Странники

      Но как бы тепло ни привечал остров, всем им не терпелось оказаться в Вейн-Адэре. Как говорится, в гостях хорошо, но дома лучше. С раннего утра ребята собрали вещи, терзаясь непонятной тоской. Всё-таки Инмин ан Веле был приветлив им, и грусть съедала от осознания, что скоро им придётся покинуть райскую обитель. Джоанна и Николь даже пытались настоять, что им следует остаться ещё на день, объясняя своё решение заботой о состоянии Рэйдена, но тот категорично заявил, что в порядке и отдых ему не требуется, однако его слова сквозили фальшью. Он явно торопился убраться отсюда.       – Надеюсь, что вижу вас не в последний раз. Теперь, когда Данталион вновь вернул себе полную силу, моя обитель для вас всегда открыта. – Заган склонил голову на прощание и тепло улыбнулся, когда Джоанна по-свойски погладила его по плечу.       – Судьба сведёт, коль надобно будет, – и с лукавым хихиканьем протянула: – Дядюшка Заган.       – Дядюшка?       – Мастер Валюты звучит слишком претенциозно, – сморщила нос бессфера.       – Не думал, что доживу до подобного прозвища, но отчего бы и нет, – развёл руками Заган. – Раз ты зовёшься сестрой моему сыну, то, стало быть, и меня звать тебе как-то надобно. Только без излишней фривольности. Мне марку сурового божества держать надо.       – Сурового? Как же! – хмыкнул Рэйден. – В тебе из сурового только меч, что света из ножен не видел уже пару сотен лет.       – Твоя правда, – расхохотался Высший бог и щёлкнул пальцами, поймав себя на мысли. – Раз уж об оружии речь зашла, то стоит, наверное, вернуть одолженное.       Склонившийся в поклоне молодой фейри протянул Леону заточённый в ножнах клинок. Работа была искусная: крепкие золотые нити обшивали края толстой выделанной кожи, расходясь замысловатым узором по выдавленному изображению цветка, а камни, словно маленькие звёзды, усыпали кольцо и бутероль, выполненные из светлого, почти белого, металла. Леон покрутил клинок в руках – с ножнами он стал весить ощутимо больше.       – Постарайся себя им больше не ранить, – тихо проговорил ему Заган, выделяя интонацией одно слово.       – Куда уж больше? – хмыкнул Леон и спрятал клинок в сумке.       – Неужели на этом наши пути разойдутся? – с ноткой обиды протянула Гремори, обращаясь к Высшему богу. – Ступлю на большую землю, и вы вновь позабудете обо мне, Мастер Заган?       Ребята не сдержались и закатили глаза так сильно, что зрачки почти исчезли под веками. Кажется, то же самое хотел сделать и Заган, но воспитание не позволило. Он неловко улыбнулся и, приблизившись к Гремори, аккуратно взял за руку. Однако слова, которые прозвучали, смыли с лица странницы смущённую нежность.       – Забудь, Гремори. Я не хочу терзать тебя своим существом, зная, что не могу подарить тебе желаемое. Между нами не может быть ничего, кроме страсти.       – Да знаю я! – Гремори оскорблённо выдернула руки. – Просто испытала судьбу на удачу.       – И проиграла, – дополнила Астарот и захихикала вместе с близнецами Ситри.       Гремори гневно зыркнула на неё и, вздёрнув подбородок, прошла мимо, зацепив плечом. Астарот поморщилась и хотела возмутиться, но посчитала ненужным вступать в разговор с брошенной женщиной.       – Вау, у него яйца появились, чтобы отказать ей, а не только, чтобы ими хвалиться, – присвистнул Малле, провожая взглядом обиженную Гремори.       – Тебе бы тоже не помешало их заиметь, а то так и останешься сопливым ребёнком, кричащим о несправедливости жизни, – снисходительно ответила ему Джоанна.       – Сомневаешься? – усмехнулся Грех. – Понимаю. Не верь тому, что сказано, пока на деле не доказано.       – А есть чем доказать? – изогнула бровь бессфера.       – Ты удивишься, насколько доказательство будет внушительным, – с провокацией прошептал ей Малле.       Джоанна бросила оценивающий взгляд на него, проскользила вниз к брюкам и поморщилась.       – При твоём-то росте? Очень сомневаюсь.       Честная улыбка расплылась на губах, и, игнорируя его пронзительный взгляд, она направилась следом за остальными в туннель.       – Язва! – насмешливо бросил ей вслед Малле.       – Бесстыдник! – в той же манере ответила Джоанна, не оборачиваясь.       На том они и попрощались. Амоны вернули странников в холодные стены Кронхилла, а Грехов – в ущелье Кораве-Эйрини, где их отчёт уже ждала Эйрена.       Входя в мрачную залу дворца, где ещё не горели звёзды на потолке, Малле чувствовал себя неуютно – пожалуй, впервые за многие годы. Он помнил об уговоре с Рэйденом, прикидывал в голове, правильным ли было решение принять его, но, как ни пытался, не смог найти отговорки, чтобы не участвовать в авантюре. Слишком многое стояло на кону.       Он с непривычным для себя молчанием слушал, как Гремори и Астарот докладывают восседающей на троне хозяйке о случившемся в обители Загана, и вздрогнул, когда его имя прозвучало слишком громко.       – Есть что добавить, Малле? – повторила вопрос Эйрена, с любопытством изучая его растерянность сквозь щели в металлической маске.       – Мне нечего рассказать, – сухо ответил он, – а пересказывать то, что уже было сказано, не имеет смысла.       – Как знать, – задумчиво покрутила запястьем Эйрена. – Отчего-то мне кажется, что тебе ведомо куда больше, чем способен выдать твой вертлявый язык.       – Когда кажется, молиться на... – Он прервал себя на полуслове, уловив недобрый холодный блеск в глазах Железной королевы. – Мне правда нечем дополнить.       Вырывать правду щипцами Эйрена не стала: отослала Грехов по своим делам, а сама скрылась в одной из башен. Малле же направился в другую, где в удалённой верхушке его ждала собственная маленькая обитель: мрачная, холодная, с парой тусклых золотых огней от лампы, что освещала старый шкаф, заставленный диковинками и книгами.       Малле провёл пальцами по твёрдым поцарапанным старостью корешкам. Он успел соскучиться по запаху пыли и гнетущей тишине. Здесь было всё, чего он когда-либо желал: резные шкатулки, набитые золотом, мешочки с драгоценными камнями, редкие фолианты, украденные из храмов жрецов, и даже старые тряпичные куклы с натуральными волосами, которых никто, кроме него, не находил привлекательными. Но верхушкой великолепия он считал выставленный в центре стеклянный сосуд, где в прозрачной жиже плавал символ слепоты и олицетворение его неудавшейся мести. Он изо дня в день напоминал ему о ненависти, о вражде, что тянулась столетиями, и от которой Грех не сможет избавиться.       Остановившись, Малле постучал острым ногтем по стеклу, завороженно наблюдая, как задрожал плавающий в сосуде ледяной глаз, повинуясь лёгкой вибрации. Он знал, какие жестокие слухи ходили о нём в народе, потому как сам их и породил, а те из маленькой капли разрослись в озеро мрачной лжи. Больной ублюдок, который убивает из страсти, который отрезает пальцы своим жертвам и который одержим желанием владеть тем, что не должно ему принадлежать, – вот кем его считали. Он сделал своё имя синонимом безумия, заставил других бояться себя. Но был ли он таким? Малле не мог дать точного ответа даже самому себе. Он так увлёкся лживой игрой, что не заметил, как превратился в того, кого придумал.       У него было много причин ненавидеть, но ни одну он не мог назвать своей. Он гневался и мстил, потому что такова была воля его прошлых жизней, убивал, потому что следовал приказам Эйрены, но чего мог желать воришка, выросший в гадких трущобах? Ответ был прост: не опуститься вновь к этой жизни. Но теперь, когда у него было всё, был ли он доволен? И опять вопрос в никуда.       «Может, и вправду стоит вернуть? – мимолётно подумалось Греху, но он тут же принялся себя отговаривать: – Нет, он заслужил. Он убил Бергему!»       Бергема был его другом, единственным, кто не осуждал Малле за странную тягу к коллекционированию. Такой же чокнутый, увлечённый и жестокий. Они оба пришли к Эйрене практически в одно время: одного привела Астарот из нищего городка Санда, что стоял с одной стороны ущелья Кораве-Эйрини, второго же нашёл Андра в богатых землях Ферлеаса в восточном государстве по другую его сторону. Разные по происхождению и крови, но такие одинаковые внутри.       Воспоминания о потерянном друге встрепенули покрытую пылью тоску. Малле отворил дверцу шкафа и присосался к горлышку вытащенной бутылки. Хлынувшая потоком горечь отрезвила разум. Крепко сжав бутылку в руке, Малле подошёл к окну и вгляделся в пасмурную даль. Скоро должен был хлынуть дождь, но наплевав на погоду, он вытащил нож и скинул с башни, внимательно наблюдая, как тот, рассекая со свистом воздух, вонзился остриём в сухую землю, и, запрыгнув на подоконник, рухнул следом. Лезвия ветра ударили в спину. Только в падении можно было ощутить свободу, которой так не хватало, и чем больше приближалась земля, тем сильнее колотилось заряженное адреналином сердце, напоминая о том, что он ещё может чувствовать. Ощутив холодное дыхание смерти, тело Малле рассыпалось. Чёрный пепел мягко спикировал к покрытой трещинами земле и собрался вновь в жилистую фигуру.       Малле хмыкнул и, подхватив нож за кольцо, поплёлся к неприметной тропе. Мелкие камни скрежетали под подошвой, звеня эхом в узкой расщелине. Это был путь в тупик, но он знал, что это не так. Любой путь ведёт куда-то, главное, отыскать лазейку. Не доходя до конца тропы, свернул к усохшему кусту. Колючки веток вонзились в ладони, оставляя жгучие царапины, но Малле упрямо отодвинул их в сторону, пробираясь к выбитым в скале ступеням. Они вели прямиком к цветущей зелёной вершине, где спал его давний друг.       Покосившийся деревянный крест с вырезанной звездой встретил его мрачным молчанием. Малле поправил его, вдавив поглубже в землю, и присел рядом. Смотреть на заросшую бурьяном могилу было грустно. Никто, кроме него, не навещал Бергему. Даже Грехам было всё равно, что их соратник лежит в земле, пожираемый трупными червями. Они никогда не любили его, не дорожили им, как другом.       – Интересно, каково тебе по ту сторону? – покосился на насыпь земли Малле и залил себе в горло алкоголь. – Надеюсь, что Самигина добрее, чем те сволочи, что сопровождали тебя при жизни.       Но ответом ему послужил порыв ветра, что растряс верхушки бурьяна.       – Знаешь, вот хорошо, что ты не видишь меня сейчас, – усмехнулся Малле и упёрся затылком в крест, – а если видишь, то я рад, что не можешь ответить. Знаю, что бы ты сказал: «Как ты можешь якшаться с этими предателями?», а разве у меня есть выбор?       И снова порыв ветра проскользил по его щеке, развивая выбившиеся из косы пряди.       – Знаю, – кивнул Малле, отвечая на придуманный разумом голос Бергемы. – Меня не пугает смерть, но я не хочу, чтобы следующая моя ипостась познала подобную жизнь. Я хочу закончить всё на себе. Как? – Алчность рассмеялся. – Да если б я знал!       Он поднялся на ноги и сделал пару шагов к обрыву, разглядывая верхушки башен. Вот оно, ещё одно напоминание, что ему никогда не стать свободным. Он сам привёл себя в клетку, сам запер себя руками Эйрены.       Малле залпом выпил половину бутылки и, пошатываясь, развернулся к могиле, протягивая руку.       – Хочешь? – спросил он воображаемого собеседника и улыбнулся. – Конечно хочешь, подлец! Небось в багровых полях хорошей выпивки не сыскать, – и вылил остатки алкоголя на могилу. – Напейся вдоволь, друг мой!       Он рассмеялся, поддавшись хмельному порыву, сбросил бутылку с обрыва, слушая, как звонко разбивается стекло об острые камни, и лёг рядом с могилой, закинув руки за голову.       – Вот знаешь, – начал он, протягивая слова, – а ведь Эферис была для меня всем. Я любил её, и так тяжело осознавать, что эта любовь давно ушла, оставив после себя лишь ненависть. Это тяжело, Бергема. Я устал тащить чужое бремя, ощущая его как своё.       Тучи заволокли небо тёмным беспросветным полотном, и первые капли упали на нос Малле и скатились по щекам.       «Холодные», – подумал он и прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как капли начинают барабанить по лицу.       Но вместо пухлого лика Бергемы он увидел кожу тёплого лета, чувственные маленькие губы, покусанные от волнения, и волосы цвета намокшей осенней листвы, но не такие рыжие, как у Эферис, а каштановые с тонкими нитями позолоты, что переливалась ярче солнечных лучей.       «Почему она так сильно похожа на мою Эферис?»       Малле поджал губы, окунаясь в ливень, что своим плачем оставил вопрос без ответа. * * *       Притянув колени к подбородку, Джоанна испытывающее глядела в стену. Она давно поняла, что её ночные видения отнюдь не богатство фантазии: сны расплывчаты и сумбурны, в них нельзя распознать лица или прочитать написанное, но то, что видела она, казалось естественным и реальным, словно она сама жила в тех прекрасных белокаменных стенах. В них Джоанна всегда смотрела чужими глазами, но никогда не видела того, кому они принадлежали.       Видения проявляли себя редко, но после возвращения с Инмин ан Веле каждая прошедшая ночь загоняла её в мастерскую. И с каждым разом сны становились всё ярче и притягательнее, словно пытались заставить её что-то вспомнить. Она практически не вылезала из мастерской и без устали корпела над рисунками увиденных божеств. Но в этот раз видение показало ей иное лицо; лицо, бесцеремонно заявляющееся в Кронхилл без приглашения с набором глупых и порой даже непристойных шуток.       Нет, Валефор был не похож на Малле, но не узнать Малле в нём было невозможно. Тот же насмешливый тон, подкреплённый кривой ухмылкой, та же глубокая темнота в глазах, и даже похожая манера вести разговор, напоминающая скорее говор уличного оборванца, чем даймона.       Джоанна насупилась. Настроение мгновенно ухудшилось, стоило ей вспомнить этого прохвоста. Решив, что бессмысленно тешить себя надеждами о сладкой дрёме, бессфера сменила ночную рубашку на повседневное лёгкое платье и сонно поплелась в сторону мастерской. Лампу брать не стала: помнила, что в мастерской лежит несколько запасных.       В коридоре, как и всегда, стояла непроглядная тьма. Она сама лично потушила все свечи, когда отправлялась спать. Бессфера знала каждую скрипящую доску в паркете и всё равно настороженно прощупывала носком каждый шаг. Радовало одно: она не наткнётся на груды старого хлама, потому что Леон и Викери унесли всё на чердак. Дойдя до нужной двери, Джоанна принялась копаться в карманах платья, а про себя стала молиться, чтобы ключ от мастерской оказался именно там: возвращаться за ним обратно в спальню не хотелось. Но к счастью, маленький ключ нашёлся в самом уголке за тройкой конфет, что она забыла вытащить перед сном. Вставлять пришлось на ощупь. Пару раз попав мимо замочной скважины, она наконец упёрлась в цель и, дважды провернув, вошла в мастерскую.       Петляя меж тесных рядов, освещённых лишь тусклым лунным светом из окна, Джоанна испытывала умиротворение. Ей всегда казалось, что они смотрят на неё не как на других, а с искренним очарованием и воодушевлением, и потому ощущала себя одной из тех прекрасных богинь, что заставляли трепетать воздух и сердца каждым своим шагом. Запахи гипса и мокрой глины волновали её так же, как художника волнует тонкий аромат масляной краски.       Но сейчас ощущения были иными. Она словно шла по полю из трупов. Лики божеств омертвели, а их дыхание обдавало холодом. Джоанна нервно погладила себя по плечам. Волосы дыбились от сквозящего чувства опасности.       «Свеча? – удивилась Джоанна, подойдя к столу. Почерневший фитиль ещё коптил, а в глубокой лунке плавал растопленный воск, скатываясь мягкими каплями по стенкам. – Ещё горячая...»       Джоанна вздрогнула от посетившей догадки, но обернуться не успела – ей зажали рот.       – Не кричи, не очаровательная мисс, – шёпотом попросил голос, полоснувший ухо горячим дыханием.       Джоанна испуганно хлопнула ресницами, но не растерялась – вонзила зубы в ладонь незваного гостя и впечатала каблук в ногу.       – Твою ж!.. – взвыл Малле, не зная, схватиться ему за укушенную руку или за отдавленную ногу. – Что ж ты сразу с кулаками-то лезешь?       – Самигинина тьма! Какого бога ты здесь делаешь? – Джоанна едва подавила желание толкнуть скачущего на уцелевшей ноге Греха, но пожалела стоящую за его спиной статую, на которую он наверняка бы упал.       – Сказал же, не кричи! Зачем своим визгом всех домочадцев будить? – закатил глаза Алчность, растирая кожу с отпечатком зубов девушки. – Я не хочу видеть твоего брата раньше утра.       – Тогда не нужно было приходить, – буркнула она и попыталась на ощупь найти на столе спички, чтобы зажечь свечу.       Но Малле опередил её. Он выудил из кармана тот самый коробок, что она всегда оставляла на столе, и, ловко черканув по намазке спичкой, поджёг фитиль.       – Может, я хотел увидеть тебя? – запрыгнул на столешницу Малле, когда слабый огонёк осветил рабочую часть помещения.       – Тогда бы ты искал меня не здесь.       Джоанна бесцеремонно столкнула его со стола и разгладила эскизы будущих статуй, которые он придавил.       – В следующий раз так и поступлю, – усмехнулся Грех и, заведя руки за спину, стал разглядывать ещё сырой бюст, на котором игриво выплясывали золотые узоры от колыхающегося пламени. – Так что ты делаешь здесь так поздно? Неужто даже во сне не можешь избавить себя от виденья моего прекрасного лица?       Всё-таки в проницательности ему не откажешь, но говорить, что именно так всё и было, Джоанна не стала и намеренно проигнорировала бахвальство Греха.       – У меня к тебе тот же вопрос. Что ты забыл в моей мастерской в столь поздний час? – Бессфера не сводила хмурого взгляда с обтянутой шёлковой рубашкой спины, но когда Малле с любопытством стал копошиться в коробке с деревянными стеками, прикрикнула: – Прекрати трогать мои вещи!       Её резкий тон заставил Малле вздрогнуть и выронить инструмент обратно в коробку.       – Эмм... – замялся он, – я не солгал, когда сказал, что хотел увидеть тебя, просто не предполагал, что всё сложится так благоприятно.       – Благоприятно? – усмехнулась Джоанна. – Это не то слово, которым можно описать нашу текущую встречу. Ты в который раз появляешься в моём доме без уведомления о своём визите и думаешь, что это совершенно нормально?       – В следующий раз обязательно пошлю тебе весточку в три часа ночи.       – Как ты вообще попал сюда? – проигнорировала сарказм в его голосе Джоанна.       – Через окно, – Малле ткнул пальцем в открытые створки, – и предвещая твой вопрос: нет, я не взламывал его. Оно было открыто, хотя мне бы и закрытое не помешало.       Малле стал задумчиво обходить статуи. Порой останавливался, молчаливо пялясь в изваяния, наклонял голову, стараясь разглядеть в полумраке их лица, а потом, морщась, переходил к другой. А Джоанна просто перестала обращать на него внимание. Всё равно не уйдёт, пока сам не захочет.       Она взялась за занятие, за которым изначально и направилась в мастерскую. Свет одной свечи для работы не подходил, пришлось достать ещё несколько из ящика. Расставив их на полках, бессфера принялась черкать грифелем по листу бумаги, но нужное лицо всё никак не выходило, с каких бы ракурсов она ни пыталась его нарисовать. Ей казалось, что каждый рисунок Валефора походил на Малле. Она нервно чёркала по листу, сминала его и бросала в корзину, и снова портила бумагу неудачной зарисовкой. Когда в очередной раз ничего не вышло, она бросила карандаш на стол и с рычанием сжала голову руками. Пыталась оправдать это раздражающим звуком шагов за её спиной, но те были довольно далеко, чтобы она могла их отчётливо слышать.       – Красиво, – раздался голос.       Джоанна резко выпрямилась. Не ожидала, что Малле так беззвучно подойдёт. Но тот уже пару минут взирал издали на её старания, а теперь, склонившись над ней, вглядывался в рисунок. Он был слишком близко. Джоанна чувствовала, как его грудь упирается ей в затылок.       – Не похож, – устало вздохнула она.       – Не похож, – согласился Малле и взял листок в руки. – Но это не отменяет факта, что это красиво. Хочешь помогу?       – Как будто ты отстанешь, если я скажу, что не хочу, – хмыкнула бессфера.       – Не отстану, – подмигнул Грех и, перевернув исчёрканный лист, стал рисовать на нём что-то.       Он делал это с непривычной заинтересованностью, даже старался, что никак не вязалось со сложившимся у Джоанны в голове образом. Бессфера не видела, что именно он рисовал, потому как Малле намеренно прикрыл своё творчество рукой, да и выказывать своё любопытство не стремилась. Однако, когда он продемонстрировал ей плоды своих трудов, не сдержала смеха.       – Ну как? Правда красавец? – широко улыбнулся Малле, подкладывая листок ей под руку.       Его художественные навыки можно было описать не иначе, как голова кружочком, глазки – точечки. Ничего прекрасного в этом не было, но, видя его воодушевление, разочаровывать не хотелось.       – И вправду, – ответила Джоанна и прыснула в сжатый кулак.       – Ну вот, теперь ты не выглядишь грустной, – довольно улыбнулся Малле.       – А разве я выглядела грустной? – удивилась девушка.       – Грустной, нервной, расстроенной – всё одно, – отмахнулся Малле и присел на край стола. – Мне не нравится видеть девушек печальными. Это убивает всю их красоту. Но почему именно Валефор?       – Порой мне снятся весьма реалистичные сны, – покрутила карандаш в пальцах Джоанна. Может, от усталости или ещё отчего, но ей хотелось быть предельно честной. – Я вижу в них разных богов, а потом воссоздаю увиденное в скульптурах.       – И сегодня тебе приснился я? – с лукавой улыбкой пододвинулся Малле, но Джоанна тут же отодвинула его лицо, вдавив указательный палец в лоб.       – Не ты, а Валефор, – поправила она.       – Всё одно! – повторил странник с усмешкой и почесал щёку. Смех медленно стих, сменившись тянущейся задумчивостью, и Малле чуть тише привычного полюбопытствовал: – А прежде ты уже делала кого-то из Грехов?       – Делала, – сощурилась бессфера, пытаясь распознать, какую цель таит это невинное лицо. – Правда, тогда ещё не знала, что вы перерождения богов, иначе бы снесла головы всем вашим статуям.       – Зачем же так жёстко? – ужаснулся Малле и схватился за горло, словно именно его голову девушка собиралась разбить кувалдой. – Разве ж можно так с искусством?!       – Ты сейчас говоришь о себе или о скульптурах?       Малле неопределённо покачал головой и погладил ещё не высохший покрытый коркой бюст по макушке.       – Вот видите, как она к вам относится? – с чувством заговорил он с ликом богини, которую не признал в лицо. Джоанна не успела его закончить прошлой ночью, потому вместо полноценного лица там были лишь невыглаженные куски глины. – Что случись, так сразу вам головы рубить! И это она нас называет жестокими, представляешь?       Нелепый с виду монолог развеселил Джоанну. Она откинулась на спинку стула, сложила сцепленные замком пальцы на животе и принялась наблюдать, как Грех ладонью полирует шершавую макушку бюста. Интересно, стал бы он так нежно поглаживать её, если бы узнал, что лик принадлежит Верховной Амаймон?       – Слушай, а ты его сделаешь? Ну, в смысле Валефора, – неожиданно спросил он и обтёр руки от пыли.       – Сомневаюсь, – пожала плечами бессфера. – Не горю желанием корпеть над скульптурой отступника, если мне за это не заплатят.       У Малле загорелись глаза.       – Хочу! – пылко выдохнул он.       – Хоти, – непринуждённо ответила она и развела руками.       Но ответ Греха не устроил. Он подсел поближе и настойчиво добавил:       – Я куплю!       – А потянешь? – всё с той же насмешкой бросила Джоанна.       – Не сомневайся. Просто сделай её для меня.       Джоанна недоверчиво покосилась на странника и мысленно прикинула, насколько они нуждаются в деньгах: финансы в банке с текущими расходами стремительно исчезали, но всё же не настолько, чтобы опуститься до работы с Грехом. Однако идея обокрасть этого пройдоху на пять сотен золотых дэлей казалась соблазнительной, отчасти оттого, что деньги ему не просто карман жали, а даже вываливались.       – Нехило, – подытожил он, услышав заявленную цену. – Признай, накинула сотню за нежелание работать со мной?       – Отрицать не стану, меня не прельщает видеть тебя каждый день в моей мастерской, но я готова потерпеть это за условленные деньги, – хмыкнула Джоанна. – К тому же это обычная цена за мою работу.       – Кто являются твоими клиентами? Лорды всех четырёх государств, что ли? – надулся Малле.       Но Джоанна деловито расправила плечи.       – И они тоже. – Малле едва не поперхнулся воздухом, а Джоанна продолжила: – Но в большинстве своём Верховные жрецы храмов и их спонсоры.       – И откуда только наш институт религии имеет столько денег? – закатил глаза странник.       – Ну, явно не воруя у нищих и обездоленных. С этим прекрасно справляетесь вы. Так что, согласен? Если да, то деньги вперёд, – и протянула раскрытую ладонь.       – Твоя предвзятость ранит, – поджал губы Малле и, отстегнув маленькую набедренную сумочку, служившую, по всей видимости, кошельком, протянул Джоанне. Но прежде, чем та схватила её, Малле быстро перебросил кошель в другую руку и перехватил протянутые пальцы бессферы свободной. – Там куда больше, чем ты запросила, не очаровательная мисс, но я готов отдать их, если мне позволено будет присутствовать здесь во время работы. Хочу увидеть своими глазами, как создаётся шедевр.       – Если не будешь мешать чрезмерной болтовнёй, то пожалуйста. – Она выхватила у него кошель и, вытряхнув содержимое в ящик стола, швырнула обратно. Но прежде, чем начать пересчитывать деньги, угрожающе ткнула пальцем в грудь Греха. – И ни слова об этом другим! Не хочу объясняться, почему вожусь с тобой!       Малле с самым честным видом поднял обе руки. Он и сам не горел желанием кричать об этом на каждом шагу, ведь стоит всем узнать, как в мастерской день и ночь будет дежурить охрана в лице её брата и трёх агрессивно настроенных щенков. А ему очень хотелось узнать, что из себя представляет эта хрупкая на вид, но каменная внутри юная леди. Так ли она похожа на Эферис, как он думает?       Конечно, в ту ночь она вытолкала его из дома – прямо через окно, в которое он и забрался, – как только пересчитала деньги. Сам Малле не противился столь грубому выпроваживанию, хоть и всем видом показывал, что недоволен, но через пару дней он снова заявился в дом Кассергенов уже в качестве надсмотрщика, посланного Эйреной. Утроившись в самом неприметной углу каменной комнаты, он бросал разражённые взгляды на каждого из присутствующих, но не оттого, что был недоволен компанией, а скорее потому что Астарот поймала за шкирку, когда он пытался сбежать, и заставила испускать бездельный дух под пристальным надзором Ситри.       – Всё в толк не возьму, – резко захлопнула очередную книгу Николь, – как это нам поможет? И так понятно, что Кроцелл вознеслась, осудив кого-то, иначе бы не стала даймоном честного суда.       – Ты видишь лишь следствие, но не пытаешься разобраться в причине. – Астарот закрыла книгу и, мягко прогладив по корешку, отложила в сторону. – Ты когда-нибудь задумывалась о том, кем была Кроцелл?       – Она – дочь Вепара.       – Но кто она помимо этого? – допытывалась Астарот. – Она не была рождена богиней, но носила в себе силу небес задолго до того, как вознеслась. Она была единственной дочерью Вепара, что вобрала в себя его силу, единственной, кто выжил с этой силой и вознёсся.       – У Вепара сотни любовниц среди сирен. Как же получилось, что ни один из его детей не получил подобной силы? – поинтересовался Викери.       – Потому что сирены не могут унаследовать силу божества, – принялся разъяснять Гласеа, как будто разговаривал с неразумным ребёнком. – Они элементали, чистое проявление водной материи. Через них не способен проходить эфир.       – Получается, что Кроцелл была полубогом, как Данталион и Мариас, – сделал вывод Леон, – а её мать – человеком.       – Её мать могла быть и божеством.       – Нет, и волосы Кроцелл тому доказательство. Лишь полубоги сталкиваются со смертью при рождении, а если выживают, то их волосы становятся седыми, – разбил догадку Викери Леон.       – Ты умнее, чем кажешься на первый взгляд, – хмыкнул Гласеа.       – Не больше, чем все. Просто не обделён вниманием к деталям.       Подобная скромность Гласею не впечатлила. Он скучающе одернул лацканы пиджака и, брезгливо поморщив нос, всё-таки устроился на диване рядом с Астарот. Ситри, тут же позабыв, что им велено смотреть за Малле, устроились рядом: девочка запрыгнула на спинку, а мальчик взобрался на подлокотник. Гласеа даже не удосужился смерить их взглядом, чему они несказанно расстроились. Он взял пустующую фарфоровую чашку, внимательно оглядел её, словно хотел придраться к чему-то, но не найдя ни сколов, ни грязи, потянулся к заварнику.       – Не утруждайся, – прощебетала Астарот, очаровательно растянув губы в улыбке.       Она аккуратно взяла из его рук чашку, заметно задержав свои пальцы на его ладони, и, придерживая крышку заварника, налила напиток. Не спрашивая его предпочтений, закинула в чашку ложку сахара и перемешала. Было видно, что она хорошо знакома со вкусами Гласеи. Не укрылось и то, что рядом с ним она была мила и покладиста, как любимая жёнушка, но Гласеа наблюдал за её действиями, как господин, а не любовник. Он вежливо кивнул, когда та подала ему чашку, и пригубил напиток. Чаем он остался доволен, что явно отражалось в сиреневых глазах, но высказать удовольствия, чтобы порадовать хозяйку дома, не удосужился. Ему в целом глубоко было наплевать. Сейчас его волновало лишь то, как не пролить ни одной капли на белоснежный костюм.       – И как знание её родословной поможет делу? – Николь стала нетерпеливо барабанить носком туфли по полу, благо паркетные доски были устелены ковром, иначе её нервозность быстро расшатала бы нервы окружающим.       – Насколько мне известно, Кроцелл никогда не питала тёплых чувств к родителям, – заключила Астарот. – Она избегала любых расспросов на эту тему, а с Вепаром говорила сугубо по деловым вопросам. Рядом с ней я ощущала боль и обиду, похороненную за камнем беспристрастности. Уже в те времена я задавалась вопросом, а не связано ли её вознесение с ними?       – Хочешь сказать, что она осудила родную мать? – удивился Викери.       – Не в этом ли заключается честный суд? – хохотнул из своего угла Малле, впервые за всё время подав голос. – Выносить приговор, невзирая на то, кто стоит перед тобой?       – Пока это не более чем домыслы, – отмахнулся Леон. – Мы должны узнать наверняка.       – Тогда остаётся найти этим домыслам доказательства, – заявила Николь и, глядя на Самаэлиса, неуверенно добавила, словно ждала его одобрения: – Рискнём?       – Ты же знаешь, что может произойти с тобой, если я не справлюсь? – нахмурился Леон, глядя на её протянутую руку, на которой уже лежал амон.       – Ты справишься, – и зажала амон между их ладонями.