***
... Ранние солнечные лучи пробивались сквозь занавески и, словно сотни маленьких пушистых пуделей, лизали мне пятки. Моя головёшка была спрятана под подушкой, а длинные усы уже начинали шевелиться, пробуждаясь и пытаясь уловить аромат стряпни маман. Кровать скрипела. Семья соплекрылых голубей любезно ворковала мне за окном. Я открыл глаз и попытался насладиться этим прекрасным утром, прежде чем... кхм, в мою дверь постучали. Я наострил усы и в следующую же секунду бешено вскочил, словно обоссавшийся кот. Выпучив глаза, я стал оглядываться по сторонам, в поисках возможной опасности в виде навозных бомб или нападающих голубей. Мой глаз нервно дёргался, пока я лазил под кроватью, по потолку и выглядывал в окно, как вдруг... в дверь словно постучали. «Ага! — пронеслось у меня в голове. — Должно быть, это хитромудрый план Иннокентия!». Я прилип ухом к двери, но ничего не услышал. Затем я почесал булки и нашарил под кроватью отцовскую дубинку и приготовился нападать, одновременно открывая дверь. Дверь заскрипела, и... — Сударь, вы... — бархатный, словно козья шерсть, голос донёсся до моих ушей в тот момент, как тяжёлая дубинка едва не огрела... Иннокентия? Я отскочил, ошарашенный и смущенный, но больше, конечно, охуевший. Кеша стоял передо мной в чёрном блестящем фраке, а волосы в его носу были гладко уложены. Да что там! Пропали даже прыщи! Я бросил взгляд на календарь и, убедившись, что сегодня не первое апреля, пробормотал: — Э-э-э-э? — Сударь, маман просила передать, чтобы вы не опаздывали на завтрак, Аркадий, сэр. Что? «Аркадий»? Я почувствовал, как дубинка выпадает из рук, потому что в следующую же секунду увидел Сэмми. — Иннокентий (обычно мелкий говнюшонок не мог выговорить его имени), маман велела передать...— пропищал он, вежливо поклонившись (позже я понял, что это адресовалось мне). Иннокентий улыбнулся белозубой улыбкой (я не почувствовал вони изо рта) и потрепал Сэмми по голове, и этот ужасный жест был последней каплей в бесконечном ведре моего ангельского терпения. Что-о-о-о, музей? — Тьху, ну что за цирк?! — гаркнул я. — Сколько можно?! — и попытался сорвать с Иннокентия чёртов фрак, ведь я надеялся, что под ним клоунский костюм или гавайская юбка. Сэмми визгнул и спрятался за Кешу. — Аркадий, что вы себе позволяете? — строго сказал он, разглаживая свой фрак. — Я немедленно доложу маман! И дверь перед моим носом хлопнула. Я сидел на полу и пялился в одну точку, пытаясь осмыслить происходящее. И лишь тогда я стал замечать, что моя комната не такая как всегда. Нет привычных плакатов в голыми курицами — есть карты и многочисленные грамоты за победу в шахматных турнирах. Нет мусора и разбросанной одежды, я заметил лишь чёрный фрак, висящий на вешалке... Меня будто окатили навозом и заставили слизать всё это. Ещё поразмыслив, я пришёл к выводу, что что-то здесь нечисто. «Хорошо, — решил я, натягивая чёртов фрак, — буду играть по их правилам». Я вылил на себя ведро одеколона и зализал волосы на бок. Идя по дому, я оглядывался, стараясь не попасться в ловушку, и вдруг почуял странный запах... он вёл прямо в кухню. Я сбежал на первый этаж, едва не врезавшись в пузо мимо проходящего отца, как вдруг... — Аркадий, душка, где же делось моё масло для... кха, кха... я хотел сказать, средство для прочистки туалета? В своём бархатном халате и огромным полотенцем на плече отец походил на президента. От него больше не воняло помётом, а густые усы были аккуратно причесаны. — Отец... — пролепетал я, опустив голову (я вдруг вспомнил, что накануне вылил масло для подмышек в крем от прыщей Иннокентия). — Я не знаю... Должно быть, Ке... Иннокентий взял... — Что?! — батя схватился за сердце, выпучив глаза. — Разве мы с матерью учили тебя клеветы?! Да ещё и на родных братьев! Дорогая! — он развернулся и зашагал в кухню, забыв обо мне. — Какое горе, Зухра,дорогая! Наш сын, наш сын!.. Я заполз на кухню, стараясь слиться с обоями, и предстал взору всей семьи. Отец сидел во главе стола и, орудуя вилкой и ножом (!!!), жрал помои из лебеды. Маман сидела возле него. Рядом сидел Иннокентий в своём фраке, подле Иннокентия восседал Валентин, подле Валентина оставалось свободное место (видимо, для меня). Ах, да! Говнюшонок Сэмми пачкал руки в зелёных соплях! На самом деле, никто меня даже не заметил, пока я не решил тихонько откашляться в кулак. — А, братец! — пролепетал Валька, и я заметил, что он тоже был во фраке. — Сколько раз я тебе говорил: не говори с набитым ртом! — вежливо гаркнул отец, даже не отвесив ему подзатыльника. — Извините, отец... — пролепетал он. Я просочился на своё место, чувствуя на себе взгляды родственничков. — Что нужно сказать? — Сэмми ткнул меня локтем так, чтоб никто не видел. — Приветствую, уважаемые господа... мадам, — я глянул на маман, пытаясь вспомнить все слова, которые учил в садике, — мсьё, сэр... — Нет, ну вы это видели! — заржал отец, прикрывая рот рукой. — Не зря мы Аркашку-то на французский записали! Все вежливо захихикали вслед за ним, лишь я непонимающе пялился на зелёные сопли у себя на тарелке. Помимо них на столе стояли ещё блюда, но я так и не понял, что это. — Чего же ты не ешь, сынок? — сказала маман. — Это же твои любимые спагетти с подливой из печени ужа! — Сын, ты здоров? — забеспокоился отец. Его усы задрожали, а мать тронула мой лоб. — Тебя лихорадит! — воскликнула мать. Я дёрнулся и выпрыгнул из-за стола, готовясь обороняться. Стул сзади меня упал, и все ахнули. Я забился в конвульсиях, упав на чистенький пол, и попытался сорвать с себя фрак, вереща, как дикий гепард. — Довольно! С меня довольно! — верещал я, плюясь пеной. Я вскочил на стол, ногой вступил в тарелку с говном (ан нет, это был пудинг!) и швырнул её в окно. Я растрепал свои волосы, надеясь, что все тут же поймут, что я их раскусил. — Мамаша-а-а-а, где мой доширак? — взревел я, глядя, как малыш Сэмми прячется за Вальку. — Сынок, ты бредишь! — заверещала маман. — Дорогой, сделай что-то! Он болен! Врача! — Слезь со стола, Аркадий, — строго сказал отец, обнимая перепуганную мать. Я заревел, дрожа, как натянутая резинка трусов, и упал без сил прямо в запеченную утку. Стыд и говно, но больше, конечно, стыд переполняли меня. Неужели это моя семья? Я очнулся, и моему взору предстал белый потолок. Я лежал в своей кровати, а бедная маман хлопотала рядом. Я почувствовал, как она воткнула градусник в моё ухо... Я потянулся и ущипнул себя за ляжку, по неосторожности запищав. Последний раз, когда я подцепил бешенство (убегая от бомжа, я столкнулся с другим бомжем, и тот укусил меня), я валялся в кустах и истекал говном, в то время, как мать с соседкой лежали у бассейна и вели беседы. А сейчас я был укрыт белыми простынями, а подле меня стояла миска с горячими соплями... или это был суп? Не говоря уже об утке под кроватью... — А, Аркашенька! — маман склонилась надо мной. — Вот ты и очнулся, голубчик. Боюсь, ты нездоров, но мы с отцом знаем, что тебя вылечит... Было решено, что после обеда мы едем в музей. Я проглотил ведро соплей и злости, но больше, конечно, соплей, узнав это. Ведь я видел музей только по телеку, в рекламе туалетной бумаги! Всё это время шли активные приготовления: отец надевал костюм, мать прихорашивалась, а Иннокентий практиковался в игре на скрипке... Я бродил по дому, потупив взор, и вздыхал, натыкаясь на очередную картину или вазу династии какого-то говнаря, то есть... короля. Наконец, когда все приготовления были завершены (маман надела шелковые перчатки и засунула в волосы розу с ароматом ромашки, отец повязал на шею свой золотой галстук, Иннокентий запаковал скрипку, Валентин и Сэмми прилизали волосы и нацепили свежие фраки, а я подполз к ним, пытаясь подавить уныние и безысходность в своей тушке), мы вышли из дома. И тут я снова впал в оцепенение, господа... и дамы. Наша лужайка перед домом, которая раньше выглядела словно лужа дерьма, где порылась собака Елена с соседнего двора, теперь блистала своим великолепием, словно царский огород с репкой и морковью. Откуда-то появились сверкающие клумбы, засаженные неизведанными цветами, возникли аккуратные дорожки, ведущие от двери дома до калитки (а раньше это были просто протоптанные канавы!), вдоль дорожки стояли несколько мраморных скамеек с бархатными подушками, а в центре всей этой неизведанной мути расположился переливающийся радугой фонтан с золотыми скульптурами каких-то голых тюленей со скрипками. Но, похоже, никто кроме меня не был удивлен этой обстановкой. Отец взял маман под руку, и они пошли вперед, о чем-то воркуя и любуясь красотами. Дальше шел Иннокентий, с любовью глядя на одну из скульптур (это был усатый морж, играющий на золотой скрипке, у него изо рта лилась вода и падала в фонтан). Валентин и Сэмми следовали за старшим братом, ведя какую-то светскую беседу. Лишь я тащился позади всех в компании своих усов, уныло покачивающимся на ветру. В отличие от братцев, мой фрак источал свинскую вонь, а галстук криво повис на ухе. К счастью, маман была поглощена предстоящим походом в музей, а потому не заметила моего свинства, но я все равно чувствовал себя отвратно. Я был словно соплохвост, по ошибке попавший в семейство белокурых аистов. Спустя вечность, мы неспешно миновали сад и вышли в калитку с резными узорами. Я огляделся по сторонам и вдруг увидел... я икнул и схватился за сердце и другой клешней вцепился в рукав стоявшего рядом Иннокентия. Он удивленно глянул на меня поверх очков в серебряной оправе. — Аркадий, сэр, что стряслось? Вам снова нехорошо? — журчащий голос брата вливался в мои уши, словно волнистое говно, от которого блевать охота. Но я лишь покачал головой и усилием воли разжал клешню, выпуская рукав Иннокентиевского фрака и не смея оторвать взгляд от... огромной золотой кареты, что стояла прямо перед нами. Да-да, друзья, товарищи... как говорится, не все то говно, что блестит. Или не суть... Суть в том, что все мои девственные розовые мозги в тот момент бурлили в адском пламени, подогреваемым самим Сатаной. Шофер нашего семейного лимузина (кажется, это был престарелый морж по имени Игнат, женат, трое детей) услужливо поклонился и продемонстрировал свои гнилые зубья, тщательно скрытые под густой щеткой усов. Дядька морж открыл дверь маман, которая просунулась на мягкую подушку, таща шлейф платья за собой, подле маман уместился пижон Валька, за ним — Иннокентий. Отец по-царски уселся у водителя и с галантным рыком расчехлил свою трубку... нет, ту, что курить. И лишь я, словно одинокое говно по имени Аркадий (тьху!), стоял и моргал. — Пролазьте-с, сэр, — буркнул Игнат, держа дверь. Левый его глаз нездорово дёргался. — А, да-да... — с грустью пролепетал я, садясь подле ссыкуна Сэмми, ковыряющего спину отца. Игнат хлопнул дверью и уселся на место водителя. Не стоит говорить, что он прищемил мне хвост, заставив бурление адских говен проступить прямо к гландам, но я уж промолчал, натянуто улыбнувшись. И вот наша колымага тронулась. В салоне расслабляющее зазвучал голос какой-то куропатки, подул кондиционер. Маман достала свое опахало и начала изящно обмахивать себя им (заодно и нас). Батя закурил трубку, ведя светскую беседу с Игнатом, отвечающим ему коротким кивком. Глядя на этого работягу, мне хотелось похлопать его по плечу и ободряюще сказать: «Да, мужик, мы оба в дерьме...» Всю дорогу я просидел, тупо смотря в окно. Вдруг Игнат резко тормознул, и я впечатался лицом в кресло водителя. Отлепив свою пылающую физиономию, я впал в транс, и потому очень удивился, услышав голос этого пекинеса: — Эй, мистер, извольте выходить-с. Я вздрогнул и оглядел пустой салон... Ну, только Сэмми пытался выкарабкаться на свободу, зацепившись трусами за ремень безопасности. Я с видом аристократа вывалился на тротуар, пытаясь вести себя как можно величественнее, и тут же вляпался в говно. Не выдержав такой несправедливости, я громко матернулся. И понял, что это было зря. Закончив созерцать коровью лепешку на своем ботинке, я поднял голову... и похолодел. Сэмми выпал из лимузина, Валентин возмущённо покачал тыквой, Иннокентий приподнял бровь, а маман схватилась за сердце, охая в приступе агонии. Отец, пылая праведным гневом, подошел ко мне и дал клешней по губам. Я тихо взвыл. Отец сурово объявил: — Сегодня вечером, вы, сэр, остаетесь без десерта. Мое сердце упало в бездну... Всю дорогу до музея маман страдальчески охала, бормоча: — Ох, Аркашечка... как же ты так... Как же до этого докатился-то... Ох, боженьки мои... Ой, господи... Отец суетился рядом, гневно поглядывая на меня и пытаясь успокоить мать. Братья о чем-то беседовали, а я снова оказался в одиночестве и полз чуть в стороне от всех. Но когда мы подошли к дверям музея, все семейство словно преобразилось. Маман сразу засияла, закудахтала, словно довольная куропатка, которая только что снесла полкило яиц. Отец нахохлился, он был похож на важного индюка-аристократа в галстуке. Иннокентий и Валентин сделали себе королевские осанки, они тоже напоминали юных индюшат. И лишь мы с Сэмми выглядели как два воробья, только я выглядел чуть более по-свински и вонял, как бомж, три дня проспавший в луже драконьей мочи. Отец открыл дверь, галантно пропуская маман вперед. Мы вошли... Сказать, что я не был обескуражен удивительной силой искусства прямо с порога, — ничего не сказать. На самом деле, не успел я поправить галстук и вытереть говно с туфель о королевский коврик на входе, как вдруг маман схватила меня за клешню, впившись своими когтями в девственную кожу, и потащила за остальным семейством. — Дорогой, как ты думаешь, — обратилась она к бате, высвобождая меня из своей мертвой хватки, — эта картина смотрелась бы у нас в ванной? Или лучше подарить её le maman на именины? — Зухрёночек, ну как же так? Неужели твоей le maman не хватило того золотого унитаза, который мы дарили месяц назад? — Черноус! — вскрикнула маман, от ужаса прикрыв клешней клюв. — Как ты можешь так говорить! — она яростнее замахала опахалом, невольно начав кудахтать. — Я молчу, молчу... — буркнул отец, начавший тереть голову. Он отплыл к дальним экспонатам. А я тем временем прохлаждался, стоя возле кондиционера и поглядывая на стоящих рядом куропаток. Ну а че? То есть, чего... Ай, чтоб вас! Тонкий аромат жемчужного помёта витал в воздухе, смешиваясь с шепотом удивлённых и возбуждённых посетителей. Престарелые мамонты с отполированными бивнями сновали под ручку со своими куропатками. Одинокие гусыни в шляпах из собственных мужей, случайно забредшие бомжи... С видом страдальца я таскался за Сэмми, стараясь делать умное лицо каждый раз, когда маман окликала меня: — Аркадий! Только взгляни на этот шедевр! Ах, какая прелесть! — Словно изящные сопли, щедро намазанные на полотно... — тихо восхищался я, незаметно прокладывая полоску говна со своих ботинок. Я вот уже час стоял возле какой-то скульптуры доистрического мамонта, делая лицо умного тюленя, который явно знает толк в дошираках, а моя семейка тем временем сновала неподалеку. Как вдруг... — Черноус Бальтозаврович, сэр, какая встреча, мсье! — голос аппетитного бегемота прозвучал где-то слева. — Зухра, сударыня, позвольте вашу ручку... Я обернулся и увидел какого-то бегемота, лижущего ласту моей маман, которая обмахивалась своими бесконечными веерами и хихикала. И тут я услышал, как из горла стоящего рядом отца вырвался какой-то булькающий звук, похожий на стон утопающего тюленя. Но в следующее мгновенье он захохотал, деловито пернув. — Какая встреча, вот уж действительно, мистер Карачи! Не ожидал вас здесь увидеть, сеньор! — отец пожал протянутую ласту этого усатого господина, а я тем временем разглядывал две мясистые туши, которые стояли за спиной этого индюка в деловом комбинезоне. Однако он сам поторопился их представить. — Вот-с, моя женушка любимая, Ефросиньюшка... а вот и наша доченька, юная Аврорушка! Будьте-с знакомы! — журчал бегемот. Вдруг он встрепенулся. — А где же ваши юнцы, а, сэр? Я поспешно отвернулся от них, стараясь слиться со стеной, пока Иннокентий, Валентин и Сэмми выстраивались в линеечку по росту. Однако мне не удалось спастись. Маман схватила меня за галстук, притянула к себе и засосала мою щеку, от чего я на мгновенье умер. — Ути, мой сынок, изучаешь шедевры? Прости, Аркашечка, но надо поздороваться с гостями! — прокудахтала она, зализывая мое ухо, а затем легонько подтолкнула в стаю к братцам, и я изящно врезался в пузо мистера Карачи, отчего тот охнул и пошатнулся, не удержал равновесие и шлепнулся на пол, попутно придавив свою Аврорушку. Э-э-э-эх, видели бы вы эти лица!.. Стоит ли говорить, как сжались мои ягодицы? Стоит ли вообще что-либо говорить?.. Безмолвным свидетелем застыл я, не без улыбки глядя на то, как большая часть семейства Карачи растянулась на ковре эпохи короля Геннадия XVV (он и без того был обосран мной). — А-а-аркадий Черноусович Младший! — заверещал отец, надвигаясь прямо на меня и по пути вытаскивая свой ремень из кожи личинки воробья. Но моя добродушная маман вовремя остановила его: — Черноус, мы не дома! — Ну уж нет, Зухра! Вот теперь я получу, я получу... НЕДЕЛЯ БЕЗ МУЗЕЕВ! — прогремел отец, бурно дыша. Я даже вздрогнуть не успел, как позади что-то забулькало. Это старый морж Карачи с супругой пытались отлепить свою дочурку от ковра. В тот момент она была словно... словно... килька в помете. — Ну, Тощеноги! — гаркнул Карачи, поправляя усы и грозно глядя на батю. Он гневно шевелил сосисками, и вот-вот разразилась бы буря... Если бы не отец, жестом фокусника прервавший речь Карачи, который подобно извергающемуся вулкану покрылся лавой, только это был пот. Я с трепетным ужасом смотрел на отца, который осторожно приближался к этому кипящему от злости бегемоту. Наконец он достаточно приблизился, но остановился, чтобы извивающиеся клешни мистера Карачи не добрались до отцовской глотки (или даже до усов). Отец заговорил размеренно и плавно, но я чувствовал панику в его голосе. — Сэр... мистер, простите моего сына, он у нас младшенький и слаб здоровьем, поэтому в последнее время немного болен... — я подавился соплями от злости. Еще бы! Ведь самым больным на голову у нас был Сэмми! А отец все продолжал. Теперь он обращался к этой сопле Авроре. — Милая леди, простите, пожалуйста, за это недоразумение... — и вдруг он наклонился и... поцеловал ее клешню! Аврора вдруг посмотрела на меня и залилась краской. Да что там! Ее будто бы окатили свекольным соком прямо из бочки!.. Я проглотил блевотину, щекотавшую мои гланды. Отец выпрямился и с видом конферансье объявил: — Ну а теперь, дамы... и господа! Позвольте пригласить вас в ресторан, дабы загладить это недоразумение! Я угощаю! Лица моржей мгновенно преобразились. Мистер Карачи как-то сразу обмяк, зажурчал, а его усы стали аппетитно шевелиться. Он уже не смотрел на отца с гневом, а добродушно посмеивался над его идиотскими шутками. Миссис Карачи подползла к матери, и они начали радостно трещать, обсуждая виды лапши («Ой, дорогая, ты пробовала перепелку под соусом из кишок страуса?» — «Ох, милушка, все недосуг! А что ты думаешь на счет la kartofel'? Моя le maman прекрасно сочетает его с соусом монпелье!») А мои братцы-сосунки начали галантно подкатывать к Авроре, один за другим. Но эта туша, к моему ужасу, не отрывала от меня своих свинячьих глазок, кокетливо помахивая опахалом своей мамки. Мы вышли из музея на улицу, где нас уже ждал Игнат на своем катафалке, pardon, лимузине. Он беседовал с каким-то осьминогом в черных очках. Как оказалось, это был личный водитель Карачи, который тоже ждал их с лимузином. Втиснувшись между маман и её полоумным сыночком, то есть... моим радушным братцем Валентином, который с непринужденной безмятежностью во взгляде поддерживал с Игнатом и отцом светскую беседу, в общем, я хочу сказать... это... на фоне всей моей семейки я выглядел довольно напряженным. Слава непереваренной лебеде в моей intestinum crassum, никто не упомянул о случившемся, кхм, инциденте, иначе я бы... я бы не сдержался и обматерил бы всех этих интеллигентов-недомерков! Итак, мои булки, обтянутые дорогими трениками, скрипели на кожаной обивке семейного катафалка, а извилины усиленно пыхтели. Батя и маман были спокойны, как спарившееся слоны, но я-то знал, что за фрукт этот Карачи, а в особенности, что он может сделать с навозной империей отца... Малышка Аврора порхала в балетной пачке прямо перед своими глазами. О, святые Маркусы, до чего же львица. Кажется, мой взор помутился... — Сын, — кто-то потряс меня, — пора. В голосе отца чувствовались дрожащие моржи. Маман заметно теребила твои сосиски, а Игнат рассеянно лепетал: — Ну че, начальник, здесь? — Нет-нет, еще, до того кабачка, да, прелестно... — Уже? — Сэр, я же говорил, за столбом. Паркуйтесь за вот этим лимузином, да, да, вот так... Я единственный, кто изумленно хлопал глазами, как аист, надеясь услышать от отца: «Эй, ты, кусок старой подливы, не врежься в столб» или «Я тебе твой руль в кишку засуну, подонок». О, эта льющаяся водопадом речь, от которой мои уши грозили свернуться в пирог... Припарковавшись у какой-то забегаловки, напоминавшей биосортир с многообещающим названием «Заходите-с, господа, к Петровичу...», мы вывалились из душной машины. Отец захрустел телесами, маман интенсивнее начала обмахивать себя. Наконец подоспело семейство Карачи, и — о, Мерлин — я снова встретился взглядом с этой... с этой... в общем, я чувствовал себя последним говнюшонком!.. Но в предвкушении элитного хавчика, это дивное чувство куда-то улетучилось. Может, хоть здесь я смогу нормально поесть этого, как там... le soplya? Войдя в это корыто, мы остановились. Отец заметно нервничал, разговаривая с официантом в бриллиантовом фраке с галстуком из черной икры и норковым мехом на ремне. Пока папаня что-то яростно доказывал этому красавчику, я огляделся. Вокруг сновали такие же хлопцы во фраках с золотыми подносами и разносили заказчикам царскую хавку. Я незаметно разглядывал посетителей. Методом простых умозаключений, на которые был способен даже червь Игнат, я вычислил, что в это пижонское кафе пускали только элиту. За столиками расположились богатенькие моржи, их жены и прочие сливки общества. Их приторные голоса и ураган от миллиона вееров моржевых жен действовали на меня удручающе. В глубине моих кишок что-то шевельнулось — тоска по прошлым дням, которые я сейчас мог с трудом вспомнить. В те времена отец хватал нас в охапку и тащил в какую-то избушку со ржавой вывеской «У Семеныча», швырял нас за барную стойку и ставил перед каждым по пачке «Доширака», разбавленного кипятком и соплями. О, святые потроха бабки Матильды! Я напряг извилины и, пошевелив ушами, кажется, вспомнил то непередаваемое чувство, когда я лопал эту лапшу, давясь соплями и пытаясь отобрать порцию Сэмми... — Аркадий, юный господин! Будьте добры, присаживайте-с за стол... — густой бас проник в мое ухо, и я открыл глаза. Все уже сидели за столом, лишь я стоял возле стула, словно бритый червь-атлет. — Пардон, сэр, господа... кха, и дамы... — я что-то бормотал, неуклюже присаживаясь. И вдруг, я почувствовал что-то теплое на своей ноге... Я посмотрел вниз и — о, господи! — увидел клешню Авроры, сидевшей на соседнем стуле. Она кокетливо вертела опахало, отчего я впал в транс. И снова меня вернул в реальность тот бодрый голосок: — Мистер, что изволите заказать-с? — официант с видом аристократа подал меню, швырнув его мне в лицо. Я сделал умный вид и принялся листать книжку в золотом переплете. И понял, что умираю. «Гратен дофинуа, киш с цукини и семгой... перепелка по-французски?! Где мой доширак, мать его?!» — мысли судорожно бились об мою черепную коробку, как вдруг мясистая сопля легла на мою потную ладонь. — Я советую заказать суп Вишисуаз и рататуй Мишеля Герара... Аркадий, — мамонтиха Аврора нежно посмотрела на меня и ткнула пальцем в меню. Я неуверенно обернулся и глянул на официанта. — Эээ, сэр, мсье... мне вот это... эээ... и вон то, что она сказала, — пробормотал я, чувствуя как текут ведра пота по спине и сопли Авроры на своем ухе. Целый час я просидел, словно мой зад пригвоздили к спине ежа. Короче говоря, я был взволнован, ожидая свой заказ. Аврора настояла, чтобы я еще заказал устриц под соусом из кишок африканского кенгуру, а маман добавила к этому еще какую-то хрень. «Аркаша, это же твои любимые спагетти ла-болонь с подливой из печени ужа!» — где-то я это уже слышал... Клянусь своими усами, если бы я знал, чем это закончится, то несомненно притворился бы мертвым. Наконец передо мной шлепнулась тарелка с какой-то жижей, изящно разложенной на тарелочке. Официантишка также разложил передо мной десять вилок и начал обслуживать Авроры, поглядывая на меня и ехидно ухмыляясь. Я изнывал от желания вскочить и придушить этого гада его пижонским галстуком. Он наполнил бокалы дорогущим вином и исчез. Отец встал и начал что-то говорить, но я не слушал. Аврора лизала мое ухо и что-то бормотала, маман трещала с миссис Карачи, а мои братья... хотел бы я знать, что они задумали. После некоторых раздумий, я наконец протянул клешню к одной из вилок. Проходивший мимо официант ехидно вякнул: — Ай-ай-а-а-а! Негоже, юный сэр, не уметь пользоваться столовым прибором: сие есть признак дурного тона, мистер! Он гоготнул и прошел дальше, а я вонзил свои сосиски в коленку и с трудом удержал себя от порыва схватить тарелку с лапшой чего-то там под соусом из чего-то там и швырнуть ее в лицо этому господину, присыпав солью. Аврора снова присосалась к моей бедной ноге. Да что там! Ее клешня словно приросла ко мне! Она взяла одну из этих еврейских вилок и подала мне, смущенно пропыхтев: — Приятного аппетита, мой милый герой... Я уже хотел с воплем вскочить и прыгнуть в окошко, но с ужасом понял, что прирос к стулу. Огромным усилием воли я выдавил: — Благодарю. Аврора яростно задвигала опахалом, ее лицо стало похоже на гнилую редиску. — Ну что вы, Аркадий, право, не стоит... Но я не слушал ее. Я боролся. Я сцепился в яростном поединке с гребаной лапшой, одновременно пытаясь зацепить ее на вилку и не блевануть. К слову сказать, из всех присутствующих я один походил на молоденькую свинью во фраке. Мой галстук помялся, а изящное блюдо благодаря моим стараниям превратилось в кучу ржавых соплей. Отец недоверчиво поглядывал на меня, попивая вино и дискуссируя с мистером Карачи по поводу новых дрелей. Но вдруг случилось нечто. Заиграла музыка, туши моржей и моржих за соседними столиками начали активно шевелиться, выползая из своих нор. Мой зад почуял неладное. И в то же мгновенье Аврора вскочила, визжа как маленький поросенок. — Танцы, танцы! Бал, Аркадий! Давайте танцевать, ну же! — визжала она, поливая меня слюной. Тем временем отец приглашал миссис Карачи, мистер Карачи приглашал маман, а мои братцы дружной оравой подкатили к группе куропаток в мини-юбках. Я понял, что скоро моему терпению придет конец, но в последний момент сдержался. Отшвырнув вилку, я встал и с обреченным видом начал приближаться к Авроре... Я сделал шаг, почувствовав, как подошва моих ботинок (я надеялся, что запах навоза отпугнет моржиху) скрипнула о пол. Шаг. Шаг. Еще один. Я шел, будто неудавшийся птенец куропатки, выброшенный во взрослую жизнь. Никогда еще время не идет так долго. Я боялся, что кто-то еще увидит мой позор, поэтому обернулся по сторонам в надежде... нет, с отчаянием, Карл. Подлива из гусиных мозгов, некогда съеденных мною, подступала к гландам, а стены вокруг сжимались вокруг Аврорыной задницы. О, что это была за задница... В какой-то миг я осознал, что оказался зажатым между двух полушарий груди, обтянутых дорогущим тряпьем. — Давай, Аркашенька, покажем им... — страстно прошептала Аврора прямо в заросли волос в моих ушах, схватив меня за... Хвала всем воробьям-пиратам, в тот момент играла музыка. Сглотнув комок своих кишок, я медленно поднял голову, устремив взор в размеренно раскачивающийся надо мною третий подбородок мисс Карачи. Раскачиваемый и кружимый толстыми клешнями, я слышал, как кто-то подсвистывает нам, хлопает, мама отлипла от мистера Карачи и тихо плакала в платочек, умиленно глядя на нас, Валентин пытался подцепить молоденькую куропатку, а Сэмми равнодушно пускал слюни. Это было последним, что я увидел. А потом... Меня закружило в водовороте соплей и радужных кенгуру, спагетти со вкусом рататуя бурлили в глубине моих кишок, создавая причудливую мелодию и вызывая приступы рвоты и любви, но больше, конечно, рвоты... Я очнулся, лежа на диване в гостиной. На моей голове лежал кусок замороженных соплей, которые постепенно таяли и текли мне в глаза. Я осмотрелся. Отец ходил взад-вперёд по комнате, озабоченно пыхтя и поглядывая на часы с золотой херней вместо кукушки. Внезапно послышался визг, и в поле зрения попала маман с хрустальной тарелкой и кружевной тряпочкой в руке. Она бухнулась возле меня и начала причитать. Но послышался голос отца, в котором явно читалась паника: — Зухра, дорогая, изволь закончить с этим побыстрее. Они должны подъехать с минуты на минуту. С помощью несложных умозаключений я вычислил, что отец нервничал. Полежав немного, пока маман обмазывала меня невиданной слизью из миски, я наконец решился спросить: — Ма? А что было потом... ну, когда мы стали... эм... танцевать? Маман посмотрела на меня взглядом самки петуха, и её глаза наполнились слезами. Смахнув сопли, она яростно задвигала опахалом. — Ох, Аркашенька... Вы были так прелестны, вы просто чудесно подходите друг другу... — Ма! — Ладно, ладно, прости, сыночек, я знаю, ты смущён, но я же твоя мамочка, не надо меня стесняться... — МА!!! — Ой, Аркашенька, прости, душка, все... Но ведь Авророчка чудесная девочка, я видела, как ты на нее смотрел... — МА-МА! ЧТО ПРО-И-ЗОШ-ЛО? Она посмотрела на меня, прикрыв челюсть опахалом. Честное тараканье, в тот момент маман напомнила мне срущую лошадь. Она забегала, кудахча что-то. Я понял всего пару фраз, но и этого хватило сполна. — Ох... Аркашенька... Аркашешушенечка... Авророчка наверное... не рассчитала силу... Ох, сыночка... Ну ты же знаешь, она крепкая девочка... Ой, батюшки!.. В общем... Ох, Аркашечка... ну, ты поскользнулся и... ой, боженьки... упал на нее... ну, тут можно понять, Авророчка такая нежная и невинная... перепугалась бедняжка... Аркашечка, ты главное не волнуйся... в общем, Авроронька тебя оттолкнула... но ты же у нас младшенький и нездоровится тебе в последнее время... Ой, господи!.. В общем, ты отлетел и... потерял сознание... ох, сыночек! Эх, Карл, неужели ты все ещё думаешь, что у тараканов стальная задница? Дни шли неумолимо медленно, словно сопли, намазанные на хлебушек, в замедленной съёмке. Понедельник, вторник, среда, апрель, конь... Все эти дни мне нездоровилось, а натянутые, словно резинка трусов, мозги отчаянно пытались придумать какой-то план. Я лежал на кровати, обмотанный шелковыми простынями, и перебирал воспоминания из своей прошлой жизни. Вот мы с Иннокентием жрем фасоль и пытаемся рыгнуть громче отца. Вот отец орет на мать, которая недосолила его чай. Вот Сэмми обрисовывает обои в гостиной своим... кхе-кхе, говном. Я пялился в белоснежный потолок, вспоминая, как одинокими вечерами играл с Ипполитом в игру «Убей Акакия». Эх, Ипполит... в этой жизни его даже нет. Я начал беседовать сам с собой. Как бы ты выбирал между говном и говном, Аркадий? Вероятно, говно, дорогой сэр... В любом, случае, не бывает двух одинаковых говен, как не бывает и двух одинаковых кустов лебеды... Да, вы как никогда правы... поэтому из двух говен следует выбирать то, которое несет в себе меньше опасности. Куда приводят мои раздумья? О, святые моржи... Маман приходила и уходила, принося мне свежий супчик из голубиных костей, который способствовал моему выздоровлению, а я мастерски закатывал глаза и пускал фонтан соплей, словно подыхающий кит. Время от времени я улавливал их диалоги с отцом. «Думаешь, стоит позвать лекаря?» «О, думаю стоит дать ему живительного пинка. Наш Аркашка явно притворяется...» «У тебя нет сердца, Черноус! Посмотри, как ему плохо!» Но сколько бы я не стонал, прикинувшись инвалидом, сколько бы я не оттягивал время... — У меня важная новость, сын! — прогремел голос отца, склонившегося надо мной. — Семейство Карачи прибывает к нам на ужин, и, вероятно, их милейшая дочурка Аврорушка будет рада тебя видеть! Э-э-эх! — старик потрепал меня по усам. — У меня на тебя большие планы! Наверное, в тот момент я выглядел действительно жутко, потому что папаня поспешно отдёрнул клешню от моих усов. — Ну, ладно, отдыхай, сын... И он поспешно ретировался из комнаты. Ох, милый мой Ипполит... Я чувствовал себя личинкой слона, которой в задницу вставили отбойный молоток и накормили рататуем. Я совершенно не горел желанием видеть эту кучку бегемотов, а особенно тот кусок мяса в розовом платье и с бантом на голове, который маман ласково величала «Аврорушкой-душенькой». И если она и рада меня видеть, то это не взаимно, а даже наоборот. И какие у отца могли быть планы?.. Словом, вся эта муть, в одно мгновенье упавшая на меня, словно ведро помета на голову миссис Крот, не внушала особого доверия. И, кажется, я начал понимать, что это интеллигентное говно несёт в себе больше опасностей, чем звук отцовского ремня, ударяющегося о... Хотя не важно. Мимо прошла маман с каким-то тазиком, и я снова принял позу умирающего кенгуру. Но le maman выглядела взволнованной и не придала моим страданиям такого значения. — Аркаденька, сынок, вставай, душка... Скоро господа пожалуют на ужин... Иди помоги отцу выбрать фрак. Да и сам приоденься! «О нет! Неужели мое секретное оружие теперь не работает?!» — с ужасом думал я, вспоминая, как мастерски пускал пену изо рта. Но маман была неумолима, и я, тяжко вздыхая и кряхтя, словно старая утка, выполз из постели, натягивая трусы с золотым кружевом. Ох уж эта аристократия!.. А спустя уже целую вечность приготовления шли полным ходом. Кто бы мог подумать, что авторитет огромного висящего пуза мистера Карачи в состоянии заставить так хлопотать мою старушку! Она носилась по столовой, застилая скатерти и расставляя столовые приборы, сделанные из бивня слона... Отец восседал на троне и лениво почитывал газету, оттопырив пальчик, а его непутёвые сыновья, Иннокентий и Валентин, вытирали пыль из кубков да гобеленов, расставленных по периметру комнаты. «Добро пожаловать в поместье Тощеногов!» — гордо гласил плакат, криво нарисованный Сэмми. Я выглянул из-за двери le tolchka и сглотнул несколько ведер слюны. Что-то подсказывало мне, что скоро придёт тот момент, когда я... хочу я того этого или не хочу... мне придется снова увидеть эту жуткую... ненавистную мне... — Аркадий, где мраморный конь? — прокудахтала маман где-то внизу. Я сглотнул еще и вытер текущие сопли кружевным галстуком, глядя на свою раскрасневшуюся рожу в зеркало. Мраморный конь... о, я узнал в этом безумном животном себя. Хотя я тоже безумное животное в некотором смысле. Глазея на меня своим мертвым глазом, конь заржал, и я постарался протащить его до самой гостиной, плюясь и обливаясь волнением. — Si, mama... Позвольте спросить, куда его... — В углу, в углу ставь, сына... Гости будут с минуты на минуту. Дорогой, ты заметил? — маман изящно взмахнула пухлой клешней. — Заметил?.. Как хорош наш сынок в этом костюмчике! Ты просто душка, Сэмми! И тут-то ведро моей обиды переполнилось еще одной каплей... я сжал кусок дивана и заскрипел зубами, как вдруг в дверь постучали. За окном послышался стук копыт и рев мотора. Я узнал то самое сопение, некогда щекотавшее мое ухо. Все семейство в мгновение ока преобразилось. Маман поправила свои локоны и взяла опахало, отец втянул живот, а братцы синхронно поправили галстуки. Они все пошли встречать гостей, и лишь я был словно дикий кашалот, отбившийся от стада. Когда я опомнился, они уже входили. Первым на горизонте появился мистер Карачи. Он был напыщен, будто африканский индюк-аристократ. Рядом шел отец и что-то ему говорил, иногда нервно посмеиваясь. Далее шла миссис Карачи и маман, они тоже о чем-то кудахтали, поднимая в квартире ураган своими опахалами. А в самом конце... шла... она... Я перекрестился. Аврора предстала передо мной в своём розовом платье со стразами. На ее голове снова был этот дурацкий розовый бант, и она выглядела словно накрашенное пасхальное яйцо, которое пару раз окунули в ведро со сверкающим помётом. Братцы нервно возились вокруг нее, предлагая свои услуги. Но она будто не замечала их, и взор ее маленьких, как у самки гиены, глаз, был устремлён лишь на меня... — П...п...приветсвую, господа... — повернувшись к мистеру Карачи, я неуклюже поклонился, едва не перевернув стол, который ломился от огромного количества изысканной хавки. Да, маман постаралась на славу. Мистер Карачи снисходительно глянул на меня и улыбнулся своими моржовыми усами. — Ну что же вы стоите, гости дорогие? — закудахтала маман, желая разрядить обстановку. — За стол, за стол! Она задвигала опахалом, подталкивая всех к столу, словно пыталась загнать яйца петухов в курятник. И тут... началось такое, что никак нельзя описать приличными словами. Ну, ты понимаешь, Карл. Будто последний из вымирающего вида морской свинки-альбиноса, я посадил себя на стул, и рядом со мной приземлилась... угадай кто! Королева моржей! То есть Аврора, Карл... В тот момент я уж старался не обращать внимания на позывы своего многострадальческого мозга, лишь покорно нагнул голову, теребя в клешнях кусок скатерти и ожидая, пока можно будет пожрать лебеды. «М, хавчик», — пронеслось в моей le rectum. Мой животик радостно заурчал. Но нет, не каждый нашёл утешение в плотских забавах. Краем глаза я заметил напряжение на лице моей необъятной соседки. Сжав накрашенные губки, Аврора с конским усилием напряглась, будто пыталась протолкнуть свой крошечный мозг прямо в пасть. И тут я услышал, как она ругнулась себе в клешню. «Чёртовы калоши». И ее ласты, обтянутые чулками, зашевелились. Точнее их нижняя часть, на каждую из которых была элегантно нанизана le туфля на каблуке. Вероятно, это все было ей мало! Понимаешь, в чем суть женщины, друг: они готовы нацепить на себя дуршлаг из гвоздей, лишь бы скрыть пару тонн жирка. И тут маман наколдовала пищу, точнее свое коронное блюдо — грибочки под соусом из куропаток. Обычной лебедой господ уж не удивишь. Я боролся с приступами тошноты и старался не запачкать золотую скатерть, когда отец встал. Он неспешно разлил по бокалам элитное вино столетней выдержки и царским жестом прочистил носоглотку. Мой зад почуял неладное. — Итак, уважаемые господа... Сегодня мы собрались здесь, чтобы... Чтобы, так сказать, отметить-с удачное завершение нашей сделки с мистером Карачи! Отец и мистер Карачи выглядели словно парочка довольных индюков, которые только что спарились со своими самками. Все кинулись поздравлять их и звенеть стаканами. Но отец поднял вверх свою сосиску и важно пошевелил усами. Аврора нетерпеливо заёрзала на заду, обтянутом розовым платьем. — Но это еще не все! — прогремел отец. Его жир вдруг начал лосниться. — Чтобы, так сказать, закрепить-с сделку, мы с мистером Карачи торжественно решили, что место быть свадьбе Авроры и моего сына, Аркадия. Ура! — Ура, ура, ура! — хором взвыли все. Я тоже поддался общему настрою и радостно вонял, пока смысл папенькиных слов не дошел до моего несуществующего мозга. Вдруг Аврора навалилась на меня, придавив к стулу своим необъятным жиром и любовью, но больше конечно жиром. — Первый поцелуй влюбленных! Горько! — радостно завопили маман и миссис Карачи, а я почувствовал, что утопаю в Аврориных соплях и задыхаюсь. И тут уж я смекнул, что к чему. Если честно, я плохо помню, что было после того, как мне на голову упала бутылка царского шампанского с легким ароматом клубники и соплей... Но обо всем по порядку. Я вскочил, столкнув с себя тушу Авроры и бешено вращая глазами. — А ну-ка стопэ! Я чувствовал, как у меня по спине потекла струйка бархатистого дерьма. Клянусь своими усами, я честно старался держать себя в клешнях, но, но, но... Все испортил отец. Пока я собирался с мыслями, он встал и, побледнев, хлопнул ластой по столу, заставив вилки дрожать от ужаса. Срывающимся голосом он пролепетал, стараясь не глядеть на мистера Карачи: — Аркадий! Что вы себе позволяете... Немедленно извинитесь! Вот тут-то у меня и сорвало крышу. Адски заверещав, я раскидал устрицы (одна из них попала точно в лицо мистеру Карачи) и, схватив вилку, воткнул ее в стол. Я обвёл эту кучку навозных червей бешеным взглядом и начал свою великолепную речь, пританцовывая от ярости: — А теперь слушать меня, вы, горстка ебеней! Молчать! Я тушу жареной куропатки и швырнул ее в отца, который попытался помешать мне. — Ну что ж, начнём с тебя, да-да, ты, явление любви моржа и бегемота! — я повернулся и грозно посмотрел на Аврору, с ужасом распластавшую свой жир на начищенном до блеска ламинате. — Какого хрена здесь происходит?! Свадьба? Тьху! Нет уж! Хрен те в сумку, Аврорка! Не для тебя моя роза цвела! Да я ни за... — АРКАДИЙ! — рев бизона прокрался в мои уши. Но даже этот призыв отца теперь не мог меня остановить. — А ты, бородатый пингвин, выдающий себя за аристократа! Что за цирк ты здесь устроил, а, самец коня?! Тихо! — я отшвырнул от себя маман и вскочил на стол, наступив ногой в тарелку с говном (или это был жареный сом?), я схватил это кулинарное уебище и швырнул его в окно. Мать заверещала и упала без чувств. Отец заорал и вскочил, опрокинув стол и придавив им Аврору. Я упал, затем снова вскочил и начал яростно плеваться, прыгая по тарелкам и швыряя во всех вилки и все, что попадалось под руку. Вдруг я наткнулся на горстку своих братцев. Первым мне на глаза попался Иннокентий. — А-а-а, вот ты где, очкастый соплежуй во фраке! С тебя-то все и началось, — я вспомнил начало этого ада. — Кеша, Кеша, а ведь это я вылил твою мазь и заменил ее на крем для подмышек! Смекаешь? А, да что с тобой говорить!.. Сэмми! Ну хоть ты пойми меня! Ты же всегда был словно маленький глист в глубине моих кишок? Почему даже ты с ними заодно?! Я не заметил, как оказался на полу, ухватившись за подтяжки перепуганного братца и рыдая. Все они смотрели на меня как на отчаянное говно, сломавшее сделку всей жизни отца. Я взвыл, оттолкнув Сэмми в лужу соплей и слизи и кинулся в камин, но это оказалась стена. Я стал биться об неё головой, заставляя штукатурку стремительно осыпаться. Я молился святой Сопле и просил ее вернуть меня в мою прежнюю жизнь, где маман варила лебеду и доширак, отец по очереди лупил нас своим дубовым ремнем, Иннокентий пытался водить подружек и надолго запирался в своей комнате, а Валентин и Сэмми обкидывали меня коровьими лепёшками и воровали у отца бутылки с самогоном из орехов, а я охотился за бомжами и растил Ипполита, короче говоря... Сопли затопили мое лицо, я отчаянно боднул стену, заставив полки стонать. И вдруг мне на голову обрушилась бутылка элитного вина. Все закружилось в вихре лебеды и фрикаделек. Я медленно уплывал в реке из помета, чувствовал вкус тухлых яиц Маркуса и слышал голоса. И вдруг наступила темнота...***
Ранние солнечные лучи пробивались сквозь занавески и, словно сотни маленьких пушистых пуделей, лизали мне пятки. Моя головёшка была спрятана под подушкой, а длинные усы уже начинали шевелиться, пробуждаясь и пытаясь уловить аромат стряпни маман. Кровать скрипела. Ипполит ещё храпел, порыгивая. Семья соплекрылых голубей любезно ворковала мне за окном. Я открыл глаз и попытался насладиться этим прекрасным утром, прежде чем... Я вскочил и огляделся, словно обоссанная перепёлка. И из недр моих кишков вырвался вздох облегчения. Я с улыбкой смотрел на валяющиеся вокруг носки, на лужу помета, капающего с потолка, на Ипполита, мирно сопящего и пускающего слюни. И по моим жилам заструилось тёплое говно, когда я услышал топот и рёв Иннокентия: — АКАКИ-И-И-ИЙ, МЕЛКИЙ СВИНОЕБ! ГОВНЮШОНОК ТЫ ЭДАКИЙ! А в следующую секунду милый братец ворвался в мою каморку (даже не постучав!) и наполнил её ароматом своих подмышек. Все еще не веря в свое спасение, я взглянул на этого пуделя и промямлил: — Иннокентий... сударь, ваш фрак... — Что ты там бормочешь? Придурок! Выродок африканской личинки! Да как ты посмел взять мой гель?! Он что-то орал мне и тряс пустой упаковкой из-под шампуня, рядом крутился Сэмми, а я стоял и с умилением наблюдал за этой картиной. Вдруг я схватил Иннокентия за грудки и... неожиданно высморкался ему в ухо, страдальчески матерясь. Не ожидая такого подвоха, Кеша немного растерялся. А когда он опомнился и заорал: «А ну стой, мелкая свинья! Ты за все ответишь!», я уже выбежал из комнаты, едва не врезавшись в пузо проходящего мимо отца. Вдруг он схватил меня за шкирку и поднял над землёй. — Какого хрена вы здесь устроили, сопляки? — гаркнул он, но я даже не попытался сбежать. — Папенька-а-а... — завыл я, протягивая свои сосиски к отцовским усам. Батя как-то странно посмотрел на меня и разжал клешню — я шмякнулся на съеденный молью ковёр. — Совсем от рук отбился, соплежуй, — пробормотал отец и, не глядя на меня, двинулся к следующей жертве. Пару минут я сидел в луже золотистого говна и с упоением слушал, как орет за стеной Иннокентий и что-то вякает Сэмми. Ах, музыка моей души... Наконец я соизволил подняться и, подобно горному оленю, поскакал на кухню, постукивая копытцами и предвкушая долгожданную хавку. И не какие-нибудь там спагетти под соусом из ежа, а прекрасные пироги с лебедой авторства моей дражайшей маман. А вот и она... Я резко затормозил перед дверью в кухню. Оттуда доносились звуки радиоприёмника, заглушаемые голосами маман и Валентина. — Любезнейшие господ... — начал было я, но вовремя успел отрыгнуть, не дав этому недовольству вырваться из моих голосовых путей. — Опять эти куропатки... чтоб их... засрали порог... — Ма, на Акаку опять свалился потолок, — хихикнул братец, плюнув куском лебеды на скатерть (но он тут же облизал её) и словив подзатыльник и испепеляющий взгляд от маман. Ах, узнаю родное семейство... Я ворвался в самую гущу божественных запахов и вкусов. Усевшись на излюбленное место за столом, я стал наблюдать за всем вокруг, мечтательно подперев голову клешней. — Черноус, душка! — гаркнула маман, заставив стаканы с соплями дрожать. Вскоре стол был заставлен подгоревшей лапшой, пирогами с аппетитной начинкой из консервированной лебеды и летним коктейлем из сорняков с... о господи, мои носки. — Швабру мне в зад, как ты хороша, мать! — проурчал отец, входя на кухню. Он шлёпнул маман по заднице (я закрыл Сэмми глаза) и прошествовал на свое место, гладя свои усы. — — Вот теперь все вы здесь, таракашки мои... — пролепетала маман, садясь рядом с батей. Я повёл усами, заподозрив что-то неладное. А вдруг... вдруг... это всего лишь сон. Иннокентий мечтательно чесал подмышки, Валентин ковырял тарелку, а Сэмми пускал слюни. Впрочем, все как обычно... Я с надеждой посмотрел на отца. — Семья, у меня объявление. Признаюсь, на этих словах мне пришлось сжать задницу в томительном предвкушении беды. — В связи с недавними событиями... Кха-кха, когда я помог своему начальнику, мистеру Ухозуду, вывести весь мусор из выгребной ямы нашего супермаркета... Так вот, дорогие мои сопляки, рад сообщить вам, что вашего отца, папку... то есть меня... короче это, повысили! И тут-то я заметил слёзы в глазах маман, вытирающей размалёванные веки платочком. — А это значит... Дополнительный выходной на Новый Год... и элитное место в ПТУ для одного из вас, сыновья... — ДА! — Валька вскочил со своего места и вцепился в усы бати, радостно их лобызая. — Я знал, что ты любишь меня больше всех! Да! Это значит... я смогу водить девок... — продолжил Валька уже шёпотом. — Ну-ну, — неуклюже хохотнул Черноус, погладив сынка по лоснящемуся черепу, — это лишнее... Нет, не то чтобы я снова готов был обидеться. Теперь-то я наконец вздохнул спокойно. Моё семейство, родная берлога, родная тарелка лебеды и рваные трусы. — Ах, жизнь хороша! — напоследок заржал батя, отправляя в рот жирный кусок пирога и роняя сопли на скатерть, а Сэмми в тот момент стошнило в тарелку Валентина...