Узник

Теперь Оминис следует за ним неотступно. Не выпускает из виду. Скрыться из поля его внимания невозможно — у него сверхъестественное, звериное чутьё. Себастьян пытается вырваться из этого конвоя, использует чары невидимости, крадётся тайными коридорами — до него не сразу доходит, какая нелепая это идея, против Оминиса — и дезиллюминационное заклинание. Его разум стал таким медленным и неповоротливым, Себастьян почти физически ощущает, как стало труднее думать. Трудно передвигаться по замку. Будто воздух становится густым, удерживает его на месте, коридоры причудливо растягиваются, оставляя стоять на месте, как бы он ни бежал. Только сейчас Себастьян осознаёт масштабы Хогвартса — этой громады, вмещающей учеников и преподавателей, аудитории и потайные каморки, загадки и испытания. Себастьян пытается удержаться на плаву, справляться с занятиями, не привлекая внимания учителей, составить план, который соберёт реликвию, его, Анну и Соломона в одном месте, позволит ему провести ритуал и завершить начатое. На ум ничего не приходит, хоть и вправду пои родственников сонным зельем и неси реликвию в дом. И Оминис. Нужно избавиться от Оминиса, пока он не сдал его директору, дяде, аврорам. Себастьян уже жалеет, что решил не подпускать новенькую к Оминису. Её имя он всё так же не хочет произносить. Нирмея Киттс — это девушка, которая приняла на себя круцио в скриптории, спускалась с ним в катакомбы за реликвией, сражалась с Соломоном. Та, кто поверила Оминису и сдала Себастьяна аврорам, не может быть тем же человеком. Та, кто ходит по Хогвартсу с запрокинутой головой от восторга и любопытства, кто недавно вела дуэль с Онай на своём первом уроке защиты от Тёмных искусств — тем более. Себастьян до сих пор не понимает, как и когда она и Оминис умудрились спеться и сговориться. Может, стоит использовать это и сейчас, столкнуть их лбами, чтоб они занимались друг другом, а не ставили ему палки в колёса, но момент упущен. Себастьян ходит по Хогвартсу, как неприкаянная душа. Он стоит на месте, а время несётся мимо него. В душе растёт убеждение, перерастающее в панику: он уверен, что если не успеет снять с Анны проклятие за тот год форы, что подарила ему судьба — случится что-то страшное. Страшнее, чем вернуться в Азкабан. Прошла едва ли неделя с его возвращения — но время коварно. Он не верит времени. Только решишь, что можешь на него положиться, а оно ускоряется, утекает сквозь пальцы, оставляет в дураках. Он ищет что-то, что поможет ему хотя бы забыться. Запершись вечером в одном из сломанных туалетов, мешает в кружке излюбленный студенческий коктейль: огневиски, веселящее зелье и сироп от кашля, сладкий, с травяными нотками, и еще облегчающий побочки от зелья. Заливает в горло, едва глотая, надеясь получить немного расслабления и хотя бы суррогат радости. Микстура, напротив, делает его более уязвимым. Расслабление против воли разливается по телу, делает конечности ватными, закладывает уши. Ему чудится повсюду присутствие авроров, которые вот-вот скрутят его, неспособного сопротивляться. Веселящее зелье пробивает на смех — истеричный, перемешанный с рыданиями. Плитка на полу плывёт, тело сползает на пол, голова упирается в стенки узкой кабинки. Кое-как Себастьян добирается до спальни. Ему нужно нечто иное. В тумбочке припрятаны несколько травяных шариков, сделанных кем-то особо ушлым с Хаффлпаффа. С алкоголем их мешать нельзя, но это как раз цель, которой Себастьян добивается — чтобы ему стало плохо до неспособности мыслить. Чтобы очертания комнаты наконец окончательно расплылись к чертям собачьим, а не заигрывали с ним едва уловимой деформацией и иллюзорным движением. Чтобы всё, что занимало его разум — как бы проблеваться и не исторгнуть все внутренности. Оминис находит его на полу спальни, невменяемого, тихо скулящего, с потом, катящимся по лбу. Приводит в порядок с мастерством санитара из Мунго, используя зелья, заклинания и ледяную воду, кое-как укладывает спать. На следующий день Себастьян не чувствует разницы между похмельем и его обычным состоянием. Он сбегает с трансфигурации. Без магии ему там делать нечего. Лучше он использует этот час свободы, пока его досмотрщик, Оминис, прилежно сидит на лекции. Но за час он не успеет даже добыть реликвию из катакомб. Себастьян выбирается из замка, отправляется в запретный лес. Он надеется, что свежий воздух прочистит его мозги — но сознание так и остаётся заторможеным, едва воспринимает пейзаж вокруг. Это по-летнему яркое небо, пронзительные солнечные лучи, трава, деревья — до сюрреализма правдоподобные декорации, но неестественно насыщенные, словно сияющие в своей идеальности. Себастьян смотрит на траву: чем дольше, тем отчётливее узор травинок складывается в чёткие геометрические формы, симметрично-неестественные структуры, завораживающие взгляд. Он запрокидывает голову. Небо похоже на огромный бездонный колодец. Насыщенная синева режет глаза. Себастьян верит, что если долго вглядываться, то рано или поздно увидишь далёкие, огромные рёбра пирамиды-реликвии, внутри которой заключён этот искусственный яркий мирок, словно в стеклянном снежном шаре. Себастьян трясёт головой, двигается дальше. В запретном лесу темно и прохладно, это приносит мимолётное облегчение. Он идёт без цели, просто вглубь — время снова теряет свои очертания, деревья и камни плывут мимо, тропинки сменяются ухабами, мшистыми валунами, он спотыкается о корни — но продолжает движение. Ноги приносят его в паучье логово. Первого паука — огромного, наверное, его можно оседлать — он убивает Авадой. Заклинание выходит чётким и выверенным, палочка послушно исторгает холодный зелёный луч. Слишком быстро. На короткие мгновения Себастьян ощущает безмятежный покой. Он кидает Империо в другого членистоногого. С отстранённым интересом наблюдает, как он нападает на своих собратьев. Управлять огромным, мерзким пауком, в общем-то, ни капли не интересно. Перед глазами возникают воспоминания: гоблин-ассасин, послушно вспарывающий себе живот. Заставить такого, разумного, опасного соперника убить себя — это иное, по-настоящему сладостно-будоражащее чувство. Он снова использует Империо, на этот раз заставляет паука танцевать — он приподнимается на тонких лапках, нелепо шевелит в воздухе уродливыми, мохнатыми конечностями. Каждое непростительное приносит облегчение, то ли затягивает мучительную пустоту у Себастьяна в груди, то ли, наоборот, выпускает наружу часть жгучего яда. С остальными он разбирается Круцио. Красные молнии оплетают пауков, Себастьян держит заклинание, пока они конвульсивно дёргают лапками, пока мучительная смерть не оставляет скукоженые трупики в хитиновых панцирях. Первый, второй — Себастьян замахивается палочкой, как хлыстом, впервые чувствует что-то тёплое, приятное — покой, радость, азарт. Реальность снова становится реальной. — Что ты творишь?! Себастьян оглядывается, с неудовольствием обнаруживает Оминиса. У того на лице написан страх и гнев. Он непроизвольно дёргается, будто способен на расстоянии всем телом чувствовать красные молнии непростительного заклинания. — Разве ты не должен быть на трансфигурации? — вяло спрашивает Себастьян. — Я знал, что нельзя спускать с тебя глаз! Себастьян пожимает плечами. Отворачивается к трупам пауков, колдует Инсендио — наконец, и обычное заклинание удаётся, пожирает останки пламенем. — Зачем ты это делал?! Оминис продолжает допытываться. Подходит ближе, но останавливается на приличной дистанции — боится. Глубинный, инстинктивный страх тёмной магии, въевшийся в его натуру, не позволяет приблизиться. — Я просто хочу, чтобы кому-то было так же плохо, как и мне. Себастьян поясняет, вяло пожимает плечами. По телу разливается приятная усталость, расслабление. Он приваливается к дереву. Прикосновение приятно шероховатое, оставляет на ладони липкий след смолы — так сладостно ощущать под ладонями что-то твёрдое, реальное. Себастьян не боится, что Оминис расскажет кому-то о пауках. Кто-то вроде Ним способен ощутить сочувствие к гоблинам. Кто-то вроде Поппи Свитинг — даже к тварям вроде волков и топероек. Но сочувствовать паукам? Это абсурдно. Никто не отправит его в Азкабан за расправу над парой-тройкой недонасекомых. — Себастьян, это слишком. Оминис наконец подходит ближе, кладёт ладонь на его предплечье, говорит обеспокоенным, подрагивающим тоном: — Что я могу сделать, чтобы помочь? Себастьян прикрывает глаза, раздумывая над ответом. «Убеди Анну и Соломона воспользоваться реликвией». Нет, это слишком наивно. Пятый курс из прошлой жизни дал ему крайне чёткий ответ на то, что Оминис готов сделать ради друга, а что нет. Воспоминания предстают перед внутренним взором: инфери, смерть Соломона, Анна, проклинающая его — Азкабан, дементоры, звук падающих капель. Болезненная пустота внутри вновь разрастается, отдаётся тошнотой. — Сотри мне память, — внезапно просит Себастьян. «Сотри последний год из моей головы». Но получится ли это? Тот год остался вне времени, спрятанный в складке между двумя его жизнями. — Сотри всю мою память. Оставь меня безмятежным овощем. Оминис поражённо молчит. Подходит ещё ближе, проводит пальцами по плечам. — Если тебе настолько плохо, — переходит на шёпот, — Тебе нужна помощь, Себастьян. Тебе нужно обратиться… — Я не хочу, чтобы меня заперли в Мунго, — перебивает Себастьян. — Но если тебе там и вправду станет лучше? Себастьян хватает его за воротник, сдавливает, что рубашка начинает душить Оминиса. — Не смей. Не смей делать что-то за моей спиной, рассказывать кому-то. Отпускает. Отходит на пару шагов, разводит руками. — Ты спрашивал, чем можешь помочь. Сотри мне память. Оминис машет головой. — Я не буду этого делать. Горькая ухмылка кривит губы Себастьяна. — Ты слишком слаб, чтобы помочь. Тогда не мешай. Отвяжись от меня. Прекрати преследовать. Найди себе других приятелей, позови на свидание новенькую девчонку. Ты видел, что я делал, — кивает на опустошённое паучье логово. — Побереги свою же жизнь и отвяжись от меня наконец. Оминис отступает на шаг, стискивает рукоять палочки, вспоминая, как легко и щедро Себастьян разбрасывал непростительные. Но говорит: — Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. И я не оставлю своего друга на краю пропасти. — Я тебе не друг. Прицельным базовым заклинанием Себастьян вышибает палочку из ладони Оминиса, разворачивается и уходит. *** Оминис — упрямая сука, не желает оставлять его в покое. Стоило угостить его тогда, в запретном лесу, круциатусом или дать понять, что он готов использовать аваду не только на пауках. Как вбить в него мысль, что Себастьян уже давно нечто большее — или напротив, меньшее — чем отчаявшийся мальчишка? Себастьян оказывается заперт в Хогвартсе. В аудиториях, где преподаватели следят, чтобы он не прогуливал, в спальне, которая слишком мала для них двоих, в Крипте, месте, которое он привык считать своим убежищем, но где тем более не скрыться от Оминиса. Гнев нарастает внутри, как пар в котле. Время уходит. Себастьян плюёт на всё и отправляется в Фельдкрофт. Пешком. Быстрым шагом сбегая от Хогвартса, надзора и самого себя. Это дебильное сентябрьское солнышко режет глаза. Его ранит свет, его душит темнота, само существование так или иначе сопряжено для него с болью — но вот эти идиллические пейзажи, эта открыточная природа бесит его до скрипа зубов. Около Айрондейла его нагоняет Оминис. Тоже, видите ли, решил навестить Анну. Тоже пешком. Себастьян борется с желанием столкнуть его с обрыва в реку, ускоряет шаг, что Оминис выбивается из сил, догоняя его. Дома — неловкая тишина. Недовольный Соломон, измученная Анна. Себастьяну невыносимо смотреть на неё. Она — живое напоминание, как мало времени у него осталось. Оминис поддерживает вежливую, ничего не значащую беседу — каждое слово вселяет в Себастьяна отвращение. Он не выдерживает, вскакивает из-за стола, сбегает наружу. Ноги сами ведут к катакомбам. В груди трепещет странное чувство — будто он всё это время ждал, хотел сюда вернуться. Он ныряет в тёмный проход, сладкий запах подземелья заполняет лёгкие — Себастьян делает один глубокий вдох за другим, будто надеется, что этот затхлый воздух сможет заполнить дыру у него в груди. Сердце колотится. Он так хочет добраться туда, в центр, в гробницу, где его ждёт реликвия, будто юноша к возлюбленной. Бесцеремонно обращается с чьими-то костями, взбегает по лестнице. Вот и реликвия. Он жадно хватает её — острые вершины впиваются в ладонь. Скелеты, натянутые на рёбра пирамиды, смотрят на него, их рты открыты в муке. Животный ужас накатывает на Себастьяна, он едва не выпускает реликвию из рук. Голова кружится, ему кажется, будто он сам — каждая из этих покорёженных фигур, будто он сам смотрит себе в лицо, будто он лежит в ладони у самонадеянного мальчишки, посягнувшего на тёмный артефакт. Себастьян крепче стискивает пальцы. Это его шанс на освобождение. — Что ты делаешь? Голос Оминиса отражается от стен. Как он нашёл его, зачем последовал в самую глубь зловещих катакомб? Себастьян смотрит в лицо бывшего друга. Внутри захлёбывается надежда, что на этот раз он убедит Оминиса — они снимут проклятие, спасут Анну, освободят Себастьяна, и всё вернётся на круги своя. Дрожащей рукой он поднимает реликвию выше. — Это ключ, — тихо поясняет он. — Он разрушит проклятие. — Как ты его нашёл? Оминис приближается, дотрагивается до пирамиды кончиками пальцев и, точно обжёгшись, отдёргивает руку. — Это судьба, — шепчет Себастьян. — Верни эту штуку на место. Это опасно. Разве ты не чувствуешь? Она… — голос Оминиса срывается в панику. Себастьян скалится, прижимает реликвию к себе. Он никому не позволит отнять её и уничтожить на этот раз. Он готов сражаться — магией, кулаками, когтями и зубами. — Себастьян! Положи по-хорошему, иначе я сделаю это сам. Оминис поднимает палочку, становится в почти боевую стойку. Себастьян двумя руками держит реликвию, палочка спрятана в рукаве. На этот раз с ними нет Ним — некому разнять и переубедить. — Ступефай! Себастьян уворачивается от заклинания. Собственная магия бесконтрольно течёт в реликвию, будто только ждала повода. Инфери поднимаются из земли. Сцена вызывает парализующее ощущение дежавю. Стены гробницы давят, Себастьяну кажется, что они вот-вот рухнут, погребая обоих. Он задыхается. Теряет контроль. Реликвия высасывает из него последние капли всего — магии, чувств, души. Оминис отбивается от мертвецов — атакует вслепую, кидает наугад бомбарды, мечется, пока мертвецы вцепляются в его мантию, тянутся, хватают, стремятся растерзать. Себастьян поднимает палочку — не зная, кого атаковать. Заклинания снова не срабатывают. Он смотрит, как инфери валят Оминиса на пол, знает — Авада будет для него более милосердной смертью — но так и не решается поднять палочку. Он сильнее стискивает реликвию, пытаясь обрести контроль. Кровь течёт по рукам. Слёзы текут по лицу. Фигурки, обрамляющие реликвию, ловят капли крови открытыми ртами. Что-то происходит — инфери падают наземь грудой истлевшей плоти, погребают под собой белое тело Оминиса. Так и не выпуская реликвию из рук, Себастьян отшвыривает их, добирается до друга, скользит пальцами по причудливо склоненной шее, пытаясь нащупать пульс — не находит.