***
Кира сидела, глядя в зал невидящими глазами, натянув на лицо фальшивую улыбку. Как будто ей было все равно, что ей задали всего один вопрос после доклада — и тот дебильный — а этому… этому… Все как будто с цепи сорвались. Черт, когда перед началом секции Канатова заявила, что все вопросы будут заданы в конце, после всех докладов… Да, она уже тогда поняла. Все пропало! Никому не были интересны предприимчивые независимые новгородки, все хотели узнать в деталях, что ж там кузнец без штанов с девками-то делал потом! И этот… Перья распустил! Павлин! Индюк тупой! Крокодил! И разве она не знала, что так будет? Знала. Разумеется. И что сбегутся все эти аспирантки с восторженными глазами. И что этот будет красоваться и произносить “народная эротика” таким глубоким томным голосом, что…. А самое противное — доклад-то у него был хорош! И сам он… Огромный, в этом пиджаке, в белой рубашке с узким галстуком, словно на красной дорожке на кинофестивале. Такой уверенный в себе, спокойный, элегантный — и отвечал еще с улыбкой (черт, почему ему так шло улыбаться?) и с таким тонким и изящным юмором, и в то же время так тепло и обаятельно, что вся женская часть аудитории просто глаза закатывала в экстазе. А она… в этом платье из секонда, которое ей не шло, в дурацких сережках… Доклад прочитала кое-как, по бумажке… Попыталась в конце упомянуть Кайлуху и его переписку с Рейславой, что-то несла про агентность новгородских женщин и в любовных делах, про равенство и партнерство, но вышло как-то скомкано, хотя, судя по реакции аудитории, этим берестяным романом она хоть как-то всех заинтересовала. Но этого было мало… Черт! Надо было все переписать вчера, убрать эти торговые грамоты, сократить теоретическую часть… Как все неуютно, как все… как перестать чувствовать себя не в своей тарелке, бестолковой, нелепой и ненужной? Да пропади оно пропадом! Кое-как досидев до перерыва, Кира побежала к накрытому столу в соседнем помещении, налила себе кофе и быстро набила рот печеньем. Как хомяк, ну и пусть. Никто не видит. Она встала в углу у окна и жевала, глядя на улицу. Стресс постепенно отпускал. Пусть это и нехорошо — заедать проблемы, но тут… Ей просто очень надо было успокоиться! — … если я правильно все понял, да, то, о чем она говорила в конце, именно что роман… в берестяных грамотах, — прозвучал сзади этот глубокий низкий голос, как ей показалось — с легкой насмешкой. — Интересно, конечно, на чём конкретно основаны ее конъектуры... Кира вздрогнула. Лучше убраться из этого угла. И навернуть еще печенья. Залпом допив кофе, она — обойдя по дуге то место, откуда слышался голос, — вернулась к столу. Роман в берестяных грамотах… На чем основаны… Ну так спросил бы! Она бы ему ответила. И про палеографию, и про языковые особенности текста, и про стратиграфическую оценку… Но он, очевидно, считает, что она все из пальца высосала, потому что про любовь! А твои-то выводы на чем основаны были, а, крокодил? Так, печенье в рот и еще кофе. Сзади мелькнула какая-то тень. Как вчера на набережной. Ощущение чужого присутствия — вернее, вполне конкретного присутствия… Он идет сюда! Ему тоже нужен этот кофейник. Черт! А она тут с полным ртом и не прожевав! Бежать! Кира резко обернулась и… …она могла бы удержать чашку. Наверное. В последний момент удержать, сжать, не дать ей опрокинуться, но… — Черт! — на белоснежной рубашке и лацкане явно дорогого пиджака расплывалось коричневое пятно. — Прошу прощения, — попыталась пробормотать Кира с набитым ртом. Заливаясь краской, она почему-то подняла глаза на этого. Он смотрел на нее сверху вниз, и глаза у него были непроницаемо черные. — Вениамин Харитонович! — тут же раздался женский вопль. — Соль, соль скорее несите! — Да погодите, у меня салфетки, сейчас!.. — раздался другой женский вопль. — Не надо салфетки, только размажете!... — Обожглись? — Давайте замоем водой скорее! Надо снять рубашку… Ой, все. Штаны еще с него снимите! Кира ретировалась, пока ее не растерзали за осквернение божества. В коридоре попыхтела, встала у стенки, достала мобильник. Так, ну, в одном из основных популярных банков у него же должна быть карточка? Номер телефона его был, мобильник, всем рассылали еще в начале. Значит, в этом банке нет. А в этом… ну вот, да. Вениамин Харитонович О. Перевести пять тысяч рублей. Должно хватить на химчистку, даже понтовую. А она не жадная. Да, она не будет думать… Она… сделает красивый жест. Сообщение получателю… “На химчистку. Прошу прощения еще раз. С уважением”. Сил возвращаться не было, и она, проклиная все на свете, решила... прогулять следующую секцию. На улице было так хорошо! Кира пошла по набережной Невы, глядя на воду, постепенно успокаиваясь. Жизнь продолжается. Кругом гуляли люди, улыбающиеся парочки, дети на самокатах, прошли строем сосредоточенные китайские туристы под руководством гида с зонтиком в вытянутой вверх руке, фотографирующие все на каждом шагу… Надо наконец найти пышечную — утром сделала крюк, а там было закрыто! Закрыть гештальт с этими пончиками. То есть пышками… Телефон тинькнул. Перевод пяти тысяч рублей на ее карту. И сообщение следом, в смс. “Я уже говорил, кажется, в прошлый раз, как именно вы можете распорядиться этими деньгами. Лучше купите себе многоразовый стакан для кофе с плотной крышкой (возьмите только навинчивающуюся, чтобы точно не слетала, когда вы снова будете врезаться в людей) и постарайтесь уделять больше внимания окружающему миру и меньше — своему телефону. Или, на худой конец, переведите в фонд спасения поргов. С уважением”. Кира вспыхнула. Вот черт! Она снова открыла приложение банка и набрала номер телефона этого. Перевести пять тысяч рублей. Получите и распишитесь, Вениамин Харитонович О.! В сообщение получателю все не влезло, так что она тоже решила отправить смской: “А я уже говорила, куда именно должна отправиться ваша снисходительность. И нет, я не собираюсь быть у вас в долгу. Кстати, я залила вам только рубашку? Штаны не пострадали? А то могу перевести еще дополнительно и за это. Ну, и на лечение. Если надо, только скажите. Это была бы большая потеря для питерского научного сообщества. С уважением”. Пять тысяч прилетели обратно. “Это трогательно, что вы беспокоитесь о моих штанах. Теперь я понимаю, почему вы все время так… рассеяны. С уважением”. Вот же ж… Крокодил! “И на чем же основано ваше предположение, коллега? Очень интересно. С уважением”. Черт, она так полыхала, что даже забыла снова отправить деньги, когда уже пришел ответ: “В отличие от вас, я наблюдателен. С уважением”. Нет, он думает, что уел ее, что ли? Кира уже начала строчить ответ, когда телефон неожиданно погас и выключился. Зараза! Ну почему! Черт… Теперь этот подумает, что ей нечего ответить! Она кинулась к Дворцовому мосту, сочиняя в голове остроумный ответ. Если не свернет, как утром, не в ту сторону, то до гостиницы доберется быстро.***
И где эту… черти носят? Это просто неуважение уже! К коллегам и к организаторам! Которые тут просто упахались! Чтобы поселить ее в отличный отель, чтобы она могла пить нормальный кофе и уминать вкусное печенье за обе щеки, а вечером еще и прокатилась на теплоходе с фуршетом и посмотрела, как разводят мосты… Прочитала свое и упорхнула развлекаться! Ходит, небось, в своем платьице по набережной, стучит каблучками, локоны на ветру развеваются… “Надеюсь, вы просто вняли гласу разума и пошли покупать стакан. А не просто слишком утомились, слушая доклады. Согласен, в третий раз облить меня кофе было бы эффектно, но не оригинально”. “И не заблудились там нигде. С вашей-то рассеянностью”. Ответ пришел, когда он уже задолбался вытаскивать каждые три секунды телефон и бестолково пялиться в пустой экран в глупой надежде, что уведомление о новом сообщении могло прийти как-то незаметно, хотя телефон стоял на вибрации. “Не заблудилась, не волнуйтесь. Трогательно, что вы заметили мое отсутствие. Вашу бы наблюдательность да в нужное русло. Потому что если бы вы с таким же вниманием следили за происходящим в науке, вы бы ссылались не только на Проппа, а хотя бы на недавнюю монографию Квайгонского. Если, конечно, читаете по-польски”. Вениамин аж подскочил, едва не убив стулом сидящую рядом пожилую даму, кажется, из Лиссабона. Да что ж тут с этими стульями-то! Канатова сделала круглые глаза, и он, прошептав “Турбюро!”, выскочил из зала заседаний. Если читаете по-польски, а? Выпендриться решила! Он выскочил в курилку, чуть не снеся дверь с петель. Ну он ей сейчас ответит. Он ей сейчас… “Признайтесь честно, только что про нее нагуглили? Я, к вашему сведению, не люблю цитировать модные работы, только ради того, чтобы выпендриться. А уж если каким языком и не владею, то птичьим”. Ха! Получи! Он нажал “отправить” и пошел за кофе. И печеньем. Может, что-то еще осталось от этого бешеного хомяка. На обед она, конечно, явилась. Кто бы сомневался. Нагрузила целый поднос еды — где там все помещается вообще! — и плюхнулась на свободное место рядом с Холдовой. Кое-как проглотив… а что он себе положил, собственно? Черт, съел и не заметил. Нервы ни к черту! Вениамин встал и демонстративно прошел мимо этой, глядя прямо перед собой. Черт. Ну почему все так? После обеда как раз была пара интересных ему докладов, а надо было ехать проверять капитана. По телефону он вроде звучал трезво и давал клятвенные заверения, но до вечера вполне могло произойти что угодно… Необходимо подстраховаться и выбить у турбюро другого капитана на всякий случай. Ну какого черта? Какого черта! Телефон завибрировал: “Если вам не знаком термин ‘габитус’, то все еще хуже, чем я думала. Но не волнуйтесь за актуальность своего доклада, к вашим замшелым рассуждениям никто особо не прислушивался”. “Не все только и думают, что о моих штанах, представьте себе!” “Ну конечно, всех волнует ваш богатый внутренний мир и неоценимый вклад в современную фольклористику”. Они переписывались до самой теплоходной прогулки, упражняясь в остроумии. Вениамин сам чувствовал себя как эта сумасшедшая Кира, вечно уткнувшаяся в телефон, потому что писал ей даже из офиса турбюро, с пристани, где ждал капитана, по дороге обратно, с последнего заседания, где они принципиально не смотрели друг на друга. А еще… его так и подмывало спросить, что скажет этот ее — кто он там ей, с кем она “в отношениях”, бойфренд, жених? — если узнает, что она весь день строчит ему сообщения. Почему-то ему представлялся какой-то деловой мужик на дорогой машине, оставшийся там, в Москве. Возможно, далекий от науки и всех этих Кириных таких несерьезных и абсолютно не денежных дел, но зато умеющий хорошо зарабатывать. Устойчивый, надеждый, как раз такой, с кем эта рассеянная птичка могла бы спокойно жить. Наверное, у них там модная большая квартира с окнами в пол, в каком-нибудь из этих чудовищных современных зданий из стекла и бетона, которыми теперь утыкана столица. А потом, когда Кира вернется домой, этот мужик встретит ее на вокзале и повезет куда-нибудь… в пафосный ресторан в башне “Федерация” на шестьдесят втором этаже. То, что Кира не выкладывает в фейсбук фото устриц и фаланги краба на блюде в окружении черной икры, еще не значит, что она не бывает в таких местах. Они будут пить просекко, она расскажет, как прошел симпозиум, а после они поедут домой и дальше… Он тряхнул головой, потому что представлять это “дальше” категорически не хотел. — А теперь, — провозгласила наконец Канатова, — всех, записавшихся на теплоходную прогулку, прошу подойти к Вениамину, он расскажет вам, как мы будем добираться до пристани.***
“Ты куртку не забыла? И вообще, чего весь день молчишь? Все хорошо?” Кира уставилась в телефон. Какого… черт, это же Роза. А не этот. Куртку она, разумеется, забыла, в отличие от зарядки, которую как раз захватила из гостиницы. Потому что весь день провела… В общем, да. Сладостно цапаясь с этим! Потому что… Ну нельзя же, чтобы за ним осталось последнее слово! Они уже перешли к сравнению театров, и ей пришлось остервенело гуглить, чтоб не выглядеть…. Что бы он не узнал, что она ни разу не была в Большом. Потому что билеты там стоили столько же, сколько оплата ее комнаты на полгода. Да и в целом театры вылетали в копеечку, не по ее заработку. В то время как он, конечно, с кафедры бежит сразу в Мариинку, а в выходные в Эрмитаж. Испив кофию перед этим в какой-нибудь пафосной кофейне. Потому что с таким-то костюмом ему точно не надо еще дополнительно что-то преподавать и вообще крутиться и хвататься за разные подработки. Сидит на жирном гранте с этим Сноковским… Кстати, а почему этот старый гад полузучий не пришел на симпозиум, который организовывал, в том числе, его верный ученик? Интересно…. “Вам бы лучше подошла Кунсткамера,” — написала она и нажала “отправить”. Получи, сноб проклятый! С реки, однако, дуло. Кира поежилась. Они пока все толпились на пристани, куда их организованно привезли на автобусе, и уже было ясно, что она тут замерзнет на фиг. Куртка бы точно не помешала, черт! Может, хотя бы на теплоходе будет лучше. Она быстро сбегала купить кофе — пусть трепещет, гад, — и едва не пролила его на себя, увидев среди гостей Сноковского. Пришел, значит. На прогулку и банкет. Ну еще бы. Этого гада, разумеется, провели на теплоход в первую очередь в окружении еще каких-то мелькнувших впереди важных шишек, и только потом стали пускать остальных. Прекрасно! Венечка постарался! Нижняя палуба заполнилась мгновенно, и Кире уже не хватило места. Она устроилась наверху, где было холоднее. Все тут же натянули куртки, а у нее не было. Черт! И еще тут не было розеток. Ежась от холода, она спряталась за переборку. Черт! Черт! До конца прогулки она так не дотянет. Если только не жахнуть коньяка. Хорошо бы его прямо в кофе… Наверняка будет не только вино, а что-то и покрепче. Официанты как раз начали разносить напитки и закуски. Шампанское со льдом, да вы издеваетесь! Кира ухватила только корзиночку с салатом, хлебнула кофе, и тут наконец пришло сообщение. Видимо, устроил своего Сноковского в золотом кресле во главе стола внизу, овеял господина опахалом и теперь получил немного свободы. И сахарную косточку. “А вам — Ботанический сад, теплица с ядовитыми растениями”. “Если вы не будете меня трогать и есть, все обойдется”. Кира уже ткнула “отправить”, когда вдруг сообразила, как это можно прочитать иначе, и вспыхнула до ушей. Черт, черт! В животе стало жарко. Зато согрелась, блин… Надо пойти все-таки поискать розетку, а то если она сейчас снова отключится, то Венечка восторжествует. Сунув телефон в карман, Кира пошла вниз. Так, туалет, спасательный круг на стене, указание, где искать жилеты, на английском… А где тут лестница-то? Почему все так сложно. Та, по которой она сюда поднималась, почему-то была уже перетянута цепочкой с надписью “для персонала”. Черт, она не пойдет искать другую, подумаешь. Венечка объяснится с этим “персоналом”, если надо. Она в этом была уверена. Уж с его-то умением. — Жаль, что я не смог попасть на доклад вашего Вениамина, — она узнала этот голос. Замерла, осторожно выглянула вниз. Так и есть. Абрамов из РГНФ, который приехал только после обеда. Он стоял внизу на площадке со стаканом виски в руке и разговаривал со Сноковским. — Утром были дела… Знаете, он прислал недавно заявку на грант… Меня удивило, что не с вами, конечно. — Вы ничего не пропустили. Мальчик… Признаюсь честно, я в нем разочаровался. Помог защититься из уважения к его деду, однако… Скажем прямо, я не горжусь этим поступком. Думал, все выправится, но… Этот его доклад, боже! Утверждать, что… русские святочные игры целиком заимствованы с Запада? Его дед переворачивается в гробу. Такое… приспособленчество. Нет, мальчик годится разве что только как секретарь со знанием иностранных языков, да и то… Вот же гад! Вот же сволочь! Кровь бросилась в голову так сильно, что в глазах потемнело. Кира в один прыжок слетела с лестницы, едва не облив кофе, который еще держала в руке, самого Абрамова. — Если бы вы были на этом докладе, профессор Сноковский, вы бы знали, что Одинцов этого не говорил! — выпалила она, чувствуя, как язык едва ее слушается от гнева. И обернулась к ошарашенному Абрамову: — То, что сейчас сказал профессор Сноковский, — полная клевета! Но профессор любит унижать студентов, при том, что сам не знает свой предмет! Вместо лекций вечно какие-то рассуждения об ужасном современном поколении и о том, что всем нам только дворниками работать! На экзаменах идиотские вопросы не по теме! Информации ноль, сплошное самоутверждение и маразм! Вы занимаете чужое место! Просто потому что Палпатинов все еще ректор! — Да ты вообще кто такая, девчонка? — выдохнул наконец Сноковский. Рот у него открылся, а сам он трясся от возмущения так, что стакан виски в руке дрожал. — Если бы вы хоть немного интересовались наукой, вы бы знали! — фыркнула Кира, вскинув голову. Потом обернулась к Абрамову, гордо кивнула и пошла вниз. Ноги у нее дрожали. Перед глазами все плыло. Как всегда после таких вспышек, сил вдруг совсем не стало. Она сделала еще шаг по лестнице, споткнулась, ткнувшись в кого-то, и вдруг… — Черт… Совсем остывший кофе из стакана, который она все еще машинально сжимала в руке, выплеснулся на белую рубашку и пиджак. Кира обреченно подняла голову. Сейчас ей было совсем не смешно. Одинцов стоял перед ней, сжимая в руках аккуратно сложенный плед, и смотрел на нее сверху…. как-то странно. — Если ты и дальше будешь пахать на этого мерзавца Сноковского, то ты…. Ты… дурак! — выкрикнула она, всхлипнув, и протиснулась мимо него вниз. — Веня! — гневно раздалось сверху. — Иди сюда немедленно!***
На Рождество пресвятой Богородицы оклад в дар чудотворной иконе заказала — жемчугом да каменьями изукрашенный. Помоги, мол, прошу! Только чтоб живой был. Только чтоб не сгинул. Уж и не просила, чтоб вернулся, знала… что не приедет, ну. Грех его отмаливала. А сама… как тень ходила. Слышала, что говорят, мол, смотрите, смотрите-ка, как Рейслава по Гордею-то убивается. Никто же больше ее не возьмет, даже если она и денег приплатит. Ну, пусть говорят. Думала, что делать-то, где искать? Разное говорили, родители не знали ничего. А расспрашивать, клич кидать… Нет, нельзя. Чтоб его подозревали-то, чтоб со сгинувшим Гордеем это связали. Девкам своим тогда наплела, что волколак ругаться приходил, что Сновку опять обошла, да еще за ось деньги втройне требовал, чудище коркодильное. Только чтоб не подумал никто, будто он виноват, будто было у них что. Летом, как положенное время выждала, так и искать волколака отправилась. Ладью снарядила, мол, торговать в Царьград поеду. Ну, раз баяли, что Сновка его туда отправил. Поехала-то поехала, да только вернулась ни с чем. Весь Царьград перевернула, все перетрясла, денег платила всем, кто что сказать мог. Вроде и видели его, да, говорят, уехал уже. Не то в Рим, не то к франкам. А то и вовсе, может, в Индийское царство… Просила передать, что искала, грамоту оставила. Тут и лету конец, возвращаться надо. А уж после по весне снова искать... А ленту ту носила, не снимая. Да от слез вся и выцвела уже, лента-то. Последняя память об этом. Рейслава на себя серчала, что грамоты-то те выкинула, где волколак ей писал. А сейчас бы… сидела бы и буквы те гладила, что он своей рукой выводил. А что самое горькое-то — что ничего ж больше между ними и не было, кроме грамот этих. И не будет уже. Только сны и оставались. И поцелуй тот единственный, что тоже уже сном казался. Села у окна, взяла бересту. “От Рейславы Кайлухе. Где бы ты ни был, а я тебя помню. Буде же я тебя по неразумию задела, то прости мою худость. Только б ты жив был. А я тебе кланяюсь”. К Волхову пошла, кинула письмо в воду. Плыви к нему, бересточка, скажи милому дружку, что жизни мне без него нет. Зову, да не дозываюсь, кличу, да никак не докликаюсь. Услышь же меня, за болотами забучими, за полями широкими, за лесами дремучими, за морями глубокими. Обратно шла — листья летят кругом последние, осени уж скоро конец. Вспомнила, как тогда-то по осени в первый раз и встретились. А теперь нет его. И ее будто без него тоже нет.