Как я встретил...

– Я хочу с тобой серьезно поговорить. Нолофинвэ убедился, что отец в кабинет один, зашел внутрь и закрыл за собой дверь. – У-гу… – ответил отец. Он сидел за столом и на листке поверх чертежей что-то считал – как обычно, успевая прикинуть в уме быстрее, чем записать рукой; ровные строчки цифр ложились одна за другой. Досчитал, вписал в чертеж какой-то результат и тогда уже посмотрел на Нолофинвэ. – Что ты хотел. Сказал и так сложил перед собой руки, приготовившись слушать, и так участливо улыбнулся, словно ожидал услышать какую-то ерунду. Может вопросы про цвет неба или про полеты рыб, или рассуждения про то, куда девается ночью солнце… Или… Что там еще у него теперь спрашивали. – Ты понимаешь, что все это неправильно? – Что именно? – Вообще все. Все идет неправильно и может закончиться очень плохо в любой момент. – С первой частью утверждения я соглашусь. Все очень давно пошло неправильно. – Хорошо. Для начала. Откуда сомнения во второй части? Ты понимаешь, что будет, если он внезапно все вспомнит? Да что «если»! Когда! он все вспомнит! Ты представляешь, что тогда будет? – Представляю. Я представляю очень много разных вариантов. Некоторые мне особенно не нравятся. – И? Надо же что-то делать? Нужно как-то подготовиться? Предусмотреть что-то хотя бы? Может быть нам следует собраться и выработать какую-то общую стратегию, установить четкие правила – что мы обсуждаем при нем, что нет, о чем говорим, о чем молчим. Знаешь, например, что кое-кто постоянно подбрасывает ему всякие мелочи? Как кусочки мозаики. Понимаешь, что выйдет, если они начнут складываться? – Уже складываются? – Не знаю! Я же не наблюдаю за ним постоянно. Но что-то точно двигается. Например, на днях я слышал, что он наотрез отказался ехать на побережье. Ты понимаешь! что это значит! – О Эру. Что же? – Пожалуйста, я же серьезно. А письмо? Никого не обеспокоило, что он уже умеет писать и читать? – Если принять во внимание, что он эти буквы и придумал… – Отец! Но отец только откинулся в кресле и сделал заинтересованное лицо. Тогда Нолофинвэ не выдержал и поднялся. Прошелся мимо стола, взялся за спинку своего кресла и высказал все, что успел передумать. Чем все это может обернуться для семьи – для матери, для самого отца и – да! – для этого тоже. Для его собственной семьи. Для Нэрданель, которой невозможно было не сочувствовать особо, и отдельно было непонятно, что будет, если кое-кто потом, повзрослев, встретит другую девушку, не Нэрданель.... Наконец, вообще чем грозит это нолдор, Тириону да и в целом эльдар. Потому что аукнется такое обязательно всем. Отец выслушал, а потом обернулся, отодвинул штору и выглянул на улицу – посмотрел на Тирион. – Прекрати! Ну ты-то прекрати! – Нолофинвэ в отчаянии всплеснул руками и сел на место. – Хорошо. Что ты предлагаешь? Чтобы я запретил Майтимо подбрасывать эти мелочи? – …я же не говорил, что это… – …или вообще запретил им общаться? Лучше всем им? – Я же не про это… – Знаешь, Аракано, может ты не заметил, но он очень редко по-настоящему слышит что-то такое. Я сам пробовал, признаюсь. Но нет, твой брат, представь себе, обычно слышит только себя. Или если сам захотел и услышать готов был. Или именно сегодня так сошлось. У меня тут нет других объяснений и закономерностей. – Но… – Отказ от поездки, подумай только, может быть просто отказом от поездки. Может и не быть, ты прав. Но нам остается лишь гадать и наблюдать. Или тогда уже перестраховаться, как я предложил. Мы убрали все самое страшное с видных мест, но, если пойти дальше, убрать придется всё: все книги, все карты... Может нас с тобой тоже убрать? Или лучше наоборот: его самого закрыть где-нибудь, чтобы не навредил ни себе, ни другим. Отец замолчал, глядя на него через стол, и Нолофинвэ сначала подождал продолжения. – Ну? Давай, закончи уже. Что с этого все и началось. – Вот видишь, мой умный сын, ты сам все уловил. Нолофинвэ вздохнул, потому что спорить и что-то доказывать, видимо, было бесполезно. По крайней мере, сегодня. Это не означало, что следует сдаваться. – Я же не настаиваю, что я знаю, как надо. Я просто хочу донести эту мысль: все серьезнее, чем вы думаете. И последствий может быть больше, чем просто еще один семейный скандал. Это и хотел сказать, – договорил и поднялся с места. – Ты прав. Только почему считаешь, что никто кроме тебя этого не понимает? Постой-ка, – он наклонился, заглянув вдруг Нолофинвэ за спину, посмотрел на дверь. – Что там? – Вроде ничего, – Нолофинвэ повернулся, подошел, дверь приоткрыл – никого действительно не было. – Никого. Ты… – Мне показалось, сейчас войдет кто-то и услышит, как ты жалуешься. – Да я не жалуюсь! Я просто хочу… – тут Нолофинвэ осекся, обернулся на отца и только всплеснул руками. – Знаешь, что!.. Когда дверь закрылась, Финвэ усмехнулся без особого веселья и вернулся к своим чертежам. Нолофинвэ постоял в коридоре у окна, успокоился и решил тогда зайти с другой стороны. Пошел искать мать. Но мироздание, видимо, настроилось сегодня и дальше шутить. Видимо, решило подготовить самую банальную из возможных банальностей, потому что мать обнаружилась в саду: она сидела на низкой скамеечке и занималась розами. Нолофинвэ даже остановился на полушаге, даже раздумал – не уйти ли, но решил идти до конца. Прихватил еще одну такую скамеечку и подошел, присел рядом. – Ну что это такое? И именно сейчас, да? – Что не так? – с интересом посмотрела на него мать. – Тебе не нравятся эти розы? Или ты решил продолжить со мной начатый где-то разговор? – Второе, конечно… – Нолофинвэ вымученно улыбнулся и вздохнул. – Говорил с отцом, он меня не слышит. Пришел к тебе – тут розы. Почему не морковка?.. Пора бы прополоть морковку? – Так что с ними не так? – мать развернула к себе ближайший бутон, покачала головой, расстроенным голосом сообщила: – Ну вот, цветочек, Аракано отчего-то тобой недоволен, – развернула бутон к Нолофинвэ, сделала комично грустное лицо. – Ой-ой. Нолофинвэ не хотел, а прыснул. – Да что ты, все с ними хорошо. Красивые розы. Не о них речь… Я просто говорил с отцом о… – он вытянул шею, посмотрел по сторонам, никого не увидел, но голос на всякий случай понизил, – о нем. Что все это чревато. Но отец отшучивается, и я решил, ты меня лучше услышишь. – Послушаю, конечно. – Тогда вот с этими розами: я же хотел сказать, что ты с ним так самоотверженно возишься, но понимаешь ли, как оно может потом вернуться? Это же не как тут – растить, ухаживать и просто ненароком уколоться. Одной каплей крови может не обойтись… – Если вырастить очень колючим, то, пожалуй… – А ты знаешь, каким вырастет? – Могу только надеяться. Хотя мне ни разу не попадались кусты, на которых шипов не было совсем, а потом они вдруг из ниоткуда появились. – Мне кажется, метафора неудачная. – Я не настаиваю. Но раз уж мы ступили на этот путь, поздно поворачивать назад? А если слишком часто оглядываться, можно сбиться с шага. Тебе так не кажется? – Наверное, ты права. Как всегда… Он повздыхал, переваривая, а потом махнул рукой и подтянул к себе ведро с садовым инструментом. Посидел еще с матерью, переведя разговор на другое, помог ей немного, а потом поднялся и пошел искать этого – младшего. Младший нашелся на лужайке в другой части сада: валялся там на траве, увлеченный книжкой – безобидной, Нолофинвэ все равно первым делом обратил внимание – и шагов не услышал. Поэтому, когда Нолофинвэ подхватил его с травы, отнес к скамейке и поставил там перед собой, а сам сел, то только сначала ойкнул и завозился, а потом замер и терпеливо в руках висел. – Послушай-ка меня внимательно, – сказал Нолофинвэ, как следует его рассмотрев – так, что младший даже сам что-то такое уловил, расплылся в улыбке и покрутился на месте, раскинув руки. – Я слушаю, – глядел с любопытством, будто предвкушая. – Мне все это не нравится. Сразу не понравилось. Но я ничего против не замышлял, а наоборот, сделал, что мог и как мог. Если потом тебе вздумается, что это было не так – приди ко мне и скажи это мне. Выясним между собой. А отца вплетать не надо. И вдвойне не вздумай отыграться на матери! Иначе я даже не знаю, что сделаю. Но что-то сделаю точно. Понятно тебе? Этот стоял и таращился все также заинтересованно. Подождал, будто думал, что Нолофинвэ что-то добавит, потом оглянулся – может, думал, не слышит ли кто-то еще, не наблюдает ли. Никого не увидел. Тогда снова повернулся и сказал: – Понятно. А по глазам было видно, что непонятно. Вот совершенно – ни капельки – непонятно.