***
Удивительная была память у Константина – на следующий день после ссор с Владом он почти никогда не помнил о том, что произошло. Влад всё списывал на эмоциональное потрясение Плотникова, мол, настолько хуёво тому было, что память сама выборочно стирала эти моменты. С одной стороны это хорошо, но вот с другой... Обидно, досадно, неприятно глубоко в душе. Пытался он об этом с ним поговорить, но как разговор начинать? Типа: «Слушай, Костян, ты вчера опять у меня в вагончике разрыдался, хочешь об этом поговорить?». Или ещё лучше: «Плотников, ебана, смотри, какой синяк мне вчера в порыве гнева поставил. Нравится?». Ни один из вариантов Влада не устраивал, потому что обидеть творца может каждый, а творца с синдромом самозванца, да который ещё и частью своего персонажа становится – извольте, до самоубийства Коноплёв доводить никогда и никого в жизни не хотел, не хочет и не будет хотеть.***
– Андрей Сергеич, что делать? – Влад сидит с мужчиной в пабе, на этот раз без Плотникова. Тот предпочёл остаться на съёмочной площадке, чтобы ознакомиться с работой художников декораций. – Костя скоро совсем из ума выйдет. Вчера с ним сидел, успокаивал, когда он бутылку разбил и себя порезал. Говорили с ним, что съёмки закончатся, жизнь в обычное русло вернётся. Он всё отрицает, типа не может он вот так, по щелчку пальцев нормальным после мотора стать. По инерции его несёт. – Влад, – тяжело выдыхает Князь, облокачиваясь на стол, и пристально на него глядит. – Всё понимаю, друг, всё осознаю. Мишка в творческом порыве и не такое вытворял. Видишь шрам? – он поднимает правую руку и показывает предплечье. Хоть и свет в помещении был приглушён, но на ней и правда красовалась полоса, на тон светлее основного цвета кожи мужчины. Длинная, рубленная. – Ты думаешь, это она от того, что я в лохматом году окно в поезде разбил? Влад честно кивает. Он всё читал про Андрея Князева aka «Князь» из группы «Король и Шут», где-то в Интернете даже старые интервью нарыл, что вроде так и было. В ответ Князев лишь усмехается. – Так вот, нихрена это не так, – хмыкает он, усаживаясь назад. – Это я тогда с Мишей повздорил сильно. Подрались, до поножовщины дошло. Но ты же об этом сейчас не знал. Я это к чему... Знаешь, как его успокаивал в припадке ярости? Или в его депрессивные эпизоды, которые после ломки наступали? Я его обнимал. Вот брал за плечи, тряс, если надо было взбодрить или успокоить, и крепко-крепко обнимал. Он сразу будто в себя приходил, переставал плакать или буянить, – грустная улыбка появилась на лице вроде бы сурового мужчины. Он поджимает губы и встряхивает головой. – Я заметил, Костя вот в такие периоды тоже в Миху превращается – во взрослого ребёнка. Его как матушка успокаивать надо – мягко, без лишней агрессии.***
Пока сделать это не получилось – эгоизм брал верх над Владом, он пытался всеми силами отстраниться от Кости, но сделать это было невозможно – смотреть на пиздострадания друга он тоже не хотел. Он не хотел, он пытался – и всё равно всё через жопу. Руку с головы он не убирает. Наоборот, присаживается на край дивана рядом с Плотниковым, только тогда убирает. Смотрит на него: ресницы мужчины трепетались на покрасневших веках, сам он дышал прерывисто, иногда шмыгал. Влад руки по обе стороны от Кости ставит, склоняется над ним. Бедный, бедный Костик. Он сначала боится, что своими движениями Костю разбудит, испугает ненароком. Но чуть погодя руками его плечи обвивает, почти ложится на него. В один миг прерывистое дыхание мужчины выравнивается, дышит он глубоко и лишь иногда позволяет себе носом дёрнуть. Влад и сам не замечает, как успокаивается вместе с ним – объятия и правда были такой необходимой штукой. И ему, и Косте. Пожалуй, делать так надо почаще. Наваждение какое-то на Влада находит – он голову поворачивает, утыкается лицом в плечо друга и легонько, невесомо почти, целует его. Мурашки по коже тут же побежали, а сердце стало биться чаще. Он ли это делает? Точно не персонаж в нём взыграл и взял верх, как Костю?