***
«Это подло!» — вот первая мысль, полоснувшая меня после рассказа Хеймитча. Выбегаю из палаты, лечу вниз по лестнице в штаб и врываюсь прямо на военный совет. — Что значит, я не лечу в Капитолий? Я должна! Я — Пересмешница! — кричу я. Койн едва поднимает взгляд от экрана. — Вот именно. И твоя основная цель как Сойки-пересмешницы — объединить дистрикты в борьбе против Капитолия — достигнута. Не волнуйся, если все пройдет хорошо, мы пригласим тебя на церемонию капитуляции. Капитуляции?! — Мне не нужна церемония! Я хочу драться. И я вам нужна — кто из вас стреляет лучше меня?! Не люблю хвастаться, но сейчас случай особый. — Вы ведь берете Гейла! — Гейл ежедневно участвовал в тренировках, если только не был занят другими обязанностями. Мы уверены, что можем на него положиться, — говорит Койн. — А сколько занятий посетила ты? Ни одного. Вот сколько. — Я охотилась... и тренировалась с Бити в отделе спецвооружения. — Это не то же самое, Китнисс, — говорит Боггс. — Мы знаем, что ты ловкая, и смелая, и отлично стреляешь. Но в бою нам нужны солдаты. Ты понятия не имеешь об исполнении приказов. К тому же ты сейчас не в лучшей форме. — В Восьмом вас это не заботило. Да и во Втором, если на то пошло, — парирую я. — В обоих случаях твое участие официально не было предусмотрено, — говорит Плутарх, буравя меня взглядом, чтоб я не сболтнула лишнего. Он прав. Ни сбивать планолеты в Восьмом, ни выбегать к раненым во Втором мне определенно никто не приказывал. Это получилось стихийно. — Причем оба раза ты была ранена, — добавляет Боггс. Внезапно я вижу себя его глазами. Семнадцатилетняя малявка. Взъерошенная. Недисциплинированная. Не оправившаяся до конца. Не солдат, а наказание. — Но мне нужно быть там, — упрямо настаиваю я. — Почему? — интересуется Койн. Почему? Потому что, я жажду отомстить Сноу. Потому что мне невыносима мысль находится в Тринадцатом, вместе с теперешним Катоном, пока Гейл сражается на поле боя. Я не могу сказать Койн об этом, но у меня есть вдоволь других причин. — Из-за Двенадцатого. Они уничтожили мой дистрикт. Президент на секунду задумывается. Смотрит на меня оценивающим взглядом. — Хорошо. У тебя есть три недели. Этого мало, но ты можешь хотя бы начать тренироваться. Если комиссия сочтет тебя годной, возможно, мы пересмотрим наше решение. Точка. Это большее, на что я могу надеяться. Что ж, сама виновата. Из расписания выбирала только то, что мне по вкусу. Беготня с автоматом по полю меня не привлекала. Теперь вот расплачиваюсь. Пит рвет и мечет. Его тоже не берут. Я говорю ему, что решила Койн. — Может, тебе тоже разрешат тренироваться. — Ладно. Я буду ходить на тренировки. Но я полечу в чертов Капитолий, даже если мне придется захватить планолет и убить экипаж. — Думаю, на занятиях тебе лучше про это не распространяться, — говорю я. — Но я рада, что будет кому меня подбросить. Пит ухмыляется. Не уверена, что раньше я могла назвать нас друзьями, «союзники»., пожалуй, но сейчас... Пит стал мне другом! Это хорошо. Союзник и друг мне скоро понадобится. На следующее утро, когда мы в 7.30 являемся на тренировку, действительность дает мне пощечину. Нас определяют в отряд новичков, четырнадцати-пятнадцатилетних подростков. Это кажется несколько оскорбительным, пока не становится ясно, что и до них нам далеко. Гейл и остальные бойцы, выбранные для отправки в Капитолий, тренируются по ускоренной программе. После растяжки (больно!) часа два выполняем силовые упражнения (очень больно!), потом на очереди бег на пять миль (боль дикая!). Сколько ни обзывает меня Пит дохляком, неженкой и всякими другими словами, я выдерживаю только одну милю. — Ребра, — объясняю я инструктору, суровой женщине средних лет, к которой нам следует обращаться «солдат Йорк». — Все еще болят. — Ясно дело: так они еще месяц болеть будут. Я качаю головой. — У меня нет месяца. Она окидывает меня взглядом. — Врачи не предлагали тебе никакого лечения? — А оно есть? — спрашиваю я. — Мне сказали, само заживет. — Они всегда так говорят. Но они могут ускорить процесс, если я попрошу. Предупреждаю — будет несладко. — Пожалуйста. Я должна попасть в Капитолий. Солдат Йорк молча делает пометку в блокноте и сразу отсылает меня обратно в госпиталь. — После обеда я вернусь, — обещаю, помедлив. Мне больше не хочется пропускать тренировки. Инструктор поджимает губы. Двадцать четыре укола в грудную клетку. Лежу распластанная на кровати, скрипя зубами, чтобы не просить капельницу с морфлингом. Еще утром она на всякий случай стояла у кровати. В последнее время я ею не пользовалась, но держала ради Пита. Сегодня мне сделали анализ на следы наркотика в крови — лекарство имеет в сочетании с морфлингом опасные побочные эффекты. Врачи не скрывали, что пару дней придется туго, но меня это не остановило. Ночка в нашей палате — врагу не пожелаешь. О сне не может быть и речи. Мне кажется, я прямо-таки чувствую запах горелого мяса от своей груди. На рассвете Пит поднимается и вытаскивает меня из постели, чтобы идти на тренировку. — Кажется, я не смогу, — признаюсь я. — Сможешь. Мы победители, или ты забыла? Мы выживаем вопреки всему! — Подбадривает меня Пит. Я одеваюсь. Нам нужно быть победителями, чтобы пережить это утро. Когда мы видим, что снаружи льет как из ведра, мне кажется, Пит сейчас грохнется в обморок. Лицо ее становится пепельным, и он будто перестает дышать. — Всего лишь вода. Это не смертельно, — говорю я. Он сжимает зубы и выходит на размытое поле. Дождь не прекращается ни на минуту, пока мы разминаемся, делаем упражнения, потом шлепаем по беговой дорожке. Я снова останавливаюсь через милю и борюсь с искушением сорвать рубашку, чтобы холодный дождь остудил горящие ребра. Давясь, запихиваю в себя полевой паек — пропитанную водой рыбу и тушеную свеклу. После обеда нас учат собирать и разбирать автоматы. У меня получается, у Джоанны слишком дрожат руки. Я ей помогаю, когда Йорк отворачивается. Потом, несмотря на непрекращающийся дождь, меня ждет приятный сюрприз — мы идем на стрельбище. Наконец что-то, что я хорошо умею. Автомат, конечно, не то же самое, что лук, но к концу дня у меня лучший результат в группе. Пит провожает меня в госпиталь, я говорю: — Мне это уже осточертело. Жить в госпитале. Все смотрят на меня, как на пациента. Когда я просила выписку, врачи не согласились, чтобы я жила одна, даже если ежедневно буду встречаться с ними. — Она будет не одна. Я стану жить с ней, — заявляет Пит. Некоторые возражают, но Хеймитч становится на нашу сторону, и к вечеру мы получаем отсек напротив Прим и мамы, которая соглашается приглядывать за нами. После того, как я принимаю душ, а Пит обтирается мокрым полотенцем, он осматривает комнату. Увидев в ящике комода мои скудные пожитки, быстро его закрывает. — Прости. — Все в порядке. Можешь посмотреть, если хочешь. Пит рассматривает мою брошь, проглаживая контур металла. Потом он натыкается на цепочку Катона… Я сохранила, её ещё с тех пор, как он приходил до меня. — Это его?.. — Да, — говорю я. — Уцелела как-то. Не хочется говорить о Катоне. Одно из преимуществ тренировок — мне о нем некогда думать. — Хеймитч говорит, он поправляется, — говорит Пит. — Может быть. Но он изменился. — Ты тоже. И я. И Лина, и Хеймитч. Не говоря уже о других победителях. Арена нас всех порядком искалечила— тебе не кажется? Или ты до сих пор чувствуешь себя той девочкой, которая вызвалась добровольцем вместо сестры? — Нет, не чувствую. — В одном эти мозговеды правы. Пути назад нет. Нужно жить дальше. Пит аккуратно складывает все обратно в ящик и забирается на кровать напротив моей. Тут же гасят свет. — Не боишься, что я тебя прикончу во сне? – спрашиваю я. — А ты? — спрашивает он в ответ. Мы смеемся, хотя оба настолько выжаты, что будет чудом, если мы сможем завтра подняться. Но мы поднимаемся. Каждое утро. Снова и снова. К концу недели мои ребра как новые, а Пит собирает автомат без посторонней помощи. Солдат Йорк одобрительно кивает. — Отлично потрудились, солдаты. После тренировки, мы с Питом навещали Лину в больничной отсеке, она делает большие успехи в медицине, под руководством мамы и других целителей. Я хотела предложить Питу, чтобы Лина жила вместе с нами. Ведь у них вроде как отношения, но у неё есть своя семья, да и из-за частой работы в госпитале она часто ночует в комнатах для персонала. В столовую, где меня ждет Гейл, мы входим, можно сказать, в отличном настроении, я была рада пообщаться с Линой, возможно она нашла своё призвание, стать целителем, как и призвание Мадж! Мне тоже удалось пересечься с ней, перекинувшись парой фраз. Огромная порция рагу из говядины, также способствует поднятию духа. — Сегодня утром прибыла первая партия продовольствия, — рассказывает Сальная Сэй. — Десятого дистрикта. Настоящая говядина. Не то что ваши собаки. — Что-то не припомню, чтобы ты ими брезговала, — парирует Гейл. Мы подсаживаемся за стол к Прим, Энни и Финнику. После женитьбы Финника будто подменили. Прежний томный сердцеед, виденный мной в эфирах Капитолия, сломленный горем парень, помогший не сломаться мне, превратился в человека, излучающего радость. Ненавязчивый юмор и легкий характер — вот в чем его истинное обаяние. Финник ни на секунду не отпускает руку возлюбленной — ни когда они идут, ни когда едят. Энни словно окутана облаком счастья. Бывают мгновения, когда что-то вторгается в ее разум и точно отгораживает от нас, но два слова из уст Финника тотчас возвращают ее обратно. Мадж, которую я знала с детства, но никогда особенно не принимала в расчет, выросла в моих глазах. Она слышала, что Катон сказал мне в ночь после свадьбы, но не разболтала. Оглядываю столовую и натыкаюсь на взгляд Эрика, махнув ему рукой в знак приветствия получаю ответный жест. Хеймитч говорит, он мой лучший защитник перед Катоном, когда тот снова начинает кричать про меня гадости. Катон верит Эрику больше, чем остальным, потому что его он знает. Я благодарна Эрику, пусть он порой даже и преувеличивает мои достоинства. Честно говоря, немного приукрашивания мне не повредит. Я умираю с голоду, а рагу такое аппетитное — говядина, картошка, репа и лук в густой подливе. Приходится сдерживать себя, чтобы не проглотить все разом. В столовой царит радостное оживление. Как благотворно действует на людей просто хорошая еда! Насколько она делает их добрее, веселее и жизнерадостнее. Лучше любого лекарства. Чтобы продлить удовольствие, макаю хлеб в подливу и понемногу его откусываю. Прислушиваюсь к разговору. Финник рассказывает забавную историю о морской черепашке, стащившей его шляпу. Я смеюсь, прежде чем осознаю, что здесь — он. Через стол от меня, рядом с Питом. Смотрит в мою сторону. Хлеб застревает у меня в горле, и я начинаю кашлять. — Катон! — восклицает Прим. — Как хорошо, что ты пришел... и здоров. За спиной Катона двое огромных охранников. Он неловко держит поднос кончиками пальцев, потому что его запястья соединены короткой цепочкой. — А что это за миленькие браслетики? — интересуется Финник. — Мне еще не доверяют, — говорит Катон. — Я даже не могу присесть здесь без вашего разрешения. — Он машет головой на охранников. — Конечно, пусть садится. — Пит хлопает по свободному стулу рядом с собой. Охранники кивают, и Катон садится. — Энни, — непринужденным тоном говорит Делли, — а ты знаешь, что ваш свадебный торт украшал Пит? В Двенадцатом у его родителей была пекарня, и он всегда все глазировал. Энни смотрит мимо Катона на Пита. — Спасибо, Пит. Очень красивый торт. — Пожалуйста, Энни. - Не знал, что ты увлекаешься выпечкой, - заинтересованно говорит Катон. – Испечёшь мне кексик? – ласковым голос спрашивает Катон, я уже думала, что никогда больше не услышу его. - Шоколадный? – спрашивает Пит, пряча улыбку в стакане с чаем. - Конечно! — Если мы еще хотим выбраться на прогулку, нам лучше поторопиться, — предупреждает Финник. Складывает оба подноса вместе, чтобы нести в одной руке, другой крепко держит Энни. — Приятно было повидаться, Катон. — Будь с ней поласковее, Финник. А то возьму да и отобью ее у тебя. Сошло бы за шутку, если бы не этот ледяной тон. Совсем неуместный. Выражающий недоверие Финнику, подразумевающий, будто он, Катон, не прочь приударить за Энни, будто Энни может бросить Финника, будто меня и вовсе не существует. — Смотри, Катон, а то пожалею, что прикрывал тебя от пуль, — беспечно говорит Финник и, бросив на меня обеспокоенный взгляд, уводит Энни. — Ради нее. — Катон коротко кивает в мою сторону. — Ради восстания. Не ради меня самого. Я ему ничем не обязан. Не следовало бы попадаться на удочку, но я не удерживаюсь: — Может, и так. Но Цепа больше нет, а ты жив. Или, по-твоему, это ничего не значит? — Много чего должно что-то значить, Китнисс, но почему-то не значит. У меня есть парочка воспоминаний, в которых я не могу разобраться, хотя не думаю, что Капитолий в них вмешивался. Те ночи на арене, например. Снова намеки. Будто на крыше произошло больше, чем на самом деле. Будто то, что было на самом деле — ночи, когда я сумела остаться в здравом уме, лишь благодаря тому, что меня обнимали его руки, — больше ничего не значит. Будто я все время только притворялась, чтобы использовать его. Катон показывает ложкой на меня с Гейлом. — А вы как — уже официальная пара? Или они все талдычат про несчастных влюбленных? — Все талдычат, — говорит Пит. Катон судорожно сжимает и разжимает пальцы. Ему так сильно хочется вцепиться мне в шею? Чувствую, как напрягся Гейл рядом со мной. Еще только драки не хватало. Но Гейл просто говорит: — Никогда бы не поверил, если бы не видел своими глазами. — Ты о чем? — интересуется Катон. — О тебе. — Нельзя ли поточнее? Что со мной не так? — Что тебя превратили в злобного переродка, — выпаливает Пит. Гейл допивает молоко. — Ты все? Я поднимаюсь, и мы относим наши подносы. У дверей меня останавливает старик — я до сих пор сжимаю в руке хлеб с подливой. Что-то в моем лице, видно, смягчает блюстителя порядка, к тому же я не пыталась спрятать еду, — он разрешает мне запихнуть хлеб в рот и идти дальше. — Такого я не ожидал, — произносит Гейл, когда мы почти доходим до моего отсека. — Я же говорила, он меня ненавидит. — Все дело в том,как он тебя ненавидит. Мне это... очень знакомо. Раньше я тоже испытывал нечто подобное, — признается Гейл. — Когда я видел по телевизору, как ты его целуешь. Только я понимал, что не вполне справедлив к тебе. А он этого не понимает. — Может быть, он просто видит меня такой, какая я на самом деле... — Мы останавливаемся у моей двери. — Мне надо поспать. Гейл ловит меня за руку: — Ты правда так думаешь? Я пожимаю плечами. — Китнисс, поверь мне, как своему самому старому другу. Он не видит, какая ты на самом деле. Гейл целует меня в щеку и уходит. Я сижу на кровати с учебником по военной тактике, но в голову ничего не лезет. Отвлекают мысли о Катоне. О ночах вместе с ним. Минут через двадцать приходит Пит и плюхается ко мне на кровать. — Ты пропустила самое интересное. Прим накинулась на Катона из-за того, как он себя с тобой вел. У нее такой писклявый голосок. Будто кто-то вилкой в мышь тычет. Вся столовая глазела. — А что Катон? — Отсел к своей семье. Часа два мы опрашиваем друг друга по военным терминам. Потом я ненадолго заскакиваю к маме и Прим. Возвратившись и приняв душ, ложусь в кровать. Розы. Переродки. Трибуты. Катон. Друзья. Сойки-пересмешницы. Стилисты. Я сама. Сегодня в моих снах все кричат.***
Крессида со своей командой снимают нас с Питом на стрельбище. Гейла и Финника тоже. Это для новой серии агитроликов — о том, как повстанцы готовятся к захвату Капитолия. В целом все идет неплохо. Затем на утренних тренировках стал появляться Катон. Без наручников, но все еще с парой охранников, не отходящих от него ни на шаг. После обеда я вижу, как он тренируется с группой начинающих на другой стороне поля. О чем они думают? Если у Катона ум за разум заходит, как можно подпускать его к оружию? Когда я говорю об этом Плутарху, он уверяет меня, что это только для съемок. Весь Панем видел свадьбу Энни и то, как ловко Пит стреляет по мишеням, но зрителей интересует Катон. Нужно показать, что он сражается на стороне повстанцев, а не на стороне Сноу. А если бы еще снять нас вдвоем... не обязательно целующимися, хотя бы просто счастливыми... Я тут же поворачиваюсь и ухожу. Этого уж точно не случится. В редкие свободные минуты, я с волнением наблюдаю за приготовлениями к операции. Как грузят технику и провизию, формируют дивизии. Мобилизованных бойцов легко отличить по короткой стрижке. Все обсуждают первую часть операции — захват железнодорожных туннелей, ведущих к Капитолию. За несколько дней до отбытия первой партии войск, Йорк неожиданно сообщает нам с Питом, что рекомендовала допустить нас к экзамену, и начинается он прямо сейчас. Экзамен состоит их четырех частей: полоса препятствий, письменный тест по тактике, огневая подготовка плюс имитация боевой ситуации в Квартале. Первые три я прохожу с лёту, одно за другим, — даже разволноваться не успеваю. Однако перед уличным боем возникает заминка — какой-то технический сбой. Группа обменивается информацией. Говорят, Квартал каждый проходит в одиночку. Никто не знает, что тебя там ждет. Один парень слышал, будто испытания подбирают нарочно с учетом твоих слабых мест. Слабые места? Эту дверь я боюсь, даже приоткрывать. Однако я отхожу в сторонку и пытаюсь разобраться, в чем же мои слабости. Размер получившегося списка удручает. Недостаточная физическая сила, минимум тренировок. Да и мой особый статус Сойки-пересмешницы вряд ли преимущество, когда речь идет о создании сплоченной группы. Есть много способов выбить почву у меня из-под ног. Вызывают Пита. Я ободряюще ему киваю. Жаль, что я не первая. Так только больше времени на пустые предположения. Когда меня наконец вызывают, я не имею ни малейшего понятия, какую тактику выбрать. К счастью, едва я оказываюсь в Квартале, тренировки дают о себе знать. Я имею дело с засадой. Мне нужно пробиться к условленному месту встречи нашего отряда. Я медленно продвигаюсь по улице, убивая миротворцев. Двоих на крыше слева, еще одного в дверном проеме прямо по курсу. Главное — не зевать. Я ожидала чего-нибудь потруднее. Не нравится мне это. Слишком гладко все идет. Не упускаю ли я самого важного? До цели остается каких-то два здания, когда обстановка начинает накаляться. Из-за угла выскакивают сразу шесть миротворцев. Силы явно неравные. Однако тут я кое-что замечаю. В канаве валяется бочка с бензином. Вот! В этом суть задания. Понять, что нужно взорвать бочку. Только я собираюсь это сделать, как командир, от которого до сих пор не было толку, ни с того ни с сего приказывает мне лечь на землю. Все мои инстинкты кричат против этого. Осталось только спустить курок, и миротворцы взлетят на воздух. И тут я вдруг осознаю, какое у меня самое слабое место с точки зрения военных. С той первой минуты на арене, когда я побежала за оранжевым рюкзаком, до огневого боя в Восьмом и заканчивая моей сумасбродной выходкой во Втором. Я не умею подчиняться приказам. Я падаю на землю с таким проворством и такой силой, что буду, наверное, неделю выковыривать камешки из подбородка. Бочку с бензином взрывает кто-то другой. С миротворцами покончено, и я дохожу до условленного места. На другой стороне Квартала меня ждет солдат. Поздравив, ставит мне на руку печать с номером отделения — 451 — и отсылает в штаб. Пьяная от радости, я несусь по коридорам, скользя на поворотах, потом скачу через ступеньки, потому что лифт слишком медленный, врываюсь в зал — и только тут осознаю всю странность ситуации. Зачем я понадобилась в штабе? По идее, мне сейчас должны состригать волосы. Люди, сидящие вокруг стола, отнюдь не новоиспеченные солдаты. Скорее те, кто отдает приказы. При виде меня Боггс улыбается: — Дай-ка посмотреть. Неуверенно показываю ему руку со штампом. — Ты зачислена в мое отделение. Снайперское. Присоединяйся. — Боггс кивает на группу солдат, выстроившуюся у стены. Гейл. Финник. Пит. И еще пять человек, которых я не знаю. Мое отделение. Меня не только приняли, но моим командиром будет Боггс! И друзья со мной! Хочется прыгать от радости, но я заставляю себя идти четким военным шагом. Похоже, к нам относятся по-особому, раз вызвали в штаб, и Сойка-пересмешница тут решительно ни при чем. Склонившись над какой-то широкой панелью в центре стола, Плутарх рассказывает о том, с чем мы столкнемся в Капитолии. Мне как раз приходит мысль, что доклад никуда не годится, потому что, даже встав на цыпочки, на панели невозможно ничего разглядеть, как вдруг Плутарх нажимает кнопку и в воздухе появляется голографическое изображение капитолийской улицы. — Вот, к примеру, территория вокруг одной казармы миротворцев. Не самая значимая из целей, однако посмотрите, — Плутарх набирает на клавиатуре код, и на голограмме вспыхивают разноцветные огоньки, мигающие с разной частотой. — Каждый огонек обозначает, так называемую капсулу. Капсулы — разнообразные препятствия, которые могут быть чем угодно: от мины до стаи переродков. Но что бы это ни было, цель — либо захватить вас, либо убить. Некоторые капсулы существуют с Темных Времен, другие устроены позже. Признаюсь, я сам создал немало из них. Эта программа, которую прихватил один из нас, когда мы бежали, наша самая свежая информация. В Капитолии не знают, что она у нас есть. Тем не менее за последние несколько месяцев, вероятно, были введены в строй новые ловушки. Это надо иметь в виду. Я не осознаю, как мои ноги несут меня к столу, пока не останавливаюсь в нескольких дюймах от голограммы. Рука тянется к быстро мигающему зеленому огоньку. Кто-то подходит сзади, я чувствую его напряжение. Пит, конечно. Только трибут способен сразу разглядеть то, что вижу я. Арена. Напичканная капсулами, которыми управляют распорядители Игр. Пальцы Пита касаются ровного красного сияния над одной из дверей в голограмме. К нам подходит Финник. — Леди и джентльмены...— Голос Финника тих, зато мой разносится по всему залу: —...семьдесят пятые Голодные игры объявляются открытыми! Я смеюсь. Торопливо. Прежде чем кто-то успеет понять, что скрывается за этими словами. Прежде чем взметнуться брови, посыплются возражения, одно сопоставят с другим и мне запретят, даже думать о Капитолии. Кому нужен на войне обозленный, сумасбродный победитель с кучей психологических проблем? — Стоило ли тратить время на все эти тренировки, Плутарх? — спрашиваю я. — Мы и без того три лучших бойца, какие у вас есть, — нахально прибавляет Финник. — Этот факт от меня не укрылся, — отвечает Плутарх и нетерпеливо машет рукой. — Вернитесь в строй, солдат Одэйр и солдат Эвердин. Мне нужно закончить доклад. Мы встаем обратно на свои места, не обращая внимания на вопросительные взгляды остальных. Я делаю вид, будто слушаю очень внимательно — иногда киваю, перемещаюсь, чтобы лучше было видно, — а сама только и думаю, как бы скорее убежать в лес, чтобы прокричаться. Или выругаться. Или расплакаться. А может, все вместе и сразу. Если это была проверка, мы с Питом ее выдержали. Наконец Плутарх заканчивает, в заседании объявляется перерыв. Я здорово пугаюсь, когда меня подзывают, чтобы сообщить какой-то особый приказ. Оказывается, мне просто не нужно делать военную стрижку. Сойка-пересмешница должна быть похожа на огненную девушку с арены. Для камер. Я пожимаю плечами — дескать, мне все равно, — и меня отпускают. В коридоре нас с Питом притягивает друг к другу. — Что я скажу Лине? — волнуется он. — Ничего, — отвечаю я. — Я своей маме и сестре ничего не скажу. Мало того что мы едем практически на еще одну арену с кучей ловушек? Не стоит путать еще и наших любимых. — Если она увидит эту голограмму... — Не увидит. Наверняка, она засекречена. Военная тайна. К тому же мы все-таки будем не на Играх. Никто не обязан погибать. Мы просто слишком близко принимаем это к сердцу, потому что... ну, ты сам знаешь почему. Ты ведь не передумал, а? — Нет, конечно. Я хочу уничтожить Сноу не меньше, чем ты. — На сей раз все будет иначе, — твердо говорю я, стараясь убедить и себя тоже. Внезапно я осознаю всю прелесть ситуации. — На сей раз Сноу тоже будет игроком. Оставшиеся дни пролетают незаметно. Утром короткая разминка, потом до вечера тренировка на стрельбище. В основном с винтовками и автоматами, но один час в день отдан работе со специальным оружием. Тогда я могу попрактиковаться с моим луком Сойки-пересмешницы, а Гейл со своей навороченной махиной. Трезубец, который Бити разработал для Финника, также имеет множество удивительных функций. Самое потрясающее, что он сам возвращается в руку, стоит Финнику нажать кнопку на своем браслете. У Пита был меч из хорошей стали. Иногда мы стреляем по чучелам в виде миротворцев, чтобы узнать слабые места в их экипировке. Изъяны в броне. Каждое точное попадание вознаграждается фонтаном фальшивой крови. Наши чучела покрыты ею сверху донизу. Меткость у нас всех убийственная, что обнадеживает. Кроме меня с Питом, Финником и Гейлом, в отделении пять солдат из Тринадцатого. Джексон, заместительница Боггса, женщина средних лет, с виду кажется вялой, но попадает в мишени, которые остальные из нас без оптического прицела даже разглядеть не могут. Говорит, это из-за дальнозоркости. Потом еще две сестры лет двадцати с небольшим, по фамилии Лиг — мы называем их Лиг. Первая и Лиг Вторая, чтобы не путаться. Сначала я их вообще не различала, потом заметила в глазах Лиг Первой странные желтые пятнышки. И наконец Митчелл и Хоумс, совсем взрослые мужчины, оба неразговорчивые, зато с пятидесяти ярдов убьют муху, севшую тебе на ботинок. Однако судя по всему, остальные отделения от нас не отстают, и я не понимаю, почему именно наше считается особым. До тех пор, пока однажды утром не является Плутарх. — Отделение 451, вам поручается специальная миссия, — начинает он. Я закусываю губу в безумной надежде, что эта миссия — убить Сноу. — У нас вдоволь стрелковых отделений, зато не хватает телевизионных. Поэтому мы специально отобрали вас восьмерых в так называемый «звездный отряд», который станет лицом нашего наступления. Вот тебе и на. По отделению прокатывается волна разочарования, которое сменяется злостью. — Вы хотите сказать — мы не будем участвовать в реальных боях? — резким тоном спрашивает Гейл. — Вы будете участвовать в реальных сражениях, только, возможно, не всегда на передовой. Если в войне такого рода вообще есть передовая. — Мы не хотим. — Гул голосов поддерживает Финника, но я молчу. — Мы будем сражаться. – Поддерживает Пит. — Вы будете делать то, что полезно для дела, — говорит Плутарх. — Решено, что сейчас вы больше всего полезны на экране телевизора. Посмотрите, какой эффект произвела Китнисс. Полностью перевернула ситуацию. И заметьте — она единственная из вас не жалуется. Потому что понимает силу экрана. Вообще-то, Китнисс не жалуется потому, что собирается расстаться со «звездным отрядом» при первой возможности, только для этого ей вначале нужно добраться до Капитолия. Хотя, если совсем не жаловаться, это тоже может показаться подозрительным. — Мы ведь не только притворяться будем, да? — спрашиваю я. — Не зря же мы столько тренировались. — Не беспокойся. У вас будет достаточно реальных мишеней. Главное — не подставляйтесь сами. Мне некогда искать вам замену. Теперь отправляйтесь в Капитолий и сделайте отличное шоу. Утром в день отправки я прощаюсь с семьей. Я не стала им говорить про капсулы и насколько это все напоминает арену. Достаточно того, что я ухожу на войну. Мама долго держит меня в объятиях. Ее щека мокрая от слез, как в тот раз, когда я отправлялась на Игры. — Не волнуйся. Все будет в порядке. Я даже не настоящий солдат. Просто одна из марионеток Плутарха, — убеждаю я ее. Прим провожает меня до дверей госпиталя. — Как ты себя чувствуешь? — Лучше, чем прошлый раз, — отвечаю я. — Теперь я знаю, что Сноу ничего тебе не сделает. — Когда мы увидимся опять, он уже никому ничего не сможет сделать, — уверенно заявляет Прим и обвивает руками мою шею. — Будь осторожна. Я думаю, не попрощаться ли с Катоном, но прихожу к выводу, что от этого нам обоим будет только хуже. В карман мундира я кладу жемчужину. Подарок мальчика с хлебом. Планолет доставляет нас в Двенадцатый. Именно там повстанцы развернули сборный пункт. На сей раз никаких роскошных поездов — обычный товарняк, до предела набитый солдатами в темно-серой форме. Спать приходится, положив голову на рюкзак. Через два дня пути мы высаживаемся в одном из горных туннелей, ведущих в Капитолий, и еще шесть часов идем пешком, стараясь ступать по светящейся зеленой линии, которой отмечен безопасный путь. Нас размещают в военном лагере повстанцев, тянущемся на десять кварталов вглубь от вокзала. Всюду снуют солдаты. Нам выделяют место, чтобы разбить палатки. Повстанцы отбили этот район больше недели назад, потеряв при этом сотни жизней. Миротворцы отступили и заняли позиции ближе к центру города. Нас разделяют пустые улицы. Манящие и смертельно опасные. Сплошь утыканные ловушками. Мы не сможем наступать раньше, чем их обезвредим. Митчелл спрашивает о бомбардировках — на такой открытой местности чувствуешь себя неуютно. Боггс отвечает, что это не проблема. Большая часть капитолийских воздушных сил уничтожена во Втором. Если у Капитолия и осталась какая-то авиация, он не станет ею рисковать. Возможно, чтобы у Сноу и его приспешников была возможность смыться в президентский бункер, когда запахнет жареным. Мы также не используем авиацию. С тех пор как противовоздушная оборона Капитолия уничтожила несколько наших планолетов, остальным было приказано возвращаться на базу. Война будет происходить на улицах и, надеюсь, не потребует много жертв и разрушений. Повстанцам нужен Капитолий — точно так же, как Капитолию был нужен Тринадцатый. Спустя три дня большая часть отделения 451 готова дезертировать от скуки. Крессида со своей командой снимает, как мы стреляем. Говорят, это часть плана по дезинформации противника. Если повстанцы станут уничтожать капсулы одну за другой, Капитолий в два счета поймет, что у нас есть голограмма. Поэтому мы стреляем по всякой ерунде, чтобы отвести подозрение. В основном по разноцветной стеклянной плитке на фасадах зданий. Подозреваю, потом кадры монтируют так, будто мы уничтожаем важные объекты. Время от времени требуются добровольцы для реальных боевых заданий. Всякий раз вверх взмывают все восемь рук, но Гейла, Финника, Пита и меня никогда не выбирают. — Ты сам виноват, — говорю я Питу. — Чересчур фотогеничный. Если бы взглядом можно было убить... Похоже, лидеры сами толком не знают, что делать с нашей четверкой, особенно со мной. Костюм Сойки-пересмешницы я привезла с собой, однако пока меня снимают только в форме. Иногда просят пострелять из лука. Похоже, они не готовы совсем отказаться от Сойки-пересмешницы, но хотят низвести ее роль до рядового пехотинца. Лично меня это нисколько не волнует. Скорее забавляет. Представляю, какие споры сейчас ведутся в Тринадцатом. Вслух я, как и все, вовсю возмущаюсь тем, что нам не дают настоящего дела, а втайне готовлюсь к осуществлению своего плана. У каждого из нас есть бумажная карта Капитолия. Территория города образует почти идеальный квадрат. Линии делят карту на квадраты поменьше, каждый из которых отмечен буквами и цифрами. Я тщательно изучаю карту, стараясь запомнить каждый перекресток и проулок, но это детская забава по сравнению с возможностями командиров. У каждого из них есть портативное устройство, так называемый голограф, которое воспроизводит такую же голограмму, как мы видели в штабе. Любой сектор можно увеличить и посмотреть, какие там есть ловушки. Голограф работает автономно — ни отправлять, ни получать информацию он не может. По сути это просто улучшенная карта, однако настоящий подарок по сравнению с моей бумажной версией. Голограф активируется голосом командира, но, когда включен, реагирует также на голоса его подчиненных. Если Боггс, к примеру, будет убит или тяжело ранен, его прибором сможет воспользоваться кто-то другой. Стоит кому-нибудь в отделении три раза подряд повторить слово «морник», голограф взрывается, уничтожая все в радиусе пяти ярдов. Мера предосторожности на случай попадания в плен. Само собой разумеется, каждый из нас пойдет на это без колебаний. Следовательно, мне необходимо украсть у Боггса активированный голограф и смыться прежде, чем тот заметит. Хотя думаю, легче украсть у него зубы изо рта. На четвертый день, утром, солдат Лиг Вторая нарывается на неправильно маркированную капсулу. Вместо тучи мошек-переродков, к которым мы были готовы, капсула выстреливает металлическими дротиками. Один из них попадает Лиг в голову, Она умирает, прежде чем прибегают врачи. Плутарх обещает скорую замену. Следующим вечером прибывает новый член нашего отделения. Без наручников. Без охраны. На плече болтается автомат. Все ошарашены и не верят своим глазам, но на руке Катона стоит свежий штамп. Номер 451. Боггс забирает у него оружие и уходит к телефону. — Бесполезно, — говорит нам Катон. — Президент лично направила меня сюда. Она считает, это прибавит агитроликам остроты. Пожалуй, что прибавит. Однако это значит кое-что еще. Койн считает, что от меня мертвой будет больше пользы, чем от живой.