Смерть одного означает смерть многих. С уходом близкого человека всегда умирает что-то внутри того, кто этим человеком дорожил. Кто-то лишается небольшого, даже незаметного на первый взгляд, кусочка, кто-то остаётся без внушительной части себя. А кто-то становится пустой оболочкой. И вроде бы жизнь продолжается дальше, но внутри пожирающая, невыносимая пустота, которая не даёт дышать так, как дышалось когда-то. Словно умерший человек забрал с собой абсолютно всё, что наполняло и двигало дальше.
В Хёнджине что-то оборвалось. Резко, больно, леденяще-остро. Оглушающая пустота будто затягивает в чёрную дыру, перекрывая кровоток. Он пытается вдохнуть, но воздух тяжёлым комом становится посреди горла. Хёнджин крепко прижимает Феликса к себе ближе. Вцепился стальной хваткой, продолжая упираться лбом в его плечо. Глотку страшно саднит после душераздирающего крика, но так плевать. Абсолютно плевать. Ведь тот, кто врос под кожу, больше не откроет глаза.
Хёнджин не сразу понимает, что кто-то сжал его руку и что-то говорит. Разобрать слова не получается. В ушах шумит, на виски давит пульсирующей болью.
— …орас… Фо… Нуж… сти… его…
Что от него хотят?
Он медленно поднимает голову, утыкаясь расфокусированным взглядом в Минхо, который всё это время держал его. Хёнджин видит чужое печальное лицо. Видит, как шевелятся губы, произнося что-то. Минхо присаживается, чтобы быть на одном уровне, перемещает ладонь на плечо и смотрит так сочувственно, что хочется рвать собственные волосы. Хёнджину всё-таки удаётся сосредоточиться на том, что ему говорят. И тут же жалеет об этом.
— Форас, пожалуйста, ты должен его отпустить. Прямо сейчас, — мягко, но настойчиво уговаривает Минхо.
Приходится разлепить пересохшие губы, чтобы прохрипеть:
— Хёнджин.
— Что?
— Нет больше никакого Фораса. Я — Хёнджин.
Прежнее имя отвратительно-гадко проходится по слуховым каналам, когтями скребёт по сознанию. Этим именем его звали демоны, ангелы; это имя было с ним всю его жизнь и имело определённый вес. Оно что-то значило, но теперь Фораса нет. Он остался где-то там, где никогда не влюблялся и никогда не терял любовь. Но, самое главное, это имя было незнакомо Феликсу.
— Хорошо. Хёнджин, — вздыхает Минхо, прикрыв глаза. — Нужно, чтобы ты сейчас отпустил Феликса, пожалуйста.
Хёнджин хотел было огрызнуться и послать Минхо куда подальше, но боковым зрением замечает что-то странное.
Тело Феликса слегка светится мягким голубоватым светом.
Сглотнув тяжёлый ком в горле, Хёнджин ослабляет хватку и аккуратно перекладывает его на траву, которая забрызгана кровью. Он оторопело наблюдает, как свет становится ярче. Эта странная аура окутывает Феликса с головы до ног, а после стягивается в одну точку, концентрируясь в груди.
— Что это? — сбито шепчет Хёнджин. Он тянется пальцами к Феликсу, но свет, внезапно, обжигает.
Минхо не отвечает, во все глаза глядя, как свечение образует небольшой шар и медленно поднимается над грудью. От него исходит какая-то странная энергия. Она ощущается как сгусток огромной силы, способной снести вокруг всё до последнего атома. Тихонько подойдя сбоку, Чан переглядывается с Минхо. Они явно понимают, что сейчас происходит. А Уён постепенно складывает пазл в голове, смотря то на шар, то на собственные ладони.
Внутри сферы, тем временем, начинается проглядываться нечто. Нечто плотное, пока ещё непонятное.
Хёнджин не может оторваться от неё. Он следит взглядом за сгустком света, смотрит, как тот поднимается выше и сияет всё ярче. Глазам становится больно, когда сияние становится ослепительно белым. Не выдержав, он зажмуривается. Этот свет ощущается даже сквозь закрытые веки. А потом резко пропадает. Нечто, что находилось внутри, тихо падает.
Проморгавшись, Хёнджин в тусклом фонарном освещении рассматривает упавший предмет и не может сдержать истеричного смешка.
— Это он, да? — он вновь обнимает Феликса, немного покачиваясь. До непонятной вещицы нет никакого дела, ему уже давно похрен, и спрашивает только для того, чтобы подтвердить свою догадку.
— Артефакт, — вполголоса отвечает Чан.
— Заберите его, — сипит Хёнджин. — Просто заберите. Всё из-за него.
Уён аккуратно поднимает артефакт: крупный кулон, подвешенный на золотистую цепочку. Внутри крупного каплевидного камня, что заключён в тонкую оправу, мерцают разноцветные всполохи: белые, синие, зелёные, фиолетовые. Они образуют причудливые завихрения, переливаются так красиво, что завораживают. В другое время они бы определённо полюбовались его красотой, но сейчас никакого благоговейного трепета от древней вещицы никто не испытывает.
— Так вот почему я не смог, — печально усмехается Уён, глядя на лежащий в ладони камень. — Артефакт мне не позволил.
Хёнджин врезается в него вопросительным взглядом. То есть, этот чёртов кулон, который вообще-то мог бы и помочь, только помешал? Помешал исцелить того, кто
хранил его?
— Я чувствовал, что мне что-то мешает, — Уён поправляет чёлку, упавшую на глаза из-за дуновения ветра. — Но не мог понять, что именно. Я не знал, что артефакт в самом Феликсе, и, как и ты, ожидал, что он просто спрятан. Вы знали, да? — он оборачивается к Минхо с Чаном, и, получив согласные кивки, вздыхает. — Этот камешек очень мощный. Его сила столкнулась с моей, он просто поглотил её и не дал спасти.
— Не просто не дал, — подаёт голос Чан. — Я думаю, артефакт сам не хотел, чтобы Феликс исцелился. Иначе, он бы не смог выйти из его тела. Это возможно только при смерти Хранителя.
Бред. Какой же всё это долбаный бред. Хёнджину хочется завыть, но вместо этого он мрачно хмыкает:
— Только не говорите, что у этой херни своя воля. И с чего он решил, что пора бы выйти на свет?
Минхо пожимает плечами и, поджав губы, объясняет:
— Воля есть, но обычно артефакт её не проявляет. Думаю, сейчас он почувствовал опасность и решил, что нужно появиться. Если Уён смог его взять, значит, артефакт стремился к ангелам.
Ощущение, что голова сейчас разлетится на мелкие ошмётки. Хёнджин мечтал, что этот вечер будет одним из самых счастливых, но он стал самым кошмарным в его жизни. Феликс безвольно лежит на его коленях, мертвенная бледность покрывает некогда смугловатые щёки, отчего веснушки стали неестественно яркими. Их прекрасно видно даже ночью, с плохим освещением в этой дальней части парка. Хёнджин аккуратно убирает пряди волос, что упали Феликсу на лоб, подушечкой большого пальца стирает кровь, которая текла изо рта и перепачкала мягкие губы.
Всё это так сюрреалистично дико.
И Хёнждин вдруг смеётся. Громко, хрипло, истерично-больно. Ну какого хуя, ну почему всё так? Просто какие-то чёртовы обстоятельства. Звёзды, которые сложились не в том порядке. Случайность. Или вообще хер пойми что, виноватое в этой смерти.
— Хёнджин, мы должны забрать его.
Забрать?
— Что?
Чан виновато отводит взгляд. Он отлично знает, что сейчас чувствует Хёнджин, ведь и сам когда-то так же цеплялся за Минхо, лежащего на его коленях. Но он обязан забрать Феликса.
— Нужно перенести его на Небеса, — мягко произносит Чан, присаживаясь, чтобы заглянуть в чужие глаза. Они мерцают красным, на дне радужек плещется боль вперемешку с непониманием. — Феликс был Хранителем. Хранителей после смерти забирают наверх, Хёнджин. Так надо.
Ну нет. Нет. Феликса и так уже забрали у него. А теперь ещё и без могилы оставят, куда Хёнджин мог бы приходить?!
Красный свет глаз будто по щелчку пальцев вспыхивает ярче, непонимающий взгляд становится яростным, а кожа вокруг темнеет, выделяясь чёрными прожилками. Около Хёнджина воздух густеет настолько, что его буквально можно потрогать. Уён с Сынмином осторожно отходят назад, с опаской глядя на клубящуюся тяжёлую ауру.
— Нет! — голос Хёнджина будто не принадлежит ему. Он незнакомый, стальной и рычащий, как у дикого зверя.
Несмотря на чудовищно давящую атмосферу, Минхо осторожно, чтобы не вызвать очередную вспышку агрессии, кладёт ладонь поверх руки Хёнджина.
— Пожалуйста, пойми, — говорит тихо, стараясь успокоить. — Феликс должен оказаться наверху. Он же был необычным человеком. Теперь его место там.
Внимательный, понимающий взгляд Минхо заставляет Хёнджина шумно выдохнуть. Оказывается, он и не дышал всё это время. Понимает, что Феликса нужно отпустить, но даже сама мысль об этом делает только больнее.
— Отпусти, Хёнджин.
И он отпускает. Разжимает одеревеневшие пальцы, которыми стискивал Феликсову одежду. Полыхающие глаза тускнеют, чёрные прожилки плавно исчезают, а загустевший воздух вновь становится нормальным. Хёнджин всё понимает. Понимает, но не принимает. Знает только, что должен отпустить. Напоследок он мягко целует холодный лоб Феликса, шепчет ему что-то тихое и неразборчивое. А после аккуратно передаёт его тело на руки Минхо. Он даже не поднимается с земли, безучастно глядя, как сначала в воздухе растворились Сынмин и Уён, который стискивал в руке артефакт. Следом ушёл Чан, сжав на прощание плечо Хёнджина. Минхо уходит последним. Он вновь сочувственно улыбается, чуть поджав губы, произносит негромкое: «До встречи», и исчезает.
В парке невообразимо тихо. Тишина эта настолько противоестественна после всего, что здесь произошло за этот долбаный час, что Хёнджину кажется, будто он оглох. Лёгкий ветерок перебирает спутавшиеся волосы, холодит тело из-за пропитанной кровью одежды. Но Хёнджин ничего не чувствует.
Он устал. Устал так страшно, что хочется лечь на влажную траву и не подниматься с неё больше никогда.
Хёнджин пустым взглядом смотрит туда, где только что стояли ангелы. Он заторможенно моргает, пока в голове царит полнейшая пустота, слова из неё выдрали все мысли и сознание целиком. Выдрали за одно мгновение, без шанса как-то противостоять. А может, это просто сон? Гадкий кошмар, который приснился из-за дикой усталости и взбаламученного разума. Он сейчас просто проснётся и всё. Например, сегодняшним утром: на мягкой постели с тёплым, разморённым Феликсом под боком, который едва касаясь гладил его волосы. Если бы Хёнджин сейчас проснулся, он бы ни за что не звал Феликса на свидание, продолжая сидеть в обнимку в гостиной перед экраном. Они бы ели вкусную еду из доставки, смеялись над какой-нибудь комедией. Феликс обязательно бы морщил нос и жмурил глаза, хохоча над очередной шуткой, пока ладонью сжимал ладонь Хёнджина. А после были бы поцелуи. Мягкие, трепетные, со вкусом газировки, которую они бы пили во время просмотра.
Впившись ногтями в собственные ладони до тупой боли, Хёнджин убеждается — нет, он не спит. Это действительно случилось, а Феликса рядом нет и больше не будет. Потому что Феликс… Хёнджин не позволяет мысли оформиться, приобрести вес, такое даже мысленно произносить очень страшно. Ведь если не допускать это слово в свой разум, можно будет думать, что Феликс просто уехал на какое-то время. Он просто в другом городе.
Хёнджин медленно оглядывается. Вокруг растворяются все следы сверхъестественного, которые оказались в мире людей. Дымятся разбросанные по поляне трупы демонов, которые скоро пропадут, оставив после себя только груду тряпья, что было их одеждой, и горстку пепла. Сейчас и самому бы так дымиться… В некоторых местах с земли поднимается тонкими струйками пар: значит, ранили кого-то из ангелов? Ведь так всегда испарялась именно их кровь. И только с багрянцем, что блестел на траве рядом с самим Хёнджином, ничего не происходит. Кровь Феликса останется здесь, в этом мире, не тронутая высшими силами. Ведь он единственный на этой поляне, кто был человеком. Кто принадлежал этому миру.
Тихо опустившись на спину, Хёнджин прикрывает глаза. Сквозь пелену до слуха доносится стрёкот сверчков, шелест травы и листвы на деревьях. Он еле слышно выдыхает. Слабый ветерок прядкой волос щекочет шею, норовит забраться под воротник. Ветер такой свободный в действиях, такой умиротворённый, и он никого не теряет. Хёнджин хочет стать ветром.
Сколько он так пролежал, Хёнджин не знает. По ощущениям могло пройти как и полчаса, так и пару столетий. Возможно, открыв глаза, он поймёт, что мир изменился до неузнаваемости, шагнув в новое тысячелетие. Может, этого парка уже тоже нет.
Но когда слышатся шаги, и Хёнджин нехотя открывает глаза, первое, что он понимает какой-то странно покорной мыслью, — ничего здесь не изменилось. То же чёрное небо, на котором ни одной звезды, те же деревья и тот же чёртов парк. Шаги всё приближаются, но Хёнджин даже не шевелится. Спокойно ждёт, пока к нему придут. И, на самом деле, откровенно плевать, кто именно направляется к безвольно лежащему телу посреди поляны с кучей дымящихся трупов демонов.
Небо заслоняет чей-то нависший темнотой силуэт. Хёнджин безучастно переводит на него взгляд и ни капли не удивляется, когда слышит глухой голос отца:
— Что же ты натворил, сын…
Хёнджин через силу изображает какое-то кривое подобие улыбки. Он разлепляет потрескавшиеся губы, и слова будто наждачкой царапают пересохшую глотку:
— Влюбился, отец.
Белиал со вздохом присаживается на корточки. Беглым взглядом внимательно осматривает мёртвых демонов, от которых уже практически ничего осталось, цепляется за пар и следы крови. Поджимает губы, а после тихо произносит:
— Ты же понимаешь, что теперь будет, Форас.
— Хёнджин.
— Хёнджин? — Белиал на секунду теряется от неожиданности. Он, конечно же, знал земное имя сына, но тот никогда не просил звать его так.
— Не называй меня тем именем. Того, кто его носил, больше нет, — Хёнджин с трудом приподнимается на локти, а потом садится и равнодушно смотрит на отца. — Я знаю, что будет дальше. Ты ведь пришёл, чтобы забрать меня вниз?
Медленно кивнув, Белиал глубоко вдыхает. Сам не верит в то, что произнесёт дальше, но и изменить что-то он не в силах. Таковы законы Ада. Никто не смеет их нарушать, даже сын военачальника.
— Да.
Из груди Хёнджина вырывается хриплый смешок. Он мог бы быть отчаянным, сожалеющим, виноватым, — но ничего из этого нет. Хёнджин не чувствует ничего. Только смирение и глубокую опустошённость. Покачиваясь, он поднимается на ноги и протягивает Белиалу сцепленные запястья:
— Кандалы?
Встав, Белиал молча качает головой из стороны в сторону. Конечно, он мог бы надеть их, но видеть собственного сына в кандалах до отвратительного больно. Особенно, когда собственноручно провожаешь его на смерть. Белиал мягко, но крепко сжимает руку Хёнджина выше локтя, направляя. И Хёнджин только сейчас замечает, что Белиал пришёл не один: его терпеливо ожидают ещё пятеро вооружённых демонов, которые вытянулись по струнке. Что, ожидал, будто Хёнджин станет сопротивляться? Но тот, словно управляемая кукловодом марионетка, послушно идёт рядом. Его плечи ссутулены, а сам он стал будто бы меньше.
Белиал украдкой смотрит на сына, проглатывая колючий ком в горле. Он отлично знает, что такое любить кого-то, ведь точно так же любит и свою пару, мать Хёнджина, — Аграт. Просто ему повезло больше. Белиал нашёл свою любовь в той, в кого влюбиться было можно, а вот Хёнджин пропал в Хранителе. И Белиала рвёт на части от сочувствия и понимания, что это его сын; от того, что сам он ничем не может ему помочь. Только сопроводить туда, откуда Хёнджин уже не вернётся. Белиал корит себя за то, что недосмотрел. Внутри расползается ядовитое чувство вины, ведь по сути он сам отправил его на это задание, которое закончилось вот так.
Он подводит Хёнджина всё ближе к отряду, ещё немного — и они все окажутся в Аду. Там Хёнджину вынесут приговор, содержание которого все и так знают, отправят в темницу, а потом на плаху. Просто за то, что провалил задание, сделав неверный выбор. Белиал замедляет шаг, неосознанно оттягивая время. Будто пытается как можно больше мгновений провести рядом со своей плотью и кровью. Чуть усиливает хватку на руке Хёнджина, незаметно для самого себя, но ощутимо для сына.
Тот же просто ошибся.
А точно ли ошибся? Кто сказал, что в кого-то влюбиться можно, а в кого-то нет? Здесь не бывает верного выбора. Просто сердце в какой-то момент начинает колотиться сильнее рядом с кем-то определённым. Кем-то, кто заползает в разум, селится в каждой клеточке тела. И никто не может этому самому сердцу приказывать. Ни его хозяин, ни кто-то другой, что внезапно решил сказать своё: «Нельзя». И сейчас Хёнджин должен поплатиться за то, что его сердце просто сделало выбор?
Как бы Белиал не замедлялся, расстояние до отряда неумолимо сокращается. А вместе с ним и время, которое он может провести с сыном на, пока ещё, его свободе. Пусть и относительной. Белиал ловит себя на какой-то фантомной, едва уловимой мысли, что теперь Ад кажется ему не просто названием мира, где живёт он и остальные демоны. Теперь Ад — это нарицательное. Он вдруг понимает, почему люди боятся Ада, почему называют так страшные события и места, где произошло что-то ужасное. И Белиал находит свой личный Ад в расстоянии, что он проходит рядом с Хёнджином до отряда. Расстоянии, которого уже нет.
Он не позволяет себе взглянуть на сына, потому что знает — не выдержит, и глухо, едва ли не надломленно, произносит:
— Пора.
Хёнджин в последний раз смотрит на кроны деревьев, подсвеченные тусклым светом фонарей, а потом всё размывается. И следующее, что он видит — хмурое свинцовое небо с редкими всполохами молний. Оно куполом накрыло мёртвую землю с редкими, безжизненными травинками, которые сухо шелестят от порывов горячего ветра. Здесь нет жизни: только души умерших и они.
Демоны.
***
Стоя перед Повелителем в огромном тронном зале, Хёнджин смотрит на дрожащий огонёк свечи. Его руки сцеплены за спиной. Кандалов всё ещё нет, ведь все уверены — он никуда не сбежит. Да и от отряда, что остался возле массивных дверей, не избавиться, ведь Хёнджин один, обессиленный и растерявший всякое желание сопротивляться.
Гулкий голос Сатаны отскакивает от стен, проносится по всему помещению, уходит наверх, под потолок, которого даже не видно. Но все слова проходят мимо Хёнджина. Он и так знает, какие они: «Ты посмел нарушить закон, провалил задание, очернил своё имя» и бла-бла-бла. Так что он просто равнодушно ожидает, пока Повелитель наговорится, выплюнет всё то гадкое, что думает, расскажет в очередной раз про Адские законы, которые создавались тысячи лет назад. Не кажется ли ему, что они уже устарели? Хёнджин едва сдерживает ядовитую ухмылку. Да чёрта с два Сатана решится хоть что-то сделать с этой насквозь прогнившей системой, которая пошла глубокими трещинами не одно столетие назад. Он так цепляется за эти идиотские законы в слепой уверенности, что слова в толстой книге с рассохшимися от времени страницами — настоящая истина. Повелитель что, даже не видит, что нужны перемены? Где-то глубоко внутри, Хёнджин мрачно усмехается своему революционному настроению. Возможно, кто-то потом возьмёт всё в свои руки и разрушит до основания существующее, чтобы на обломках выстроить новое. Только уже без него.
Повелитель наконец замолчал, и Хёнджин вдруг понимает, что на него смотрят вопросительно. А что был за вопрос?
Дёрнув щекой в едва контролируемом раздражении, Сатана повторяет:
— Я спрашиваю, как ты посмел так оступиться? По твоей вине я потерял ценных воинов, а теперь лишаюсь ещё и тебя! Лучшего, блять, наёмника! — обычно безэмоциональные глаза Повелителя вспыхивают, и он с силой ударяет по столу, отчего пустой кубок падает с громким звоном на каменный пол.
Но Хёнджин с ледяной улыбкой лишь выдыхает:
— Вы думаете, что мне не плевать?
Резким взмахом руки, Повелитель отдаёт приказ. От отряда, стоявшего у входа, отделяются два воина и с громкой, тяжёлой поступью приближаются к Хёнджину, который неотрывно смотрит в глаза Сатане. Кажется, он впервые позволяет себе такой прямой взгляд, говорящий лучше любых слов. Белиал, что не проронил за всё время ни одного слова, не мигая следит за этим немым противостоянием. А Хёнджин не отводит глаза даже тогда, когда воины крепко хватают его под руки. На лице расплывается злая усмешка. Невидимые молнии перестают сверкать в момент, когда демоны, резко дёрнув, отворачивают его от Сатаны и направляют к выходу. Потом через огромную цитадель к широкой лестнице с обшарпанными ступеньками, которая ведёт на нижние ярусы. По ней — на несколько пролётов вниз, вдоль стен с горящими факелами. Там лестница поуже, по ней ещё ниже. После длинный коридор, где неожиданно холодно, а каменные стены меняются на решётки, за которыми темнота. Демоны останавливаются перед одной из решёток. Тот, что повыше, проворачивает ключ, и замочная скважина громко щёлкает. Дверь со ржавым скрипом распахивается, и Хёнджин сам шагает внутрь, без чьей-либо просьбы или толчка в спину. Перед тем, как запереть темницу, демон даёт ему зажжёный факел.
А потом замок вновь щёлкает.
***
Смерть бывает разной. Спокойной и тихой, мучительной, нелепой, трагичной или неожиданной, а для кого-то она и вовсе избавление. Но в каждом из этих вариантов, смерть одного означает смерть многих.
Этой смерти не должно было быть. Она — стечение обстоятельств. Ужасная случайность, которая задела каждого, кто был рядом и заденет тех, кто узнает о ней потом.
Умирать было страшно. Внутри всё раздирало от нестерпимой боли, крошащей на мелкие кусочки. И боль эта была не только физической. Сквозь агонию пробивалось паническое осознание. Осознание, что последнее, что ты видишь — это испуганные глаза того, чьё присутствие заставляло сердце колотиться быстрее. Теперь оно билось всё слабее и слабее. А потом остановилось.
С огромным трудом разлепив глаза, он замечает что-то светлое, яркое. Но зрение отказывается фокусироваться, не давая шанса увидеть что-либо вокруг. В ноздри забивается густой, сладкий аромат чего-то цветочного, ощущается нежный ветерок, который мягко проходится по коже и волосам. Он пытается пошевелить рукой, ногой, — да хоть чем-нибудь, — только конечности словно налиты свинцом. В голове кромешная пустота.
Когда мутная пелена перед глазами проходит, ему удаётся увидеть белоснежные колонны, которые из-за солнечного света чуть ли не выжигают сетчатку. Приходится зажмуриться. Слабо промычав, он всё же поднимает руку, чтобы дрожащими пальцами провести по лицу. До возвращающегося слуха доносятся трели птиц, чьи-то голоса, шорох травы и листвы на деревьях.
Что это за место?
Неожиданно падает тень, и свет, который даже сквозь закрытые веки резал глаза, отступает. Он вновь пробует увидеть то, что его окружает. Но болезненный взгляд натыкается на лицо человека, который закрыл его от преломляющихся из-за колонн лучей. Человек этот улыбается. Но отнюдь не радостно. Его улыбка сочувствующая, понимающая, а в карих глазах плещется вина. Чуть неловко человек приглаживает пряди своих светлых волос и мягко произносит:
— Здравствуй, Феликс. Я рад, что ты очнулся. Меня зовут Уён, я буду твоим наставником.
