Вокруг Заведения, или Девки-девочки

      Оставив Манефу Слёзкину на улице, Штольман вошёл в мертвецкую. Доктор только что закончил осмотр и накрывал утопленницу простынкой.       — Ну что, Александр Францевич? Что сказать можете по девушке-утопленнице? Сама утопилась или её утопили?       — Сама, думаю, Яков Платоныч.       — Почему?       — Барышня-то, видимо, из Заведения. Сифилис у неё. Так что к реке топиться сама пришла: ни синяков на теле, ни ссадин. В руках — камень зажат был, еле пальцы разжал. Камень — вон он лежит, — ткнул пальцем доктор на булыжник на столе. — Так что вывод очевиден.       — Понятно.       Яков вышел на улицу и пригласил Слёзкину войти.       В мертвецкой Маня вела себя примерно: не испугалась мёртвых тел (на другом столе лежал утренний утопленник, накрытый простынкой), не кричала, не плакала. Сестру она узнала сразу, попросила постоять рядом с телом, проститься.       — Танечка, родная, — шептала она, наклонившись к лицу сестры, — не виноватая я, что мы с тобой не увиделись: не знала я, что ты здесь была, прости ты меня…       Постояла молча ещё немного, потом кивнула: мол, всё, простилась. Доктор накрыл простынёй лицо утопленницы.       — А зачем она… почему в реку кинулась? — вдруг спросила Слёзкина. — Вы знаете?       — Болезнь она подхватила… — с трудом выговорил Штольман и замялся, не зная, как помягче сказать.       — Ту самую… — Маня покивала головой. — Нас всё время стращают ею. А Таня, стало быть, не убереглась…       Доктор вздохнул и развёл руками: мол, всякое бывает.       Тут дверь в мертвецкую отворилась, и вошли Анна Викторовна и Коробейников.       Увидев барышню Миронову, Штольман даже опешил поначалу. Она-то что здесь делает? Откуда узнала о трупах? Хотя чему он удивляется? Пора бы привыкнуть.       — Яков Платоныч, я к вам. По делу, — по деловому произнесла барышня, прямо глядя на седователя.       — Здравствуйте Анна Викторовна, — недовольно отозвался Штольман. — Что случилось? Я полагаю, что дýхи?       — Именно.       — И кто на этот раз?       Анна молча протянула ему рисунки. Он узнал обоих. Повернулся к печально стоящей Мане, протянул ей листки:       — Посмотрите, Манефа, вы знаете этого человека?       — Знаю, это дядька мой — Аким, брат материн из Кудеярово.       — Откуда? — удивился Яков.       — Так деревня называется, где он живёт.       — Это в Лукояновском уезде Нижегородской губернии, — подхватил Антон Андреич. — Я узнавал…       Штольман кивнул, повернулся к Милцу:       — Александр Францевич, покажúте.       Доктор откинул простынку с лица второго трупа. Маня долго смотрела в мёртвое лицо, потом кивнула:       — Да, это дядя мой, Аким Васильевич Говоров… И кто его?       — Стало быть, это ваша сестра и ваш дядя?       Маня снова кивнула и опять спросила:       — И кто его?       — Ваша сестра, — мягко сказала Анна, — отомстила ему за поруганную честь. Он продал её в бордель за тридцать рублей.       — Как Иуда — Христа, за тридцать серебренников, — и повернулась к телу сестры, зашептала: — Спасибо тебе, Таня. Ты меня спасла своей смертью. От смертоубивства отвела, от каторги уберегла, — низко поклонилась и тихонько вышла…