Сага о тёмном обаянии

Авторская волшебная сказка Родоначальники этого стиля, авторы 17-19 веков, подражающие народной сказке, вполне достойно несут её флаг. По сути, правильнее сказать даже наоборот: именно они окультурили «простецкую» средневековую сказку, порой жестокую и сексуализированную, придав результату знакомые «диснеевские» очертания. Впрочем, и попытки этих сказочников «в своё» не уступают по нравственным параметрам. А по сложности они даже и выше, поскольку авторские злодеи отличаются куда большим разнообразием и живостью образа. Казалось бы, учитывая изобилие личных чёрточек, в него проще влюбиться. Ан нет. Что-то никто из читателей не симпатизирует особо ни Снежной Королеве, ни Мышиному, ни Горному Королю. Можно попытаться прикинуть, в каком месте андерсены и гофманы «отворачивают оглобли» читательского внимания от пути зла. Это те же самые трюки, которые впоследствии будут использовать Шварц, Успенский, Крапивин, поэтому я и пишу «авторская сказка», не разделяя творчество по эпохам. Зло как слава и успех. Во многих сказках нового времени злодей достаточно могуч и оборотист, чтобы затеять что-то грандиозное. Но автор постоянно побуждает их «отрываться» на детях и чудаках — это цель, на которой имени себе не сделаешь при всём желании. А в конце злодей ещё и проигрывает им… Короче, у него ну очень неудачный день. Зло как крутизна. С этим у злодеев из авторских сказок плохо. Новое время — эпоха стабильности и разума, какую-то крутую глобальную силу туда без нарушения баланса не всунешь. Поэтому добро и зло в сказке приходится хорошо прятать от обывательского взора, чаще всего ограничивая их могущество личным доменом и накладывая множество ограничений на контакт с обычными смертными. Положение зла даже хуже — за ним нередко следят добрые чародеи превосходящей силы. Ввиду этого ни добряк, ни злодей из новых сказок даже на пике силы не могут позволить себе творить всё, что вздумается. «Шуганость» у них — на уровне рефлекса: совершая чудо, надо оглядеться, как бы его не увидел кто-нибудь. Это жалкий образец для тех, кто хотел бы стоять на стороне подавляющей силы. Зло как рыцарственность. В сказке нового времени практически нет классических благородных вояк — выспренных, быстрых на схватку, куртуазных и страстных. Есть только пародии на них, например, отчаянные юные герои, которые из романтических амбиций иногда встают в рыцарскую позу, защищая слабых и заявляя о готовности драться до конца. Ввиду дилетантства и хрупкости их поза выглядит трогательно и нелепо, даже когда она искренняя. Посторонним в новой сказке кажется и настоящий романтик старой закалки, неожиданно влезший в сюжет. Даже вооружившись новым оружием, он сохраняет старомодный флёр и менее приспособлен к выживанию в новой реальности, нежели её среднестатистические «аборигены». Это касается не только героев-рыцарей, но и злодеев. Например, злой пират в сказке XX века может смотреться эффектно и вызывать сочувствие, как, например, капитан Крюк. Но на полном серьёзе этого архаичного позёра воспринимать не получится. По большей же части злодеям рыцарства не нужно. Им и так хорошо. Зло как интересный феномен. Хотя, авторская сказка склонна вуалировать эмоции антагониста, давая их со стороны, они показаны достаточно живо, чтобы их не составляло труда угадать. Почему при такой «очеловеченности» мы не солидаризируемся с каждым авторским злодеем, как с интересным, но аморальным героем мифов? Вероятно, потому, что симпатия фокальному персонажу имеет пределы — она длится до тех пор, пока от него не начинает исходить угроза. Классический Локи забавен, пока он пакостит богам. Но он шокирует, когда начинает убивать своих, и опасен для всего живущего в роли «проводника» иномировых апокалиптических сил. Аналогично при определённой степени цинизма можно с увлечением следить за похождениями Ганнибала Лектера, Остапа Бендера, Фландрии Скарлет или команды Воланда — все эти персонажи «отрываются» на ком-то другом, и можно надеяться, что до тебя их ручонки не дойдут. Но как быть с теми, кто хочет изменить весь мир в некомфортную сторону? Например, привести его к идеальному замороженному порядку или поставить мышей и крыс на вершину пищевой цепочки… То, что опасно — уже не «интересно». Зло «обоснованное». Говоря по правде, ограничение, поставленное в предыдущем параграфе, не абсолютно. Растравив обиды читателя на жизнь, можно побудить его солидаризироваться с любым, кто отомстит, даже в ущерб себе. «Тьма накрыла ненавидимый прокуратором город». «Только крокодилы спасут эту страну от мудаков». Несомненно, мировоззрение любого антагониста новой сказки можно было бы подать в этом ключе. Однако сказочник оставляет на виду лишь те моменты философии врагов, которые обывателю страшны и неудобны. Спасибо ему. Наверное. Зло как «симпатичное чудовище-защитник». Не получится. Дело в том, что чудовища — это по определению существа, стиль жизни которых чудовищен, находится вне рамок привычной морали. Злодеи волшебной сказки — это как правило всего лишь пришедшие успеху хулиганы, они делают в точности то, что делал бы «плохиш», обретя силу и безнаказанность. Не чудовища они и в том случае, когда заступают за грань кокетливо и с объяснениями, почему они это сделали, как, например, Дракон Шварца. Настоящее Чудовище просто живёт непредставимым и вынимающим у читателя душу образом, как Дракула, чудовище Франкенштейна или Терминатор. Более того! Если у него отнять эту чудовищную жизнь, оно утратит смысл. Снейп без своей абсурдной токсичности и склонности к мучительству — сер и непримечателен. Хорошему Вейдеру — путь лишь в могилу. И да, кто-то может не верить в то, что Снейп и Вейдер плохие, писать фанфики про их подвиги, про ослепительную дружбу и любовь с ними. Но эти творения имеют смысл лишь на фоне тёмного, жуткого «прототипа», являются ответом на него и не имели бы без него смысла. Зло как свобода. Для поисков свободы волшебная сказка в сеттинге 17-19 веков — плохой плацдарм. Если фольклорный герой, не удовлетворённый своей планидой, мог отправиться в приключение или сменить образ, то в сказке нового времени ни герои, ни злыдни уже не властны над своими ролями. Все они — детальки в большой мировой машине, с предопределёнными понятиями об имидже (отклонения от этого имиджа, такие, как, например, мутация — сулят неудачу), вынуждены крутиться по установленным законам. Максимум, чего они могут — достичь места без бед, где можно отдохнуть и побалдеть. Ещё один вариант, становящийся всё более частым к XX веку — отправиться в сказочный домен, посовершать там подвиги, вернуться и потом мечтать «сгонять» в сказку снова. Но это не оставляет ощущения власти над своей судьбой, да и для отрицательных героев такие опции отсутствуют… Следует отметить, что /один/ образ абсолютной свободы в волшебной сказке есть, хотя, это не герой. Речь идёт о Добром Волшебнике. Он воплощает всё, о чём читатель соответствующей эпохи может мечтать — появляется, где хочет, ведёт себя, как хочет, выглядит… ну, почти как хочет — и при этом его принимают в обществе таким, какой он есть, что иначе нежели магией не объяснить. Зачастую этот персонаж гениален и изобретателен в научном смысле, он всегда распространяет ауру хорошего настроения, удивления, надежды. Зло бежит от него, не дожидаясь третьего «приглашения». В советских сказках этот образ постарались сделать более скромным, заменив на Сказочника и Ученика Волшебника — они не выпендриваются, однако их способность влиять на любую часть сказки «задаром» подана ещё глубже, ещё объёмнее. Намёк, как бы, очевиден: учись доброделанью — и когда-нибудь, да, может, когда-нибудь ты станешь волшебником тоже. Жуткие истории нового времени Именно из этого пласта культуры вышли самые знаменитые чудовища, от монстра Франкенштейна и до Дракулы — которых таскают из франшизы во франшизу, придавая им налёт харизмы, неоднозначности, доброжелательности, в оригинале не подразумевавшихся. И недаром, наверное, Рэй Брэдбери сделал самых ужасных тварей Эдгара По союзниками — последним бастионом защиты того, что ему дорого — на Марсе. И не даром даже крайне неприятный и криповый Песочный Человек получил, благодаря Металлике, «дружелюбные» функции проводника в Фантазию. Видимо, то, что вызывает страх и доводит до его предела, кажется удачной моделью для того, чтобы пугать других и представлять себя на месте хорошего знакомого этой пугалки. Записываем данный сегмент литературы как дыру, буквально портал, в мир «злодеев-защитников «.