Странники

      «Не убегай. Прими, что должно».       Но Николь не могла прекратить бежать. Она задыхалась, будучи на свободе; задыхалась в стенах, что, словно золотая клетка, давили своей безвыходностью; задыхалась от взглядов и оставаясь в одиночестве.       Гнетущим шёпотом в её голове проносились воспоминания…       Схватив губами воздух, Николь резко распахнула глаза. Она захрипела, согнувшись пополам, и схватилась руками за горло. Нет, ей было не больно, но чувства Кроцелл, что передались ей через воспоминания, выжигали дыру в душе.       И хотя заволочённые слезами глаза не давали ей видеть дальше собственных коленей, она ощутила, как тёплые крепкие руки сгребли её в охапку, с заботой поглаживая по спине и давая успокоиться.       – Что скажешь? Я была права? – Астарот самодовольно закинула ногу на ногу.       – Права, – нехотя прохрипела Николь.       Юная Аверлин отстранилась и благодарно кивнула Викери, но не сразу заметила, что тот так и не выпустил её руки. Он держал нежно, словно пытался передать ей всё своё спокойствие, но Николь знала, что он волновался. Его рука едва заметно подрагивала, и странница крепче переплела их пальцы, как бы молча говоря, что с ней всё в порядке.       – И что будем делать? – привстал Леон, держась за голову. – Кроцелл осудила свою мать, но Николь не сможет пройти тем же путём, что и она.       – Божественность ей дарована за умение закрыть глаза, когда возносишь меч правосудия. Но ты ведь и сама это знаешь, дорогуша?       Сердце Николь рухнуло в пятки, когда она поняла, что имеет в виду Астарот. Она выносила приговор… Приговор жрецу из Культа Создателя. Она смутно помнила, что произошло той ночью. Нет, она хотела забыть это! Но в памяти тут же возникло перекошенное лицо жреца, залитое гипсом, тело, что трепыхалось, стараясь уцепиться за остатки никчёмной жизни.       – Не понимаю, о чём ты, – закрутила головой Николь, вжимаясь в диванные подушки.       – Нет, понимаешь, – Астарот нависла коршуном над испуганной странницей, – но не хочешь признаться в этом. Ты уже пробудила её. Так скажи на милость, зачем столько времени водишь нас за нос?       – Это не так! – закричала Николь.       – И ты снова лжёшь! – Астарот схватила её за плечи и вдавила ногти в кожу. Николь вскрикнула, но Грех намеренно продолжила давить: – От меня нельзя скрыть чувства! Я ощущаю твой страх! Я слышу, как бьётся твоё сердце! Так бьётся сердце лжеца!       – Отойди от неё! – прорычал Викери и отпихнул Астарот.       Та едва удержалась на своих высоких каблуках, чтобы не упасть на чайный столик, и зашлась безудержным смехом, словно поняла что-то очень важное. Лицо Николь стало походить на вуаль, которой покрывали мертвеца. На ней не было корсета, но дышать стало так тяжело, словно ленту резко затянули со всей силы, выдавливая последний воздух из лёгких. Она подскочила с дивана и, не разбирая дороги, помчалась прочь из Кронхилла. А в голове ударом кувалды по наковальне били смех Астарот и слова, догоняющие её призраком в спину:       – Ха-ха, святая невинность!       Дорога резко повернула в сторону, и Николь не успела затормозить. Туфли проскользили по земной пыли, и, запнувшись, странница рухнула вниз по склону. У подножья из груди выбило весь воздух. Она ощутила каждый мелкий камень, вдавившийся колом в рёбра, каждую ссадину на оголённых бёдрах. Руки и колени защипало. Сквозь тонкую ткань чулок выступила кровь, но Николь не думала о боли. Она ловила себя на вопросе, почему продолжает носить этот ненужный элемент гардероба, когда так сильно ненавидит его. Может, всё дело в привычке, а может, в том, что она подсознательно хочет вернуться туда, где была в безопасности?       Заставив себя подняться, она пошатываясь побрела вдоль разрушенных домов. Их обугленный вид ещё сильнее заставлял впадать в отчаяние. Но она шла туда, где это чувство жило собственной жизнью, где она могла утонуть в нём, не ощущая вины за свою беспомощность.       Ржавые петли ворот встретили тревожным скрипом. Это ветер решил порезвиться и пробудить осторожность в юной посетительнице. В утренних лучах на поросшем травой кладбище было спокойно и умиротворённо. Николь блуждала между старых могил и с пустотой вглядывалась в выгравированные на плитах имена и потрескавшиеся от буйной погоды надгробные статуи. Некоторые из них были особенно прекрасны в своих трагичных позах.       Среди зачахших бугров земли Николь заметила и несколько ухоженных. Было видно, что родственники почившего не утратили своей любви к нему и часто приходили, чтобы поухаживать за могилой. На гранитной плите, покрытой тонким слоем пыли и потёков после дождя, лежали цветы. Должно быть, их принесли совсем недавно, потому как белые лилии ещё не утратили своего цвета. Лишь уголки листьев слегка почернели.       Юная Аверлин приблизилась к надгробному камню и всмотрелась в петляющий рукописный шрифт. Слова гласили: «Равель Мёрфэс. 23 тун¹ 3970 год со дня сотворения – 12 арса² 3986 год со дня сотворения. Любимый сын, друг и странник». Чуть поодаль она нашла точно такую же могилу, принадлежащую Ардену Говелю. Когда Рэйден привёл Николь сюда впервые, он сказал, что вся семья Ардена погибла во время резни в Вейн-Адэре. Его некому было навещать, кроме даймона, но могила была чиста и ухожена, словно кто-то приходил совсем недавно. У надгробного камня лежали такие же белые лилии, как и у Равеля.       Она не знала этих людей лично, но они много значили для того, кого она называла другом, и не могла не навестить их. Отвесив почтительный поклон обоим памятникам, Николь двинулась дальше.       Там, в тени густо раскинувшихся ветвей сосен, она заметила одинокую могилу. Она приходила сюда каждую неделю, с того дня, как Рэйден показал её, но всё равно ноги наливались свинцом, стоило только пожелать приблизиться. Прижавшись спиной к стволу сосны, она издали поглядела на могильный камень. Его сделали из красивого чёрного мрамора с тонкими белыми вкраплениями, а по краям были высечены изящные цветочные соцветия. «Словно живые», – подумала Николь, когда впервые увидела их. И если бы не глубокий чёрный цвет, их действительно было бы не отличить от реальных.       У неё больше не было слёз, чтобы оплакивать человека, похороненного в этой земле. Она их выплакала задолго до того, как узнала правду, но всё равно душа скорбела. Пересилив терзающий гнёт, она опустилась на колени перед могилой и склонила голову:       – Здравствуй, отец.       Могила ответила молчанием. И Николь больше ничего не захотела говорить, потому что знала, что отец и так поймёт её чувства. Единственное, за что она себя упрекнула, так это за то, что не принесла ему свежие цветы, чтобы почтить память. Она всегда клала на землистый холм белые розы, потому что он их любил. Он дарил их Катерине, называл прекрасной розой своей жизни, но теперь оказался так далеко от той, которую любил. Плечи Николь задрожали. Теперь она понимала, почему отца хоронили в закрытом гробу, почему не дали ей взглянуть на него, перед тем, как закопали. Его никогда не было в той промёрзлой английской земле.       Смахнув слой пыли с камня перчаткой, Николь впилась взглядом в гравировку: «Натаниэль Аверлин. Заботливый муж, любимый отец и храбрый странник. Уважаемый основатель Ордена Странника». Тот, кто ставил этот памятник, даже не удосужился написать дату его рождения и смерти. Хотя откуда ему было знать, что он родился на перепутье сезонов, когда птицы начинают вить свои гнёзда, если в Энрии даже времена года были оборотны земным? Впрочем, и хорошо, что не написал. Николь не придётся видеть эти даты и каждый раз осознавать, какую ничтожно короткую жизнь прожил близкий ей человек. Это было бы ещё больнее, чем смотреть на холодный камень с именем.       Она и так знала, когда он погиб. Он умер, когда ей сказала об этом матушка, когда его пустой гроб опустили на толстых верёвках в землю, когда родные и друзья заливались горькими слезами над могилой, уверенные в том, что он погиб случайно, потому что какой-то обездоленный напал на него с ножом, чтобы отобрать деньги.       Но Николь знала правду. Рэйден поведал ей обо всём. Это не была случайность. Он погиб, потому что пытался защититься от Грехов; потому что не успел исчезнуть вместе с остальными в их мире и был ранен; потому что, хоть и пытался бороться за свою жизнь, силы его оставили. Он остался задержать Грехов, чтобы подарить те невероятно ценные минуты другим, но ещё не знал, что эти минуты отнял у себя самого.       На его месте она давно опустила бы руки и перестала сражаться, но разве она имела на это право? Она обязана быть сильной, чтобы никто не узнал, как терзается её сердце в приступах страха перед неизвестностью.       Трава зашуршала, сдавленная тяжёлыми ботинками, и шаги стихли, остановившись за её спиной. Николь вздрогнула, но не подняла головы. Незнакомцу потребовалась минута, чтобы оглядеть сгорбившееся маленькое тело девушки в грязном после падения платье, но он ничего не сказал, даже когда заметил на её коже свежие ссадины. Косым взглядом она уловила кроваво-алые длинные пряди, подхваченные порывом ветра, когда нежданный наблюдатель опустился рядом и возложил цветы на могилу отца. Это были те самые белые розы. Когда Николь приходила сюда, то не замечала, что они всегда были тут, потому что сама приносила такие же, но теперь осознала, что не одна является гостем на никому не нужной могиле.       – Почему ты тут, Андра? – охрипшим от печали голосом спросила Николь.       – Чтобы почтить память смелого человека, который умер по моей вине, – стойко ответил Андра и, прикрыв глаза, стал тихо молиться об успокоении души, что забрал собственными руками.       Николь тоже закрыла глаза и, сложив ладони, позволила Андре помолиться. А когда тот закончил, спросила только одно:       – Почему?       Андра, недолго думая, ответил:       – Потому что в том моя вина и моё наказание. Он защищал свою семью, как я защищаю свою, и за это я его уважаю.       – Ты хотел его убить?       Когда вопрос выпорхнул из её рта, Николь поняла, что не чувствует злости на Греха за содеянное. Он говорил искренне. И каким бы ни стал его ответ, она бы ему поверила.       – Не хотел, – честно ответил Грех Гнева, – но сделал, и никакие мои слова не изменят произошедшего. Я знаю, каково это – терять семью, каково умирать за свою семью.       – У тебя была семья?       – У меня была идеальная семья семьсот лет назад, – тяжело вздохнул Андра. – Была жена, которая любила меня, несмотря на то, что я был божеством войны и раздоров, была красивая дочь, которая каждую ночь ждала меня с небес, чтобы я прочёл ей сказку. И я рискнул всем, чтобы защитить их от Дардариэль. Я умер ради них.       – А что стало с ними после твоей гибели?       – Моя смерть ничего не изменила. Когда я переродился, уже было поздно. Моя жена скончалась, а дочь проводила последние дни в счастливой старости, играя с внуками. У неё уже была своя семья, и в ней не было места для такого, как я, потому я просто ушёл. Её счастье мне было дороже своего.       – И ты нашёл новую семью в Грехах…       Это было скорее утверждение, чем вопрос, но Андра всё равно ответил:       – Да. Грехи стали моей семьёй, а Дардариэль – целью. Я должен был умереть, но вместо этого каждое перерождение терзаюсь воспоминаниями об утраченном времени, которое мог провести со своей семьёй. Я мог наблюдать, как моя жена стареет, а дочь взрослеет и расцветает, как дивный пустынный цветок, мог вести её к алтарю и с честью вверить её благополучие другому мужчине. Увы, но теперь это не более чем несбыточные мечты.       – Ты сожалеешь, что пошёл против Дардариэль? – Николь наконец осмелилась взглянуть на Андру и опешила, заметив, как по смуглой щеке скатывается одинокая слеза.       – Да, сожалею, но теперь это уже неважно, – спокойно ответил Андра, позволив слезе скатиться по подбородку. – В смелости твоего отца я увидел себя. Увидел то, как он повторил мою судьбу, и осознал, что не должен допустить, чтобы ещё кто-то прошёл тот же путь. Я не хочу, чтобы ты – его дочь – переживала то же самое. Когда придёт время, я отдам свою жизнь ради тебя, чтобы вернуть твоему отцу долг, и, если потребуется, позволю тебе убить себя. Так будет честно. За жизнь платят жизнью.       Николь кивнула, принимая его обещание. Они долгое время сидели в тишине, слушая, как ветер шелестит сосновыми ветками над их головами.       – Расскажешь, что тревожит тебя? – нарушил тишину Андра.       Слова никак не хотели собираться в предложения в разрозненном разуме Николь. Она продолжила молчать, а Андра терпеливо ждал ответ. Когда она наконец успокоилась, тихо произнесла:       – Мне страшно… – Андра дал ей время, чтобы собраться с мыслями и продолжить: – Мне страшно принимать свою ипостась. Страшно осознавать, что я уже сделала шаг к воспоминаниям Кроцелл. Я уже начала её путь, вынесла приговор, который искалечил мою душу так же, как и её. Я убила человека своим решением. Я оборвала его жизнь, потому что посчитала, что он этого заслуживал.       Она не знала, почему рассказывала Андре всё это, не знала, почему доверила ему их с Викери тайну, которую отказалась рассказывать даже близким. Николь больше не могла сдерживать слёзы. Захлёбываясь рыданиями, она помутнёнными глазами смотрела на сжимающие подол платья руки, которые заливали крупные слёзы, разбиваясь хрустальными брызгами о напряжённые костяшки.       Андра коснулся её плеча, но вместо обычных слов успокоения произнёс:       – Не сдерживай себя. Кричи.       И она закричала, выпуская вместе с криком всю накопленную боль. Птицы испуганно взлетели с деревьев, тронутые её надрывным выплеском. Лёгкие обожгло от настигшей свободы, словно камень, лежащий на душе, наконец открыл путь буйной воде. Её захватили все эмоции, которые она долгое время подавляла. Горло сдавила хрипота, но она не остановилась, пока последняя капля не вырвалась наружу. Сломленная и беззащитная, но с чувством облегчения, Николь уткнулась лбом в могильную насыпь. Дрожащие пальцы сжали сырую холодную землю. Теперь ей было спокойно. Теперь её душа налилась теплом пустоты, выпустив поселившихся там демонов сомнений.       – Кроцелл была судьёй, но это не значит, что решения давались ей легко.       Она выпрямилась и благодарно поглядела на Андру. Он не должен был ей помогать, но сделал больше, чем она могла надеяться, – он освободил её. Он показал, что у клетки, в которую она себя заперла, есть дверца, и она всегда была открыта.       – Я понимаю, – голос Николь чуть осип, – но почему я до сих пор не видела её воспоминаний? Почему она позволяла всё это время мне быть в неведении?       – Потому что ты была не готова принять их, но теперь, когда ты осознано сделала шаг к принятию, Кроцелл явит всё, потому что знает, что ты выдержишь. Она не стала бы терзать своей судьбой, когда ты страдаешь от пережитого.       – Что случится со мной, если я всё же приму божественность?       – Ничего того, что ты не захотела бы, чтобы с тобой случилось. – Андра погладил её по плечу. – Я знал Кроцелл достаточно, чтобы уверенно заявить, что она не станет завладевать твоим телом. Она позволит тебе самой сделать выбор и, когда придёт время, растворится в небытие, передав тебе память и знания.       Николь вскинула голову, всматриваясь в проблески голубого неба между пышными сосновыми ветвями, и на этот раз первая нарушила уютную тишину:       – Астарот говорила, что это больно…       – Аста так сказала, потому что сама болезненно переживала это. Её ипостась прожила нелёгкую жизнь, а Аста пыталась сопротивляться судьбе, не зная, что продолжает идти по её стопам. В каждом воспоминании она видела своё прошлое, и потому ей было так больно. Но с тобой всё может быть иначе.       Николь понимающе кивнула и поднялась. Ей нужно было вернуться. Хотелось верить, что друзья не станут задавать вопросов о причине столь неожиданного побега. Она расскажет им всё, но не сегодня. Сегодня она слишком устала, чтобы думать об этом.       Сделав пару шагов, она всё же обернулась. Андра так и продолжил неподвижно сидеть у могилы Натаниэля Аверлин.       – Спасибо, – с лёгкой улыбкой бросила она и, когда Андра, не оборачиваясь, кивнул, удалилась. 1. Тун = Март 2. Арса = Апрель