Волшебный мир: зазеркалье

— Акакий? — Маркус? — Акакий! — Маркус! — АКАКИЙ! — МАРКУС! — Я ДУМАЛ, ТЫ СДОХ! — Маркус обнял меня. — Доброе дружеское приветствие, — пробормотал я, стараясь скрыть сопли. Я заметил, как Маркус тихо высморкался мне в ухо. Он все еще обнимал меня, раздавливая мою жалкую печень, которая выползала из позвонка... Но тут я отстранил его. Я решил сказать правду о том, как Магда осквернила этот дом. — В общем... — я хрюкнул от волнения и оглянулся, увидев нескольких бомжей, греющихся на солнышке; их мало интересовал наш разговор, поэтому я продолжил более уверенно: — Короче, э... Маркус, ты же понимаешь, как я чувствовал себя когда ты... когда ты уехал, и наверняка твои родители тоже... В общем... понимаешь, это трудно понять, я сам не до сих пор понял, как это понять, все случилось так быстро... И тогда я писал тебе, потому что не знал, что делать, потому что писать — это одно, а говорить — это тоже одно, но не такое, как это, и я, в общем... — Тьху, ну что ты как баба, Акакий! — гаркнул Маркус каким-то непривычным тоном, заставив нескольких голубей упасть замертво вместе с листьями. И только сейчас я заметил, как Магаданская стряпня изменила моего друга: с застенчивого крота-неудачника, прячущего раскраски в грязных трусах, до щетинистого подростка-мутанта с режущимся голосом. Набрав в рот воздуха я выдавил из себя: — Твой отец умер от лихорадки морских, свинок, которую принесли африканские моржи-евреи, от одного из которых я сбегал, рискуя жизнью, — мой шрам начал поддакивать, — потом я приехал сюда и увидел мертвого Ургена, и эта шлю... твоя мама, она водит в дом мужиков! Все! Когда я закрыл рот и посмотрел на Маркуса... не знаю, на что он был похож в тот момент. То ли на того самого мертвого голубя, то ли на блевотину Блевантина... Но он вдруг стал очень сереньким, как пепел, который мой папаня раньше съедал вместе с сигарой. Я понял, что не надо было все говорить так резко. Пытаясь успокоить друга, я положил свою липкую волосатую клешню ему на плечо... Но он резко отпихнул меня и достал из кармана на заднице бензопилу. Я завизжал, думая, что он сейчас прирежет меня на месте; закрыл глаза и затрясся, словно холодец в брюхе бабки Сопли (до сих пор мне стыдно об этом вспоминать). Но Маркус даже не глянул на меня. Из его ушей валил дым, а волосы уже начали вонять — значит, дело плохо. Маркус подскочил к двери и с размаху выбил ее своим копытом, свалив стул с плащом моего отца, который стоял в коридоре. И тут я вспомнил про эту сладкую парочку и о том, чем они сейчас занимались. Подобно Маркусу, бежавшему на кухню и крушившего все на своем пути, я схватил забытую болгарку и помчался за своим предводителем. Он распахнул дверь и заорал. Бензопила выпала из его рук и врезалась в паркет, выписывая кренделя и продолжая жужжать. Я затормозил перед Маркусом, чуть не упав на него. Выглянув из-за кротовьего плеча, я снова впал в ярость. Нервно сжимая болгарку в клешнях, я взглянул на Маркуса. Он стоял и смотрел. И с каждой секундой его лицо все сильнее наливалось краской. Он бы стоял так вечно, а у меня бы успели отрасти кактусы вместо усов, если бы не Магда. Извиваясь под Черноусом, который тоже не ожидал вторжения, она пропела: — Маркусик, сынок... С возвращением!... А ты чего так рано? Мы тебя лет через пять ожидали... Это не то, что ты подумал! Маркуси-и-и-ик!!! Мой друг начал икать и плеваться. Честное тараканье слово, он бы убил эту шл... женщину на месте, если бы на меня тогда не наступила нога очередного приступа ярости. Я взвыл, как пьяный орангутанг, схватил с полу бензопилу и понесся прямо на отца, крича: — Ах ты, старый ишак, ебешься с изменницей?! Сдохни, старый хрен! С диким воем, я рубанул бензопилой с плеча, размозжив голову своего папаши. Кровища хлестала с невиданной силой. Я стоял в полном оцепенении. Потом машинально отпустил бензопилу, и она шлепнулась на залитый кровью пол. Магда с визгом отшатнулась и спряталась за креслом. Я стоял и смотрел, как падает труп Черноуса. Я убил своего отца. — А-а-а-а-акакий? — заикаясь, пролепетала Магда и схватилась за сердце. Я убил своего отца. — М-м-м-маркус? Я убил своего отца, а мать моего лучшего друга трахалась с ним. — Ч-ч-ч-ч-что вы здесь делаете? В этот момент, когда сопли, источаемые Ипполитом, переполнили рюкзачок, а кровь моего отца вместе с его блевотиной и лифчиком этой шл... Магды плыли по направлению к нам — вот тогда-то я и понял, в чем заключается наша власть. Краем уха я уловил злобное шипение Маркуса и медленно повернул голову, уставившись на него. Из глаз Маркуса валил дым, а руки его превратились в две смертоносные сосиски, держащие смертельное оружие. Он будто бык, который вот-вот бросится на свою шл... мать и зарежет её. — М-м-мама? Ты ничего не хочешь нам рассказать? Но эта старая челядь только икнула, потрясая своими висюльками. Маркус стоял, жутко воняя, — он явно был на пределе. Болгарка в его руках тряслась и дрожала, но мой кротовий друг нервно сжимал ее. Наконец, когда мимо него проплыл лифчик этой шл... его матери и закружился в кровавом водовороте, Маркус не выдержал и заверещал не своим голосом. Он орал, брызжа слюной. Порой из его рта извергался такой бред, подкрепляемый отборными ругательствами, что я невольно представлял себе, как он так же орет на магаданских зэков. Я уже оброс мхом, а он все визжал, упрекая свою мать в измене и в легкомыслии. И это еще мягко сказано! Наконец он закрыл рот и глубоко втянул воздух ушами. Схватив эту шл... Магду за ногу, Маркус открыл дверь и вытолкал ее за порог (причем она была совершенно голая). Захлопнув дверь и словно не замечая стенаний Магды, мой кротовий друг вернулся в кухню. У меня по телу пробежало стадо носорогов. Время шло, волосы в моём носу, обделенные вниманием, неумолимо росли, оплетая моё лицо (видимо, это было последствием всех пережитых стрессов), мы с Маркусом жили в старом доме его предков. Жили-горевали, жир на ляжках наживали. С момента печальной кончины моего отца прошла неделя. К слову, мы похоронили его в дупле за домом, потому что его труп начал жутко вонять. Вместе с папинькой я похоронил все свои воспоминания о временах, прожитых с ним. Магда тоже куда-то делась. Местные бомжи говорили, что она сделала себе трусы из переработанных верблюжьих соплей, которые остались после моих неудачных экспериментов. Но тогда я не мог думать ни о чем. И делать ничего не мог, кроме как удовлетворять свои основные потребности — жрать, спать и срать. Все шло своим чередом. Все больше людей дохло от чертовой лихорадки. Мы ели консервированную лебеду (я невольно думал о маман, она готовила такую вкусную лебеду... интересно, где она сейчас?) и шпроты в моче. Иногда мы переговаривались с Маркусом, обсуждая газетные новости. И в одно такое серое утро я проснулся от храпа бомжей под окном. Один из них даже набрался наглости и стащил с подоконника мой штопаный носок, весь провонявший вареной воблой. Но настроение мое испортилось не от этого. Когда я ел сгоревшую яичницу, приготовленную Маркусом, почтальон принес свежую газетку. Мой друг открыл первую страницу и от неожиданности проглотил сахарницу, которая внезапно покрылась розовой ржавчиной. Маркус, с тупым лицом (клянусь, там точно было больше 90 градусов!), протянул мне газету и ткнул сосиской в маленькую статейку, измазав газету кетчупом. Я сощурился и стал читать. По мере прочтения я впадал в ту самую ярость, благодаря которой укокошил отца. В газете говорилось о том, что прошлой ночью полиционеры Пивного Королевства накрыли подпольный бордель. Однако всех соучастников поймать не удалось, потому была арестована лишь одна дама, да и то из-за того, что не успела покинуть дом, потеряв много времени на поиски сопливых трусов. Таким образом, была упрятана за решетку (10 лет в колонии строго режима с конфискацией имущества) Кротовина Магда Хуевна (урожденная Зубрилкина)... Я гневно разорвал газету на мелкие частицы атомов и утопил их в кофе. Как сказал бы какой-то пидор: «В мире не хватит ромашкового чая, чтобы успокоить ярость в моей груди!». Я уже хотел идти за болгаркой и прикончить эту шлюху так же, как и Черноуса-изменника, но меня остановил Маркус. Он сидел, раскачиваясь взад-вперед в полной апатии. Я решил на время оставить свою месть и успокоить его. Я отложил болгарку и выпустил пар из носа. Ипполит жалостливо смотрел на меня, качая головой. Белки за окном смотрели на нас и сочувственно блевали на ржущих бомжей. Я приготовился. Не обращая внимание на всё это, я сказал: — Когда тебя не было, я чувствовал себя волосами на подмышках нашей бывшей учительницы. Маркус выронил изо рта горелый пирожок и промямлил: — Те, которые мы косили газонокосилкой? И его глаза наполнились слезами, словно у подыхающего самца южноафриканского дикого стервятника. — А потом нас заставили стричь волосы у неё в носу, и мы заложили там бомбу... — вздохнул я, вспоминая то чудное время. — А на следующий день от школы остался только туалет и куча соплей, ага, - поддакнул мне Маркус, сваливаясь со стула, который не выдержал его пируэтов. — Славное было времечко, — сказал я и посмотрел на Маркуса, надеясь, что он успокоился. Мой кротовий друг сидел на полу в луже розового говна, которое потоками изливалось из всех его дырок. Я выкинул сломанный стул на растерзание голодным бомжам, уже успевшим полакомиться банным веником. Затем я сел за стол и принялся доедать свой прокисший завтрак. Прикончив горелую, но недоваренную сосиску, я решил сделать другу комплимент, надеясь, что это поднимет ему настроение: — М-м-м... Маркус, ты вкусно готовишь! Но тут произошло нечто эпичное. Мой друг трагично выгнулся, поднял руки к протекающему потолку и замогильным голосом пропел: — Не нужно одолжений! — и он рухнул на запасной стул, а потом сам же выкинул его бомжам. Я сидел в полном ступоре. Я даже забыл, как надо жевать сосиску. Да что там говорить! Я забыл, как правильно дышать! Но крот в который раз спас меня: — Вдох. Выдох, — Маркус вдруг превратился в маленькую резиновую уточку желтого цвета. А я оказался плавучим островом в Северном океане. Кряк-кряк! Кряк-кряк... Я очнулся и понял, что лежу на том самом диване, на котором когда-то Маркус обосрался от того, что бабка Сопля вырвала у него клок волос. Я со смутным удивлением вспоминал то время, когда дверь тихо слетела с петель, и в комнату ворвался Маркус, который тоже тихо орал. Увидев, что я жив, он обнял меня соплями, отчего я почувствовал, что умираю. — Акакий... Прости меня, Акакушка... — выл Маркус, сморкаясь в мои новые треники. — Да что случилось? — я отлепил сопли Маркуса от своих штанов. — Ты... Ты, наверное, отравился моим салатом... — Маркус покраснел. — Я понял это, когда ты залез на стол и начал танцевать сальсу с бомжами... Скорее всего, в тот момент я выглядел как улитка, плавающая в черепашьем супчике, которым меня в детстве кормила маман. Маркус сочувственно зажимал нос — видимо, от меня несло (конечно, обнимался с бомжами). Словом, когда я искупался в кипятке, мы снова сели на тот диван. А после я рассказал другу о том, что со мной приключилось во время его отъезда. Маркус вздохнул. Я вздохнул. Так мы вздыхали еще полчаса. Наконец я осмелился открыть рот и сказать что-то более менее связное. — Ну... Как там? В Магадане? TO BE CONTINUED...