Волшебный мир: зазеркалье

      Знаете, господа, моему многострадальному мозгу очень тяжело вспоминать те времена, о которых я вынужден вам поведать. Но Ипполит заботливо принёс мне ведро трахуна и надел на мои копыта махровые тапочки, так что я начну своё повествование...       Оглушительная новость о зверском убийстве президента Пивного (труп нашли в кухонной плите, причём кишки моржа были набиты муравьиной мочой). Я и так пребывал в ужасном настроении, как вдруг произошло нечто, окончательно ввергшее меня в пучину безысходности.       Одним хмурым утром я, как всегда, умылся и потёр спину кишками, подстриг свои заросли под мышками и пошёл завтракать. Когда я вошёл в кухню, до моей извилины долетели обрывки разговора:       ― ... О да, мой Маркусик, через неделю... ― это кудахтала тётушка Магда.       ― Тьфу, Магда, ну что ты сюсюкаешься, как овца недорезанная!.. ― возмущался дядюшка Урген.       ― Закрой пасть, старый хрыч! ― рявкнула Магда мужу и продолжила кудахтать с Маркусом: ― Да, сыночка, мы уже оплатили твоё обучение сразу на несколько лет. Не забудь привезти нам магаданских мандаринчиков, в конце концов, ты будешь в элитной школе...       Сначала я не понял всей сути. Но моя извилина едва не распрямилась, когда я понял, что мой кротовий друг уезжает! Уезжает куда-то в Магадан на учёбу! Уезжает! Сопли застилали мне глаза. Я развернулся и поплёлся к себе в комнату, забыв о завтраке...       ...Мысли в голове путались, как стадо старых носков. За все свои годы жизни... Нет, это было впервые. Сопли из моих глаз лились, как из старого кряхтящего трактора. Я обречённо упал на пол, плавая в кокосовых испражнениях. Всё вокруг остановилось. Я отрубился.       ― Маркус! - я орал, словно рожающий диплодок. ― Марку-у-ус! Маркус! Не-е-е-ет!       Я бежал по лебедовому полю в одних лишь носках. Солнце на небе светило запахом отцовских носков, а под ногами росли тыквы. Воздуха не хватало. За мною гнался кто-то очень большой и мясистый, похожий на бульдога. Я упал на одну из тыкв, пытаясь отдышаться, но фонтан соплей начал литься с удвоенной силой, так что я просто закрыл глаза.       Оглушающий топот чьих-то копыт заставил меня открыть глаза. Топ... Сердце пропустило пять ударов. Топ... Я подавился соплей и начал ошарашено пялиться в темноту перед собой. Топ... От страха я, кажется, потерял один носок. Топ!.. Шаги ставали всё отчётливее. Я попятился назад, но тут же споткнулся о камень и упал на спину. Топ!.. Чудовище вышло из-за дерева. О нет! Святые каменные волки!       ― Маркус! ― я орал, словно рожающий диплодок. ― Марку-у-ус!       Я проснулся на диване в гостиной. Рядом тётка Магда заботливо готовила клизму. Это сразу привело меня в чувство, и я вскочил со своего ложе.       ― О, Аркаша, ты проснулся, ― прокудахтала Магда.       ― Не называйте меня так! ― я был жутко зол, что они, эта курица вместе со своим мужем-алкоголиком, планируют отправить Маркуса чёрт знает куда.       Поспешно надев штаны, которые мать моего друга не успела стащить, я пошёл в кухню.       Маркус сидел за столом. Не знаю почему, но у меня вдруг возникла острая неприязнь к нему. Чёртов крот! Я был готов убить его прямо тогда! К счастью, я заметил на столе пирожки в вазочке, схватил один и стал ожесточённо жевать, чтобы потоки ругательств не полились из моего рта, словно Ниагарский водопад. Мой друг наблюдал за мной, пока я жевал чёртов пирожок с малиной (ненавижу малину!).       Наконец я проглотил последний кусок этого дерьма в тесте и с размаху сел на стул. Маркус посмотрел на меня печальным взглядом, полным боли и сострадания. И в этот миг я понял, что он вовсе не такой говнюк, каким казался мне до этого момента.       Тишину прервал тонкий голос Маркуса:       ― Акакий... Я не хотел... Мне так жаль...       Он говорил так, будто случайно выстрелил мне в лоб, и я лежу умирающий мучительной и медленной смертью. Хотя почти так и было. Несмотря на его оправдания и слёзные мольбы, я растёкся по столу, словно пьяная амёба в депрессии. Наконец Маркус схватил тапок и заехал мне по затылку. Он орал благим матом, угрожая мне и брызгая слюной. Я выслушал его и вяло прибавил:       ― Вот! Теперь ты больше похож на мужика.       От этих слов мой друг окочурился, как засохший дедок, и поплёлся куда-то вглубь дома. Я лежал на столе. Скатерть потихоньку сползала, утягивая меня вниз. Но я даже не обратил внимания на то, что теперь лежу на полу.       Но все же, моё самолюбие было задето, и я не собирался так сразу сдаваться этому кроту из-за его печального взгляда. Немного поёрзав на стуле и не обращая внимания на Маркуса, я встал и начал нарезать круги вокруг стола. Маркус уныло вздохнул, поняв, что я в обиде, и взял вонючий малиновый пирожок производства тётки Магды. Когда он начал отвлечённо жевать, во мне снова вскипела ярость. Словно я залпом выпил ведро керосина, а потом закусил горящей спичкой. Мне хотелось подойти к Маркусу, выкинуть на хрен этот пирожок и хорошенько вмазать своему дружку. Но я вспомнил о своём плане и продолжил ходить взад-вперёд.       Так прошло полчаса. За это время Магда успела сложить чемодан Маркуса, сказать ему об этом в моём присутствии (меня всё больше и больше начинала бесить эта старая карга, а потом ещё и Урген заявился в кухню, что-то взял из холодильника и удалился, прихватив вазочку с грёбаными пирожками. Я был до того зол, что разнёс бы каждый кирпичик этого дома на кусочки, но совесть крепко держала узду. В конце концов, каким бы предателем ни был Маркус и как бы ни раздражали меня брачные игры его предков... Все же они приютили меня, жалкого бездомного сорванца, зная о моей чиканутой семейке и незнатном происхождении.       Это немного остудило мой пыл. Я с размаху сел на стул, чувствуя себя незрелым апельсином. Все мои силы улетучились, и яростная энергия уступила место апатии. Маркус был не менее подавлен. Пока я исподлобья наблюдал за ним, он несколько раз открывал рот, чтобы что-то сказать, но тут же замолкал. В эти минуты он напоминал мне захлёбывающегося слюной страуса. Через двадцать минут я встал, не вынося больше этой гнетущей тишины. Окинув быстрым взглядом кухню, я прошёл в гостиную, пересёк её и стал подниматься на второй этаж, в нашу с Маркусом комнату. Между делом я заметил, что Магда и Урген куда-то улетучились, но мне не хотелось думать об этом.       Зайдя в нашу комнату, я наткнулся на стоящий у двери чемодан. Чёрт! Пнув чемодан ногой и хорошенько ругнувшись, я оглядел комнату. Половина Маркуса была непривычно пустой. Кровать была аккуратно не по-Маркусовски заправлена, полки ― пусты. Открыв его шкаф, я не обнаружил там ничего, кроме старых подтяжек, подаренных мною Маркусу в прошлом году. Я слишком устал, чтобы злиться, поэтому чувствовал лишь обиду и пустоту внутри.       Сев на свою кровать, я стал рассматривать все подряд. На письменном столе Маркуса я заметил старую фотографию. Два мелких мальчугана в одинаковых шарфах стоят у здания школы. На заднем плане миссис Крот что-то кричала, Патрик и Эдвард жевали плакаты «Сумерек»... Воспоминания волнами уныния нахлынули на меня. Да, три с половиной года назад это было. Совсем не то, что сейчас. Я встал, подошёл к столу и толкнул фотографию. Она с глухим стуком упала на деревянную поверхность лицом вниз, поднимая в воздух крупинки пыли. Постояв так минут десять, я вернулся к кровати и снова повалился на неё. Не желая думать, я закрыл глаза и попытался уснуть...       Но не тут-то было. Послышался адский грохот, и в комнату влетел Маркус с пылающими, как у носорога, ушами. Заметив меня, тот остановился как вкопанный и округлил свои, и без того огромные, глазища. Я снова притворился спящим ― нужно держать оборону. Закрыв один глаз, я исподлобья стал наблюдать за Маркусом. Тот, естественно, играл по такой же тактике. Он увалился на свою кровать, закинув ноги на спинку, и стал жевать пирожок, зловония которого окутывали меня своими цепкими пальцами. Я пытался дышать размеренно, заставляя каждую молекулу этого грёбаного воздуха насыщать мою извилину кислородом ― не помогало. Я чувствовал, как льётся кровь в ушах, чувствовал бурчание своего живота. Эти ублюдки решили меня доконать. Я вдохнул и начал громко храпеть, чтобы Маркус подумал, что я сплю, и мне нет до него никакого дела. Волна злобы и обиды, словно куриный говновоз, окатила меня, заставив глаза источать сопли, а нос ― дикий храп. Я чувствовал себя протухшей лебедой, но мне было плевать. Я не мог вот так спокойно наблюдать, как рушится наша дружба.       ― Послушай сюда, ублюдок куриный! ― я резко встал с кровати и прыгнул на Маркуса, выбросив в окно этот вонючий пирожок. Маркус, видимо, был в шоке. Я буду действовать радикально. ― Если ты думаешь, что я отпущу тебя в это тридесятое государство, то ты ошибаешься!!! ― я икал от ярости, забрызгав все лицо Маркуса зеленоватыми соплями.       ― Ты... Я… Это... Кхрмг! ― Маркус заикался не меньше меня. Он продолжал сидеть в шоке, извергая неясную речь.       ― Ты знаешь, кто поступает так? Знаешь? Так вот я скажу, кто так поступает! Так поступает только самый последний навозный червь Иван! Ты согласен быть навозным слизнем в третьем колене? Или ты предлагаешь насадить твой грязный зад на удочку и бросить в реку, где тебя сжуёт бабка Сопля?! Знаешь ли, Маркус, ты последний ублюдок! Предатель! Если ты готов вот так просто уехать, то езжай! Катись хоть в Караганду ― мне всё равно! Я думал, мы друзья! Я думал, что хоть кому-то в этом чертовом мире я нужен, но, видимо, ошибался! Я ненавижу тебя, грёбаный трус, червь! И ты можешь наговорить своей грёбаной матушке всё что угодно! Я ненавижу её, и твоего отца я тоже не-на-ви-жу! От него постоянно воняет, а мать твоя... Она… Она!.. Она похожа на тухлую селёдку!!! Я завтра же выеду отсюда к чертям! Соберу монатки и уеду куда подальше! Чертов дурдом! Я ненавижу тебя, Маркус! Ты самый последний червь! ― всю эту триаду я выплюнул во всех смыслах этого слова. Лицо Маркуса покрылось слоем соплей, он пребывал в оцепенении. Мои глаза стали грязно-радужными, но мне было всё равно! Я слез с его живота и подошёл к стене, по которой пару раз хорошенько стукнул кулаком. Но тут случилось кое-что адское. Сзади на меня навалился Маркус. Он прыгнул на меня и начал яростно колотить, извергая брань.       Я захлёбывался слюной, пытаясь спихнуть этого жирного крота на пол, но он так крепко вцепился в мою футболку, что это было невозможно. Напрягая каждый мускул своей тараканьей тельняшки, я перевернулся на спину, придавив Маркуса. Он дико заверещал, когда я стал дубасить его об стену. Пять минут я колотил его, а он лягался всеми своими конечностями. В конце концов, Маркус отшвырнул меня в сторону, схватил чемодан и вышел, не оглянувшись. Я вытер сопли с лица и сел на кровать.       Теперь здесь стало ещё более уныло и пусто. моё тело жутко ныло от ударов Маркуса (он всё-таки не пушинка), но ещё хуже было внутри. И вновь меня захлестнула волна апатии. Я бесцельно побродил по комнате, пару раз выглянув в окно. В первый раз я увидел там то же, что и всегда: небольшой кусочек дороги, дом семейства Карачи, Аврору, пожавшую бедных голубей, несколько одиноких деревьев и серое небо. А во второй раз я увидел Ургена, запихивавшего в багажник массивный чемодан Маркуса. Последний стоял рядом, вяло прощаясь с матерью. Когда тётка Магда отпустила сына и стала выговаривать Ургену за то, что тот поставил очередную царапину на сверкающем чемоданчике, Маркус задержал взгляд на моём окне. Я резко задёрнул массивные шторы и простоял так несколько минут в оцепенении. Когда я наконец опомнился и раздвинул шторы, то на улице не осталось никого, даже Аврора вдоволь насытилась голубями и исчезла.       С той самой секунды я чувствовал себя, словно пустой бидон. После отъезда Маркуса я стал потихоньку сходить с ума в обществе развратницы-Магды и её мужа-алкоголика. Я только сейчас понял, как они похожи на моих родственников. Теперь меня ничего больше не держало в этом доме.       Я долго сидел посреди пустой комнаты, сжимая в руках все свои пожитки. Их было немного: маленький тряпичный рюкзак, целлофановый пакет из фастфуда и странный свёрток от матери, который я не решался открывать уже пять лет. Я чувствовал себя хуже перегоревшей спички. Холодный ветер залетал через щель в окне, на улице было темно, совсем грустно. Я вздохнул и безжизненным взглядом обвёл комнату.       Итак, дорогие читатели, чередой всего этого я настиг событие, с которого все и началось. Я решил вернуться домой. Абсолютно решительно и вполне осознанно я решил сделать то, в чём имел опыт ошибаться. Этот дом стал мне чужим. Абсолютно чужим. Я не мог находиться здесь ни минуты.       Я не стал ничего говорить ни тётушке Магде, ни Ургену. Акакий Черноусовчи уходит по-английски. Было темно; все, видимо, спали. Я надел сожранную молью кепку, накинул курточку и вышел из дому, прихватив с собой корзинку с Ипполитом и пожитками. Мне не верилось, что я снова ухожу. Не верилось, что никогда больше не увижу Маркуса, Магду, Ургена, Аврору... Наверняка где-то в самой далёкой глубинке моей души я буду скучать по ним, но не сейчас. Я застегнул куртку, последний раз посмотрел на деревянную калитку и отправился в путь.       У меня в копилке было несколько синиц, как говорится, на чёрный день. Я выскреб их со дна желудка Ипполита и отправился на ближайший вокзал. К счастью, какой-то бомж-гастарбайтер согласился подвезти меня всего за 12 синиц, так что я мог ещё купить три пачки кокаинового чая и пакетик лебеды. Я сел на скрипучее и проваливающееся под весом моей жопы сиденье для пассажиров, так как на переднем таксист расположил сумку с наркотой. Я уныло уткнулся носом в спинку переднего сиденья. Скажу честно, я был очень подавлен. Моё будущее скрывалось в облаке мочи, а когда я делал хоть малейший шаг в попытке изменить свою никчёмную жизнь, мои ляхи тряслись, как натянутая резинка трусов. Ну а если уж совсем начистоту, то я... боялся. Немного, но боялся. Я не знал, как меня примут мои родственнички, но точно знал, что они не кинутся ко мне с радужными соплями счастья. В конце концов, я доставил им много неприятностей, например, сжёг все запасы лебеды, и торговля семейства пришла в убыток. Или взять хоть тот случай в «Единорожьей моче», когда я ограбил прилавок с жёлтой мутью, ведь из-за этого моего папашу понизили, а потом и вовсе уволили...       Так вот, после двухчасовой тряски на изъеденном молью сиденье я наконец выполз из вонючего салона, расплатился и побрёл мимо стареньких домов. Если честно, то я не заметил особых изменений своей Родины. Улицы были так же загажены мусором и помётом (не только птичьим), а по тротуарам сновали унылые прохожие. Я смешался с серой толпой, текущей по улице, словно струйка воробьиной мочи. Наконец мне удалось вырулить к старой облезлой калитке. Признаюсь, на меня даже нахлынули воспоминания. Вот я, ещё совсем мелкий и сопливый тараканишка, бегаю по саду с учебником Иннокентия, тогда первый год обучавшегося в школе. А вот я и Валентин вместе разрисовываем паспорт отца под бешеные крики морской свинки Валеры. А вот я потихоньку украл пирожное Сэмми и сижу довольный в кладовке, пока меня разыскивает свора братцев. А сейчас я стою у старой облезлой калитки и смотрю на потрескавшуюся входную дверь. Я неуверенно толкнул калитку, и она с протяжным скрипом открылась. Шаг. Еще шаг. Мои поджилки тряслись, как натянутая резинка трусов, но я медленно шёл вперёд. Я уже поднял клешню, чтобы постучать...       ― А-а-а-а! Акакий, мелкий педофил!       И в тот же миг на меня навалилась умопомрачающая тонна мяса. Я задыхался под весом "малыша" Сэмми, у которого когда-то воровал носки и сморкался в них.       ―...И да, лучше не стучи в дверь, она и так разваливается, ― закончил он свою тираду. Я ведь даже не заметил, что он что-то говорил! Надо же, как я форму-то растерял...       Я ступил на провонявшийся входной коврик и приложил полклешни к двери, как вдруг вспомнил... И огромный кусок ядрёного дуба с ручкой свалился на меня с адскими воплями. Послышался небывалый грохот — кот-то бежал по лестнице. Моё сердце пропустило пять ударов, пока я представлял реакцию своей семьи. И снова это странное чувство охватило всю мою тушку — дежавю. Я вернулся в тот летний день пять лет назад, когда лежал здесь же, придавленный телом бабки Матильды. Все повторялось снова. Грохот, который доносился из дому, становился всё отчётливее. Мне удалось поднять голову, и я увидел... всю свою семейку, которая, словно стадо рожающих комаров-кровопийц, смотрела на меня, не моргая. Я попытаюсь описать эту картину. Итак, справа налево... Взирая из-под голого дверного проёма, стоял отец. Долгие годы разлуки, казалось, никак не отбились на нём, лишь немного лысины посреди головы и новый рабочий костюм, на котором красовался бейджик «Черноус Бальтазарович. Помощник старшего кассира. Упаковщик. Директор мусорного отдела.»...       Меня обрадовала мысль о том, что мой папенька добился-таки повышения. Итак, возле него, пялясь в немом недоумении, стоял Валентин. И его не коснулась мозолистая рука Времени. На нём были круглые очки, на голове красовался кудрявый радужный ирокез, а одет он был... в мою пижаму с улитками!!! (Я взвыл от ярости). Далее ― Сэмми. Он всегда был самым мелким из нас ― всего-то пять футов, и я сразу же узнал его по непонятной ковбойской шляпе и льющимися соплям ― у малыша была простуда. Его лицо выражало наибольшее добродушие. Сразу за Сэмми стоял Иннокентий. О, его я узнал сразу... Он вымахал почти под девяносто футов, и теперь его голова превышала дверной косяк, поэтому моему братцу всегда приходилось ходить согнувшись. Он был до жути прыщавым, волосы на его голове и по всему телу были прилизаны непонятным гелем от прыщей, который вонял лебедой... Постойте, лебедой?! Итак, пожалуй, всё. Единственный человек, которого я не досчитался, ― мать.       Я обвёл коридор глазами, пытаясь отыскать маман. Хотя не заметить такую огромную тушу в таком маленьком помещении было довольно-таки трудно. Даже глобально слепой троюродный брат Маркуса мог бы её заметить. Мои мысли вновь переметнулись к семейке кротов, в частности, к моему другу. Бывшему другу. Я быстро отмахнулся от воспоминаний и вдруг подавился слюной. Господи, до чего знакомый запах! Клянусь своими усами, я ни с чем не могу спутать этот божественный аромат новоиспечённых пирогов с лебедой. А этот лёгкий запах соуса из птичьих соплей! Я уже представил себя в детстве, с чавканьем уплетающего пироги маман... И в этот миг из кухни вышла она. Все такая же волосатая, потная и насквозь пропахшая лебедой. Я видел, как её глаза метнулись в мою сторону и наполнились слезами. Я смутился, чувствуя себя самым настоящим говном. Все же, где-то далеко, в глубине души я любил этих чокнутых придурков. И скучал по ним, даже не замечая этого. Я больше не мог терпеть. По моим щекам заструились сопли и...       — Тьфу, Акакий, что ты как баба! — презрительно гаркнул Иннокентий, жуя страницу из своего дневника.       Я мгновенно протрезвел, как будто бабка Матильда перданула мне в нос. Действительно, веду себя, как та самая Матильда. Мне вдруг вспомнились эти омерзительные сопли, этот дрожащий холодец... Я резко вытер жижу с лица, сдерживая блевотку. Эпик-сцена закончилась, отец с громкими ругательствами пошёл вставлять дверь, мать отправилась сморкаться в передник в ванную, Иннокентий заперся у себя в каморке (позже я, с помощью Сэмми узнал, что он — Иннокентий — пишет письма любовнице — дочери какого-то богатого тюленя), Валентин поспешил на кухню, дабы стащить кусок свежего пирога, а Сэмми, как последняя сплетница, стал рассказывать мне последние новости в городке. Я дослушал историю про куропатку по имени Зухра и отправился на кухню, где маман уже вовсю орала на Валентина, пойманного за поеданием пирогов. Если честно, этот придурок никогда не умел скрывать свои истинные намерения.       Так вот, когда маман вдоволь поорала на Валентина, все наконец сели за стол (включая Вальку с оторванным ухом). Хм. Да что со мной сегодня? Всё какая-то хрень в голову лезет. Совсем уже сдурел, что ли? Чёрт, уже и разговариваю сам с собой...       Чтобы отвлечься от мыслей, я стал наблюдать за своими родственничками. Отец ел жадно, смачно жуя и чавкая. Слева от него сидел Сэмми и в точности повторял все движения отца, единственным отличием было лишь то, что мой братец в процессе поглощения пищи ещё успевал плеваться. Я решил, что он либо совсем дебил, либо вдвойне дебил. Справа от отца сидел Иннокентий, деликатно накалывая свой кусок пищи на зубочистку и пытаясь донести его до рта. Но кусочек пирога все время сваливался с палочки и с громким хлюпаньем падал в тарелку. Дело дошло до того, что отец с громким ругательством отобрал у Иннокентия кусок пирога и запихнул себе в рот. Рядом с обиженным Иннокентием сидел Валентин. Тот уныло размазывал лебеду по тарелке, потирая ухо. Я не стал долго на нём задерживаться и перевёл взгляд на маман. Она сидела и листала 12 выпуск журнала «Модная куропатка. Новинки тюленьей коллекции». Не знаю, что на меня нашло. Я вспомнил, что так и не поговорил с ними о своём пребывании в доме. И вдруг выпалил:       — Ма, я могу пожить у вас?       Не знаю, что они подумали, но ко мне обратилась куча удивлённых взглядов. Сопли Сэмми с хлюпаньем падали в тарелку. По моему телу пробежало стадо маленьких носорогов. Что они скажут на моё заявление?..

TO BE CONTINUED…