Осколки рухнувшего мира

      Свежий воздух приятно наполняет лёгкие при каждом вдохе. Как это, оказывается, приятно — снова дышать, когда грудь не разрывает в агонии. Повсюду, куда хватает глаз, раскинулись сады. В них высокие деревья с ярко-зелёными пышными кронами, причудливые цветы самых разнообразных оттенков, ухоженные кустарники, которые пострижены в необычные формы. Тут и там мелькают белоснежные статуи. По чистым дорожкам между деревьями гуляют ангелы, а кое-где видно даже души людей. Их здесь немного: только избранные попали в самое сердце этого сада, а для остальных — другое, не менее красивое место. Хах, даже здесь, наверху, есть разделение общества на слои. Феликс этому даже не удивился. Он глубоко вдыхает воздух, смешанный со сладким ароматом цветов, пока разглядывает, как вдалеке поблёскивают золотом огромные врата.       Расположившись на террасе высокой белоснежной цитадели, Феликс опёрся локтями на балюстраду и пытается уложить в голове новую картину мира. Всё перевернулось с ног на голову. Оказывается, то, что знал и в чём твёрдо был уверен всю жизнь — не совсем верно. Только отчасти. Он не раз слышал фразу: «Все атеисты до первого полёта на самолёте», но Феликс спокойно летал, зная о таком явлении, как турбулентность, и всегда был совершенно спокоен. Феликс верил своим глазам и своему разуму, а в такой принцип совершенно никак не вписывалось существование ангелов и демонов. А ещё он умер, чтобы потом вновь открыть глаза. И это добивает сильнее всего, ведь так просто не бывает. Но вот Феликс здесь, на Небесах: дышит, чувствует, мыслит и очень жалеет, что тут нет солнцезащитных очков.       — Вот ты где, — за спиной звучит голос Минхо.       Обернувшись, Феликс кивает ему, а потом вновь переводит взгляд на горизонт. Минхо становится рядом, зеркаля позу.       — Как себя чувствуешь?       — Если ты не заметил, я немножко умер, а потом воскрес, — кисло отвечает Феликс. — Чувствую себя примерно так же.       Поджав губы, Минхо игнорирует колкость. Сейчас Феликс уже немного успокоился, но несколько дней назад, когда он только очнулся, пришлось приложить усилия, чтобы хоть немного привести его в чувства. Громкие крики и грохот разносились по всей цитадели. Но такая реакция более чем понятна в его случае, поэтому все терпеливо старались помочь и переждать этот тяжёлый момент. За всё время Минхо с Феликсом толком не разговаривал, носясь с докладами о произошедшем на Земле и получая выговор за выговором. Он всеми силами боролся с самим собой, заставлял себя прикусить язык, чтобы не послать на хер все высшие чины. А с Феликсом оставались Чан с Уёном, которые и помогали ему адаптироваться.       — До сих пор не верю, что всё это реально существует, — сведя брови, тихо говорит Феликс. — Я думал, просто какой-то бухой мужик сел и написал эти религиозные книжки, в них же столько нелогичного и противоречащего самому себе. А оно вон как.       — Ну знаешь, не стоит верить всему, что есть в книжках. На заборе вон тоже написано, — хмыкает Минхо.       Феликс оборачивается к нему, щурясь из-за солнечных лучей:       — Получается, мои бабушка с дедушкой не зря каждое воскресенье ходили в церковь молиться?       — Это выбор каждого, Ликс. На самом деле, это только место и всё. Его просто создали люди, чтобы им казалось, будто они ближе к богу, — пожимает плечами Минхо. — Вообще, если захочешь помолиться, тебя услышат откуда угодно: хоть из церкви, хоть с толчка, на который ты присел.       — Прям как ты тогда услышал меня?       Минхо издаёт короткий смешок, а потом ненадолго замолкает глядя вниз на гуляющих ангелов.       — Почти. Я тебя услышал, потому что ты был моим подопечным. Но молитвы слышат далеко не все. Тут целая система, в общем-то.       Уронив голову на руки, Феликс бурчит:       — Блять, какая же всё это дичь.       — Полностью поддерживаю, — подняв взгляд на Феликса, Минхо добавляет: — Но тут лучше не материться, просто дружеский совет.       — Да мне похуй, веришь, нет?       Минхо верит. И даже отлично понимает, ведь и сам точно такой же — плюющий на правила. Но отхватив множество раз за своё поведение, он старался на Небесах хоть немного глушить таланты. И то, тут дело больше в просьбах Чана: выговоры, на самом деле, волновали не больше комка пыли в углу. Но вот за Феликсом такого обычно не наблюдалось. Минхо задумчиво хмыкает.       — Хён,— Феликс опускает взгляд на свои переплетённые пальцы, — а что с Хёнджином?       Он думал о нём постоянно с момента, как только смог адекватно мыслить. Уёна об этом Феликс не спрашивал, ведь доверие между ними пока ещё не выстроилось, и говорить ему обо всех своих мыслях он не мог. Чан же обещал поговорить потом, но это «потом» всё никак не наставало. Феликс скучал. Ему было больно от понимания того, что Хёнджину пришлось пережить; да тот может и не знать, что Феликс очнулся. Внутри тянуло щемящей тоской. Но потом он вдруг осознал, что даже не в курсе физического состояния Хёнджина. А вдруг его ранили? Тоска дополнилась беспокойством.       — Я знаю только то, что он оставался целым и невредимым, когда мы забрали тебя и ушли, — вздыхает Минхо. — Но ему было очень тяжело.       Глаза Феликса резко загораются голубым светом, он в ярости стискивает кулаки и, ничуть не сдерживаясь, рычит:       — Вы что, блять, посмели оставить его одного?! Если он демон, значит можно бросить, так, что ли?       От неожиданности Минхо отшатывается.       — Ликс, успокойся! Мы должны были прийти сюда вместе с тобой, а его нельзя тащить наверх. Что ещё нам оставалось?       Шумно дыша, Феликс старается прийти в себя после вспышки гнева. По привычке он тянется пальцами к шее, чтобы сосредоточиться на пульсе, отсчитывая удары сердца. Как же хорошо, что оно вновь бьётся. Хочется поскорее вернуться на Землю и отыскать там Хёнджина. А если его там нет — перевернуть вверх дном Ад со всеми чертями, лишь бы снова оказаться рядом с ним, почувствовать мягкое прикосновение и поймать на себе тёплый взгляд. И как же насрать, что Хёнджин демон. Это всё не имеет никакого значения.       — Ты что, всегда был таким? — брякает Минхо, рискуя вновь нарваться.       — Каким ещё таким? — Феликс бросает тяжёлый взгляд исподлобья. — Я какой был, таким и остался.       Что-то в Феликсе неуловимо изменилось, и он силится понять, что именно. Дело явно не только в факте его смерти. Однозначно не только. Ведь теперь, стоя около него, Минхо не чувствует того, что обычно чувствовал рядом с Феликсом. Он медленно скользит взглядом по светлым волосам, на которых играют золотистые солнечные зайчики, по белой широкой рубашке и таким же лёгким брюкам. Внешне всё то же самое, пусть и непривычно из-за отсутствия худи. Значит, что-то изменилось внутри.       Внутри?       Внезапное озарение заставляет Минхо впечатать себе ладонью по лбу. Феликс оборачивается на звонкий звук шлепка:       — Ты решил себе мозги отбить? — а потом его брови взлетают наверх: Минхо громко расхохотался. — Нет, отбивать там явно нечего.       — Вот и Уён, зараза, мне так же говорит, — широко улыбается Минхо. — Просто я кое-что понял. Кое-что совершенно идиотское.       — Если ты скажешь, что на самом деле я не умер, и это тупой прикол, — я сброшу тебя с террасы.       Минхо зачёсывает волосы пятернёй и разворачивается, опираясь на балюстраду поясницей.       — Не скажу. Ты правда умер, — заметив, как Феликс раздражённо дёрнул верхней губой, он мягко сжимает чужое плечо: — Прости. Я всё пытался сообразить, что в тебе изменилось. Скажи, ты же часто слышал, что всем рядом с тобой было спокойно и комфортно?       Угукнув, Феликс складывает руки на груди в ожидании ответа.       — Ну вот сейчас этого нет, — продолжает Минхо. — Ты изменился. Или же просто стал настоящим собой. А весь тот аномальный комфорт — прикол артефакта, который из тебя благополучно вышел. Я бы сказал, что ты теперь больше на альфача похож, но ты и за это скинешь меня вниз.       — Ты уже сказал, и да, я хочу сбросить тебя прямо вот на ту начищенную дорожку, — указывая пальцем вниз, Феликс буравит его тяжёлым взглядом.       Альфач, блин. Никаких изменений он в себе не ощущает, всегда же таким был. А потому слова Минхо вызывают только желание закатить глаза и всё-таки отправить его в свободный полёт навстречу брусчатке. Махнув рукой, Феликс разворачивается и уходит к себе.       Ему выделили целую комнату на одном из верхних этажей цитадели: светлую и удобную. Но всё же, не идеальную. Идеальной была комната, которая осталась в его квартире, где он проводил время с Хёнджином или со своим другом. Друг… Феликс спотыкается об одну из ступенек лестницы, которая ведёт на его этаж. А как там Джисон? Он уже узнал обо всём или сидит в поисках ответа на то, почему его лучший друг не отвечает на звонки и не приходит в универ? Остановившись в коридоре, Феликс вжимает кулак в стену и невидяще смотрит себе под ноги. Внутри всё скрутило в тяжёлый ком. Блять, как же всё это отвратительно, кошмарно и до одури тоскливо. На одеревеневших ногах он доходит до комнаты, закрывает за собой дверь и сползает по ней вниз. Сейчас бы заплакать, зарыдать так громко, чтобы со слезами вышло всё то, что бьётся в голове. Горло перехватывает невидимыми тисками. Но слёз нет. Глаза остаются до омерзения сухими.       А всё виноват этот блядский артефакт. Откуда он вообще взялся именно у него?       Отдышавшись, Феликс решает выяснить это прямо сейчас. Но разговаривать с Минхо нет сил — тот, конечно, его друг, но хочется поговорить с кем-то менее предвзятым. Чан по этой причине тоже отпадает, тем более, он сейчас неизвестно где. Феликс вспоминает об Уёне, который вообще-то взялся за его обучение, а значит, связал себя с Феликсом определёнными отношениями. Он всё ещё не совсем ему доверяет, но надо же с чего-то начинать.       Расспросив нескольких ангелов, что попадались ему в длинных светлых коридорах, о местонахождении Уёна, Феликс выходит во двор. Уён должен быть на тренировочной площадке. Но знать бы ещё, где она находится: он не был там ещё ни разу, ведь их занятия пока не начались. Приходится вновь искать, кто бы ему смог подсказать направление. Спустя три ангела и одну душу человека, Феликс наконец-то выясняет, куда ему нужно идти.       Площадка обнаруживается за садом. Здесь стоят манекены, на которых можно отрабатывать удары клинком, мишени с тёмными следами от энергетических шаров, и широкий деревянный помост, где прямо сейчас Уён сошёлся в рукопашной схватке с другим ангелом.       Феликс останавливается неподалёку, чтобы не отвлекать от поединка. Поначалу он пытался наблюдать за движениями, за тем, как Уён ловко обходит противника со спины, чтобы применить захват, но чем больше он смотрел, тем сильнее скреблись воспоминания. Уён ведь тоже был на той поляне. Бился рядом с Минхо, Чаном и Хёнджином. Пришлось отвернуться, стиснув зубы.       — Эй, привет! Ты чего тут? — с лёгкой улыбкой Уён подходит ближе, обтираясь полотенцем. Если бы Феликс не знал, что они на Небесах, решил бы, что парень просто выскочил из спортзала: на нём удобная мешковатая одежда, чуть влажные волосы пальцами зачёсаны назад, а на щеках лежит румянец. — Тебе же пока рано тренироваться.       — Я поговорить хотел. Есть минутка?       Кивнув, Уён ведёт его к скамейкам. Они стоят вокруг большого фонтана из белого мрамора со скульптурой девушки по центру, в руках которой амфора. Из неё плещется вода, играя на солнце яркими бликами, а под особым углом в брызгах даже можно увидеть тонкую радугу.       Усевшись на скамью, Уён опускает руку в прохладную воду, чтобы потом провести ею по своему лицу. А Феликс замолкает, разглядывая мраморную скульптуру, на лице которой застыло умиротворённое выражение. Он даже немного завидует этой девушке, высеченной из камня.       — Что-то случилось? — осторожно спрашивает Уён, понимая что Феликсу сложно собраться с мыслями.       Тот тихо вздыхает, а потом, прочистив горло, произносит:       — Скажи, что ты ощущаешь, сидя рядом со мной?       Вопрос неожиданный, и Уён в удивлении выгибает бровь. В каком это смысле?       — Э-э-э… Ну, я слегка устал после тренировки. Чувствую, что немного жарко на солнце, но возле фонтана прохладнее.       — Я не об этом, — Феликс опирается локтями в свои бёдра и опускает голову. — Минхо сказал, что раньше возле меня было аномально комфортно, я и от других такое слышал не раз. Но сейчас как?       Вздохнув, Уён переводит взгляд на яблоневые деревья, что растут по периметру площадки. Их листва плавно шевелится от порывов слабого ветра и тихо шелестит. Уён прислушивается к своим ощущениям, пытается вычленить из этого что-то, что могло бы быть похожим на комфорт или уют. Но всё… обычно?       — Знаешь, мне сложно сравнивать. Я же не знал тебя при жизни, — наконец говорит Уён, глядя на опущенную голову Феликса. От сочувствия хочется потрепать его по макушке. — Но прямо сейчас я не чувствую себя так, как бы чувствовал, например, в комнате с маленькими крольчатами. Короче, ничего такого, что можно было бы принять за повышенный уют или спокойствие. Мне просто, ну, нормально, — почесав щёку, он добавляет: — Думаю, что с тобой должно быть весело, и я хотел бы подружиться. И ничего сверхъестественного.       Вот оно как. Выходит, и правда что-то изменилось, ведь Феликс действительно не раз замечал, как к нему тянулись люди. Да те же проповедники, что цеплялись на каждом шагу. Не просто же так всё это было? Видимо, и правда Феликса окружала какая-то особенная аура. Он с усилием трёт ладонями по лицу, чтобы хоть как-то навести порядок в голове. Да, Уёну сравнить ощущения не с чем, но и этот ответ исчерпывающий, он отличается от всего, что Феликс слышал раньше.       — Минхо думает, что это было из-за артефакта, — он хрустит суставами пальцев, глядя на брусчатку под ногами.       — А, да. Есть у него такая фишка, — улыбается Уён. Немного похвастать знаниями всегда приятно, так что он поворачивается к Феликсу и наклоняется, будто хочет поделиться каким-то очень важным секретом. — Я однажды перелопатил кучу записей по нему, и везде говорили, что он сильный. Ну правда: снести целый город может. Слышал что-нибудь про Иерихон? — дождавшись согласного кивка, он восторженно взмахивает руками: — Так вот, с трубами вокруг города шатались целую неделю только для вида, а на самом деле стены рухнули из-за нашего замечательного кулончика.       — Такой уж он и замечательный, как же, — не удержавшись, комментирует Феликс.       Но Уён, кажется, не замечает:       — Серьёзно! А Содом и Гоморра? Горело там всё будь здоров: артефакт наказывал за грехи.       — Слушай, если бы он триггерился на содомский грех, я бы умер ещё раньше, — мрачно выдаёт Феликс, закатив глаза. — Где-нибудь посреди секса, например.       Уён тут же прикусывает язык, а с его лица медленно исчезает воодушевлённая улыбка. Да уж, что-то его занесло. Этот чёрный юмор от Феликса моментально охлаждает пыл и заставляет вернуться в прежнее русло.       — Прости, меня иногда вот так заносит, — он зажмуривается и потирает переносицу, пытаясь замаскировать неловкость.       — Ничего. Это напомнило моего друга, — в улыбке Феликса сквозит лёгкая печаль. — Он такой же: начинает болтать о лапше, а приходит к колонизации Марса.       Его взгляд совершенно отсутствующий. Воспоминания о Джисоне, который остался там, далеко на Земле, нагоняют меланхолию. Феликс скучает по нему так сильно, что хочется сбежать отсюда прямо сейчас, чтобы вновь сесть с другом в его светлой гостиной, поболтать обо всяком бреде и съесть огромную пиццу. Очень хочется увидеть, как Джисон снова кланяется своему фикусу PD-нимму, послушать его рассказы о Санни. Но Феликс застрял здесь, и непонятно когда ему позволят спуститься на Землю. Внутри огромной волной растёт решимость, и Феликс вдруг понимает: он всеми силами будет стремиться к тому, чтобы его отпустили. И плевать, даже если ему будет недозволено видеть Джи, Феликс всё равно сделает так, как хочет. Он и так чувствует себя использованным. Просто одноразовым хранилищем для какой-то древней херни. Так что да: Феликс пойдёт по головам, но обязательно вновь увидит яркую улыбку лучшего друга. И непременно снова обнимет Хёнджина.       — В общем, да, — Уён откидывает голову, подставляя лицо тёплым солнечным лучам. — Там же писали о том, что артефакт действует на своего Хранителя. Всем рядом с ним становится намного лучше. Даже не людям. Минхо вон тоже расплылся, как оказалось. Только на демонов действует слабее, так что, твой Хёнджин видел тебя, можно сказать, настоящим.       Эти слова врезаются Феликсу в область сердца тупыми гвоздями. Больно. В памяти всплывают его глаза, наполненные ужасом, его тихий голос, умоляющий держаться. Феликс прикусывает щёку изнутри. Он сам не замечает, как вырывается:       — А потом я умер.       Уён виновато поджимает губы, глядя на него.       — Да. Прости, я пытался тебе помочь, но не смог.       Он трёт свои ладони, ощущая на них фантомное тепло крови. Сколько раз Уён уже спасал людей, сколько раз терял, не успевая исцелить, но этот случай — самый ужасный. Тогда ему было больно так, будто умирал какой-то близкий человек, несмотря на то, что Феликса он видел, по сути, впервые.       Но сам Феликс только машет головой, встряхиваясь. А потом, в резком желании отвести с себя фокус, ляпает невпопад:       — А как умер ты?       И только после того, как слова вылетели изо рта, понимает что именно он сказал. Хочется треснуть себе по мозгам, чтоб впредь не теряли связь с языком. Феликс украдкой смотрит на Уёна. У того с лица пропадает секундное ошеломление, а губы вновь растягиваются в улыбке. Видимо, он привык всегда улыбаться, только непонятно — это маска или же просто черта его явно заводного характера.       — Авиакатастрофа, — спокойно отвечает Уён. Ощущение, будто он говорит вовсе не о себе, так, просто о каком-то совсем незнакомом ему человеке. — Я был студентом медиком, и летел на конференцию по сердечно-сосудистой хирургии. Не долетел. Самолёт рухнул при приземлении, и вот мы здесь, — обернувшись к Феликсу, он добивает весёлой ухмылкой: — Самое ироничное, что я всё-таки смог стать врачом, только посмертно.       У Феликса в горле ком. За свой идиотский вопрос стыдно так, что хочется провалиться под брусчатку, оттуда на Землю, а сквозь земную кору прямо в ядро планеты, чтобы сгореть там дотла. Он не понимает, как на всё это реагировать, кроме извинений. Но вряд ли они помогут избавиться от противного чувства стыда.       Заметив его виноватый вид, Уён машет рукой:       — Ой, да забей. Это было давно, я уже нормально отношусь к теме своей смерти, — он раскрывает ладонь и на ней появляется сияющий энергетический шар. — Пойдём лучше покажу, как пуляться этой штукой так, чтобы не спалить всё вокруг.       Феликс кивает и послушно топает вслед за ним. Конечно, вопросов ещё целая куча, но на сегодня лимит уже явно исчерпан. Он немного жалеет только об одном: как к нему попал артефакт так и не удалось узнать. Но чуть позже Феликс обязательно вытрясет всё то, что его интересует.

***

      — Что ты только что сказал?       Казалось, это самая длинная фраза, которую Чанбин слышал от Хёнджина за всё то время, что тот провёл в темнице. Кроме: «Зови меня Хёнджином». Он пытался достучаться до друга уже много раз, буквально в каждое своё посещение, но о чём бы Чанбин ни спрашивал, о чём бы ни говорил, Хёнджин отвечал односложно. Если вообще отвечал. Он настолько погрузился в себя, что успехом и бурной реакцией считалась просто слегка выгнутая бровь. А здесь целых пять слов за раз.       — Ты всё правильно услышал, — так же тихо, как и до этого, произносит Чанбин.       Хёнджин медленно поднимается с широкой лавки, которая в темнице исполняла роль неудобной кровати, и, немного пошатываясь, приближается к решётке. На него падает свет факелов, и Чанбин невольно хмурится, увидев в кого превратился друг. Его лицо осунулось и стало бледнее, чем обычно; скулы заострились, под глазами зияли тёмные круги, а на губах появились заметные трещинки. Хёнджин мёртвой хваткой цепляется за прутья решётки и прижимается лбом к шершавому металлу.       — Повтори, — хрипит он, до побеления костяшек стискивая решётку.       Чанбин поджимает губы, вздыхает и быстро осматривается по сторонам, в очередной раз проверяя отсутствие лишних ушей. Ничего подозрительного не обнаруживается, так что он наклоняется вперёд, чтобы уверенно повторить свои слова:       — Я думаю, есть возможность вернуть Феликса.       — Уверен?       Потускневшие глаза Хёнджина вновь блестят слабым огоньком надежды. Сейчас он готов хвататься буквально за любую, пусть даже призрачную и едва уловимую, возможность. Он уже смирился с тем, что больше никогда Феликса не увидит, как смирился и с тем, что его самого скоро казнят. Но то, что сказал Чанбин, заставило шевельнуться что-то глубоко внутри, что-то запрятаное, чтобы не донимало острой болью.       — Не совсем, — Чанбин придвигает грубо сколоченный табурет, на котором сидит, ближе к решётке. — Я только слышал о ритуале воскрешения, но искать его не стал. Так и не решился на это, ведь моя Кёнхи умерла спокойно и в старости. Но для тебя с Феликсом я готов его найти.       Хёнджин опускает голову, и на лицо падают спутанные красные пряди. Он с силой закусывает губу, пытаясь контролировать участившееся дыхание из-за которого темнеет в глазах от прилива кислорода. Сил практически не осталось. Измотанность и усталость дают знать о себе всё больше. Раньше он не обращал внимания на своё состояние, находясь в прострации, но сейчас оно навалилось тяжёлым грузом. Хёнджин словно вынырнул из-под толщи мутной воды, вновь ощущая желание дышать. Но надежда слишком зыбкая.       — Пожалуйста, — сипит Хёнджин. — Что угодно для тебя сделаю, только найди.       — Мне ничего не нужно. Ты же мой друг, Хёнджин.       Поднявшись, Чанбин прощается с ним и обещает прийти сразу, как будет что-то понятно.       Когда-то он слышал, что ритуал этот создал древний демон и записал в свою книгу заклинаний. Демон жил так давно, что и книга, и ритуал, стали уже просто легендами, но находились и те, кто в эти легенды верил. Чанбин узнал о ритуале как раз у того, кто верил. Искать книгу он тогда так и не начал, но вероятность того, что она будет в Адской библиотеке огромна: здесь хранятся сотни тысяч свитков, манускриптов и фолиантов. Если, конечно, этот ритуал действительно существует.       Не теряя времени, Чанбин направляется в библиотеку. Она поистине огромна: стеллажи, стоящие рядами, уходят под высокий потолок, а полки забиты множеством изданий. Здесь есть несколько секций, за которые стоит благодарить нового смотрителя. Он умудрился всё рассортировать и расставить в порядке, что поддавался хотя бы какой-то логике. До него в библиотеке можно было просто сойти с ума от невозможности быстро найти хоть что-то. На одной полке могли лежать свитки с заклинаниями для вызова бури и сочинения Байрона, а между ними запретные ритуалы или вовсе сборники с непристойным содержанием. Однажды Чанбин искал информацию о происхождении адских псов и застрял в библиотеке на несколько дней, копаясь в куче ненужного. В том, что и сейчас понадобится не один день, даже с учётом наведённого порядка, он не сомневается ни капли.       В огромном помещении с каменными стенами стоит запах пыли, пергамента и чернил. Освещение дают крупные кристаллы, которые вмонтированы в высокие металлические подставки, и факелы в специальных держателях. Мда, о пожарной безопасности здесь явно не слышали. Усмехнувшись, Чанбин пробегает глазами по названиям секций, что написаны на металлических табличках, прикреплённых к стеллажам. Он не зовёт смотрителя, полагаясь полностью на свои силы, иначе — могут появиться подозрения. Так, «Земные авторы» не то; «Происхождение сущего» и «Общая география» тоже ничем не поможет. Блуждая между стеллажей, Чанбин пытается отыскать хотя бы приблизительно подходящую секцию, но взгляд выхватывает только «Потустороннюю флору и фауну». Вот где она была, когда нужны были сведения об адских псах? Он фыркает и заворачивает за угол. Перед ним: «Происхождение заклинаний и ритуалов». Хм, а вот с этого уже можно начинать поиски.       Масштабы этой секции заставляют поражённо выдохнуть. Стройные ряды стеллажей идут далеко вперёд и, чем дальше, тем древнее издания: это Чанбин понимает, когда проходя мимо осматривает корешки фолиантов и свитки. Какие-то выглядят новее и даже красивее, а какие-то грозят рассыпаться от одного лишь взгляда. Что ж, застрянет он здесь явно надолго.       Пройдя ближе к концу, Чанбин снимает с полок несколько книг и кладёт на небольшой столик, на котором стоит светящийся кристалл и лежат несколько свитков. Он смахивает тонкий слой пыли с обложки «Истории заклинаний» и открывает на содержании. Водя пальцем по чернильным строкам, убеждается, что всё не то, откладывает книгу в сторону и берёт следующую. Тоже ничего. В третьей и четвёртой — так же пусто. Ну, Чанбин и не надеялся на быстрый результат, но всё равно слегка раздражённо выдыхает: времени на поиски не так уж и много. День казни ещё не назначали, но и растягивать всё это копошение в библиотеке очень не хочется.       То, что прошло уже несколько часов, Чанбин понимает, когда затёкшая спина даёт о себе знать. С хрустом потянувшись, он трёт уставшие глаза. Промелькнула мысль уйти отдыхать, но Чанбин от неё отмахивается, немного разминается и вновь выбирает фолианты и свитки.       В таком темпе он проводит несколько дней. На сон и отдых оставались небольшие промежутки времени, а остальные часы уходили на библиотеку. Чанбину уже начинало казаться, что он насквозь пропитался запахом старой бумаги и вездесущей пыли.

***

      В темнице было холодно. Где-то на самом дне своей души, Хёнджин даже удивился этому холоду. В Аду, конечно, было озеро целиком покрытое льдом; на его берегу искрил иней, а в воздухе всегда стояла стужа. Но это озеро далеко от крепости, так что низкая температура в камере казалась странной. Хёнджин обхватывает колени, прижимая их ближе к груди. Холод проникает под одежду, заставляя цепенеть конечности, с вдохами пробирается в лёгкие и растекается по телу. Насколько же глубоко он погрузился в отчаяние, раз не замечал этого холода раньше? Хёнджин уже не помнит, что такое тепло, но отлично знает, кто был источником его личного тепла.       После ухода Чанбина прошло уже два дня. Та самая призрачная надежда, которая шевелилась внутри, начинает потихоньку угасать. Хёнджин понимает, что найти ритуал, который вообще не факт, что существует, дело не быстрое. Но чем больше проходит времени, тем сильнее он вновь погружается в своё прежнее состояние: безэмоциональное и отрешённое. Хотелось бы получить хоть какие-то новости. А ещё над ним продолжало висеть обещание скорой казни, и если поначалу это ничуть не волновало, то сейчас вызывало немного беспокойства. Что, если Чанбину всё-таки удастся найти ритуал, но тот не успеет до его смерти? Хотя, в этом случае расстраивало только одно — воскресшего Феликса он увидеть не сможет. Осознание же того, что Феликс вновь будет жить, заставляло это самое беспокойство отходить на второй план. Ведь его жизнь — главное.       Звук чьих-то шагов вырывает из задумчивости. Хёнджин оборачивается к решётке, глядя на освещённый факелами коридор; ждёт, что сейчас перед ним появится Чанбин, и лишь бы с хорошими новостями. Но вместо друга перед Хёнджином предстаёт высокая фигура его учителя — Асмодея. Его появление достаточно неожиданное: в последний раз они разговаривали незадолго до того, как Хёнджину дали задание добыть артефакт. Тот разговор был абсолютно ни о чём. Бывший учитель поинтересовался успехами и планами на будущее, а потом предался сентиментальным воспоминаниям о детстве Хёнджина.       Асмодей подходит вплотную к камере и склоняет голову набок, отчего пряди длинных белых волосы, стянутых в полухвост, скользнули по плечам. Он проводит по решётке пальцами, на которых в свете факелов блестят кольца, и негромко приветствует:       — Здравствуй, Форас.       Хёнджин дёргает щекой, услышав это имя, но уже не пытается поправить. Асмодей всегда был себе на уме. Если решил что-то для себя, значит продолжит гнуть свою линию до конца, а Форасом он звал его всю жизнь, даже на Земле, куда однажды они поднимались во время обучения. Так что бесполезно.       Вглянув на бледное, с острыми чертами, лицо Асмодея, Хёнджин отвечает на приветствие. От учителя всегда исходила аура, которая будто бы занимала всё пространство; воздух вокруг становился тягучим, а его голос звучал словно сладкая патока. Но при этом ощущалось едва уловимое чувство опасности. Он был похож на пантеру, замершую перед прыжком. Хёнджин никогда не боялся Асмодея, ведь тот был хорошим другом отца, а его самого он научил слишком многому. Но прямо сейчас эта самая аура внезапно вызывает лёгкую тревогу. Особенно при воспоминании о встрече с Чонином в клубе — сыном Асмодея, который так на него похож своей внешностью, хитростью и поглощающей аурой.       — Как ты себя чувствуешь? — произносит Асмодей, вглядываясь в сторону, где сидит Хёнджин.       — Гадко.       Он мог бы сказать, что вполне сносно, но врать сил нет. Да и не привык лгать Асмодею: тот всегда требовал быть честным, а того, кто всё-таки что-то скрывал — заставлял сказать правду. Хватало одного лишь ледяного взгляда, чтобы перед ним начали откровенничать.       — Оно и понятно, — густой, будто мёд, голос Асмодея плывёт в пространстве темницы. — Сначала напали, после сорвалось задание, а потом и вовсе — убили твоего любимого. А теперь и сам ждёшь смерти.       Хёнджин поднимает тяжёлый взгляд на учителя, который, как ни в чём не бывало, смахивает с чёрного камзола какую-то пылинку. Он подходит к решётке и опирается на неё плечом, не сводя глаз со спокойного Асмодея. Казалось бы: тот не сказал чего-то нового, но Хёнджину эти слова отдаются тупой болью под диафрагмой.       — Жду, — как можно более равнодушно отвечает он.       — А что насчёт нападения? — Асмодей оценивающе оглядывает неважный вид Хёнджина. — Удалось что-то узнать?       Вздохнув, Хёнджин устало прикрывает глаза:       — Немного. Почти докопались до правды, но сейчас не до того.       Асмодей как-то странно хмыкает и ничего не отвечает, продолжая разглядывать своего ученика. С чего вообще был этот вопрос? Просто праздное любопытство или ему что-то нужно? Его цели всегда было сложно разгадать даже Белиалу, с которым тот тесно общался уже очень много лет.       — Не волнуйся, ты обязательно обо всём узнаешь, — одними уголками губ улыбается Асмодей, не сводя с Хёнджина внимательного, будто препарирующего, взгляда.       Под этим взглядом становится неуютно. Ощущение, будто он проникает глубоко внутрь, копается в мыслях, перебирает их словно листы бумаги. Хёнджину от него скрывать нечего, он доверяет своему учителю, только желание свернуться в клубок и закрыться от него, всё равно появляется. И это странно. Такого желания рядом с Асмодеем у Хёнджина никогда не появлялось. Сейчас как будто что-то не так, но никак не получается уловить, что именно. Он старается не подавать виду, прикрывается напускной уверенностью.       Глядя на величественный образ Асмодея, который был под стать его высокому положению в иерархии, Хёнджин еле слышно выдыхает. В этот момент куда сильнее волнуют не собственные неясные ощущения. Ритуал никак не идёт из головы, мысль о нём настойчиво скребётся и никак не унимается. Асмодей ведь мудр, он всю жизнь собирал секреты магии, искал тайные знания, и наверняка должен знать, существует ли подобная техника. Казалось бы, спрашивать об этом может быть опасно: как бы сильно Хёнджин не доверял Асмодею, он мог сказать ему далеко не обо всём. Особенно сейчас, когда внутри клубится нечто тревожное. Но жизнь Феликса для него дороже. К тому же, едва ли ему осталось, что терять.       — Учитель, вы слышали что-нибудь о ритуале воскрешения?       Асмодей приподнимает подбородок, глядя куда-то в потолок. О чём он думает, Хёнджин не может понять даже примерно: чужое, будто высеченное из мрамора, лицо не выражает абсолютно ничего. Лишь только лёгкая, но нечитаемая улыбка появляется в момент, когда Асмодей вновь обращает своё внимание на прислонившегося к решётке Хёнджина.       — Слышал, — он чуть склоняет голову, покручивая на пальце перстень с крупным камнем.       — Он существует?       Хёнджин невольно задерживает дыхание в ожидании ответа. И этот ответ услышать страшно. Сейчас едва теплящаяся надежда либо разгорится сильнее, успокаивая и согревая, либо она потухнет, как слабое пламя свечи. Других вариантов просто нет, и Хёнджину отчаянно хочется услышать то, что ритуал и правда есть.       Обхватив длинными пальцами один из холодных прутьев решётки, Асмодей подаётся чуть вперёд; негромкий голос с едва уловимыми смешливыми нотками плывёт в воздухе густой патокой:       — Его нет.       Рушиться внутри уже нечему: там всё переломано и разбито в мелкие острые осколки. И сейчас ничего обрывается, не ломается повторно. Только вновь стало пусто и холодно. Взгляд Хёнджина застывает на каменной, с крупными щербинами, стене. Он механически кивает, а потом, не говоря ни слова, отступает в темноту своей камеры, где ему предстоит просидеть ещё непонятно сколько времени. Хёнджин уже не слышит тихой усмешки:       — Надо же… Мне даже почти ничего не пришлось делать. Ты сам себя разбил, Хёнджин.

***

      Чанбин дотягивается до очередного фолианта, что стоял на верхней полке стеллажа, кладёт его в общую стопку, что держал в руках, и аккуратно спускается вниз по лестнице. Без неё в библиотеке делать нечего. Стеллажи уходят высоко наверх, и если ты не владеешь заклинанием левитации, придётся просто грустно смотреть на разноцветные корешки. Но смотритель обустроил каждый стеллаж собственной подвижной лестницей, чем облегчил жизнь всем демонам и Чанбину в частности. С его ростом он и до средних-то полок доставал с трудом, отчего всегда перманентно бесился. Рост всегда был его больной темой сразу и какие-то подшучивания выносил с трудом; Дамайдос, до того как ушёл жить на Землю и стал Чонином, вообще постоянно острил и придумывал всё новые и новые шутки. Ощущение, будто у него в запасе было ещё несколько жизней, раз позволял себе такое в отношении Чанбина, который страшно скрипел зубами. Потом Чанбин начал отвлекать внимание от роста, придумав хитрый план: он стал носить облегающую тёмную одежду, что выгодно подчёркивала его крепкую развитую мускулатуру. Фокус благополучно сместился, и Чанбин выдохнул. Но полки, ради которых приходилось вставать на цыпочки, продолжали неимоверно бесить.       Когда он спускается с последней ступеньки, стопка книг в руках предательски пошатывается. Извернувшись, он пытается поймать летящий вниз толстенный том «Ритуалов мира человеческого», но тот с грохотом падает на пол, поднимая столб пыли. Тихо выругавшись, Чанбин кладёт остальные книги на стол, а после наклоняется за лежащим фолиантом. Спина, затёкшая после многочасового сидения на одном месте, громко хрустит, отчего он вновь ругается сквозь зубы.       Шёл четвёртый день поисков. Чанбину казалось, будто он перерыл всю секцию «Происхождения заклинаний и ритуалов», чернильные строки и иллюстрации уже начинали сниться, но результата всё не было. Ритуал никак не попадался не глаза, и Чанбин понемногу начинал верить в то, что его всё-таки не существует. Он старательно отгонял отчаяние, постепенно нависающее над ним тяжёлой тучей, и продолжал копаться в библиотеке.       Вздохнув, Чанбин откладывает свиток, на котором было записано заклинание для обмена обликами. Опять не то. К отчаянию начала примешиваться злость. Всё чего он хочет — это найти чёртов ритуал ради своего друга, который уже походит на собственную тень. Жаль, что этот же ритуал никак не поможет спасти его от казни. Чанбин не показывал виду, старался поменьше об этом думать, но грядущая казнь болезненно скреблась в душе. Хёнджин ему слишком дорог, и спокойно смотреть на происходящее просто невозможно, ведь Чанбин отлично знает, что такое терять близких.       В очередной раз захлопнув книгу, он упирается локтями в стол и прячет лицо в ладонях. Появляется жгучее желание разнести здесь всё к чертям собачьим, но Чанбин, вдавив в глаза основаниями ладоней, только шумно выдыхает. Слегка повернув голову, он глядит на последнюю не просмотренную из стопки книгу. Она выглядит такой старой, что даже дышать на неё страшно, а Чанбин и вовсе умудрился её уронить. Медленно моргнув, он аккуратно подтягивает «Ритуалы мира человеческого» ближе к себе. Обложка из высохшей кожи (чьей именно, Чанбин даже думать не хочет), неприятно царапает кожу своими острыми складками. Содержания внутри не обнаруживается, и он грустно оценивает внушительную толщину этого ветхого тома. Листая страницу за страницей, Чанбин всё больше убеждается, что это всё писал какой-то сумасшедший: кривоватые буквы то слипаются между собой, то находятся слишком далеко друг от друга, строки пляшут, местами чернеют кляксы от чернил, а на рисунки даже смотреть не хочется. На них с анатомическими подробностями запечатлены тела людей и животных, или вовсе какие-то пытки. Но таких иллюстраций немного. Основная часть — это ингредиенты для заклинаний, руны или печати, например, на сокрытие силы.       Чанбин пролистывает всё до конца, и снова ничего нет. В раздражении он хлопает ладонью об столешницу, а потом откидывается на хлипкую спинку стула, отчего она жалобно скрипнула, и сжимает пальцами переносицу. Приходится несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы погасить зарождающуюся вспышку ярости. Сведя брови, он неотрывно смотрит на последнюю страницу, что так и осталась открытой. Она совершенно пустая, и это выглядит будто насмешка. Мрачный взгляд скользит по бумаге, выхватывая каждую неровность, каждый перелив желтоватых оттенков, а потом он замечает кое-что странное.       В верхнем углу есть какой-то знак, и он настолько неприметный, что пропустить проще простого. Чанбин склоняется над книгой, бездумно рассматривая совсем бледный рисунок звезды в полукруге. Таких он ещё не видел, и что тот может означать, даже не предполагает. Но знак здесь явно не просто так. Он подносит ближе свечу, что принёс в библиотеку в пару к светящемуся кристаллу, и пристальнее вглядывается в тонкие линии. Засмотревшись на знак, Чанбин не сразу замечает, что со страницей происходит нечто странное.       На пожелтевшей от времени бумаге начинают чернеть те же кривоватые буквы, которыми исписана вся книга.       Чанбин невольно задерживает дыхание, пока наблюдает за текстом, который становится всё ярче. Он сильнее наклоняет свечу, следя за тем, чтобы не капал воск, и буквы начинают проявляться быстрее. Внезапная догадка заставляет едва не выронить её. Так это из-за всё из-за огня! Поставив книгу так, чтобы было удобнее держать свечу у страницы, Чанбин терпеливо ждёт, пока появится весь текст.       Когда наконец всё завершается, он начинает быстро водить пальцем по строкам, и, увидев заветную фразу: «Возвращение усопшего», шумно выдыхает. Чанбин перечитывает всё несколько раз, чтобы убедить себя — нет, не померещилось. Это действительно он. Тот самый легендарный ритуал, в существование которого многие не верят. От облегчения хочется расхохотаться. Он действительно смог это сделать.       Подскочив с места, Чанбин запускает пальцы в волосы и несколько раз проходит вдоль стеллажа. В голове разом зашевелились мысли. Ритуал нашёлся, но теперь нужно его провести, чтобы вернуть Феликса к жизни. И будет хорошо, если это сделает именно Хёнджин, но для начала его нужно вытащить из темницы. Резко затормозив около стола, Чанбин бросает взгляд на один из свитков. План по вызволению Хёнджина выстроился сам собой, такой простой и понятный. Но в своей же простоте и опасный.       Беспощадно выдрав страницу с ритуалом, Чанбин подхватывает свиток и прячет всё это в один из многочисленных карманов на облегающих брюках. Он возвращает книги на места, а потом выбегает из библиотеки.       Чанбин сразу же направляется к Хёнджину, не теряя ни минуты. По пути никто не встретился, только уже в самой темнице он наткнулся на охранника, что был возле камеры Хёнджина и передавал тому сегодняшний обед. Нырнув за угол, Чанбин переводит дыхание и напускает на себя самый невозмутимый вид, на который только способен. Он неспешно выходит из своего укрытия и твёрдым шагом подходит к камере. Охранник окинул его нечитаемым взглядом, а после удалился на свой пост.       — Я нашёл его, Хёнджин, — вцепившись в решётку, воодушевлённо произносит Чанбин. — Нашёл!       Из глубины камеры слышится звук падения чего-то металлического, вероятно Хёнджин уронил что-то из посуды. А спустя несколько секунд появляется и он сам с взволнованным выражением лица:       — Ты правда смог?       — Ритуал здесь, — быстро оглядевшись, Чанбин выуживает из кармана свёрнутый лист и протягивает его Хёнджину сквозь решётку. — Нужно будет нагреть бумагу огнём.       Схватив подрагивающими пальцами страницу, Хёнджин быстро пробегается глазами по тексту, который уже почти исчез с листа. Чёрт, ритуал действительно есть!       — А теперь давай вытащим тебя отсюда, — улыбается Чанбин, коснувшись решётки.

***

      Приятный тёплый ветерок мягко шевелит волосы, ласково проходится по бледной коже, а заходящее солнце согревает после холодной темницы. Хёнджин щурится, пока подставляет лицо последним солнечным лучам. Он опускается на скамью в том самом парке, накрывая ладонью карман, в котором лежит сложенная вчетверо страница с ритуалом.       Побег прошёл на удивление просто, хоть Хёнджину и казалось, что любой был в состоянии понять, что к чему. Но нет, он смог выбраться без заминок. На него, спокойно идущего по коридорам, даже никто не обратил внимания. Хёнджин откидывает голову на спинку скамейки. Над ним раскинулась зелёная крона каштана, сквозь которую мягко пробивается солнце, зайчиками играя на прядях красных волос. Тихо выдохнув, он наблюдает за плавно шевелящейся от ветра листвой.       После того, как Чанбин сказал, что Хёнджина пора вытаскивать, он показал и второй лист бумаги. На нём было заклинание для обмена обликами. Услышав весь план, Хёнджин поначалу хотел отказаться, в ужасе понимая, чем это всё грозит. Но Чанбин настоял на своём, убедил, что они обязательно справятся, а после вручил свиток с заклинанием, подмигнул и, сказав что скоро вернётся, ушёл в сторону поста охраны. Обратно он пришёл спустя минут пятнадцать с ключом от камеры в руках. Хёнджин удивлённо посмотрел на него, пытаясь понять, как Чанбин вообще смог его достать, но тот лишь отмахнулся, сказав, что просто заговорил зубы охране, а ключ потом нужно будет подбросить обратно. Как Чанбин умел заговаривать зубы, Хёнджин знал не понаслышке. Вздохнув, он развернул свиток с заклинанием, благодарно посмотрел на друга, а после прочитал написанное. Через секунду он уже смотрел на самого себя, только вне камеры. Чанбин быстро открыл замок, вошёл внутрь и крепко обнял Хёнджина на прощание, пообещав, что всё будет хорошо. Хёнджину отчаянно сильно хотелось в это верить.       Он вышел из камеры и запер её за собой, оставив внутри Чанбина, который теперь выглядел в точности как сам Хёнджин. А Хёнджин, в чужом облике и с тяжёлым сердцем, направился возвращать ключ. Это было несложно. Он отлично знал, где хранятся ключи, ведь бывал здесь множество раз, только не в роли заключённого. Из комнаты вышли несколько охранников, видимо на обход, а внутри остался только один, в чём Хёнджин и убедился, заглянув внутрь. Тот отчего-то был очень рад видеть Чанбина, и когда он начал что-то рассказывать о своей жене, Хёнджин незаметно подложил ключ в небольшой ящик на столе.       Теперь же он сидит в парке, и пытается убедить себя, что Чанбина получится вытащить раньше, чем его отправят на плаху вместо него самого. Нужно было дождаться наступления вечера. Проводить ритуал пока ещё светло не стоит: могут увидеть люди. Так что приходится потерпеть. Заодно есть время подумать над всем произошедшем, и мысль об Асмодее появляется сама собой. Почему он соврал о ритуале? Зажмурившись, Хёнджин трёт лоб, немного сползая вниз по спинке скамьи. Собственным догадкам, что настойчиво пытаются дать о себе знать, он верить не хочет: это же его учитель, который столько всего рассказал о мире и научил почти всему, что теперь Хёнджин знает; это друг отца, что помогал ему много раз. Только Чанбин как-то обмолвился, что пока он копал под Адскую верхушку, под его подозрение попало два демона: Мамон и Асмодей. Тогда Хёнджин отмахнулся от последнего варианта, ведь алчный Мамон вероятнее всего и мог быть тем самым, кто устроил нападение. Но теперь что-то идёт не так. Версия рушится.       Проводив затухающее солнце, что бросало прощальные розовато-оранжевые лучи сквозь кроны деревьев, Хёнджин поднимается с места, чтобы направиться к поляне, где он в последний раз видел Феликса живым. Одно из главных условий ритуала, которое на странице было подчёркнуто несколько раз, это обязательное проведение его на месте смерти того, кого хочешь вернуть. Возвращаться туда не хочется. Но иначе нельзя, так что Хёнджин шагает по парковым дорожкам, сжав кулаки в карманах лёгкой куртки. Вернуть Феликса важнее, чем вновь испытывать боль от собственных воспоминаний.       Он добирается до поляны, когда небо уже окрасилось в фиолетовый, оставляя немного розового ближе к горизонту. Редкие облака скрывают первые загорающиеся звёзды, но растущую луну, что скоро станет полной, видно хорошо. Хёнджин задерживает на ней взгляд, глубоко вдыхая свежий, немного прохладный воздух с запахом поздней весны, сочной травы и зелёной листвы. Он неспешно выуживает свёрнутую бумагу, подходя к тому самому месту. На поляне, несмотря на прошедшие пару недель, всё ещё чувствуются мощные энергетические следы, оставшиеся после убийства демонов и ранений ангелов. Чувствуется и энергия артефакта, которая отдаётся странным покалывающим ощущением в области затылка, и прекрасно осязаемый след смерти Хранителя. Туда, где этот след наиболее вязкий, и подходит Хёнджин.       Опустившись на колени, он разворачивает пока ещё пустой лист. Чанбин сказал, что нужен огонь, так что Хёнджин складывает вместе три пальца, шепчет простенькое заклинание и на кончиках загорается огонёк. Маленький, но горячий, благодаря своей неестественности.       Когда текст вновь появляется, Хёнджин тушит маленькие язычки пламени и вчитывается в написанное. Особенность ритуала в том, что для успеха нужна кровь демона и что-то оставшееся после умершего человека, связанное с его телом. Например, волосы или, лучше всего, кровь. Тогда её здесь было много. Яркая картинка багряной травы болезненным видением встаёт перед глазами, и Хёнджин, закусив губу, поднимает расслабленную ладонь на землёй. Она начинает светиться алыми всполохами одновременно с глазами. Спустя немного времени из земли поднимаются красные капельки крови, что впиталась в почву в тот вечер. Зависнув в воздухе, капли падают на подставленную свободную ладонь. И вновь его руки в крови Феликса. Хёнджин шумно выдыхает и вынимает из ножен кинжал. Он, слегка надавливая, проводит остриём по коже, и его кровь тут же смешивается с Феликсовой.       Сжав кулак, из которого на запястье побежали багряные ручейки, Хёнджин подхватывает страницу и негромко читает слова ритуала. Воздух вокруг густеет, потрескивает вспышками энергии, что связывала жизнь Хёнджина с жизнью Феликса, делая его по сути бессмертным. Вернуть человека просто так невозможно. Главным условием всего действа была связь смертной и бессмертной душ, человека и демона, что решится провести ритуал. Мощь древнего текста была столь сильна, что фактически создавала новое тело взамен утраченного. Учитывая всё это, было понятно, отчего этот ритуал так прятали и старались забыть. Он противоречил всем адским законам.       Последняя строка прочтена, и Хёнджин замолкает, зажмурившись. Сердце колотится отчаянно сильно, волнение давит на виски и разгоняет дрожь по всему телу. Он решается открыть глаза только тогда, когда слух улавливает отчётливый шорох поблизости.       Но перед ним обнаруживается не Феликс. Не он, часто улыбающийся своей солнечной улыбкой, смеющийся так заразительно и всегда так тепло касающийся.       Перед Хёнджином стоит только Минхо. Минхо, который складывает руки на груди и качает головой с застывшим в глазах сочувствием.       — Что ты делаешь? — обречённо спрашивает он. — Зачем, Хёнджин?       — Откуда ты взялся? — беспомощно шепчет Хёнджин, обессиленно разжимая окровавленную ладонь.       Минхо присаживается на корточки напротив, вздыхая. Пробегает взглядом по бумаге, на которой начали исчезать чернильные слова, по руке в алых потёках и лежащему рядом кинжалу. Он отлично знает, что именно пытался сделать Хёнджин. Помассировав собственный висок, Минхо поднимает на него глаза:       — Феликса не вернуть, Хёнджин. Нельзя, понимаешь? — он слегка сжимает чужую чистую руку. — Он же был Хранителем, а эта штука, — кивает в сторону страницы, — сработает только на обычном человеке. Душа Феликса особенная и она просто не сможет слиться с твоей.