Человек как меч, либо делает своё дело, либо тупой. (с)
Джу стала чем-то вроде навязчивого образа. Дазай просыпался и засыпал с мыслями о ней. Как писал Хемингуэй: «Праздник, который всегда с тобой». Предвкушение от встречи подкреплялось короткими, но регулярными переписками. В Джу чувствовался подвох, но не злой — в ней был секрет, а не испытание характера. Дазай любил разгадывать головоломки — это спасало от навязчивых мыслей о конечности существования. Большинство людей погружалось в рутину, чтобы не сойти с ума; иные сбегали в параллельную реальность выдуманных историй. Стало быть, если относить Дазая к какой-либо из категорий, то он неизбежно попадал во вторую. Решение стратегических задач лишь на первый взгляд приносило пользу, чего, собственно, и добивался Одасаку от своего друга; на самом же деле это минутная потеха собственного эго. Но Дазай любил чувство поражения врага больше, чем вкус победы. Это пьянило не хуже коньяка. Ужас, беспомощность, ярость, жалость, разочарование, желание отомстить — при таком калейдоскопе эмоций проигравшие умы были способны на все, чтобы отыграться. Любая ставка. И это-то отчаяние вызывало жгучий интерес. Несомненно, человек, не сломленный страхом, но желающий поквитаться, вызывал непреодолимый интерес на грани полусумасшедшего влечения. Когда блуждание мыслей доходило до времен, проведённых в качестве члена портовой мафии, Дазай вспоминал лишь азарт, а не насилие, жестокость, кровь и подставы, как мог бы подумать любой, с кем он заговорил на эту тему. Поэтому ему и не было места среди нормальных людей. Нормальным людям неведомо садистское удовлетворение от самоистязания. Смотреть, как человек (человек ли?) живьём сдирает с себя кожу, думая, что это поможет ему выжить. Не причинять боль, а быть олицетворением боли, быть самим этим словом. Даже вдали от криминального мира, который сопутствовал настроению его души, Дазай ни на секунду не забывал, откуда он родом. Чувство множилось день ото дня, но он терпел. Терпел, потому что это приносило невыносимую муку. Боль ведь прекрасна сама по себе. И неважно, кто страдает — ты или все вокруг. А лучше: все вместе взятые. Наверное, этого и добивался Одасаку. О, он определенно был жесток. Гораздо больше, чем о себе мнил. Если бы не захотел сдохнуть такой жалкой смертью, или если бы по-настоящему хотел защитить тех, кто дорог — стал бы сильнее. Моральные принципы, которых он придерживался, не позволили ему долго протянуть в мире, который он для себя избрал. Моральные-аморальные. Два конца одной и той же палки. Для Дазая разницы не было. Туда-сюда. Исход у всех один. Дазай ненавидел, когда призывали ценить процесс, а не результат. Он был слишком рациональным, чтобы быть японцем. Чтобы ценить красоту сакуры, любоваться Фудзи-сан и молиться в храмах. Интересно, а как дела с красотой обстоят в Китае? Дазай мало что знал об этой стране кроме общих сведений. Он понятия не имел, какие там люди, а это много важнее политической обстановки или социального неравенства. Дазай не спрашивал Джу напрямую. При желании она сама расскажет ему все необходимое. В конце концов, он уже считал дни до ее приезда. И это отвратительно-невыносимо. Независимому существу впасть в жалкую зависимость от другого. Дазай даже не решил, достойна ли Джу траты времени. Он сделался ещё более категоричным, чем прежде. Что-то подсказывало плыть по течению реки, но если бы он только знал, куда оно приведет. Джу зачастую делились ничего не значащими подробностями своей жизни. Тучи на небосводе, оторванная запонка на рукаве темно-синего платья, сплетни на работе о людях, существование которых его ни капли не заботило. Не то чтобы Дазаю это было в новинку. Но. Читая сообщения Джу, он думал о том, что люди, в сущности, живут мелочами и обмениваются ими же. Это похоже на мячик, который передается из руки в руки. И каждый хочет завладеть им, чтобы держать речь. Редко кто радуется, если мяч у другого.Джу: Сегодня я рассказала о тебе подруге. Дазай: И что она сказала? Джу: Что ты, как любой романтик, склонен к разрушению, и эта тяга потопит нас обоих. Дазай: А ты что? Джу: А что я? Умею плавать. И не боюсь воды. Дазай: Изумительный мир философской банальности. Мой напарник оценил бы. Джу: Мой напарник меня не переносит, и мы совершенно не ладим на работе, но что касается быта, тут нам нет равных: мы живём душа в душу. Дазай: Агентство поселило вас вместе? Они в своём уме? Джу: Да, они решили, что это поможет нам сблизиться, но, кажется, они не учли того, что между коллегами должно быть уважение, а оно возможно только при условии, что они не видели друг друга в домашней одежде. Дазай: И не пользовались одной ванной, плитой и не дрались за пульт. Джу: Вот именно! Пожалуйста, приезжай в Китай и объясни им это на пальцах, потому что собственных сотрудников они слушать не желают. Дазай: Изверги. Я расскажу тебе о своём напарнике, но не так. Хочу слышать твой голос. Устал представлять, какой он. Джу: Это взаимно. Если позволишь, я сама наберу тебе. Мне так проще. И приятнее, кстати, тоже.
Дыхание вырывалось из груди с трудом, словно кислород перекрывал какой-то предмет в горле. Хотелось откашлыться, выплюнуть дрянь, но не получалось — то было беспокойство, настолько же чужеродное, насколько и знакомое. Страх. Страх перед людьми. Так глубоко запрятанный в душу, что его обнаружение напоминало спотыкание о выступ на голой равнине, сопровождающийся чувством вселенской беспомощности перед ударом о твёрдую поверхность земли. Дазаю предстоит услышать голос Джу. Всего лишь женский голос, но воспринимался он не иначе, как проверка на прочность. Чего он так боялся? — Ответ очевидный и унижающий своей тривиальностью. Постоянства. Неформальное правило, которого придерживался Дазай — никаких отношений с коллегами. Мешало, ставило под угрозу, вредило. Могло убить. Можно стремиться к смерти и одновременно избегать. Противоречия в этом нет — и быть не может. Джу олицетворяла собой все, чего следовало остерегаться: условности, обязательства и долгосрочность. Если Дазай начнет с ней интрижку, она продлится дольше, чем неделя или две. Потому что желание услышать ее голос оказалось сильнее, чем здравый смысл. Дазай уже терял контроль и несложно предсказать будущее, если не обманывать себя в угоду тщеславной самоуверенности. В конце концов, женщины всегда были его слабостью, а слабости принято лелеять и оберегать, иначе какой в них смысл? Дазай взял трубку и молчал порядочно, чтобы Джу заволновалась. Какое-то мелочное ликование поднялось внутри — такое же незначительное, как и стремление к победам. Ее дыхание шелестело на том конце провода как колыхание крон деревьев. Если она сейчас где-нибудь на крыше — удивляться тут нечему: Джу ненавидела сидеть в четырех стенах и постоянно выбиралась на прогулки по ночному Пекину. Наконец, она заговорила и попросила рассказать о Куникиде. Дазай, как это водится, пошутил, но в шутке этой было больше правды, чем лжи: — Он из тех людей, которые, посмотрев «Токийскую повесть», ни разу не зевнули. — Да ты гонишь! — Я серьезно. — Просто зверь! Смех Джу визуально напоминал светлячков в темную летнюю ночь. Веки падали на глаза — и представлялось это зрелище. Они проговорили ещё полчаса: Дазай тактично не интересовался происхождением гремящих звуков на заднем фоне, но он подозревал, что она не одна, а периодически обменивается жестами с напарником — в душу впивались когти не вполне объяснимой ревности. Джу не принадлежала ему — и ревновать ее было настолько же глупо, насколько бессмысленно. Разгоревшийся в душе пожар потух, оставив после себя жалкую горстку пепла. Июньский ветер обдавал неприятным теплом, и Дазай нырнул в холодильник, с досадой заметив, что пиво закончилось. Он накинул излюбленный плащ, который одевал при любой погоде — прохожие странно косились на него, и это скорее веселило, чем огорчало. Выделяющихся из толпы по первому признаку — даже самому незначительному — записывали в чудаки. Дазай не покидал этот список ни на минуту. Освежающая прохлада пива была единственной забавой вечера. Дазай взобрался на крышу многоэтажного заброшенного строения по пожарной лестнице. Бывший бизнес-центр вскоре должны снести. Редко случалось, чтобы здания такой высоты подвергались уничтожению. Звёзд в Токио совсем не видно. И неважно, с какой высоты ты взираешь на небо. Другое дело — в деревенских глубинках. Там чистый воздух. Любопытно, а как со звёздами обстоит в Китае? В каждом уголке этой древней страны? Недавно вспыхнувший интерес к Китаю Дазай пытался рационализировать: детективное агентство, наконец, заключило союз, да не абы с кем, а с представителями другой страны. Он бы разузнал о подводных камнях контракта, если бы не было так лень. Впрочем, и так ясно, что доверия между странами нет — о сложностях дипломатических отношений с Поднебесной не знают только японцы, заточенные в вакуум. За время в Портовой мафии ему доводилось работать с преступлениями на политической почве только внутри страны, а не за ее пределами, и это малость огорчало. Возможно, если бы Мори столкнулся с Китайской Триадой, он бы не задирал нос. А, к черту прошлое и сожаления. Дазай в три глотка осушил третью банка пива, захватил ее с собой и выбросил в мусорное ведро, оставив две предыдущие прямо на крыше. Он просидел всю ночь и ощутимо замерз. Над Токио восходило солнце.*
— Как там Джу Фей? Куникида заполнял какую-то таблицу, даже не глядя на Дазая — он говорил вполголоса, словно обращался к призраку или самому себе. Но Дазай хорошо знал эту интонацию. Затаенная угроза. Секунда перед извержением. Истерический поток укоров типичного перфекциониста-консерватора. Звук клавиш, стучащих по клавиатуре, остановился, чтобы Дазай ответил. Когда молчание затянулось, Куникида вытянулся стрункой, внушительно расправляя плечи, и взглянул на Дазая снизу вверх ненавидяще, но эта ненависть была настолько поверхностной и нелепой, что Дазай с трудом проглотил смешок, и, облокотившись бедром о шкаф с папками, который опасно покачнулся при таком обращении, присвистнул: — А что с ней не так? На Дазая обращали взгляды пострашнее, чем бытовое раздражение. Глазами Куникиды смотрели на уборщика, укравшего рулон туалетной бумаги или на ребенка, рассыпавшего порошок. Маленький косяк, поправимый и недостойный внимания. Начался внутренний отсчет, и когда настала та самая секунда, Куникида отвернулся, хотя Дазай рассчитывал на взрыв негодования. В офис, громко цокая каблуками, вошла Йосано. Услышать ее можно было еще с лестницы. Дазай быстро прикинул, что у них с Куникидой была какая-то договоренность, которая касалась непосредственно его. — Не прикидывайся дураком, — только и выплюнул Куникида с шипением. — Мне не приходится, — тут же вставил Дазай. — Разве я не идиот, Куникида-са-а-ан? — Ещё какой, — Йосано оттолкнула коллегу от опасно ветхого шкафа. Давно его пора выбросить. — Но сейчас речь не о твоих умственных способностях. Мы знаем, что ты ведешь переписку с Джу Фей. — И что с того? Плохо? — Плохо, что ты самостоятельно раздобыл ее номер, — к Куникиде вернулся самоконтроль, и даже мышцы на его лице расслабились. — Это конфидициальная информация. Прежде, чем что-то предпринимать, следовало спросить об этом кого-то из нас. — Вы бы мне не разрешили. Вы мне совсем не доверяете. Бедный я, обделенный… Йосано воткнула шпильку с присущей ей садисткой удовлетворенностью: — Если бы ты хотел, чтобы тебе доверяли, то вел бы себя по-другому. — Но я так ненавижу лицемерить, что поделать. — Для того, чтобы вовремя приходить на собрания, лицемерить вовсе необязательно. — Как всегда в яблочко, Куникида. Но двое на одного! Так подло с вашей стороны загнать меня, ничего не подозревающего, в ловушку. А я был о вас лучшего мнения. Заговорщики устремили на Дазая одновременно скептические и неодобрительные взгляды. Он бесшумно рассмеялся. — О! — спасительный оклик Ацуши уберег от продолжения разговора. — Дазай-сан, я как раз искал вас. Мне нужно… — Иди уже, — тяжело вздохнув, Йосано махнула рукой, — займись делом. Дазай ослепительно улыбнулся и собрался разразиться потоком наигранной благодарности. — Помогите мне с… — Помоги мальчику, — жестче добавил Куникида, поторапливая. — Да понял я, понял. Кстати, разве она не должна прилететь на этой неделе? — У тебя не порядок с датами? Мы предупредили тебя заранее. Фей-сан, скорее всего, только-только оформила визу. Сегодня вечером мы свяжемся с китайцами. — Разве дело не требует отлогательств? — Заткнись и займись работой. — Она — и есть моя работа. Скажешь, что это не так, соврешь, а врать — так плохо, Куникида. Куникида кинул последний уничижительный взгляд поверх оправы очков и вернулся к обязанностям. Ацуши ткнул в какие-то отчеты, с которыми не мог разобраться, и Дазай отошел с ним в другой конец офиса, жалобно приговаривая: — Ацуши-кун, никто из них не воспринимает меня всерьез до того, как начнется перестрелка. Там уж «Дазай, помоги!» разнесется даже из-под земли. Просто ужас, как я одинок и непонят. — Мы все, Дазай-сан, мы все, — философски заметил Ацуши: на лице его расцвела светлая меланхоличная улыбка, которая не могла не задеть за живое. И когда этот мальчишка успел набраться житейской мудрости? Наверное, правду говорят: взрослеть вынуждает не время, а опыт. После вступления в детективное агентство Ацуши прошел через достаточное количество трудностей, чтобы научиться чему-то кроме жалости к себе.*
На следующий день Джу подтвердила слова Йосано. Дазай докуривал вторую пачку сигарет за полгода. Курильщиком его назовешь с натяжкой. Узнал бы Чуя — высмеял. Телефон завибрировал на низком столике в гостиной, смежной с кухней. Дазай так и не убрал грязную посуду, оставшуюся после завтрака, и недочитанную газету. В последнее время по новостям не передают ничего интересного. Пресса потеряла лицо, когда стала официальным источником сплетен про личную жизнь звёзд. На их фоне даже реклама казалась полезнее. Кто-то женится, а кто-то разводится, изменяет или изменяется, умирает, делает пластическую операцию, меняет пол на мужской или ламинат, садится за изнасилование… Всего не перечислишь, да это и со временем приедается. Правду говорят: хочешь потерять последние мозги — смотри телевидение. Дазай нарочито посыпал окурки на навес торговой лавки, которая находилась прямо под его балконом. Хозяин всегда слишком громко зазывал клиентов вне зависимости от времени суток — будет ему уроком.Джу: Ты не предупреждал, что виза дороже, чем билет. Только половина десятого, а у меня уже в пух и прах испорчено настроение. Дазай: Говорят, китайцы — прогматики. Ты должна была это предвидеть, но разочаровала меня ещё до приезда. Джу: В разочаровании виноват тот, кто очаровался. Согласись, есть за тобой грешок — идеализировать тех, кого не знаешь. Дазай: Разумеется. Никто не идеализирует того, кого знает, как облупленного. Например, себя. Джу: Я бы поспорила. Твоё самолюбие может поконкурировать с Королём-Солнцем. Дазай: Боюсь, Король-Солнце давно мёртв, а моя история ещё не дописана. Джу: Ничего. Я приеду, и мы напишем её вместе. Дазай: Ты даёшь красивые обещания, но лишь время покажет, готова ли ты превратить их в действия. Джу: Мне нравится твоя склонность к романтизму. Дазай: Романтизм — жанр дьявола. Джу: Поэтому он мёртв. Научный прогресс убивает романтику. Скоро мы будем трахаться с роботами, а не с людьми. Дазай: Скорее роботы будут трахать нас. Наши мозги. Джу: Которые будут в зачатке. Из нас будут выкачивать энергию прямо как в фильме «Матрица». Возможно, мы уже в матрице? Дазай: Хотелось бы верить в лучшее. Джу: Какое оптимистичное высказывание для хронического пессимиста. Дазай: О, я вовсе не пессимист. Джу: Хах, прости, моя оплошность. Нужно внести поправки. Дазай: Надеюсь, не в конституцию? Джу: У меня нет такой власти, но это ненадолго, если мы решим проблему с контрабандой эсперов. Дазай: Ты интригуешь меня больше, чем наше задание. Джу: Ты действительно считаешь его таким лёгким? Дазай: Мне стоит дрожать от ужаса? Джу: Нет, ты прав: лучше дрожать от предвкушения и азарта. Страх полезен, но не на постоянной основе. Он сковывает. Дазай: Рад, что ты это понимаешь. Джу: Насчёт моей поправки: со свойственным тебе печальным оптимизмом ты вынес вердикт человечеству и его кокетству с технологиями: «Все потеряно, но мы идём дальше, не теряя веру в светлое будущее». Хотя я предполагаю, что для тебя светлое будущее — это умертвление рода людского. Так лучше? Дазай: Значительно. Джу: Приятно угодить критическому уму.
Дазай закрыл чат с Джу в смешанных чувствах. Она приезжала через неделю, и они условились, что неофициально она будет жить у него. В сущности, организация предоставляла ей небольшую комнату прямо напротив ВДА, и она согласилась, но ей не обязательно было ночевать там каждую ночь. Она готова была прыгнуть в койку к малознакомому человеку. Она видела его фотографии и слышала его голос. Но это ничего не значило для человека без прошлого. И все же… Почему его это настолько волновало? Всё-таки искре между ними Дазай не доверял. Она была искусственной, но ему не привыкать к фальши: будь то навязанные моральные ценности или люди, чья преданность зависела от суммы в кошельке. Остаётся только узнать, сколько стоит Джу Фей и их с ним схожесть (или непохожесть).