Дочь культа

      «Мне часто кажется, я никогда не буду свободна. Агнец на закланье, глупая белобрысая овечка, марионетка и красивая картинка для обложки очередного новостного журнала», — Эшли тянет светлые локоны, прижимая к себе ноги, прячет острый нос в дрожащих худых коленях, обтянутых порванными колготками. Она с горечью, но и странным облегчением вспоминает времена, когда не могла быть собой, не настолько, как сейчас, в этой обветшалой, но обустроенной комнате, с единственным арочным окном. В него сочился лунный свет, напоминал о быстротечности момента и мыслей, и они лезли в голову так же нещадно, как свечение сквозь оконные рамы. Выхватывали на поверхность очертания забытых, размытых в памяти вечеров, званых ужинов, запланированных раутов. Ненастоящие улыбки, неосторожные касания, напряжённые плечи и ровная осанка.       Молчаливый, но оценивающий взгляд отца, тесные платья в пол, запрет на изменения внешности. Ограничения с детства — а всегда хотелось быть свободной. Сделать пирсинг носа, забиться татуировками, напиться дешёвого виски в подворотне Вашингтона. Их так много — её так мало, и томные вечера в вспышках камер стягивают ванилью и запахом дорогого шёлка воспоминания о подростковых годах, которые должны были пройти в бунте и поиске себя, но решение всегда было за отцом. Она — невинный напуганный Орлёнок, Грэхэм-младшая, дочь президента США — всё, что угодно, только не Эшли. Отец-политик — горе в семье, а для неё он — вся семья. Много желаний, но фальши больше: изображать смех, противиться чувствам, усердно учиться в университете, ведь за ней наблюдает весь мир.       Больше нет, не здесь, не в гнилой испанской глубинке, не в потрескавшейся комнате замка, где её заперло человекоподобное существо, рокочущее, как хищное насекомое. Двигая разбитыми коленями, ей кажется, что даже тут лучше, чем дома. Пусть на руках нет дорогого крема от Шанель, кожа шеи давно не пахнет любимыми розовыми духами, а макияж стëк со слезами. У её брендовых сапожек миска с водой, а за дверью такая тишина, что теряет связь с реальностью. Эшли хочет думать, что это сон, но помнит острые прикосновения телохранителя Рамона и его мерзкий взгляд на своём дрожащем теле. Перед ней мельтешит образ Леона — его выбрал её отец, а он редко ошибается в людях. За это она его уважала, даже когда он в порывах злости называл её наивным неприспособленным созданием. Наверное, она даже любила его после подобных слов, ведь они были правдой. Она знала, пугливые люди — самый адаптивный вид, но ей было легче приспособиться к грязи и разрушению вокруг, чем к компании его отполированных и лживых гостей, кидающих хитрые сальные взгляды на неё и их особняк в пригороде.       На её руках кровь, и она не знает, как отмыться, может, и не хочет совсем. Ей уже всё равно, все слёзы остались в тесной подсобке церкви. Она дёргается, ударяясь спиной о комод, только когда кто-то отпирает дверь, медленно и вальяжно заваливается в её мнимое убежище и тюрьму — сбежавший из деревни работяга, очередная прислуга местного принца в порванной рубахе. Эшли молчит, но её сердце стучит так быстро, что дыхание жмётся колючим комком, ударяя в горло; она вскакивает на ноги с откуда-то взявшимися силами — это адреналин разлился по венам. Засаленный здоровяк выглядит безумно и нереально, и теперь она жалеет, что перехотела домой на мгновение, теперь она хочет всего на свете, только не приближения пошарпанных ботинок и мерзкого грязного тела в помятой одежде.       Он неспособен говорить, и Грэхэм тоже — глупая защитная реакция — замереть. Она замирает, кряхтя, когда бородатый мужчина подходит к ней близко, оставляя дверь позади себя открытой. Урчит, как тупая зверушка, тянет руки с чёрными ногтями, впивается ими в пёстрый пиджак — срывает его так резко, что Эшли едва успевает отпрыгнуть — пиджак ей никогда не нравился, но она знала, к чему всё ведёт. Слова не повлияют, и она визжит, когда деревенщина хватает её за руки, пытается пробиться к выходу, вырываясь, но уродец сильнее, чем ещё неразвитый в её нутре паразит. Покрытые смесью гари и копоти руки впиваются в бёдра, тянут ближе, гнилой рот дышит зловонным разложением, кусает нежную бледную шею.       Она плачет, ведь толстые пальцы скользят к её белью — она всё ещё подросток из фальшивого прошлого — пытаются надавить через юбку-шорты, а окровавленные руки хотят согнуть её в талии, опрокинуть на комод, стянуть всю мешающую одежду. Эшли замолкает, когда брызги стекла россыпью льда стелются по махровому ковру, и арочное окно лопается, простреленное насквозь мелким калибром. Она не разбирается, но это точно пистолет, и его пуля точно пробивает черепную коробку напротив, и она бы услышала её хруст и треск, но смотрела только на зависшую в окне фигуру. Тень висела на выпущенном с орудия тросе, и в блеклом свете её лицо было почти неразличимо, прикрытое чёрными волосами — только красное платье, облепившее точëную фигуру.       — Иметь общих друзей часто полезно, птенчик. Беги и запрись в любом подходящем месте, — мягкий женский голос пробил сознание насквозь и тишину, наступившую после звенящего выстрела. — И обзаведись каким-то оружием. Смазливое личико притягивает неприятности, а не наоборот.       Орлёнок слушается и прислушивается, загадочная женщина исчезает в осколках разбитого окна, в режущей тишине, в криках набычившихся заражённых и свистящих в их грудях паразитах; и она хватает по пути масляную лампу, ударяет хлипкой вещью по спине первой попавшейся преграде в виде худого мужского силуэта — и силуэт этот вспыхивает быстрее факела, кричит так усердно и раздирающе, ведь плага не любит свет и тепло, что Эшли пытается убедить себя, что это сон — снова. Но другой частью ума она знает — она готова бороться, поднимая с каменной плитки заточенный топор подожжённого. И снова бежит — уже без лампы, но в темени глубокой ночи она вооружена, и больше никто не посмотрит на неё, как на загнанную лань, потерявшуюся в Белом Доме. Когда виднеются очертания погружëнного в безмолвие сада, она врывается в первое опустошëнное здание, запирает замки, задвигает створки на окнах, снова остаётся одна, только при ней теперь топор и рокочущая злость.       Когда-то орлёнок становится орлом, но Эшли не знала точно, когда это с ней произойдёт и как, а ещё не верила в свою мнимую оборону; не верила, что подожгла кого-то, что зашла так далеко, добежала так далеко. Они рядом, они доберутся — и пусть это будут Яра и Леон, а не ручные психопаты Салазара. Дочь президента смотрит в пустоту за окном без надежды, но детская самонадеянность говорит ей, что это только начало.       Леон замирает, проводя фалангой указательного пальца по царапине вдоль моей шеи, и она тянется до ключицы ровной линией, как прилипшая к коже нитка. Сжимая кулаки, он смотрит внимательно, но в сосредоточенном взгляде виднеется вскипающая злость. Маленькая комнатка, ведущая в недра замка — мнимое затишье, наполненное несколькими бутылками старого вина и тишиной древности. Стоило бы покинуть её поскорее и двинуться дальше, но мы уселись на полу, как два лишённых ума и надежды собутыльника. В отличие от Леона, я знала, впереди ещё много всего для него. А для меня?       — Это маленький мудак? — Агент охмелел, но его командный тон обрёл холодных красок, как светлые глаза, наполнившиеся яростью, когда я беззвучно кивнула. — Нужно было сразу пальнуть ему промеж глаз, когда была возможность. Я хочу убить его таким способом, которым никогда никого не убивал. — Леон признаëтся смело, снова хватая с пола бутылку. — Пожалуйста, скажи, что он больше ничего не сделал, — он моля проговорил, сразу сделав пару больших глотков, хватаясь губами за стеклянное горлышко.       — Нет, но я сделала… — Отвечаю быстро, когда бывший полицейский передаёт мне уже наполовину опустошённую ёмкость. — Я ударила его в грудь ножом. Леон, я окончательно схожу с ума… Пусть он почти не человек, но разве это нормально? Так сильно захотеть пырнуть кого-то столовым ножиком…       — Яра, — американец смотрит очень внимательно, не выпуская из цепкого зрительного контакта. — Ты защищала себя. Окажись я рядом, он страдал бы намного болезненней. И дольше.       — Да… Я знаю. Как тебе вино? — я быстро меняю тему, вовлекая себя в пучину опьянения — и это лучшее, что я могла сделать для своей нервной системы в тот миг. Никаких транквилизаторов, никакой рефлексии: только я, выветрившееся бухло и оживший персонаж любимой, теперь ненавистной и несуществующей видеоигры о биотерроризме.       Кеннеди давится застывшей в гортани каплей, неожиданно чувствуя себя легко и легкомысленно, потом моргает пару раз, чтобы восстановить самообладание, перед тем, как ответить. Злоба и беспокойство плещутся в голубоватых глазах бушующим океаном, синевой наполняют дрожащие кристаллики, уставившиеся на меня, немного поникшую, но уже не трясущуюся после недавно пережитого и увиденного.       — Неплохо. Но обычная вода сгодилась бы больше, — он сглатывает слюну, смешанную с вином, и прочищает горло, прежде чем легко улыбнуться. — Ты меняешь тему, — он констатирует, глядя с заметным беспокойством.       — Мне уже лучше, — я отвечаю уверенно, рассматриваю лишённую этикетки бутылку в свете единственного факела, мелькающего на стене. — Но я не знаю: это ты или алкоголь.       — И то, и другое? — Американец вдруг выкидывает, подзадоривая, и пододвигается ближе. Он отбирает напиток, глотая ещё больше затхлой жидкости, и делает это так жадно, будто это наш последний вечер на земле. Я не хотела думать, что он может оказаться прав. Не хотела рушить странное притяжение, вилявшее в настигшем моменте. Парень ёрзает, когда я оказываюсь снова близко, но для нас теперь это не впервые, ведь стены неловкости разрушены, и мы обязаны друг другу, как старые соратники на войне. Его взгляд виляет сверху вниз, а щёки снова багровеют, точно у смущённого подростка, он ухмыляется так, словно мы были в киношке, а не странной комнате не менее чудаковатого замка, наполненного под завязку врагами с арбалетами и булавами.       Леон Скотт наблюдает за мной, смотрит на губы, его взор смещается на моё тело, на мои глаза, на слипшиеся волосы, на шею и снова на губы, облачённые остаточным пигментом отпитого малинового пойла. Что-то в нём шевелилось, какое-то давно забытое и погребённое чувство, которое теперь поднималось на поверхность, и парень заметил, это происходило не впервые с нашей встречи. Снова сомнительное знакомство в ужасный день его жизни — в этот раз всё должно было быть иначе — перед ним девушка с сомнительным прошлым и таким же будущим, только теперь она не пыталась от него ускользнуть, а это будущее, может быть, даже зависело от него самого.       — Как думаешь, мы выберемся отсюда? — Я проговорила сама себе, задавая вырвавшийся из просохших губ вопрос.       — Даже не спрашивай. Я обещал, — Кеннеди отрезает с привычной строгостью, кладя свою ладонь на мою.       — А ты уверен, что мне стоит? — выпаливая, замечаю, он хмурится от услышанного, отстраняясь, будто не верит, что я выдала подобное.       — Что ты имеешь ввиду? — Агент переспрашивает изумлённо. — Если ты сомневаешься, что мы вытащим твоего супер-паразита, то я повторю — я обещал. Мы всё сделаем. Я не оставлю тебя здесь, Яра. Что бы ты ни придумала, мы будем идти дальше. Вместе.       — А если это наши последние спокойные моменты?       — Если это наши последние спокойные моменты в Испании, — он уточняет, хмурясь моему пессимизму. — Я тем более рад быть рядом, — Леон говорит мягко, сплетая наши пальцы, когда заглядывает в мои глаза точно просящий угощение щенок. Такие, как он, не меняются — всё ещё пытаются спасти всех, кроме себя.       Леон прислонился к бочке, его светлые волосы были взлохмачены, а на лбу блестел пот. Адреналин от боя с гарадором давно сошёл на нет, и он чувствовал смесь изнеможения и возбуждения. Его голубые глаза снова метнулись ко мне, замечая, как поднимается и опускается моя грудь, прикрытая грязной майкой, с каждым вздохом.       — Ты хорошо держалась, — уточнил низким и хриплым голосом, вспоминая моё положение в темнице. Он чувствовал напряжение между нами, но не мог понять, почему. Слишком тихий момент фантомного спокойствия охватывал наши тела, как плещущаяся вода в водоёме. Возможно, это был стресс ситуации или столкновение двух личностей, одна из которых — моя — была раздвоенной.       — Ты о моменте с Рамоном или моём рабстве в тюрьме внизу?       Лицо американца искажается от гнева, когда он снова вспоминает о том, что Салазар разрешил себе мысль о том, что я могу стать его. Защитные инстинкты вспыхивают, и он сжимает кулаки, чувствуя прилив адреналина по всему телу. Мысль о том, что кто-то попытался мне навредить, наполняет его неописуемой яростью.        — Не могу поверить, что этот ублюдок прикоснулся к тебе, — рычит низким и опасным голосом. Он протягивает ладонь и снова отбирает бутылку из моих дрожащих рук, затем заключает в утешительные объятия, и его сильные руки обвивают мои плечи, как клешни. В моменте он может чувствовать, как бьётся моё сердце, и с виду это только укрепляет его решимость защитить меня. — Теперь ты в безопасности, — бормочет он, его голос наполнен смесью гнева и непоколебимой уверенности. — Мы сможем… Найдём Эшли и вылечимся от этой заразы. Вместе… Иного я не допущу. Ты веришь в это? — Объятия Леона теплы и утешительны, его присутствие оказывается для меня столпом силы среди окружающего хаоса. Он хочет, чтобы я знала, что не одна, что он рядом на каждом шагу. Но надолго ли? Жизнь агента неспокойна, как океанские волны, и так же быстротечна — в неё совсем не вписывается бывшая корпоратка, работавшая на человека, послужившего одной из причин кошмара в штате Миссури.       Каждым сказанным словом Леон подтверждал свою приверженность защите, и он становился моим якорем, предлагая чувство стабильности в мире, который стал хаотичным; заметно осознаёт, что мы больше не просто случайные знакомые, пока мы упорно находим утешение и силу, остатками тлевшую в наших телах.       В этом душном сыром месте связь между нами углублялась, и агент рядом безмолвно приглашал меня в свой мир без слов, зная, что мы могли найти поддержку в присутствии друг друга. Сидя на полу маленького винного погреба — впереди явно ждали такие же побольше — наши тела нежданно сближаются, а дыхания переплетаются невидимым туманом, когда Леон чувствует укол нежности, смотря в мои обеспокоенные глаза. Он понимает охвативший меня страх, тяжесть ситуации, в которой мы оказались, и, не говоря ни слова, обхватывает моё грязное лицо ладонями, и его прикосновение мягкое и успокаивающее. В этот безмолвный момент наши губы снова встречаются, и поцелуй этот наполнен смесью утешения, понимания и желания. Это поцелуй, несущий груз невысказанных слов, молчаливое обещание. Обветренные уста Леона прикасаются к моим со всей нежностью, стремящейся облегчить мою дрожь, с тёплой уверенностью в лучшее, которая пронизывает воздух вокруг.        Когда наши губы снова расходятся, отлепляются с слышным чмоком, американец позволяет себе на мгновение застыть; его глаза вновь встречаются с моими требовательно. Он хочет, чтобы я чувствовала себя в безопасности, обеспеченной его присутствием, но я не могла обещать свою смелость так же, как он не мог обещать, что будет рядом, когда история в Испании подойдёт в концу.       — Я тебе верю, — наконец отвечаю коротко, но мой дух не пропитан стойкой надеждой, а лишь ёрзающей змеёй тревогой, охватившей разум тонким хвостом. Но он хотел услышать — подтверждение доверия и желание положиться на его плечо, как это делала похищенная Эшли. Пока мы сидим, наше дыхание медленно синхронизируется, и прикосновение Кеннеди остаётся на моём лице — символ утешения и непоколебимой поддержки. Всё-таки принимать алкоголь гораздо безопасней, чем принимать всё близко с сердцу.       Немного пьяные и потерянные в моменте, мы отрываемся от пола синхронно, желая поскорее покинуть грязное тесное здание, хватаясь за балки ржавой лестницы впереди. Выше снова темница, усыпанная черепами и костями, как праздничным конфетти или глупой декорацией к вечеринке в честь Хэллоуина. Очередная лестница в нескольких шагах оказалась более сложным испытанием для пьяного тела, но я взобралась первая, рассматривая ещё одну вычурную комнату. Обставленное украшенными золотом вазами и пугающе наблюдающими статуями рыцарей, она выглядела несуразно и слишком банально, напоминая типичные картинки диснеевских сказок и обитавших в подобных жилищах злодеев.       Пока не менее пьяный разум Леона сосредотачивается на поставленной задаче: открыть единственную в комнате дверь, я тщательно просматриваю богато украшенные картины, покрывающие стены сокровищницы: декоративные мечи были вставлены в рыцарские сюжеты, но металлические ставни прохода всё ещё были опущены, не соответствуя моим воспоминаниям о сюжете игры. Агент стоит рядом, и его глаза сужаются, когда он следит за каждым моим движением скользящих по фрескам пальцев. Восхищение мерцает в его взгляде, когда он наблюдает за моей находчивостью, способностью собрать воедино головоломку, которая оказалась совсем не такой, которой должна была быть, учитывая мою память. Как только проворные пальцы касаются края картины с позолоченным королем, моё прикосновение задерживается на долю секунды и по комнате разносится слабый щелчок, когда я жму найденное под украшенной рамой углубление. Сработал скрытый механизм, открывающий нужный проход, который плавно сливается с окружающей стеной. Губы Леона изгибаются в гордой улыбке, когда я встречаюсь с ним взглядом, оборачиваясь.        — Впечатляет, — выдыхает он, и его голос наполняется восхищением. — У тебя явно есть способности. Может, тебе правда стоит податься в агенты? — Выпаливает, но я знаю, это всего лишь шутка, на которую отвечаю, отрицательно махая головой.        Вместе мы делаем шаг вперёд, сдвигаясь одновременно, и входим в открывшийся проход, воздух здесь кажется другим, запах пыли и тайны смешивается в тускло освещённом коридоре. Пока пробиваемся через затхлость и темноту, рука Леона находит мою, и наши пальцы переплетаются, предлагая друг другу заземляющее присутствие среди неизвестного. Шаг за шагом мы продвигаемся по извилистому пути, неуверенность постепенно уступает место решимости. Проблеск света в конце манит, обещая новую главу, шанс разобраться с трудностями, которые ждут впереди. Молча, мы общаемся посредством прикосновений и общих взглядов, и никакие слова не нужны в пределах нашей связи. Каждое биение сердца, каждый обмен вдохами несёт в себе безмолвное обещание, что мы вместе с непоколебимой храбростью справимся с любыми испытаниями, ожидающими нас — наивно, но я мечтала об этом по мере нашего пути к вновь возникшему перед лицом холлу, ранее встретившему совсем негостеприимно.       Когда мы оказываемся на балконе входа в замок, открывая срез, нас окутывает тьма, отбрасывая жуткие тени на величественный зал. Мои глаза сканируют местность, и взгляд останавливается на двух отдалённых гонгах, расположенных на противоположных сторонах балкона. Чувство смелости наконец-то распространяется через кровь, призывая вперёд, когда Леон быстро ориентируется в моём намеченном без слов плане. Полоски над его глазами становятся чётче; принимает вызов, стоящий перед ним и понимает важность задачи, зная, что звук выстрела потенциально может открыть следующий проход. Обнадëживающе сжимая мою руку, мужчина безмолвно подтверждает наш следующий шаг, перед тем как двинуться вперёд, запрыгивая на препятствие в виде большой люстры. Я не пугаюсь, когда парень быстро оказывается на другом конце помещения, не делаю замечание, и даже не боюсь, что скрипучая люстра обвалится, привлекая внимания мутантов всея замка, только хмыкаю довольно, подмечая, что агент ориентируется в окружении так же быстро, как его управляемая игровая версия.       Звук металла, сталкивающегося с металлом, пока делаю первый выстрел из Чернохвоста, разносится по зданию, звон прорезает тьму, словно маяк надежды. Эхо первого удара витает в воздухе, его вибрации смешиваются с напряжением, наполняющим пространство, а затем следует выстрел Леона, и его звук сталкивается с оседающим шумом моего в гармоничной симфонии, наполняющей входной зал. Вибрации гонгов словно пробуждают замок, оживляя его древние камни, и грохот разносится по стенам — передо мной опускаются железные балки запечатанной ранее двери. Мы с агентом обмениваемся понимающими взглядами, и молчаливое общение говорит о многом, ведь мы преодолели ещё одно испытание — загадку, которую не решат только идиоты с захваченным паразитом мозгом, но наше единство в этом моменте маленькой победы было так же непоколебимо, как и прежде.       Мышцы Леона напрягаются, когда он делает глубокий слышный вдох, оценивая расстояние между собой и балконом с другой стороны, пропасть, отделяющая его от меня, снова требует смелого прыжка веры. Без колебаний он делает шаг назад, его тело готово и мобилизовано, как у хищника, когда смотрит на большую золотую люстру, мягко покачивающуюся перед ним, в его венах течёт возбуждение, трепет, и он запрыгивает на скрипящую конструкцию без искры страха, раскачивает её, толкаясь всем торсом, с глухим стуком приземляется на каменную платформу. Его сердце колотится, как лотерейный шарик в барабане, дотягиваясь до моих ушей, и я не впервые отряхиваю голову, сжимая веки, не в восторге, что мой слух настолько обострён; возбуждение от прыжка течёт по его венам шипящим норадреналином.       — Проще простого? — отчеканиваю, наблюдая за быстро отдышавшимся парнем, до белых фаланг сжимающего вскинутый наготове пистолет.       — Проще простого. — Он улыбается и не позволяет волнению отвлечь его, прокрасться в мутные в полумраке второго этажа зала для аудиенций глаза. Тут холодно и сыро, как под землёй, и я вспоминаю об оставленной в деревне куртке, которую обещала сберечь. Она будет не нужна, чтобы всю жизнь помнить эту ночь, которая только раскинула смоляные щупальца, тянувшиеся в вены и взбудораженное страхом неизвестности сознание.       Благодаря связям, Леон много знает о Яре, а я много знаю о Леоне, будучи фанаткой его цифровой версии, но он настоящий, грязный и сосредоточенный, а я — не марионетка, но в чужом теле, и я часто вспоминаю об испанке. Мы с ней не поменялись сознаниями — теперь я с ней одно целое. В моей голове роятся её воспоминания: первый поцелуй в университете, за который ей до сих пор стыдно, верность корпорации, ставшей причиной апокалипсиса, давняя влюблённость в босса с явной психопатией и аристократическими манерами, почти детская симпатия к большому и грозному бывшему майору, которому пришлось умереть, чтобы выжить. Если я угодила сюда с паразитом, то избавиться от него значит избавиться от себя — проще простого — но что, если это будет концом всему?       Агент по-отцовски прячет меня за спину, с усилием толкая большие двойные двери с вычурной резьбой и позолоченными ручками. Лицо привычно обдает туманом дыма свечей, натыканных под завязку на престоле посреди помещения со сверкающей плиткой. Любопытный взор скользит по экстравагантному залу, вбирая в себя его величие, окрашенное пляшущими тенями и мрачной церковной атмосферой. Мерцающий свет свечей языками пламени играет на утончённо украшенных вазах, но их дорогое мраморное сияние притупляется тяжестью надвигающегося ужаса. Ржавый динамик в виде рупора шипит и кряхтит, стоит нам сделать пару шагов по натëртому полу, возвращая в момент ранящей, как кинжалы, реальности.       — Вы должны были быть на привязи, как бешеный волк, сеньорита Мендез! — Тонкий скрипучий голос искажается помехами проигрывателя, когда я вздрагиваю от неожиданности, вскидывая пистолет. — Вы оба — зашли слишком далеко. И это… впечатляет. Но вам не найти дочь президента раньше меня.       — Раньше… Она сбежала? — Леон проговаривает сам себе, кидая на меня беглый задумчивый взгляд.       — В любом случае, дальше вы не пройдёте. Я подготовил вам сюрприз. — Слова принца звучат зловеще, оставляя в недрах ума ноющее ощущение, что опасность маячит прямо за углом, и оно было правдивым. — Вашему вниманию: отважный рыцарь спасает страшного дракона!       — Вот мудак, — я выплëвываю под ноги, когда громкоговоритель резко замолкает. — Если Эшли сбежала, значит, ей кто-то помог. — Констатирую неожиданно для Леона, и он хмурит брови, застывая в проходе в просторный коридор с маячащим пятнами красным ковром, но не решаюсь выдать, что видела, кто. Все эти видения сквозь других паразитов напоминают микро-сон или вспышки ощущений, наполненных чужими мыслями и болью: неприятный побочный эффект доминантного образца, но связь значила, что младшая Грэхэм далеко не ушла.       — Если так, то мы здесь не одни. И меня это не радует. — Бормочет недоверчиво, продолжая мягко ступать вдоль обставленного замершими рыцарскими доспехами пути к новому проходу, издалека внушавшему намёки о предстоявшем «сюрпризе» местного властителя прилипшим к раме чёрным пятном. Двигаемся по сюжету в пучину зла: главное, пережить её так же быстро, как на экране монитора. Не выйдет. — Может, это Луис был?       — Не знаю, нужно ли ему это. У него другая задача… — Отвечаю коротко, отрицательно махая головой: несмотря на самоуверенность, отчасти Сера производил впечатление хитрой, но осторожной домашней лисы, что в первую очередь думает о безопасности собственного хвоста и не совсем готова к схваткам с открытым миром. — Я думаю, он знает пути в обход и движется по ним, поэтому ему точно не до защиты Орлёнка.       — Ты права. Он, наверное, даже ещё не слышал, что её поймали. — Леон соглашаясь, задумчиво урчит, опираясь на скрипучую тяжёлую дверь. — Путь для нас, так или иначе, только один: вперёд. Надеюсь, с ней всё в порядке и она дождётся нас в том месте, в котором она сейчас.       — Я тоже. Но знаешь, что ещё бесит? — Выпаливаю, пока Кеннеди с опаской приоткрывает щель двери, вопросительно оборачиваясь. — Я ненавижу сюрпризы.       Пахнет гнилью, водой, приторной сладостью и тлëй, когда нас охватывает зловещее зрелище: возвышающиеся чёрные фонтаны среди огромного исполинского помещения, длинными руками разделённого платформами. Мои слова ещё резонируют в ушах Леона, когда он без доли страха хмыкает, перенимая мой настрой, и ступает вперёд, и я не могу не чувствовать, как комок предвкушения сжимается в моей груди колючей проволокой от наваливающегося тяготой вида этих высоких расписанных чудаковатыми разводами потолков и покрытых густыми смоляными пятнами морозящих коричневых стен. Его взгляд скользит по застеленному махровыми коврами залу в поисках любых признаков опасности или скрытых ловушек, потому что вокруг подозрительно тихо. Каждая клеточка моего существа находится в состоянии повышенной готовности, готовая отреагировать в любой момент, пока он оценивает ситуацию, и его внимание переключается на рычаг, расположенный возле одного из хлещущих чёрными языками водоёмов.       — Вот, — указывает ровным и сосредоточенным голосом. Рычаг на месте и искать его не нужно — странно, и, похоже, за нами действительно присматривают. — Нам нужно активировать платформы, вытащить их из воды. Второй механизм на уровне выше, я подсажу тебя, похоже, нужно активировать оба… Но действуй осторожно. Мы не можем допустить никаких ошибок.       — Так точно, мистер Кеннеди, — выкидываю с притворной уверенностью, чувствуя, как каждая мышца пульсирует от предчувствия надвигающейся беды. Их много: один паразит, два, три; не голодны — только к насилию, не боятся — под чужим контролем страха не бывает. Гремят щитами, булавами, а лица одинаковы, лишены узнаваемых черт, прикрыты капюшонами ритуальных мантий. Американец почти подкидывает меня, когда я цепляюсь мелкими пальцами за край платформы, царапаю начищенную плитку острыми ногтями. — Леон! — Не решаюсь спрыгнуть к нему, потому что обратно не залезу сама — а передо мной цель, столп с круглым рычагом, маняще шепчущая внизу вода и шипящие пули.       — Всё в порядке! Делай, что нужно!       Глаза Леона расширяются, когда заражённые враги роятся в поле зрения, их гротескные, но одинаковые формы и ненасытный голод наполняют воздух неоспоримым ощущением опасности. Машинально он меняет пистолет и крепче сжимает дробовик, чувствуя его успокаивающую тяжесть в своих руках. Агент двигается точно и эффективно, методично снося с ног заражённых, одного за другим, слаженными разбросанными выстрелами картечи, используя каждую унцию своей подготовки и навыков, чтобы держать их извергающиеся щупальца паразитов на расстоянии. Оглушительные выстрелы его ружья эхом разносятся по залу, каждый выстрел попадает в цель со смертельной точностью, и я вцепляюсь в металл рычага, с трудом смещая тугую конструкцию. Заражённые падают, но их заменяют другие, неумолимые в своём преследовании; замахиваются булавами, рычат на неразборчивом языке, утратив способность грамотно слеплять слова слишком давно.       Отвлечённая тяжело движущимся рычагом, я краем глаза замечаю кучку заражённых болванчиков, сливающихся большим количеством в одно смоляное пятно в затуманенном и охваченном паникой боковом зрении. Мне не остаётся ничего, кроме как поддать силы и с напором крутануть конструкцию остатками сил, тлеющими, как горящая бумага, но так же быстро восстанавливаясь, они заполняют зудящие мышцы и голову, толкая к самому необдуманному решению за весь день в испанской деревне. Смыкаясь плотным кольцом, культисты угловатыми щитами с металлическими вставками теснят меня к краю платформы, злобно кряхтя — и я злюсь не меньше, когда страх поглощает ноги — а всё остальное тело — чёрная пахнущая вода, ведь срываюсь и прыгаю в течение внизу. Всё вокруг сжимается, исчезает с радаров, как неопознанный объект, и, погружаясь в темноту, вода заплывает мне в рот, в бреду кажется вкусной и желанной, смакует цветущей акацией и примесью крови.       — Сегодня день открыл пасть, чтобы завтра никогда не настало. Ты голодна, моё дитя. Я могу утолить твой голод… — Саддлер тянет бледные руки к моему лицу, размываясь в засыпающем сознании, когда я чувствую желанную невесомость и облепляющее чувство спокойствия. Перед тем, как окончательно закрыть глаза в плавающем вокруг мраке, я ощущаю бьющуюся острую боль в груди и резко распахиваю веки, охваченные жжением наполнившей мир вокруг жидкости: это паразит извивается, движется, хлещет хвостом. Леон хлещет меня по щекам легонько. С каждым вдохом тише боль.       — Всё в порядке, Яра, я здесь. — Замечая, как я сгибаюсь и прочищаю наполненные сладостью и кровавостью выпитой воды лёгкие и желудок, он гладит меня по лицу, придерживая за талию, пока моё зрение быстро не прояснилось. Меня не тошнит, мне не плохо, паразит больше не толкается… и мне лучше после вынужденного заплыва, вынужденных глотков странной болотной смеси, и от этого страшнее, но я силой переключаю внимание на своего спасителя. Окинув местность быстрым напряжённым взглядом, он снова осмотрел меня озабоченно, убеждаясь, что я пришла в себя. Просторное помещение распространяет гнилостный запах недавно умерших немытых тел, замолкает убитыми и разложенными трупами с вытекавшими из их внутренностей остатками плаги, полностью впитавшейся в каждый орган заметными тянущимися нитями плоти.       Когда последняя платформа, коридором открывающая путь наружу, поднимается с грохотом, осенний ветер засыхающими поцелуями ласкает моё лицо, перед которым в молчаливом приглашении предстаёт внутренний дворик с побитым серым фонтаном, лишённым воды, окаймлённым цветением фиолетовой гвоздики. Лунный свет мягкими холодными бликами прыгал по угловатым лепесткам, перечным запахом напоминающим о своём грязном владельце Салазаре. Узкое пространство перекликается с тихой пустотой, лишённой каких-либо признаков Луиса, который должен был встретить нас тут. Беспокойство тяжело оседает в груди, чувство предвкушения смешивается с угасающей надеждой после тихих гудков айфона Кеннеди, оставшихся без ответа.       — Я не верю, что он нас предал. Может быть, он дальше, во внешнем дворе. Дверь открыта. — Я присела на край холодного фонтана, ощущая, как невыносимо холодно вилявший сквозняк мучил ещё мокрую кожу и волосы, мерзко липнувшие к щекам и шее, на которых ещё остался остаточный сладкий аромат, странно влиявший на паразита в теле.       — Возможно. Я проверю.       Я движусь следом за Леоном, шаркая ботинками по побитой гальке, оставляя по пути влажные следы широких подошв, но держусь на расстоянии, когда мы выходим на широкую просторную местность, обвитую кустарниками и слепленными из тяжёлого камня колоннами. Она тонет в ночи, как я недавно тонула в воде у фонтанов, и так же булькают остатками воды в ушах чьи-то тихие шаги, но я уверена, улавливаю только я. Беспокойство атакует голову отбойным молотком, трубя о чьём-то приближении, но я не успеваю отозвать вскинувшего пистолет агента. С бряком его компактное оружие падает на плитку, и я замечаю возникшую перед ним точëную фигуру, обтянутую знакомым красным нарядом.       — Хорошо. Стой там и подними руки.       Сердце Леона замирает, когда холодное прикосновение чужой стали толкает его затылок и дуло серебристого пистолета впивается в его волосы. Опасность маячит позади него, обезоруженного и с поднятыми руками, но он готов к бою, а ещё голос, пропитанный узнаваемостью и давней историей, подтверждает его подозрения. Ада Вонг, загадочное существо из его прошлого, всплыла на поверхность самым неожиданным образом. Его тело напрягается, мышцы сжимаются, как натянутая пружина, с мерной осторожностью он хочет оглянуться через плечо и встретиться с этим воспоминанием воочию.       Тонкий танец между доверием и обманом, преданность, выкованная и разрушенная. Когда части встают на свои места, он понимает, что грань между предметом давнего интереса и врагом никогда не была более размытой.        — Холодно ты встречаешь после шести лет разлуки, Ада. Я думал, ты погибла. Но знал, что для тебя это было бы слишком просто. — Заговаривает он, его голос кажется ровным, несмотря на то, что в его венах струится адреналин. Он делает размеренный шаг назад, чтобы выхватить у неё оружие, но Ада уворачивается, совершая ошибку, отвлекаясь на одного противника — но их два, и прокрасться за спину неподозревающей агентки оказалось очень просто. Разворачиваясь, чтобы проверить источник шума, она сталкивается с моим вскинутым машинально ножом, и тонкое разрисованное лезвие впивается в линию шеи под её подбородком, почти скользнув по глотке.       — Ножи быстрее. — Отчеканиваю неосознанно, хмуря брови, рассматривая бледные и мягкие черты азиатской внешности, и хитрые, спрятанные под чёрной чёлкой стрижки глаза, обрамлённые стойкой подводкой и редкими длинными ресницами. Она жмёт губы, а потом растягивает покрытые блеском уголки в лукавой улыбке. Пользуясь возникшим мгновением, Леон поднимает с земли Каратель, но не направляет на старую знакомую, отдавая контроль над ситуацией мне или всё ещё веря.       — Тебя-то я и искала. — Она поднимает руку с оружием, давая знать, что не собирается его применять, и топчется каблуками длинных сапог, делая осторожный полушаг. — Точнее то, что в тебе. Но теперь обстоятельства изменились.       — О чём она говорит, Яра, вы знакомы? — Кеннеди требует ответов, рассматривая азиатку со всем интересом, ведь её появление и красное платье привлекает внимание, как мерцающее пламя в темноте. Его голубые глаза не отрываются от неё, выискивая любые признаки обмана или опасности, ведь ситуация шаткая, и напряжение ощутимо витает в воздухе.       — У меня подарок от общего друга. — Вонг выпаливает хитро, вяло двигаясь под напором моего орудия, что-то вытаскивая из кармана тактической сумки, обтягивающей плотные бёдра.       Глаза Леона сужаются в подозрении, когда мягкие слова старой знакомой достигают его ушей, и упоминание об общем друге и о каком-то подарке только добавляет загадочности и непонимания, окружившего непонятную ситуацию. Его мысли мчатся вперёд желаний, пытаются собрать воедино фрагменты общей истории и намерения Ады, а ещё как с ними связана я. Хватка на ноже в моей руке не дрогнула, следящий взгляд прикован к её движениям, в её собственном взгляде отражалась смесь осторожности и любопытства. Кеннеди заметно смотрит только на меня, молча призывая действовать обдуманно, но чувствует какую-то связь между двумя женщинами перед собой, которую не совсем понимает.       Женщина передаёт мне твёрдую угловатую вещицу, и ослабляя, немного опуская нож, я рассматриваю пёстрый брелок со змеёй в своей ладони, к которому оказался прикреплён звенящий на карабине ключ.       — Снова эти змеи… — Я гадаю, от кого из двух мужчин из своей прошлой жизни Яра могла получить такое странное послание, и едва замечаю, как Ада делает пару быстрых шагов назад. Когда сложность ситуации ложится тяжёлым грузом, Леон шумно выдыхает, успокаивая нервы, направляя пистолет на отдалившуюся азиатку. В следующий миг перед ней смыкаются ставни острых железных ворот, как по нажатию кнопки. Тени, танцующие во дворе, только добавляют неопределённости, создавая атмосферу ощутимого страха, сменяющегося злостью, когда, скрываясь в этих тенях, Вонг выпаливает: «Это от катера. Советую убраться отсюда, когда доберётесь до воды и, кто знает, может, наша следующая встреча будет такая, как ты хочешь, Леон».       Молчание и скрытое знание, которое кипит под поверхностью, вызывают заметное беспокойство у Леона, хватающего меня за руку. Он наблюдает, как Ада уходит, её присутствие исчезает, как дуновение ветра, когда бремя неуверенности ожидаемо ложится на мои плечи. Я нервно играю пальцами с брелоком — что-то тут не так — зачем этот ненужный акт щедрости, когда пальцы скользят по серебристому змею, нащупывая жучок. Дело не в катере и помощи: некто не хочет, чтобы я добралась до лаборатории, следит и ждёт какого-то момента. Леон тоже ждёт, замечая, что я отвлеклась и растерялась.       — Яра. Ты обещала рассказывать мне всё, что вспомнишь. Мне нужно знать, — продолжает он ровным, но настойчивым голосом, ища честности. — Больше никаких секретов между нами — только не теперь. Правда — теперь наше оружие, потому что пока мы вместе, без доверия нам не выжить.       Его слова висят в воздухе, исход не ясен. Танец доверия и предательства возродился, и он показывает, что полностью готов идти по этому коварному пути, который лёг впереди. С виду хорошо, что теперь никто не может достать образец, но теперь все хотят достать меня. В этом мирке из теней и тайн агент цепляется за меня и веру в лучшее, а я за воспоминания Яры. Сама наломала дров и бросила спичку. Теперь гори.