Вульгарные прозрения

Смерть никогда не сможет заменить любовь Отца, но он может попытаться. И может быть, только может быть, Люцифер примет доброту и передаст ее дальше. Дело не в том, что Люцифер сознательно или как-то иначе допустил эти мучительные рыдания, уязвимость или раскрытие. Его упрямая гордая часть будет ненавидеть это — быть таким открытым, ранимым и нуждающимся. Дело в том, что все живые существа, все существа света тяготеют к Смерти, к окончательной атрофии. Вселенная забирает то, что принадлежит ей, сжимается, становясь маленькой, горячей и хаотичной, и прыгает в черную дыру, которая положит всему этому конец. Люцифер чувствовал это, горечь прощания, облегчение от законченных дел, обещание покоиться с миром. Заманчиво было поддаться окончательности бытия, которое предлагало спасение в форме забвения, которое миловало, оправдывало и не выносило никаких приговоров. И поэтому Люцифер плакал, плакал так, как не плакал уже целую вечность. А Смерть смотрел на него сверху вниз, и что-то в глубине его существа болело. Он ничего не сказал, потому что в тот момент ничего не нужно было говорить. Он притянул Люцифера к себе, два сосуда обнялись, точно крылья сумерек и вселенные разлетелись в пыль, обернувшись вокруг благодати, наполненной эмоциями, холодной как лед и горячей как огонь одновременно, и он стал его утешать. Сделал все, что мог. Он знал, что это не то самое, то, что он давал Люциферу. Что это никогда не будет любовью отца, которого тот отверг и по которому так сильно тосковал. Но это близко. Очень близко, ведь до того, как Смерть стал всадником, он был частью другой группы из четырех. Пустота, тьма, свет и он. Равновесие. Совершенство. Его энергия была одновременно и близка, и далека от энергии Бога, насколько это возможно. И он окутал Люцифера, как одеялом, как объятиями. Его прикосновение не убивало, не тогда, когда он этого не хотел. Оно могло облегчить боль. Успокоить отягощенные умы. Оно было похоже на глубокий сон, зимнюю стужу и тепло сверхновой звезды, и оно было всеобъемлющим, потому что в конечном итоге он заберет все. В конечном итоге останутся только двое. Пустота, из которой возник мир, и тот, кто снова обратил его в пыль и ничто. Он был великим, ужасным и прекрасным, и если Люцифер вначале был для Сэма чересчур, то Смерть всегда будет чересчур. Единственная причина, толкнувшая его на это, заключалась в том, что Сэм был слишком измучен их с Люцифером любовными утехами — в конце концов, именно ими все и было. Добрые прикосновения, скрытые за болью, пути истинной любви, скрытые в вопросах и загадках, притворной злобе и безразличии. — Ты будешь в порядке. В объятии присутствовало ощущение самоубийства, убийства из милосердия, только и ждущего своего часа. Оно было добрым, безмятежным и прекрасным, и Люцифер нуждался в этом, нуждался больше, нежели, как он знал, когда-либо в чем-либо, кроме давно утраченной любви, превратившейся в обиду, гноящуюся в его сердце, которое не было сердцем, плюющуюся кислотой и смолой и требующую отмщения. О, как он в этом нуждался. Смерть поглотил хаос и стабилизировал его, извлекая все раковые опухоли, всю злокачественность, какую только может предложить Жизнь, и мелкую мелочную жадность, непрекращающуюся жажду большего большего большего, когда «больше» никогда не было достаточно и всегда оставляло Люцифера в нужде. Смерть сгладил эту грань, и это было возвышенно, и это было похоже на прощение. Или самое близкое к нему, что мог заслужить Люцифер, не прилагая усилий. И Люцифер обнаружил себя прильнувшим к нему, пожирающим это, словно изголодавшийся, потому что он изголодался, и слова вертелись и кружились в нем, оды благодарности и стенания забытого ребенка, запертого в темной маленькой комнате и задыхающегося от собственной заброшенности. Потому что Папа никогда не вернется, все его игрушки сломаны, и он не может вспомнить, когда в последний раз его по-настоящему любили или у него был кто-то, кроме воображаемых друзей и вылепленной глины, любившей его, так как она не знала ничего лучшего. — Я… мне так страшно. Я так боюсь снова остаться один. Я сделал это… я сделал все это, чтобы больше не быть одному. — Это тяжело. Я знаю. Это наверняка ужасно больно, правда? — пробормотал Смерть. — Не надо бояться. Я рядом. — И ему очень хотелось быть рядом, ведь он чувствовал мысли и эмоции Люцифера, обрушивающиеся на него подобно шквалу пуль. Он прижал Люцифера к себе и успокаивал его, переходя в своем бормотании сначала на енохианский, а зачем на нечто древнее даже по сравнению с ним. И у него появилась идея. Слабый проблеск надежды на то, что, может быть, только может быть, все останутся довольны. Но Люцифер был не в том состоянии, чтобы ее услышать. Поэтому Смерть сел и усадил Люцифера рядом с собой, как родитель, держащий своего ребенка на коленях между скрещенных ног. Доброта, обещания и покой, пусть и временные, просочились в благодать Люцифера и успокоили его скорбь. И на краткий миг он не горел на костре праведной ярости Небес, на священном огне и в пожизненной изоляции, которая никогда не закончится, потому что он никогда не умрет. А потом подкралась волна стыда. Люцифер так сильно держался за свою гордость, так сильно, ведь это было единственное, что он все еще мог назвать своим и плюнуть в лицо своему отцу, раз по-прежнему ею обладал. Его вечная битва и его щит. И это тоже дало трещину. Тем не менее, он позволил себе ни от чего не зависеть. Он не отверг бы то, что ему давали. Намеки на надуманное искупление, всегда остававшееся за пределами его возможностей. Он не откажется от маленького второго шанса, о котором молил веками, пока не разучился умолять. Что бы это ни было, и если оно было мимолетным и скорее утешением, чем решением, он его примет. — Я не хотел апокалипсиса. Ты ведь знаешь это, верно? Не ради людей, я не стану утверждать, что мне есть до них дело, если даже Отцу плевать. Но я не хочу умирать, и я не хочу убивать Михаила. Он сделал паузу и издал короткий смешок, горький, усталый и честный: — Эм… он не хочет говорить со мной здесь. Я пытался. Я связался с ним в первый же день. До того, как добрался до Сэма, до всего остального. Я думал, хм, думал, что темнота опустошит его, что я смогу предложить компанию, в которой он мне так отказывал. Я думал, что если мы будем вместе здесь, то… наведем мосты. Он не был заинтересован. Смерть медленно кивнул. Он был рад услышать, как Люцифер говорит, как открывается. Он знал, сколь глубоко архангел может хоронить вещи, держать их в себе, никогда не отпуская и никому не рассказывая. — Он почти столь же горд, как и ты, даже если этого не признает. Просто по другим причинам. Я бы не ожидал, что он примет помощь от тебя, — пробормотал Смерть, проводя ласковыми пальцами по волосам Люцифера, перьям и всему остальному, потому что он прикасался к нему на нескольких уровнях. — И я знаю, что ты этого не хотел. В конце концов, это не твоя история. Не ты принимал эти решения. Тебе не давали выбирать. — И в его тоне прозвучал едва скрытый гнев, яростный и мощный, сильнее, чем кто-либо мог постичь, ибо он гноился вечно, с самого начала. — Я… рассматривал альтернативу нашей сделке. Которая может принести тебе больше пользы, чем наша первая. Хочешь послушать? И отчаянная поспешность, с которой Люцифер ответил, была почти жалкой: — Да. — Я бы хотел поговорить с твоим отцом. Если ты позволишь мне забрать Сэма отсюда… — Смерть тихо вздохнул. — Я приложу все усилия, чтобы сделать то же самое для тебя, на нескольких условиях. Такое предложение устроит? Под сосудом Люцифера свернулось что-то тугое и жесткое. Безнадежность, порожденная тысячелетиями смирения, покорности, молитв, оставшихся не только безответными, но и неуслышанными. Он уже давно отказался от малейшего шанса на отпущение грехов со стороны отца. Он видел, чувствовал это, его безразличие, его полное и абсолютное пренебрежение. Он знал, что Богу все равно, что он поместил его сюда и забыл, и он делал то же самое с Михаилом, и из этого не вышло ничего, кроме ложной надежды, разочарования и боли в сердце, ему не нужно было напоминать снова и снова, что он не имеет значения. Больше нет. — И ты ожидаешь, что Отец проявит… милосердие? Потому что он этого не сделает, — сказал он почти мягко. Он ценил это, высоко ценил предложение, даже когда от него пахло тщетностью и принятием желаемого за действительное. — Если Ему просто все равно, — сказал Смерть, сделав долгую паузу, чтобы подумать, — я сам все устрою, — решил он. — Мне не нравится, что вы трое находитесь здесь, внизу. Никто не должен быть здесь. Это отвратительно, — твердо сказал он. — Ты позволишь мне уйти с Сэмом, если я пообещаю вернуться? — Он посмотрел на Люцифера и вздохнул, покачав головой. И Люцифер хотел сделать встречное предложение. Отказаться от идеи платить вперед, предложив вместо этого, чтобы Смерть вернулся с карточкой на выход из тюрьмы, и тогда они все уйдут. Вместе. И, черт возьми, он потратит каждое мгновение на то, чтобы вновь вернуть Сэма к жизни. Он будет таким хорошим, таким добрым, он залечит все раны, устранит все повреждения и исправит его. Он точно знал, как его исправить. Но он не умел доверять, не умел надеяться или платить вперед. Поскольку, как бы столь добрые, мягкие, прекрасные и освобождающие слова Смерти не звучали в самом его существе, Люцифер знал, что он сам может быть таким же добрым и ничего из этого не подразумевать. Его пугало, что это может оказаться манипуляцией, что он обнажает горло и раскрывает все свои карты, не имея никаких гарантий получить что-либо взамен. Это пугало его даже тогда, когда сама его сущность верила, цеплялась за веру и надежду и хотела ухватиться за эту возможность и воспользоваться ею. Тем не менее, у Люцифера была саморазрушительная черта, склонность наживать врагов из потенциальных друзей. Гордыня, высокомерие или неуверенность — что бы это ни было, он страдал от этого снова и снова. И, возможно, это был союз, который он не должен был ставить под угрозу. — Каковы твои условия? — Прощение. Для всего человечества. Не по отношению к твоему отцу, я знаю, что это почти невозможно. Но ты обязан научиться принимать их со всеми их недостатками. Подави в себе гнев, ведь не их вина, что Метка вызвала в тебе неприятие того, чему в противном случае ты бы просто подчинился, — хмыкнул Смерть. Он, конечно, понимал, что это перебор, и Люцифер вполне может отвергнуть его и предпочесть вечную изоляцию, чем признать, что был неправ. Но попробовать стоило. — Это все, о чем я прошу. О… готовности видеть в них хорошее. Об отказе продолжать борьбу, которая, на самом деле, не имеет значения. Чтобы ты позволил себе вырасти и повзрослеть, — пробормотал он, нежно поглаживая Люцифера по боку. — И это будет трудно, поскольку единственные люди, способные когда-либо научиться тебе доверять, ненавидят тебя больше всего на свете, не считая Сэма. Взгляд Люцифера переместился на Сэма и застыл. Все еще свернувшийся калачиком, такой маленький, грудь вздымалась и опадала, а сам он ворочался во сне каждую минуту или две. Люцифер нечасто позволял ему спать. Прошли века, прежде чем он позволил ему это в первый раз, и века после — во второй. Потому что если Люциферу никогда не предоставлялась роскошь отключать сознание, плавать в мире грез, кошмаров и воспоминаний, то и Сэму не полагалось. И тут его осенило, что он так и не смог его простить. Все его мольбы, подношения, покорность — все это было недостаточным искуплением. И, возможно, Люцифер, как и его отец, не знал, как простить низшее по своей сути существо. Как простить насекомое, когда оно нанесло тебе обиду, даже если оно этого не хотело, даже если оно просто кружится по кругу, жаля тебя в целях самозащиты, потому что ему нужно выжить. Как не раздавить его? Возможно, именно так тебя видит Папа. Непомерная дерзость твоего бунта, «нет», которое ты не смел даже подумать, не говоря уже о том, чтобы произнести. Маленький, жалкий и недостойный Его внимания теперь, когда ты больше не прекрасен. Люцифер неловко поерзал, напряженный, беспокойный и полный боли. Болело сильнее, чем он мог вынести: — Как думаешь, Сэм все еще будет любить меня, когда уйдет? Когда меня не будет рядом, чтобы напоминать ему об этом? — Возможно, он научится любить тебя правильно. Потому что это не любовь, если ее нужно подкреплять. — Смерть хмыкнул: — Твой отец не проявлял свою любовь, избивая тебя до потери сознания или трахая до полного подчинения, если только я ничего не путаю. — Он позволил себе небольшую усмешку. — Я уверен, что он сможет. Но ты обязан позволить ему самому принять это решение. Смерть медленно встал, складываясь обратно в свой сосуд, как какое-то сложное оригами. — Думаю, нам обоим будет лучше, если я останусь еще ненадолго, — сказал он. На самом деле, он пока не хотел оставлять Люцифера одного. Он не хотел быть настолько жестоким, не хотел быть виновником страданий архангела. — Почему бы тебе не показать мне что-нибудь из того, что ты здесь создал? Люцифер оценил паузу, пространство и время, чтобы обдумать предложение Смерти, рассмотреть альтернативы, переварить последствия «да», такого тяжелого, что он никогда не думал, что оно так сильно его отяготит. Он поднялся на ноги, разглаживая руками рубашку и благодарно кивая. И он еще ни разу этого не говорил, хотя все его существо вибрировало. Но он сказал это сейчас. — Спасибо. За все это. А потом он сделал несколько неуверенных шагов к Сэму: — Не против, если я его разбужу? Я хотел показать кое-что и ему. Подумал, что, в конце концов, никогда уже не будет возможности. — Не благодари меня пока, — негромко предупредил Смерть, прежде чем кивнуть. — Разбуди его, если желаешь, но мне бы хотелось, чтобы после он отдохнул. Я вижу, что ему это нужно. Он посмотрел в душу Сэма и практически почувствовал, как глубоко внутри затаилось едва уловимое изнеможение, ибо даже когда Сэм вел себя как бог своей собственной вселенной, уступая лишь Люциферу, он все еще оставался человеком. Люцифер кивнул в знак согласия, хотя и не совсем понимал, в чем тут смысл и зачем жареным схемам Сэма эти восемь часов. Он всегда исцелял их, когда они слишком портились, давал ему лучшее, чем мог предложить самый хороший сон, давал ему кусочки Небес. Этого было достаточно. Люцифер никогда в этом не сомневался. Его первым побуждением было щелкнуть пальцами, ожидая, что мальчик в мгновение ока проснется, будет готов и благодарен. Сэм всегда спал чутко, всегда был очень внимателен к определенным условным звукам и вынырнул бы из глубочайшей фазы быстрого сна прежде, чем пальцы Люцифера соприкоснулись бы во второй раз. Однако он этого не сделал. Он сказал себе, что старается быть добрее. Он сказал себе попытаться. И опустился на колени рядом с ним, положил холодную руку на плечо парня и погладил круговыми движениями: — Сэмми? Сэм напрягся, нахмурив брови, и открыл глаза, медленно моргая. — Люцифер? — спросил он, и ему почти показалось, что это сон, потому что Люцифер никогда бы не разбудил его подобным образом, никогда не делал ничего подобного, а если и делал, то это была бы ловушка, уловка или испытание, которое Сэм в конечном итоге провалит.

* * *

Он заставил себя собраться с мыслями, на секунду испугавшись. — Что случилось? Я что-то не… извини, — быстро сказал он, заставляя себя сесть. Люцифер легонько погладил Сэма по щеке, большим пальцем проведя по его нижней губе: — Ничего не случилось. Пойдем. Я бы хотел показать тебе и Смерти один побочный проект, над которым работал. Сэм поддался ласковому прикосновению, слегка нахмурив брови, послушно кивнул и поднялся на ноги. Смерть хмыкнул, опираясь на трость и ожидая, пока эти двое укажут путь. Клетка в самом деле напоминала лабиринт даже в своей пустоте, и он не намеревался бродить по ней в одиночку. Но Люцифер знал эту клетку, знал ее до боли близко. Он знал кратчайшие пути к каждому уголку, к каждому переулку, который он создал, усовершенствовал и украсил за эти годы. Он знал самый прямой путь к двери и территории, где благодать Михаила сияла так свирепо, ярко и неприветливо. Он чувствовал другое человеческое сознание вдалеке, все еще в основном в трансе, умиротворенное. И области, где было темнее темноты, и Люцифер обходил их стороной, потому что они звали его, тянулись к нему, зыбучие пески пустоты грозились поглотить его целиком и никогда не отпускать. Он знал, куда не следует ступать. Он поднял руку и потянул за невидимые нити в воздухе, двумя пальцами очертив полукруг. Обстановка вокруг них закружилась и повернулась под нужным углом по команде Люцифера, сместившись в направлении, которое до этого оставалось вне поля зрения. Перед ними простирался длинный коридор. Стены были скорее текучими, чем твердыми, сквозь прозрачное стекло отражался спектр цветов, беспокойно кружась в калейдоскопических формах, завораживая, поражая воображение и ошеломляя всеми своими красками, всей своей музыкой. И эти коридоры не были для Сэма чем-то новым. Они были червоточинами в пространстве-времени, обходными путями вокруг построенных Сэмом мест, сохранявших структуру и порядок и казавшихся объективному глазу обычными. Города, поля, башни, океаны, расположенные на участках земли организованными группами. Как город из лего. А вот созданное Люцифером было спрятано за его коридорами, и Сэм не мог попасть туда самостоятельно. Люцифер взял Сэма за руку и повел за собой. Сэм ухватился за него, как за спасательный круг, ничуть не смущаясь фантасмагории меняющихся цветов, форм и красоты в коридоре. Он держался рядом с Люцифером, не желая отходить далеко от него, когда тот был так невероятно добр. Он был как собака, выпрашивающая объедки, грызущая любую скудную привязанность и любовь, которые ему бросали, с пылким отчаянием, поскольку не получал достаточно, не получал того, что ему было нужно. Он мог бы оспаривать этот факт хоть до небес, но ничто не изменит того, что он был человеком и нуждался в нормальном человеческом общении. Смерть притормозил, склонил голову набок и улыбнулся, после чего пошел вперед, трость стучала по полу коридора и отдавалась эхом. Все было таким знакомым и одновременно другим. В некоторых местах напоминало пустынные небесные залы, в других — то, чем они были раньше, сияющими местами чистого света, радости и чуда, а в третьих — все такое же неповторимо люциферовское, что это почти причиняло боль. В конце коридора была дверь. Люцифер любил двери, любил открывать их и запирать, а также приглашения и ограничения, которые с ними связаны. К большинству его творений были двери. Небольшая причуда, над которой Сэм мог бы пошутить однажды, когда он еще шутил. Теперь уже нет. Люцифер не помнил, когда Сэм в последний раз заставлял его смеяться. А ведь раньше он делал это довольно часто. И архангел не был точно уверен, когда Сэм перестал и была ли в этом его вина. Но если это так, то он оплакивал эту потерю. Он крепче сжал руку Сэма, подбадривая, и когда они встали перед нераскрытой дверью, он промурлыкал: — Это предполагалось как сюрприз для тебя. Он еще не закончен. Но мы могли бы его доделать, пока еще есть возможность. Сэм моргнул и слабо улыбнулся. — Для меня? — переспросил он так, словно искал подтверждения. Волнение в его глазах было чистым и неподдельным, не вынужденным. Он выглядел настолько искренне любопытным, что Люциферу было трудно вспомнить, когда тот в последний раз таким был. — Спасибо, — выдохнул он, и это не было рефлексом. Это не было отчаянной мольбой о прекращении боли или для того, чтобы сделать Люцифера счастливым, а просто правильными словами. А затем Сэм наклонился вперед и обнял Люцифера. Он не понимал той доброты, которую получал, но это было столь прекрасно и всем, что ему было нужно, что он чуть не расплакался. Он и плакал. И это были счастливые слезы, жарко и мокро текущие по его лицу и увлажняющие рубашку Люцифера, потому что тот был так близко, так крепко прижат к нему. — Спасибо. Когда Сэм стоял на ногах, когда он не вставал на колени, не отшатывался и не скручивался на полу, он был значительно выше и крупнее сосуда Люцифера. И все же в его позе было что-то такое, что всегда стремилось сжаться в маленькое и незаметное, в вещь, которую можно завернуть, прижать к себе, приласкать и защитить. Это было настолько очевидно, что Люцифер часто задавался вопросом, не предпочитает ли мальчик в конечном счете стоять на коленях. Потому что он всегда был босой и готовый, сгорбившись и подталкивая себя все ближе, ниже и глубже, словно сама Земля владела его душой и постоянно дергала за поводок. Люцифер целомудренно поцеловал его в лоб и взъерошил ему волосы. Он ничего не сказал. Он толкнул дверь и шагнул внутрь. Внутри была очень стандартная библиотека, которую можно найти в любом городе. Такая обыденная и простая, что почти ничего особенного. Стол в углу, чертежная доска, вереницы стопок книг и чистой бумаги. В центре — круглое пустое пространство. Люцифер наклонил голову и чуть печально улыбнулся: — Ты знаешь, что я никогда не могу закончить рассказ, если делюсь с тобой воспоминаниями, потому что они часто переполняют тебя? Я подумал, что мог бы их для тебя записать. Так ты сможешь просматривать их в своем собственном темпе. На полках не было ни одной книги, которую можно было бы найти в обычной библиотеке. Потому что Люцифер создал их все заново. Потому что Сэм раньше был таким любопытным, смотрел, спрашивал, допытывался, выпрашивал истории из древних забытых времен, какие даже Люцифер с трудом мог вспомнить. И Люцифер показывал ему то, что мог показать, не расплавив его мозг. Но потом Сэм разваливался, бездумно кивал и цеплялся за что-нибудь, чтобы заземлиться, поскольку воспоминания Люцифера сопровождались видением, восприятием и чувствами, которые он не мог вынести или постичь. А Люциферу было чем поделиться и о чем вспомнить, о чем поспорить и выиграть, и так мало того, что можно было показать, не разрушив рассудок парня. Это была и документация, и дар. Сэм творил очень здорово, и Люцифер решил, что в какой-то момент вознаградит его за это, даст ему больше возможностей для исследований, больше возможностей для развития. Глаза Сэма расширились, а легкая улыбка на лице превратилась в широкую ухмылку. После всего этого времени, после того, как его разрушили и переделали, и после всего, что сделал с ним Люцифер, в нем все еще жила жажда знаний. Он шагнул вперед с некоторой нерешительностью, пока его робкая походка не превратилась в стремительный рывок к ближайшей полке, с которой он тут же стянул большую книгу в кожаном переплете и сел, проведя двумя пальцами по ее корешку. В его руках она казалась настоящей и тяжелой, а когда он ее открыл, от нее почему-то исходил тот запах старых книг, что наполнял каждую библиотеку на Земле в его время, и это навевало воспоминания об исследованиях и охоте, и он снова заплакал, не в силах разобрать слова на страницах сквозь пелену слез в глазах, просто потому что это было слишком много и так по-доброму, а он не был достоин и никогда не будет, и он не понимал, с чего бы Люциферу давать ему что-то подобное. Смерть склонил голову набок и шагнул вперед, чтобы встать рядом с Люцифером. И наоборот, по сравнению с Сэмом, хотя его сосуд был на несколько дюймов ниже, чем у Люцифера, его осанка и манера держаться вызывали уважение, заставляя других существ и в том числе людей смотреть на него вверх, а не вниз. — Это может быть слишком даже в такой форме, — тихо заметил он, наблюдая, как Сэм утирает глаза. Люцифер непринужденно поджал губы: — Он сильнее, чем ты думаешь. Иногда сильнее, чем я ожидаю. Я по-прежнему это вижу, когда он проектирует созвездие или реконструирует биологический организм. И если я не буду его подталкивать, как иначе он будет совершенствоваться? И на секунду Люцифер стал похож на строгого, но гордого родителя, требовательного, очень требовательного и амбициозного в своих ожиданиях, но при этом все равно любящего и заботливого. — Чудеса геометрии, которые он построил. Ты должен был их видеть. Это было великолепно. — И ты все равно их разрушил, — сказал Смерть, покачав головой, наблюдая за тем, как Сэм читает. — Зачем, могу я спросить? В тоне Люцифера был оттенок защиты, но то, что он сделал, имело для него смысл, и он не особо об этом жалел. Он все еще берег сентиментальности. Он сохранил Венеру. — Я подумал, что если он уходит, то я не хочу, чтобы его присутствие маячило у меня перед глазами в течение последующих веков. И, ну, если нет… это мотивация, чтобы сделать лучше. — Хм. Что он сейчас изучает? Люцифер взглянул на книгу в руках Сэма с расстояния в несколько футов и хмыкнул: — Монстров. Пред-левиафан. Едва намек на самосознание. Папа послал Рафаэля присмотреть за ними, и тот проделал такую хреновую работу, что в итоге мы их всех уничтожили. Они были интересны, потому что у них был потенциал, они жили полуобщинами и только собирались начать осваивать орудия труда. Но Папа в то время был не очень терпелив. Он слегка прищурился, размышляя: — О, и Тетушка их любила. Возможно, поэтому от них избавились, если задуматься. — Я вполне уверен, что именно поэтому, — просто прокомментировал Смерть. — Они были ничего, хотя левиафаны мне нравились больше. Жаль, что их пришлось запереть, по правде говоря, — решил он, аккуратно присаживаясь и жестом приглашая Люцифера присоединиться к нему. — Думаю, с некоторыми изменениями они могли бы сосуществовать с людьми, по большей части. Но опять же — они ей нравились, вот их и убрали. Люцифер сел, глядя на все еще завороженного Сэма: — Левиафаны обрекли себя на гибель, когда впервые убили ангела и у них это получилось. Папа не стал бы так компрометировать свою армию. Не допустил бы, чтобы равные силы без контроля и дисциплины бесчинствовали на Земле, не тогда, когда у них была благосклонность Амары. Впрочем, обидно, согласен. Я не питал к ним особой ненависти. — Мм. Это не совсем свобода воли и естественный отбор, когда ты можешь просто вывести фигуру из игры, не так ли? — размышлял Смерть, откидываясь назад. — Но я отвлекся. А… — Он сделал паузу, наклонив голову в сторону, пока Сэм аккуратно делал пометки в книге с помощью найденного клочка бумаги, а затем вернулся к полке, чтобы найти другую, на этот раз проверяя сбоку названия.