Волшебный мир: зазеркалье

...Это был один из тех говнодней, когда я проснулся рано утром весь обмазанный птичьим пометом. Мои братцы-сосунки, Валентин и Сэмми, считали это своей коронной первоапрельской шуткой. Иннокентий в этот день ограничивался банальным «у тебя спина белая». Сэмми, отличавшейся наибольшей изобретательностью, переделал эту глупую шуточку в «у тебя на спине тарантул». И каждый год маман визжала, когда мой братец говорил ей это. Даже отец замечал, что в этот день происходит нечто странное. И каждый раз он ворчал: — Первое апреля... Город засыпает, просыпаются Петросяны... Словом, я прилизал свою тараканью гриву отцовским гелем для ног (он никогда не замечал этого, но постоянно жаловался, что его гель постоянно куда-то пропадает) и надел старые треники поверх новых трусов — их прислала мне тетка Нюра на день рожденье. В этот момент я уловил запах протухшей лебеды, которой наша маман заботливо кормила нас каждое утро, так что мой живот мгновенно оживился и начал урчать, как недовольный головастик мамонта. Я еще раз глянул на себя в зеркало, попутно ища Ипполита (вечно он куда-то пропадает), как вдруг... Я громко икнул и застыл перед зеркалом в позе умирающего лося. Мои волосы были яркого фиолетового цвета, а еще с них стекала какая-то слизь, подозрительно похожая на птичий помет из образцов Сэмми. Зарычав, как тигровый слон, я нацепил на голову целлофановый пакетик и помчался в душ. Засунув голову под кран, я повернул какую-то хрень на смесителе, и на мои патлы обрушился водопад кипятка. Воя так, будто мне отсекли ногу кухонным ножом, я вылетел из душевой кабинки. Мои волосы начали пузыриться и выпадать со скоростью блюющего соплежуя. — А-а-а-а, чертовы сумки! — шипел я, выползая из ванной. Внезапно меня расплющила чья-то нога. Я посмотрел мыльным взглядом вверх и увидел отца. Он тупо смотрел на пустую упаковку из-под геля и чесал тыкву. Затем заметил меня: — О, Аркашка, ты не знаешь, где мой гель? — посмотрев на мою пузырящуюся гриву, папаня хохотнул. — Чего это у тебя с волосами? Хе-хе, пудель... — Его взяли Сэмми и Валентин, — буркнул я, мысленно позлорадствовав. Я знал, что отец уже долго пытался вычислить, куда исчезает его волшебный гель с ароматом подмышек. Поэтому я вернулся в свою обитель и с разгону прыгнул на кровать, обиженно хрюкнул, когда она развалилась. Оттуда выползла отбивная из Ипполита, она обиженно посмотрела на меня, а я вздохнул: — Эх, Ипполит... — и посмотрел на свою подушку, которая была все в фиолетовых соплях, стекавших из моих ушей. — Почему я не научил тебя говорить в детстве? — снова вздох. Я понял, что до сих пор ничего не ел, и начал слизывать эти самые сопли, которые на вкус оказались не хуже стряпни моей маман. Но я всё равно был грязным и мокрым, и голодным, как сопляки из соседнего двора. Не знаю почему, но вдруг я начал думать о нём. Эти мерзавцы всегда подкалывали меня вместе с Сэмми и Валентином. Иннокентий тоже, разумеется, иногда вспоминал об этом празднике, нехотя отрываясь от своей книги «Как приручить козу» и ограничивался лишь колким замечанием в сторону моих волнистых ногтей за ушами (это была аллергия, жирный ты пиздюк!). За этими размышлениями я пришел к выводу, что я единственный из нашей семейки, которому никогда не хватило мозгов на достойную шутку, потому что даже мать в этот день подсыпала мне слабительное в лебеду. Словом, я начал строить план... Оставив немного соплей Ипполиту, я встал у окна. Из соседней комнаты слышались крики и стоны — это отец отчитывал Сэмми и Вальку за гель. У меня в мозгу забулькал навоз, который Иннокентий вынимал из унитаза и жрал. И вдруг меня осенило! Однажды вечером я случайно слышал, как Сэмми рассказывал братьям, что жутко боится привидений и духов. А так же я знал, что если разозлить голубя, то состав его говна поменяется. Соединив эти две вещи, я понял, что надо вызвать голубиных духов и заставить моих братцев их разозлить. Я понесся в кладовку, где достал все самое необходимое для ритуала: пачку кошерного корма, напильник, маменькин фартук в горошек и, разумеется, зубную пасту. Незаметно прокрадываясь во двор, я улавливал крики отца и стук его армейского ремня о дубовую задницу Валентина (почему-то мне кажется, он получал больше всего), маман упражнялась на кухне, слушая свой китайский шансон и куря лебеду, а Иннокентий... хотелось бы мне знать, где он. Словом, я приказал Ипполиту стоять на страже и, в случае чего, выпускать ядерный залп из своей задницы, который моментально убивает всё живое в радиусе километра. Поэтому, направляясь во двор, я ликовал в предвкушении моего юмористического дебюта, потому что знал пристрастие моей семьи к голубиному помёту. Всё началось с того, что в один прекрасный день на нашем чердаке поселился голубь Юлий Ильич, который мешал отцу спать, в последствии чего отец его съел. На следующее утро на нашем чердаке было уже два голубя, которых отец тоже съел. Голуби всё прибывали, оставляя после себя кучи бриллиантового навоза, а отец все жрал этих голубей, отчего у него начали расти перья (прямо из задницы, честное слово). Он жаловался на странную боль в животе, а голубей становилось всё больше и больше... Наш чердак уже ломился от всего ихнего навоза, так что за семейным ужином единогласно было решено открыть ферму по переработке этого помёта (ах, как вспомню эти чудесные времена, когда я сидел в животе у маман и ел парную лебеду прямо с её кишок!). Родители и Иннокентий (Валентину был только месяц) по очереди работали на фабрике, превращая изящный навоз в вонючее было, которое (это же всем известно!) предотвращает выпадение волос на пятках. В общем голуби сделали отца богатым. А в один из таких дней (Иннокентий позже рассказывал мне) отец как обычно пошел на ферму, неся голубкам лакомство в виде дохлых крыс, пребывая к крайне плохом расположении духа. Голуби учуяли это и стали обеспокоенно ворковать, в то время как отец не выдержал и заверещал от злости на всю голубятню (конечно, в тот день наш королевский «Динамо» проиграл магаданскому «Прянику»). Голуби бросились летать от страха, и на этот раз они извергали не бриллиантовый помёт,а самую настоящую кислоту, покрывая отца вонючей коркой, он едва успел сбежать и после этого ещё год лечился от чесотки... Вот такая вот история. Самое интересное то, что я знал это всё, хоть отец тщательно всё скрывал. Можно сказать, я был неуязвим перед голубями (по крайней мере, мне хватало ума намазаться кремом от голубиных ожогов на экстракте соплей ромашки). И вот я выглянул из сарая и залюбовался своим творением... Огромная пентаграмма посреди двора. Для её приготовления мне понадобилось смешать зубную пасту и кошерный корм Ипполита (в равных пропорциях). Не спрашивайте, откуда я знаю это. Теперь началось самое интересное. Я взял старую отцовскую метлу, больше похожую на веник (это из-за того, что я в детстве отгрыз у нее половину рукоятки), чиркнул спичкой и поджег ее (метлу). Затем выскочил на середину двора, танцуя лезгинку вокруг пентаграммы и крича шаманские песни утробным голосом. Ипполит, который выступал в роли моего ассистента, вылил на пентаграмму ведро с бензином и присыпал порохом (для надежности) все это дело, которое вдруг стало жутко вонять. Я издал душераздирающий вопль (у местных бомжей затряслись ляжки) и вонзил горящую метлу прямо в центр пентаграммы. Огонь охватил весь двор. Я схватил Ипполита за шкирку и отступил к сараю, поставив рядом указатель «Цель направо 50 метров». С замиранием сердца смотрел я на то, как из огня вылетела стая трехметровых полупрозрачных голубей. В их задницах уже созревали тонны ядерного помета (я понял это по тому, как стоявшие рядом бомжи упали замертво). К счастью, на мне и на Ипполите уже были противогазы... Дьявольские голуби глянули на указатель и понеслись в сторону дома. — Летите, дети неба! Летите! — заклинал я, размахивая метлой, в то время как Ипполит стучал в бонг, воспроизводя древнее заклинание, повышающее метаболизм у голубей (на самом деле это была песня Стаса Михайлова, но это история умалчивает). Огромные серые тучи заполонили небо, миллионы миллионов голубей верещали при виде моей пентаграммы, они размахивали крыльями, едва удерживая помёт в задницах. Я выкинул метлу в сарай, который тут же вспыхнул, как сено. Схватив указатель, я обмакнул его в зубную пасту с кошерным кормом (1:1) и швырнул в сторону дома. Голуби с визгом помчались туда же. В этот самый момент моя дражайшая маман имела неосторожность взглянуть в окно. Окурок из лебеды выпал из ее раскрытой пасти, и она заверещала не своим голосом. В то же самое мгновение один из миллиона голубей не выдержал и отправил струю говна прямо в рот маман. Она упала, дергаясь в конвульсиях и пуская пену из ушей. Я с восторгом подбежал ближе, чтобы все получше рассмотреть. Тут в комнату ворвался отец. Увидев жену, он ринулся к ней и тут же был придавлен к плинтусу кучей ядреного говна. Сэмми и Валентин, до этого приходящие в себя после знакомства с отцовским ремнем, услышав звуки ядерной атаки, ринулись на кухню, забыв надеть обратно свои сопливые треники из конопли. — Мама, мама, мама! Па... — верещал Сэмми, неумело шаркая ногами по дрожащим ступенькам, но но очередной поток кислотной блевотки пришелся как раз ему в рот. вздохнул. Ведь Сэмми почти ни в чём не виноват... Хотя чего это я. Валентин в ужасе развернулся и хотел спрятаться в микроволновку, но не тут-то было! Какая-то жирнющая голубиха подлетела к Вальке, предварительно обдристав его с ног до головы, схватила за шкирку и стала кружить над потолком, адски каркая, отчего уши у Валентина (да у всех, кто находился в радиусе 10 км) свернулись в трубочку, засохли и упали прямо на голову Сэмми, из-за чего последний взвизгнул и получил очередной заряд говна в рот. Я буквально видел, как оно разливалось по его гландам, заставляя их биться в эпилептическом припадке. И тут на сцену вышел Иннокентий. Этот чиканутый пекинес, видимо, не сразу сообразил, что происходит. Щетина на его носу приняла задумчивый вид, а шарикообразные глаза под густыми лесами бровей лениво наблюдали за происходящим, пока очередная рота голубей не начала наступать сзади, подхватывая Иннокешу в вихрь говна и табуреток. Он мужественно заорал, увидев дёргающуюся клешню Сэмми под обломками микроволновки, и схватил шампур, несясь на какого-то голубя, поедавшего волосы моей бессознательной маман. Я уже давно понял, что когда все это закончится, мне придет конец. Поэтому я просто стоял и наслаждался хэпиэндом, пока мог. Я видел, как Иннокентий с воинственным кличем взмахнул кочергой и размозжил череп одному из голубей (тому самому, который пожирал волосы маман). Голубиные мозги и кровища разлетелись во все стороны, стекая по стенам и забрызгав новый фартучек маман. Валентин истерично завыл, напоминая брату о том, что он еще жив и висит прямо над ним. В ту же секунду произошло сразу несколько событий: на Вальку помчался разъяренный голубь, сбрасывая на ходу свои атомные бомбы. Валентин дико заорал, Иннокентий поднял голову к потолку и тоже заорал, получив в рот порцию братского говна. Иннокентий хлопнулся об пол, блюя Валентиновым навозом. Голуби набросились на старшего брата и прямо там устроили зверскую оргию. Это уже не входило в мои планы, но все же... Они (все вместе) подхватили моего братца своими клювами и стали размахивать из стороны в сторону, в тот момент мне показалось, что они могут разорвать его на атомы, так что я устроился поудобнее, нашарив в рюкзачке бинокль. Вибрации, исходящие от стен, подбирались до моей задницы, которая почуяла неладное. Представьте: сотни радужных голубей-воителей обстреливают наш домик своим помётом, при этом скандируя: «Смерть зубным пастам! Смерть зубным пастам!». И тут случился апокалипсис. Свора голубей с размаху швырнула бедного Иннокешу в стену, которая с громким треском разломилась надвое и упала прямо на тлеющую внизу пентаграмму. Избитый Иннокентий свалился следом. Я с ужасом смотрел на огроменную дырень в стене, а Ипполит жевал бинокль. Когда пентаграмма пропала из поля зрения голубей, их лица (!) стали похожи на сопли (!!) бульдога Карла (!!!). Я почуял неладное. Стая из тысяч голубей взметнулась вверх, проделав еще одну громадную дырень в нашей крыше, которая и так уже обваливалась. Отец застонал, увидев, как один из голубей сожрал его сундук с вонючим самогоном, и упал замертво прямо рядом с рыдающим Валентином. И внезапно я понял, что умираю. А если и не умираю, то точно умру через некоторое время. Потому что с небес на наш дом и прилегающую территорию обрушился целый водопад помета. То ли у сраных голубей было недержание, то ли это был их прощальный подарок... Но вся суть в том, что наш дом плавал в говне. Помет затопил все, что только можно (и нельзя). На моей заднице выступили ведра пота. Я печально смотрел на дом, от которого остались дымящиеся от навоза руины, они шипели, как блины маман на сковородке. И посреди этих руин я увидел дёргающиеся останки моей семьи, которые больше смахивали на новорожденных птенцов. Я спрыгнул с дерева, прихватив с собой Ипполита и любезно попросил его харкнуть мне в нос, не чувствовать этой дикой вони. Словом, после этого я пошел навстречу своей смерти. Увидев меня, отец угрожающе блеванул. Я остановился в нескольких метрах ох этой кучки обосраных червей, которые эпично назывались моей семьей, и пискнул: — Ну... это... Я больше не буду!.. И я спрятался за Ипполита, который возмущенно заплевался. При этих словах отец заржал, как рожающий конь. Маман снова стала пускать пену из ушей. Иннокентий застонал, пытаясь вставить кишки обратно в себя. Валентин гневно глянул на нас. И лишь Сэмми сидел и как ни в чем не бывало слизывал помет со своей задницы. То, что случилось дальше, подробно описывать я не буду, ибо от этих воспоминаний я начинаю лысеть. Скажу лишь, что после трехчасовой лекции под названием «Ах ты мелкий пердун, что ты наделал?!» маман заставила меня отмывать весь этот помет, а отец заявил, что не перестанет лупить меня по заднице, пока я не заделаю дыр в стене и потолке. Словом, через овер дохрена дней я наконец убрал все это говно и кое-как завалил дырки кирпичами. С тех пор я никогда не шутил...