нисколько это не смутило. Не видел он ничего непристойного в своих словах и продолжил уговаривать сына.       – Гостей смущаешь, отец, – упрекнул Рэйден и с улыбкой пригубил вина, – да и мне неловко становится за то, что твой трёп приходится слышать моей вечности.       – Анхеле?       Лицо Загана поражённо вытянулось, а долька мандарина выпала из рук, так и не добравшись до рта. Но он недолго пребывал в оцепенении, вскоре подскочил со стула так лихо, что тот упал на каменный пол. Лицо Высшего бога просияло, и он стал обходить стол, с любопытством вглядываясь в лица гостей. Это стало своеобразной игрой: вычислить того, кто сковал сердце сына своими цепями.       Леон всё это время молчал, как, впрочем, и остальные, и пытался скрыть волнение. Хорошо, что хоть за многослойными одеждами не было видно, как ритмично вздымается грудь. От волнения, казалось, душа в пятки упала, утаскивая сердце с собой за компанию.       Наконец Заган остановился и потёр подбородок. Разгадка далась ему сложно, и он решил наугад выбрать тех, кто, по его мнению, приглянулся бы сыну.       – И кто их этих прекрасных юных девушек твоей вечностью завладел? – ухмыльнулся Мастер Валюты и приобнял Николь и Джоанну за плечи.       Девушки смутились его близости и раскраснелись.       – Как можно! – возмутилась Джоанна и хлопнула властителя острова по руке, высоко вздёрнув подбородок. – Рэйден – мой брат!       – Джоанна – моя сестра!       Они выкрикнули это в унисон, впив негодующие взгляды в Загана.       – Брат, сестра, да какая разница? – отмахнулся Мастер Валюты. – Меж вами фамильная цепь длиной более тысячи лет. Едва ли вас можно назвать родственниками.       – Однако ошиблись вы, мастер Заган, – залилась звонким смехом Николь. – Не нам он вечность свою вручил.       – А кому ж тогда? – удивлённо захлопал ресницами Высший бог.       Молчаливые взоры присутствующих впились в Леона, который с видом ледяной скульптуры продолжал прятать лицо за кубком и медленно попивать вино.       – А? Ой! Хо-хо-хо!       Лицо Загана пережило смесь самых разных эмоций, срываясь с губ непонятными звуками, и гости разразились безудержным смехом. Когда же ещё удастся посмеяться над растерявшимся Высшим божеством?       – Мда, – протянул Малле и хлопнул себя по лбу, – более неловкого разговора я за все полторы тысячи лет не видел.       – Вот уж не ожидал! – хохотнул Заган. Он хлопнул Леона по плечам, и тот от испуга едва не выплюнул питьё. – Мы с тобой беседу вели, а ты даже словечком не обмолвился, что сын мой тебе вечность отдал, Леон Самаэлис.       – Не люблю я во всеуслышание об этом кричать, мастер Заган, – неохотно ответил Леон, обтирая рукавом губы. – С этим прекрасно справляется ваш сын.       Он бросил хмурый взгляд на Рэйдена, но тот пожал плечами. На лице отчётливо читалось: «Если б не сказал, пришлось бы другое выдумать, чтобы избежать соития с фейри».       «Вот и выдумал бы!» – мысленно прорычал Леон, надеясь, что он видит и слышит всю степень его негодования.       – Вот ведь скромная мне невестка досталась!       Заган плюхнулся на стул, поднятый прислужниками-фейри, и довольно рассмеялся. Он ещё некоторое время утолял своё любопытство нескромными вопросами, а потом со всей серьёзностью заявил:       – Хмм, надо будет позже отпраздновать ваше слияние. Это должно быть феерично, с размахом! – увлёкся фантазиями Заган.       – Чего? – пискнул Леон, представив под словом «слияние» отличное от представлений Загана событие.       – Не распаляйся, мастер Заган, – прикрыла ладонью своё противное двусмысленное хихиканье Астарот. – Невестку спугнёшь. Вон гляди, как он побледнел.       Леон поджал губы. В глубине души он хотел стукнуть кулаком по столу и раз и навсегда прекратить обсуждения его личной жизни, но пытался держать эмоции в узде. Однако, чем сильнее распалялись шутки, тем тяжелее становилось.       – Раз уж тему завели, так скажи, мастер Заган, – пьяно покачнулся Малле и резко ударил кубком по столу, – отчего ж ты так страстно энрийских девушек любишь да ни одну по-настоящему не полюбил? Неужто за тысячи лет ни одна не приглянулась душой, а не тем, что между ног находится?       – Может, ты и пьян, но за языком следи, – гневно посмотрел на него Викери. – Не тот это разговор, что в присутствии дам надобно обсуждать!       – Да в пекло мораль! – выкрикнул Малле и рассмеялся. – Мне интересно, вот и спрашиваю, а если не нравится, можешь уйти подальше, чтоб твои королевские уши не вяли. Позову, как ответ услышу.       – Нам тоже охота послушать. – Николь подпёрла раскрасневшуюся щёку и помутнённым от алкоголя взглядом уставилась на Мастера Валюты. Правил приличия она забыть всё же не успела и потому поспешно добавила: – Однако не станем просить, если душа ваша к этому разговору не лежит.       – Каждую из своих избранниц я любил, да только любовь та, как ветер в море, – однажды всегда наступает штиль. Сложно божеству любить смертного, всем им однажды в багровые поля Самигины суждено отправиться. Лучше уж мимолётной волне поддаться, чем потом на жарком берегу от тоски иссыхать.       – Так ведь и среди бессмертных столько красавиц было, и всё же ни одной вы своей верности не выказали, – усмехнулась Астарот и бросила виноватый взгляд на соратницу: – Прости, Гремори...       – Да всё равно, – отмахнулась Грех Зависти и скучающе продолжила жевать виноград. – Я ведь не слепая дурочка. Сама знаю, зачем и к кому руку тяну.       – Любовь разная бывает, да только раз я познал ту, которую вы настоящей зовёте, – спокойно ответил Заган. – Было в небесной обители божество, что даже мой покой забрать сумело, однако не по судьбе нам одной дорогой идти. Вечно та любовь будет далека от меня, сколько б ни плыл, и холодна, сколько б костров ни разводил, чтоб отогреть.       Заган рассуждал о чувствах со знанием, без утайки, но была горечь в его словах, словно он так и не отринул то высшее чувство. За добродушной улыбкой он таил глубокую рану и пытался заполнить себя иной любовью, но то было как заполнять дырявую чашу водой: однажды вода вытечет вновь и оставит пустое дно.       Внимая словам Мастера Валюты, Леон почувствовал, как чья-то ладонь накрыла его пальцы.       – Давай прогуляемся, – шёпотом предложил Рэйден, склонившись к уху. – Хочу тебе кое-то показать.       Леон кивнул. Рэйден переплёл их пальцы и потянул за собой в глубину сада. Там, вдоль тропы, насыпи больших камней образовывали бортики, а за ними изгибались в причудливых формах красные кленовые деревья, листья которых словно светились изнутри, и зелёные ивы, сгорбившиеся под весом своих ветвей к журчащему ручью. Остановившись на изогнутом дугой мостике, Леон упёр руки в перила. Через неспокойную воду виднелись песчаное дно и светлые крупицы ракушек, что блестели перламутром подобно утонувшим звёздам.       Юноши прошли через лунные ворота и оказались в другой части сада. Здесь густо разрастались кустарники и цветы, а на мраморных пьедесталах стояли статуи прекрасных нимф, играющих на разнообразных инструментах.       – Куда мы идём? – поинтересовался Леон, оглядывая лабиринты тесно высаженных кустов чубушника.       Но Рэйден не ответил, только таинственно пожал плечами. Он раздвинул ветки куста и вежливым поклоном пропустил Леона вперёд. Ветер дунул юноше в спину, словно подталкивал ступить на узкую дорожку. Подхваченные им опавшие белые лепестки защекотали щёку, а сладкий аромат цветов окутал незримым шлейфом трепета.       Там, впереди, тусклые фонарики уводили к высоким стенам, защищающим обитель Загана. Но когда Леону показалось, что они пришли к тупику, Рэйден отодвинул густые лианы, открывая ему вход в туннель.       Тёмный коридор вывел к обрыву, а на самом краю стояла высокая беседка с круглой крышей из голубого переливающего стекла. Лишь ступив в неё, Леон ощутил себя на самом краю мира. Он прижался плечом к мраморной колонне и зачарованно вгляделся в мирную гладь моря. В ней отражались всё звёзды небосвода и изгибаемая волнами дорожка луны. Это дарило умиротворение.       – Когда-то я хотел привести сюда Гастиона, но его с небес разве что силком вытащить можно было, – тихо произнёс Рэйден и встал рядом. – И всё же я рад, что ты стал первым, кого я сюда привёл.       – Первым? – на выдохе переспросил Леон.       Он сжал в пальцах перекрещенный воротник одеяния, делая вид, что поправляет ткань, но на самом деле прикасался к сердцу, слушая его удары в надежде, что оно подскажет причину столь странного трепета.       Рэйден посмотрел вдаль, и лунный свет осветил лицо, на котором замерла умиротворённая улыбка. Солёный ветер играючи пробежался по волосам, путая длинные пряди, и зашуршал складками одеяний. Это было место, где даймон чувствовал себя на своём месте, где мысли находили покой, а сердце – долгожданную свободу.       – Это особенное место, – Рэйден втянул носом прохладный воздух. – Заган воздвиг его для меня и Мариас, как подарок в честь нашего вознесения. Сюда мы приходили, когда искали совета или покоя. Мы отдавали волнам и ветру свои ярость, обиду и горечь, открывали те чувства, что не могли явить другим.       Он прошёл в середину беседки и сдвинул устилающие пол грязные листья и обломки ветвей. На тонком круглом ободке пола было высечено «Telu a teati in sant».       – Мы с Мариас пообещали друг другу, что приведём сюда только тех, с кем будем готовы провести свою вечность, кто примет нас такими, какие мы есть, и не отвернётся, даже если наши поступки не найдут оправданий.       Он подошёл к Леону. Во взгляде не было смущения, однако, когда даймон взял Леона за руку, в пальцах заколола дрожь. Должно быть, ему многих усилий стоило скрывать своё волнение. Рэйден облизнул губы, и Леон повторил за ним, чувствуя, как сухость сковывает горло. Хотелось закашляться, но странник посильнее сжал губы, не желая прерывать откровение даймона.       Видя застывшее на лице Леона ожидание, Рэйден не сдержал улыбку. Уголки губ приподнялись, и подобно сладкому мёду ушей юноши коснулись слова:       – Для меня этим человеком стал ты, Леон. Я знаю, что тебя ещё одолевают сомнения, но хочу, чтобы ты понимал свою важность для меня. Я семьсот лет жил в страхе и непринятии, боялся, что однажды вновь настанет миг, когда я всё потеряю, но они же научили меня не ждать подходящего момента, чтобы открыть правду. При всей нашей непростой жизни лишь с тобой я познаю покой, достойный божества.       Волны тихим шёпотом ударялись о скалы, вторя словам даймона. И Леон не сомневался: они были правдой. Он чувствовал это сердцем, но неохотно расцепил их пальцы. Он не знал, что ответить, да и нужны ли слова в этот момент? Тепло покинуло их руки, сменяясь лаской прохлады. И хотя лицо Рэйдена по-прежнему хранило улыбку, Леон видел, как медленно затухает в нём уголёк надежды.       – Мне жаль, что тебе приходится истязать себя ожиданием моего ответа, – вздохнул Леон и опёрся на каменный поручень. – Хотел бы я дать тебе его раньше, но с нами столько всего происходит... Столько всего, что куда важнее этого. Я даже не знаю, останемся ли мы живы. Не хочу давать тебе надежду, когда стою одной ногой во владениях Самигины.       – Тебе незачем объясняться передо мной, Леон. Все твои беды и беды Гастиона начались с меня и моей семьи, и меньшее, что я могу сделать, это помочь вам обоим освободиться. Даже если для этого придётся пойти на сделку с самой богиней смерти.       – Не говори ерунды! – одёрнул Леон. – Жизнь дана не для того, чтобы ей торговаться!       – Но и не для того, чтобы мириться с тем, что её хотят отнять, – спокойно парировал Рэйден.       Его ответ поуспокоил вспыльчивость Леона и заставил испытать стыд за свою горячность.       – Да кто ж мирится-то? – пробурчал странник и потёр пальцами виски. – Я и сам не горю желанием делать свою жизнь разменной монетой в делах богов. Но что мы можем против одной из Первородных богинь?       – Есть то, что и нам под силу, – пожал плечами Рэйден и положил руку на спину Леона. – Самигина боится клинка больше любой печати. Ничего не мешает владельцу клинка убить её так же, как это сделали с её старшей сестрой, потому она не откажет нам в сделке, если условием той будет её жизнь.       – Абсурдно! Она может явиться сюда в любой момент, чтобы убить меня и забрать клинок!       – Самигина привязана к багровым полям и не может покинуть их. Без её силы багровые поля начнут увядать, а почившие души утратят покой и вернутся в мир живых, чтобы мстить. Это нарушит баланс. Самигина это понимает и потому не является в мир живых в истинном обличии.       Леон выпрямился и поглядел на даймона с недоумением.       – Но как же? Тогда, в замке Эйрены, она ведь была там...       – Это была лишь её часть, что называют тенью смерти, – бестелесный двойник, созданный Самигиной, чтобы проводить души умерших в её владения. Но даже тень не может забрать в багровые поля то, что ещё живо или не уничтожено.       – По этой причине она не может забрать клинок, – сделал вывод Леон, потирая подбородок. – Душу и оболочку клинка нельзя уничтожить.       – Да, – кивнул Рэйден, – и чтобы завладеть им, Самигине придётся дождаться, когда кто-то сам рискнёт принести его в багровые поля.       – Пусть так, но что нам делать сейчас? Пока на мне печать, Самигина не оставит попыток подвести меня к смерти.       – У Самигины было уйма шансов отнять твою жизнь, но отчего-то мне кажется, что она пытается противиться зову печати. Тогда, у Зарево-озера, ты был на грани смерти, но она не повелела своей тени забрать твою душу, а варнулы... Зачем отправлять троих, когда в подчинении их сотни тысяч?       Челюсть Рэйдена напряглась, когда перед глазами вспыхнули воспоминания о последнем явлении Самигины, но озвучить вслух довод не решился.       – Самигина определённо что-то затевает, знать бы что, – вздохнул он.       – Пока она не намеревается меня убить, я не желаю в это лезть. Однако... – Леон потёр затылок, – почему для тебя это так важно? Зачем заведомо привязывать себя к тем, кто приносит в твою жизнь только боль и страдания? Ты уже познал горечь утраты любимого человека, так зачем заставлять себя проходить это вновь?       – Меня радует, что ты наконец принял факт моих чувств к тебе. Мы определённо продвинулись в вопросе наших отношений, – усмехнулся даймон, хитро поглядывая на смущённого его словами Леона. – Однако... сколько ни пытайся свернуть с пути, Фуркас всё равно вернёт тебя туда, где ты должен быть. Такова судьба, она неотвратима.       – Хочешь сказать, что ты смирился?       – С твоей гибелью – никогда, но с тем, что мне суждено пройти один путь с вашей неугомонной троицей, – определённо. Может, Фуркас потому и свела меня с вами, чтобы я мог предотвратить то, что не смог семьсот лет назад.       – В этом есть что-то ироничное, – хмыкнул Леон. – Ты попросил Астарот отнять твои чувства к Гастиону, а в итоге проникся к его ипостаси. И впрямь судьба неотвратима.       – Раз уж она такова, зачем упрямишься? Сама Фуркас считает, что нам уготовано быть вместе. Кто мы такие, чтобы идти против воли Первородной богини?       – Всё равно, что она считает. Не хочу, чтобы мой выбор был обусловлен какой-то там судьбой.       Уверенность Леона растаяла перед всплывшим в голове вопросом. Он замялся, пытаясь скрыть неловкость за нахмуренной серьёзностью, но его выдавали пальцы, что нервно теребили шнурок на кожаных наручах.       – Скажи, что такого сделал Гастион, что даже отказавшись от чувств к нему, ты продолжаешь лелеять мысль о мести за его гибель? – Леон говорил с трудом, чувствуя, как слова застревают в горле и оседают сухим песком на языке.       Рэйден был удивлён столь внезапному вопросу.       – А почему ты спрашиваешь? – прищурился с ехидной ухмылкой Рэйден и наклонился к лицу Леона. – Ревность одолевает?       – Ещё чего! – вспыхнул Леон и отвернулся. – Делать мне нечего, как к мертвецу ревновать! И вообще не спрашивай меня о таком!       Рэйден донимать издёвками не стал, только загадочно пожал плечами.       – Гастион был моим другом, хоть я никогда и не слышал от него того же, но при всём этом он сделал то, что не сделал бы ни один из богов. Ради меня и Мариас он нарушил правила небес.       К Леону сразу пришло осознание. Гастион ведь уже говорил ему об этом, но в подробности впадать не стал. И тут же закрадывался вопрос: «Что его сподвигло?» Он хотел спросить об этом Рэйдена, но белая вспышка света, взметнувшаяся перед лицом, напугала. Он отскочил назад и настороженно уставился на замерший в воздухе амон. Тихий шёпот взывал Леона к себе.       И откликом на зов послужило сияние в глазах Леона. Небесные руны вспыхнули на кончиках пальцев и стали стремительно расползаться по телу.       – Что происходит, Леон? – встревожился Рэйден, видя, как в засиявших глазах странника тенью застыл страх.       – Я не знаю! – отшатнулся Леон и схватил себя за руку. – Я не контролирую это!       Он пытался усмирить собственный дар, приказывал ему остановиться, но тот не подчинился. Парящий амон неожиданно рассыпался на сотни мелких пылинок, и подхваченное ветром свечение вонзилось в лоб Леона остриём стрелы. Он вскрикнул и сжал руками виски. Проникшая под кожу маленькая искорка воспламенилась и ударила жаром изнутри, заставляя Леона упасть на мраморный пол и согнуться. Колени обожгло от столкновения с камнем, но эта боль была ничтожна по сравнению с той, что рвала его грудь и разум. Он стиснул зубы, глуша вопль в ткани одеяний.       Рэйден был рядом. Он обнял его за плечи и уложил на своей груди. Леон слышал, как он что-то говорил ему, но не мог разобрать из-за звона в ушах.       Мольбы утонули в размытых очертаниях беседки. В глазах заискрили белые вспышки, а следом за ними наступила темнота. Приглушённый голос Рэйдена звал его в реальность, но иной голос манил утонуть глубже в этом мраке. Прикосновение рук и тепло тела даймона уступили место холодной пустоте, и лишь одно сорвалось удивлённым возгласом с губ Леона, когда мрак сменился знакомыми очертаниями:       – Только не это... Только не снова...