Волшебный мир: зазеркалье

POV Маркуса Завороженный, я сидел в луже золотистых соплей и глядел в ясные глаза моего радужного друга, в которых отражалась моя дрожащая туша. Акакий смотрел на меня. Я смотрел на него. Он смотрел на меня. Я — на него. Казалось, этот миг мог длиться вечно. Наконец Акакий раскрыл рот: — Ну, как там... в Магадане? На секунду я впал в анабиоз, громко моргая. Акакий смахнул текущие сопли с моего халата и щелкнул пальцами. — НУ, КАК ТАМ, В МА-ГА-ДА-НЕ? — В Магадане?.. — задумчиво пролепетал я, погружаясь в воспоминания. Одна лишь мысль об этом месте заставляла мои уши стремительно дрожать и покрываться соплями. А все начиналось совсем невинно. ...Папаня закинул мой чемодан в вагон, обнял меня и полизал мне ухо своими кактусовыми усами. Затем, отпихивая рыдающую мать, он дал мне пинка под зад и втолкнул в вагон следом за чемоданом. И через минуту послышался протяжный гудок. То ли это поезд готовился к отправке, то ли мой лебединый живот пел прощальные серенады. Я прилип к маленькому залапанному окошку в темном коридоре и стал смотреть на расплывчато-волосатые лица отца и матери, думая, что покидаю родной край на долгие годы... Но вот поезд тронулся; меня тряхнуло — и я полетел куда-то в сторону, стараясь зацепиться за дырявые засаленные занавески. Не знаю, как так вышло, но когда я докатился до туалета, из него вдруг выползло нечто огромное и лоснистое. То была проводница-аллигаторша Зинаида. Она дико заверещала, отчего я потерял равновесие и прилип лицом к её пузу. Она начала яростно мутузить меня своей сумочкой, которая, как выяснилось, была изготовлена из её бывшего мужа. Я отчаянно пытался набрать в легкие кислорода, но при борьбе с атомным осьминогом это было непросто. Яростная бабка сдалась и отпустила меня, пообещав нажаловаться господу боженьке. Я показал ей язык и быстро скрылся за дверью туалета, который был размером с брюхо отца. В дверь прилетело нечто тяжелое, послышались бабские крики. Я задрожал вместе со стеклами и начал беспокойно размышлять. Впервые я был один, без маман и папан. Мой единственный друг (я со слезами глянул на Акакия, жующего сопли, и постарался выдержать драматичную паузу) был так далеко... Я один в этом жестоком мире, полного говна, просроченных консервов и старых проводниц, убивающих своих мужей. Я нашарил в кармане мешок колбасных леденцов, которые маман дала мне вместо денег, и закинул парочку в рот, надеясь сдохнуть. Однако все оказалось не так просто. Я просидел в санузле ещё полчаса, то и дело прикладывая ухо к тощей обоссаной двери и прислушиваясь. Когда визги и шаркающие шаги тётки Зины затихли, я тихонько приоткрыл дверь, которая предательски заскрипела, и выполз из туалета. Я бороздил коридор, заглядывая в дверные щели в поисках свободного купе и своего чемодана, как вдруг споткнулся обо что-то и влетел в комнатку. Препятствием оказался мой забытый чемоданищко, а сам я сидел на полу в пустом купе. «Повезло?» — наивно подумал я и, ничего не подозревая, втащил чемодан в комнатку, после чего забрался на верхнюю полку. Вскоре я, кажется, задремал... Не знаю, сколько я спал, но проснулся я от того, что чья-то железно-волосатая клешня адски больно выворачивала моё страдальческое ухо. Я взвыл и начал плеваться, отпихиваясь и пинаясь. Вдруг моя пятка почувствовала нечто слюнявое. Я с ужасом обернулся и увидел свою ногу во рту какого-то бородатого упыря, а рядом с ним стояли ещё две неизвестные бородатые личности с папиросками фирмы «Не продавать детям» во рту. Они адски дымили, отчего мои глаза начали слезиться. Бородатый вынул мою пятку изо рта и посмотрел на меня взглядом разъяренного бизона, у которого отобрали самку во время спаривания. По моему телу пробежало стадо маленьких носорогов, а на спине выступили ведра пота. — Вы... — жалобно заскрипел я, мысленно придумывая план побега, но тут же мысленно влепил себе леща. — Кха, вы, собственно, кто? — проревел я, заставив стекла дрожать от страха. — Расслабься, малый, — заржал один из чувачков, возгрузив свою клешню, оббитую наколками (я успел разглядеть только имя «Клавушка»), мне на плечо. Его густые брови затрепетали, из-под них выглянули два глаза. — Слыш, че Дохлый говорит? — заговорил второй. — У нас все проплачено, э, — хрюкнул он, оголяя свои немногочисленные зубы. — А это... — кент глянул на мою опухшую волосатую пятку, — чистое недоразумение, брат. Я смотрел на них взглядом запуганного батона, обливаясь потом и глотая слюну. Но тут я посмотрел вокруг... и решил: «Будь мужиком, Маркус! Отныне и навсегда!» — ТЬХУ! — и смачная слюна вырвалась из лабиринта моих гланд, покрывая соплями лицо Бородатого, или Дохлого, как его называли эти пресмыкающиеся. Я посмотрел на них с высоты своего трона и фыркнул: — Не нужны мне ваши одолжения! Я победоносно свесил ноги с полки и, пройдясь по мордам этих недо-гопников, спрыгнул на пол. Первые секунды они были в ступоре. Я решил этим воспользоваться: скинул свои тапочки, которые остались мне ещё от батиного прадеда, и нацепил на свои копыта кеды одного из чуваков. Затем вынул из кожаной куртёхи бородатого пачку сигар, сунул себе в рот сразу три и чиркнул спичкой. Адское курево защекотало мне носоглотку, я закашлялся и выблевал сигаретки прямо на постель одного из шкетов. Тут я начал что-то осознавать. Посмотрев на лица этих горилл, я понял, что дороги назад нет. Они покрылись соплями, а у бородатого пена изо рта пошла от негодования. Я собрал все свои силы в целлофановый пакетик и смерил из презрительным взглядом, а затем произнес: — Счастливо оставаться, неудачники! Я взял свой чемодан и открыл дверь купе, намереваясь выйти, как вдруг в мои волосы вцепилась потная клешня и затащила обратно. — А-а-а! — заверещала озверевшая блевотина в облике мамонта откуда-то из угла комнатки. Я зажмурился и приготовился к получению королевских щей. Тяжелая клешня гопника держала меня над полом, словно пакет селедки с болтающимися ногами. — Ну-ка, повтори, чё ты сказал, мелкий. Я начал болтаться и извиваться, пытаясь пнуть кого-то, как учил меня папик. — Чё с ним делать, братаны? — Чё-чё... На фарш пустить! — ответил второй. — Проучить говнюка! — заорал бородач и замахнулся. Единственное, что я успел увидеть, — это его размалеванный кулак на фоне белой стены. Секунда — и... Я изворотился! Не так-то быстро, подъездные мудилы! Э-ге-ге! Дёрнувшись, как червь-атлет, я рухнул на пол и закатился за нижнюю полку, тем временем кулак Дохлого приземлился на дверь. Дохлый заорал, выпучивая глаза и плюясь на своих братцев. Я задрожал, прилипнув в стене. — Вон он, вон он! — передо мной возникла рожа второго шкета. Нужно было действовать быстро. В тот момент я не знал, что хуже: быть подмышкой тётки Зины, либо волосней в носу одного из этих чуваков. Я лягнул обидчика по роже, и он ухватил меня за ногу, потащив к себе. Я схватился за железяку в стене. — На нём мои кеды! Мои кеды! — заверещал кто-то. Честно говоря, мне было всё равно. Я напрягся, словно резинка трусов, держась за целлофановый пакетик своей смелости. — Ты, — удар, — отвечаешь, — удар, — за свои, — ещё удар, — слова, — ещё и ещё удар, — мудила? Я валялся на полу и жалобно выл. Огромная туча грозного говнища в виде морды Дохлого нависла надо мной. Я попятился назад, скользя на заднице по липкому полу. О, мама, мамочка, мамуличка! Гопник победоносно хрюкнул, его рожа приближалась к моей по мере моего отползания. Слизь ненависти капала на мои бритые ляжки, подобно горной лавине. Ещё один удар пришелся на мой нежный хребет. Я закряхтел: — Д-д-да... — Ну чё, усёк, мелкая свинья? — тупо заржал второй, тешась моей беспомощности. — А-а-ага... Я напрягся всем телом, чувствуя могильную вонь, источаемую девственными усами третьего чувака (он был в дырявых носках), которые в тот момент щекотали мои ноздри. Я поерзал на ковре, готовясь к атаке и глядя противнику прямо в глаза. Братец снова замахнулся. — О нет, сердце! — заверещал я, как не верещал ещё никогда(яростно плюясь, с выпученными глазами и пеной изо рта). Гопники опешили и оступились, видимо, испугавшись моего грозного вида. Ещё бы! Представление Маркуса Ургеновича начинается! — М-мама, я... — я медленно сползал к двери, оставляя за собой дорожку слизи; пена с остатками прошлогоднего завтрака текла из моего носа, подбираясь к «адидасовскому» костюму Дохлого, — кажется, умираю... Я принял вид дохлого попугая, это получалось у меня лучше всего. Все трое нервно захрюкали. — Сраный соплежуй, я знаю, что он притворяется! — кто-то пнул меня по заднице, но я не подал виду, что мне больно. Краем глаза я заметил их тревогу и победоносно усмехнулся. — Говнючонок этакий! — Оставьте его, — изрёк Дохлый. — Давайте лучше по пивку, а? — Точно, по пивку... — закряхтели остальные, смахивая с себя зеленые сопли. Теперь я был вне их внимания. Весь мой жир на ляжках отчаянно болел и умирающе трясся. Я тихо погладил его, пообещав, что мы скоро выберемся отсюда. Гопники жрали воблу и играли в карты, изредка поглядывая на меня. Итак, я имел всего десять секунд на то, чтобы схватить чемодан и выбраться на безопасную территорию. А вдруг Зинаида с ними заодно? Чёртова империя зла! Ну ничего, не перевелась ещё лебеда... в моем желудке. Я медленно пополз к полке, пытаясь просочиться сквозь неё. Чёртово расстояние казалось в миллион раз длиннее, а головы гопников больше... Адская струя запаха ударила мне в нос — я отчаянно блеванул на дырявые носки чувака. — Что за... Вся жизнь пронеслась перед глазами, как табун голодных мамонтов. Я решил действовать отчаянно, как тогда, на уроке хуематики... Я запрыгнул на стол, ухватившись за чемодан, который свалился на голову Дохлого, оглушив его. Бежа по головам, я спрыгнул на пол, волоча багаж за собой, словно подстреленную конечность. Я вылетел из купе и оказался в пустом коридоре. О нет, нет, нет! Гопники были где-то рядом! Может, это всё сон? Может, я уснул в туалете? Точно, туалет! Я поковылял к двери, и вдруг головы двух лохов выглянули из-за двери. — Вот! — гопник ткнул сосиской на меня. Слава мокасинам, двери были близко. Но вдруг там кто-то есть? Дернул ручку двери — не заперто. Слава всему магаданскому народу! Я оказался в туалете и со скоростью спаривающихся колибри стал защёлкивать замки. Послышались удары об дверь, яростные вопли гопников и тёти Зины, но мне было уже все равно. Не обращая внимания на рыдающую задницу, я понимал, что всё только начинается. Птицефермы все быстрее проплывали за окошком, это значило, что все ближе я был к БЛЯ (Божественному Лицею Языкознания). Моя жизнь текла словно бурный поток говна — или чего там? Я продёр глаза. Передо мной был чемодан — но не мой. Это был чемодан одного из гопников, на нем было написано: «Дохлый Михаил, БЛЯ, 1 курс». Я взвыл, вырвав клок улиток из головы и швырнув их о пол, матерясь как последний сапожник. *** С того самого момента начались мои злоключения в этом адовом месте. Я сидел, запихнув свои булки в унитаз, и думал, утробно воя на весь вагон и совершенно не зная, что делать и как спасти свою несчастную тушку. Так прошло несколько часов... Поезд подъезжал к станции в какой-то деревушке, которая находилась в нескольких милях от БЛЯ. Моя извилина так и не родила достойного плана спасения, и я, как истинный мастер оригами, решил импровизировать. Как говорится, на месте разберемся! Вагон снова тряхнуло, и я впечатался лицом в дверь, за которой уже слышались крики, топот и прочая суета. И вдруг в мои ушные раковины пробрался журчащий бас того самого бородатого пидора, Дохлого (который, как выяснилось, ещё и мой чёртов одноклассник!), заставив мои поджилки трястись в эпилептическом припадке. Он яростно вопил на своих приспешников, а вскоре в дверь туалета ударилось что-то тяжелое. Это был мой чемодан — я определил это по следующему диалогу: — Дерьмо гиены! Чертов соплесос! Ааааагггрррх! — то разъяренно вопил Дохлый. Тут снова раздался удар в дверь, затем щелчок и тишина. Через секунду — дикий смех и кашель. — Вы только посмотрите!.. Розовые панталоны! Да этот лузер, оказывается, балерина! — и снова адский гогот. Моё лицо превратилось в тухлую редиску, а из ушей повалил пар. — А это что такое?.. Та-а-ак... Пресвятой Зульберг! Личный дневник! С пони! Чтоб я семками подавился, ха-ха-кха-кхахэкхха, тьху, бля!.. Я задрожал как раздавленный муравей, впечатанный в говно мамонта, и вырвал у себя клок несуществующих усов. Мой дневник, моя святая тайна! Я даже маменьке его не показывал!.. У меня появилось мимолётное желание выскочить и набить морды этим ублюдкам, а прежде смыть все содержимое чемодана Дохлого в унитаз. Но я подавил сей порыв и, скрепя сердце, снова прилип ухом к двери, лелея мечту однажды отомстить этим говноедам. А они продолжали глумиться над моими вещичками до тех пор, пока не раздался адский визг и звук удара сумочкой, а так же испуганная ругань трех гопарей. Я понял, что это бабка Зина пришла проверить вагоны и навести порядок. Я слышал, как она выбила окно чьей-то головой, слышал трёхэтажную брань, от которой мои уши свернулись в трубочку и отвалились, слышал звук удара тел об асфальт и возмущенные крики проводницы: «Я с вами ещё поговорю, бесстыдники!» К счастью, выкинув гопников окно, она не зашла в туалет, и я смог выскользнуть на свободу. Увидев в углу коридора свой растерзанный чемодан, я стал уныло закладывать свой растоптанное добро обратно в этот раздолбанный ящик на колесиках. Закончив, я посмотрел на чемодан Дохлого. Новенький, блестящий, с биркой... И коварная улыбка расползлась на моей распухшей роже. Вот и первый бой! Недолго думая, я выпотрошил чемодан своего врага и пустил его тряпки лететь из окошка прямо на головы толпящихся на перроне людишек, высыпавшихся из поезда. Затем я поспешно схватил свои манатки и выскочил из вагона, смешавшись с толпой. Вдруг где-то рядом раздался адский крик рожающего орангутанга — я сразу узнал облезлый бас Дохлого. Он пытался поймать свои зеленые в горошек труселя, летящие над головами ржущих школьников. Итак, меня неумолимо настигла БЛЯ. Или, может, я настиг её? В любом случае, те вонючие носки в вентиляторе директора будут долго напоминать обо мне и моих подвигах... Словом, я не особо помню, как добрался до БЛЯ, где несколько чиканутых бабок, которые поведали мне и ещё нескольким сотням тупых детишек-говноедов о том, что нас ждет. В тот момент я был готов отдать всё своё барахло вместе с чемоданом Дохлого, лишь бы свалить отсюда. Нам показали наши хоромы, которые больше напоминали тюремные камеры в детском садике для слизняков. В одной такой камере вмещалось пятнадцать зэков... пардон, учеников. Я уныло уставился на свою койку, не сдерживая утробного воя, рвущегося из кишок. Белые стены отдавали говном и грустью, но больше, конечно, говном. Забросив чемодан на полку, которая тут же завопила и обрушилась на пол, я вздохнул. Ну вот... Затем я обвел взглядом комнату. На нарах... пардон, кроватях валялись несколько моих сокамерников... пардон, соседей. Эти безразличные говноеды тихо заплывали соплями, безразлично глядя в потолок. — Ты кто? — донесся хрип подыхающего бизона на одной из коек. — Я... — на секунду я задумался. Говорить им правду или мастерски навешать лапши? — Я первокурсник. А...какий. — Ещё один задрот, — донеслось до моих ушей. Снова тишина. Я залез на свою скрипучую кровать вместе с чемоданом и стал втихаря грызть семки и адски плеваться во все углы, наивно думая, что все это пройдет мне даром. Но, когда мои запасы подсолнуховых плодов почти иссякли, на одной из кроватей зашевелилась какая-то непонятная субстанция, подозрительно похожая на скатанное в колбаску дерьмо богомола. Я присмотрелся и вдруг икнул. И ещё раз. И ещё. И снова. — Ик! Кхакхапвха! — я подавился семечкой и упал на обосранный пол в груду шелухи, извиваясь в предсмертных конвульсиях. Хорошенько проблевавшись и разбудив практически всех обитателей комнаты, я осознал, что добром это для меня не кончится. Я сидел в луже зеленой блевотины с соплями, невинно глядя на суровые рожи окруживших меня сокамерников (одноклассников), как вдруг моё внимание снова привлекла куча богомольего говна, которая начала все активнее шевелить своими конечностями и наконец выползла из-под одеяла... И тут я почувствовал, что умираю. Из моих глаз полились розовые сопли, а розово-золотистая блевотина хлестала через край. Это был Дохлый. Тот самый вонючий слизняк, вещички которого я накануне пустил по ветру из окошка поезда. Несколько мгновений прошло в гробовой тишине. Я смотрел на него. Он смотрел на меня. Я смотрел на него. Он смотрел на меня. И всю эту романтику прервал скрип и лязг железной ржавой двери. Все обернулись и увидели дверном проёме огромную тушу саблезубой моржихи в форме надзирателя. На одной из её сисек висела бирка, где кривыми буквами было выведено: «Миссис Крот». Я засунул пятку себе в рот, чтобы не заорать от ярости, бессилия и несправедливости этого мира. Чёртова мегера! Что она забыла в этом мухосранске, в этой школе, в этой гнилой комнате?! Кипиш переполнял меня, вызывая в глубине моих кишок бурление говна. Я сидел рядом с кучкой зэков и лизал свою пятку, издавая утробные звуки, пока моржиха рассматривала нас. И тут её глаз остановился на мне. Моя нервная система покрылась плесенью и рассыпалась на кусочки, когда эта жирнющая швабра подняла сосиску и тыкнула в меня, как бы призывая встать и подойти ближе. Я понял, что обречен. И терять уже нечего. Она выволокла меня из комнаты. Дохлый ехидно усмехнулся, помахав на прощание. — Миссис Кр... — запищал я, как вдруг разъяренная старуха прижала меня к стене всей своей тушкой и не менее толстым авторитетом, но больше, конечно, тушкой. Носом я зарылся в бесконечные складки её живота и закряхтел. — Ты, — миссис Крот снова ткнула в меня сосиской, но на этот раз моему взору открывалось разнообразие её носовых волос вперемешку с соплями, — нарушил первое правило, говнючонок. Я хрюкнул от возмущения. Здесь ещё есть правила? Да чтоб я сдох так жить! — Правило номер один, — старая швабра ткнула мне в рожу каким-то листом, — никаких семечек в кам... комнате. Ты что, не читал правила для первокурсников? — она ткнула в меня толстым книжным томом, сильнее вжав в стену. — Н-нет... — пролепетал я, боясь представить всех тех невинных жирафов, которых миссис Крот ест на ланч. Я мог оказаться одним из них. — В таком случае, голубчик, — моржиха усмехнулась, её челюсти раздвинулись в подобии коварной улыбки, — я назначаю вам... — Эй, Ефросинья! — раздался вопль с дальнего конца коридора. — Ещё партию привезли! Клешни миссис Крот ослабили хватку, я грохнулся на пол. — Ну, — она цокнула языком, — ну... ты ещё попляшешь у меня! Это не конец, Маркус Потрошенко! — орала она, удаляясь. Я по-прежнему чувствовал сильные клешни на своей глотке. Её трёхмерная задница колыхалась на ветру, связка ключей лязгала при каждом шаге. Я перекрестился и пополз по коридору, не оборачиваясь. *** На следующее говноутро я проснулся и понял, что сегодня приключится очередное дерьмо. Выползая из-под кровати и вытаскивая из ушей пауков, я был уверен в том на сто процентов. А когда в столовой на меня серанула стая голубей, моя уверенность в тщетности бытия подскочила до ста двадцати процентов. Короче говоря, это был типичный день БЛЯховского первака-неудачника по имени Маркус. Отведав горелой каши с прошлогодними огурчиками, больше похожими на страусиные испражнения, я подобрал свою сумку, которая оказалась растоптанной в говно и адски тяжелой, и отправился в класс соплематики, которая была у нас первым уроком. Если бы я знал, что меня ждёт, я бы несомненно притворился мертвым или хотя бы сломал ногу. Но я безмятежно полз по вонючему коридору, волоча за собой сумку и утопая в потоке учеников. Наконец я толкнул трухлявую дверь, которая тут же развалилась в щепки, и вошел в тесную каморку на четвертом этаже, которая напоминала курятник на чердаке. Не обращая внимание на вонь, исходившую от обитателей класса, я сел на свободное место в кучу золотистого дерьма и достал учебник. Раскрыв его, я сделал умное лицо и прикинулся, будто решаю задачки (задача №12345: летели два соплежуя: один — зеленый, другой — направо, вычислите массу солнца, не принимая во внимание фактор свинцовых ёжиков). Я почти высчитал всех невидимых зайцев, как вдруг на меня обрушился поток матерных эпитетов, а на затылок легла чья-то волосатая клешня. Но мне всё стало ясно, когда мой зоркий глаз заметил на этой сосиске наколку «Клавушка». Я было хотел заверещать, как последнее ссыкло, но прикусил себе язык. Собрав всю свою несуществующую храбрость в фирменный пакет из супермаркета "Единорожья моча", я резко развернулся и всадил учебником соплематики Дохлому по щам. Он взвыл, а его дружки зарычали и чуть не кинулись на меня. Но Дохлый вдруг остановил их. Он гневно зыркнул на меня, но я мужественно выдержал этот взгляд и почти не намочил свои новые панталоны в горошек. Я даже набрался смелости, воодушевленный тем, что какой-то енот от моего вида начал биться в эпилептическом припадке. Я смерил Дохлого и компанию презрительным взглядом, отлепил свои ягодицы от стула, прошелся по кабинету и, наконец, высокомерно изрёк: — Мишаня... ты дебил или да? И, страшно довольный своим язвительным высказыванием, стал наблюдать за их реакцией. Но все вышло совсем не так, как я ожидал. Вместо испуганных лиц этих ящериц я увидел разъяренные хари волосатых слонов. Я икнул. Меня неминуемо бы ожидала мучительная гибель, если бы не ещё одно обстоятельство, возникшее в дверном проёме и застрявшее в нём. Я подавился мармеладной пяткой соплохвоста и стёк под парту. Это была миссис Крот. Эта жирдющая анаконда и здесь добралась до меня, даже не поленилась поднять свою тушу на хренов чердак! Дохлый и его дружки захихикали, но училка направила на них свой испепеляющий взор, и эти глисты тут же примолкли, прилипнув к своим партам. Я смотрел, как миссис Крот неспешно сновала по классу, делая всем замечания и вырывая у каждого по клоку волос и заставляла устриц в аквариуме жалобно стонать. Наконец она квакнула и втиснула свою задницу в учительское кресло, в её клешнях засверкала стальная обложка журнала. Она раскрыла его, и я почувствовал, как мои ляжки приросли к стулу. Она подняла свою жирную сосиску и затянула любимую песню всех училок: — Ита-а-а-ак... К доске пойде-е-е-ет... В этот момент мои кишки начали стремительно вытекать через уши, вызывая в глубине моих масс бурление говна. — Пойде-е-е-ет... К доске-е-е... Я обливался потом, стараясь вспомнить, как правильно дышать. Даже Дохлый немного струхнул — я видел, как он отчаянно пытался слиться с партой, на подобии хамелеона. А чёртова кротиха всё тянула: — Пойде-е-е-е-ет... Я начал мысленно орать. Мои нервы полетели к чертям. Я был готов сделать всё, что угодно, даже сожрать кактус, рождённый в заднице бабки Матильды, лишь бы эта мука поскорее закончилась. — Пойде-е-е-ет... Я уже вырвал у себя из головы почти все волосы, как вдруг разразилась гроза. — ТЫ! К ДОСКЕ, ЖИВО! — заверещала училка, тыча мне в глаз клешней. Весь класс облёгченно вздохнул, а я, кажется, разучился пользоваться лёгкими. Задыхаясь, я сидел и не двигался. Миссис Крот адски завыла, схватила меня за ухо и швырнула к доске через весь класс. Затем она поспешила обкидать меня кусочками мела и наконец гаркнула: — Решай задачу, говнюшонок! Смерив меня презрительным взглядом гнилого дикобраза, училка хмыкнула и взяла учебник: — У Михаила было три желудка, а у Сергея — пять, обчисли объем лужи в туалете, если у дворника Петьки второй день геморрой. Внезапно я осознал, что единственное, что отделяет меня ото рта миссис Крот, — это два метра жалкого воздуха. В тот момент я боялся оглядываться и даже шевелить головой. Да что там! Все мои страдальческие нервы норовили вылезти через зад. Миссис Крот глянула на меня, затем изрекла: — Тебе всё ясно, Потрошенко? — Д-да, — пропищал я, улавливая смешки Дохлого и его друзей. Я громко сглотнул, вызвав тем самым истерический припадок у всех, кто находился в классе (включая цветы на подоконнике, которые тут же завяли). Тщетно пытаясь унять дрожь во всём теле (от задницы до кончиков клешней), я взял мел и постучал им о доску. И тут я осознал, что совершенно не знаю, как решить эту задачу. И я понял, что другого выхода нет. А в следующее мгновенье я запихивал в рот кусман мела и пытался его проглотить, давясь слюной и соплями. В классе началось невообразимое. Кто-то дико ржал, валяясь на полу, кто-то снимал меня на тапок и выкладывал в инстаграм, а одна кучка пидоров за последними партами и вовсе начала спариваться. А миссис Крот вдруг появилась из неоткуда и начала лупить меня журналом и креслом, при этом адски вереща и плюясь. Я давился потрохами лягушек, рыдал и лизал подмышки невидимой улитки, а потом мне пришлось выплюнуть мел. И тут ловкая клешня миссис Крот вцепилась в мои патлы. — Попытка суицида! На территории! Общественного! Заведения! — визжала она, с каждым словом вдалбливая мою голову в стол, шкаф и доску. Но тут она остановилась. Полумёртвый, я выпал из её клешни, но училка этого не заметила. Повернув голову, я увидел Дохлого, который... курил. Глаза миссис Крот налились кровью, а из ушей посыпались слизняки, фаршированные мышьяком. Папироска выпала из его рта, а на лице выступили вёдра пота. В другое время я бы наверняка позлорадствовал, но сейчас я валялся в куче дерьмища, а потому был занят своими проблемами. А миссис Крот будто забыла обо мне. Она подскочила к Дохлому, схватила его за ухо и поволокла к двери. Но вдруг остановилась. На её лице появилась ехидная ухмылка. Она схватила меня за ухо и вместе с рыдающим Дохлым поволокла к двери, неустанно бормоча: — К директору... К директору... К директору...