Вульгарные прозрения

Даже самые чистые намерения и дары могут быть омрачены и испорчены. Когда напряженность возрастает, иногда единственным выходом является отступление и поиск других вариантов — и они могут оказаться столь же бесплодными. — Посмотри-ка на эту, Сэмми. Когда Сэм оглянулся на Люцифера и книгу, которую тот только что вызвал щелчком пальцев и теперь лежащую у него на бедре, пока он закинул одну ногу на другую, он тоже увидел это. Голубые глаза потемнели от чего-то холодного и знакомого. Это побуждение Сэм хорошо знал и часто задавался вопросом, осознает ли его Люцифер, когда оно проявляется, когда оно овладевает им. — Биология демона. Демонская кровь. Минутку… Люцифер бегло просмотрел слова, перевернул несколько страниц, остановился на абзаце на енохианском и нажал там большим пальцем, передавая книгу Сэму, подошедшему к нему. — Читай. Вслух. Сэм знал его взгляд, тон, побуждение. Знал, чего ожидать. Он хмуро посмотрел на абзац, прочищая горло. Разговорный енохианский был у него в порядке, но он испытывал некоторые затруднения, когда дело доходило до символов, не то чтобы содержание облегчало концентрацию внимания. Медленно он начал читать, морща лоб. Один или два раза он запинался, в итоге ему пришлось водить пальцем по символам во время чтения. Это был отрывок, объясняющий, как демоническая одержимость изменяет химический состав крови в человеческом теле, внутри которого обитает демон, со ссылкой на то, как эта кровь затем может быть извлечена и использована для создания другого демона без острой необходимости извращать его душу. Что это неполовое размножение и паразитирование само по себе. Ее свойства вызывают привыкание, дремлющие силы, которые она может пробудить. Люцифер всегда был экспериментатором, начиная с Лилит и задолго до нее. И, возможно, у него не было особой необходимости изучать тонкости и нюансы человеческой физиологии, но он все равно это делал. Столетия резьбы, лепки и любопытства, прямо в книге для Сэма, полузабытый этап его прошлой жизни, описанный в клинических подробностях. — Прочти там внизу про зависимость. И погромче, Сэм, я тебя едва слышу. Символы колыхались влево и вправо и танцевали на странице. Сэм был так близок, так близок к тому, чтобы забыть, что это вообще произошло, как и вся его жизнь до клетки, что это уже не имело значения. Но тяга к этому никогда не покидала его, и его лицо горело от старого и нового стыда, во рту пересохло. Потому что он почти, почти ощущал вкус крови на кончике языка, практически чувствовал, как в его жилах пульсирует сила, когда он проговаривал слова, описывая те самые вещи. Его тошнило, голова раскалывалась, желудок скручивался узлами одновременно от физического отвращения и сильного чувства вины, сильной потребности, и его голос становился все тише, пока он замыкался в себе. — Люцифер… — предостерегающе сказал Смерть, хотя большую часть времени он хранил молчание. Дело в том, что это само по себе могло быть нерешенной зависимостью. Ибо Люцифер не знал, как существовать посередине. Ему всегда было необходимо подавлять, питаться крайними эмоциями, будь то положительными или отрицательными, но ничего среднего. Мягкость, мир и покой почти ничего для него не значили. Если не разрушение, то рай. Если не эйфория, то агония. И ему всегда хотелось смотреть, как Сэм мучается, даже когда он не вполне осознавал, что именно это он и делает. Он повернулся к Смерти, наполовину озадаченный, наполовину слегка раздраженный: — Он просто читает для меня. Я его не трогал. — Разве ты не видишь, как ему не по себе? — настойчиво спросил Смерть. — Представь, что я заставил тебя вслух в графических подробностях описать свое падение. Каждую секунду агонии, каждый импульс боли от раны, нанесенной тебе копьем Михаила. Каждое перышко сгорает, тлеет и превращается в пыль. Будешь ли ты… «счастливчиком»? — Он поднял брови. — Или тебе будет некомфортно, вплоть до паники, в комнате, которая должна была стать подарком? Можешь прекратить чтение, Сэмюэль. И Смерти было все равно, переходит ли он границы, потому что Сэм все еще шептал свой абзац и всхлипывал с этой немой парализующей покорностью. Люцифер встал с кресла почти слишком быстро, слишком агрессивно. Он не хотел слышать даже краткого напоминания о падении, одно лишь упоминание о нем разбередило раны, настолько еще свежие и открытые, насколько же древние. Он пренебрежительно махнул рукой, отгоняя воспоминание и то, что его вызвало, в его тоне прозвучало такое яркое негодование, что он не смог его скрыть: — Ладно. Ладно… Понял. А под его сосудом кипела ярость, пылала огнем и стремилась вырваться наружу. Ведь, по всем статьям, он не считал, что заслуживает этого. Ему было непривычно сдерживать себя так жестко, ходить на цыпочках и просчитывать последствия каждого движения. И он смотрел на Сэма так, словно хотел выпотрошить его на месте. Сэм захныкал извинения, костяшки пальцев побелели, когда он вцепился в книгу и вжался обратно в кресло. Конечно, он извинялся. Даже если это было не из-за чего-то, что он сказал, он должен был быть причиной: — Мне так жаль… Смерть встал и положил твердую руку на плечо Люцифера: — Не надо вымещать на нем свой гнев. Вообще-то… почему бы нам не выйти и не оставить его одного? Ты сейчас не в лучшем состоянии духа, — сказал он, и его тон не оставлял места для споров, когда он крепче сжал руку и практически потащил Люцифера из комнаты. Люцифер не стал сопротивляться, а молча последовал за Смертью на выход, отводя взгляд от Сэма без дальнейших действий или комментариев. Он захлопнул за собой дверь, губы сжались в тонкую линию, а в глазах то и дело мелькала краснота. — Не надо. Я понял. Я не собирался причинять ему боль. Он и не собирался. Он хотел, очень хотел. Но он уже пообещал себе не вредить Сэму в библиотеке, потому что не хотел, чтобы тот там боялся. Тот случай с книгой не в счет, правда. Это были забавы и игры, ничего серьезного, это даже не могло сравниться с падением. Как ты смеешь? Но он этого не сказал. — Ты можешь подумать, что это несправедливое сравнение, — начал Смерть, испустив через нос тихий вздох. — Позволь мне рассмотреть это в перспективе… и если я, гораздо старше вас обоих, прошедший через гораздо большее… могу видеть это, а ты нет, то ты либо слеп, либо сам себя отрицаешь. — Он посмотрел на Люцифера. — У Сэма… зависимость в точности отражает твое падение. Намеренно. Потому что твой отец — садист, которому нравится симметрия, и из всего множества предопределенных вещей в жизни Сэмюэля эта была худшей. Неужели ты не понимаешь? Боль, через которую он прошел. Чувство вины, стыд за то, что он не мог контролировать себя, видел, как развращается и становится неспособным полностью собою владеть. Отвергнутый и изгнанный братом, который не понимает. Вынужденный пройти через ад, которым была абстиненция. Видения, галлюцинации, его собственный разум играет с ним. Скажи мне, видишь ли ты какие-нибудь сходства. Что-нибудь, что может оправдать мою реакцию. Нет? — Он звучал почти гневно, поскольку и был рассержен. Неважно, намеревался Люцифер причинить Сэму боль или нет, желание все равно оставалось. Вспышка в его глазах, жгучая благодать и абсолютная ярость, накатившая на архангела в тот миг, были обескураживающими. — Тогда почему бы нам не побаловать себя знакомой игрой. Давай поговорим о наших чувствах, Люцифер. И Люцифер почти улыбнулся отсылке, натянуто и не особенно весело. Он действительно увидел сходство, и, возможно, это было что-то такое, о чем он раньше не задумывался. Он не признался в этом, взамен придав своему лицу пустое и холодное выражение, и заговорил медленно, но с каждым словом его тон становился все более резким, выдавая все эмоции, с которыми он не знал, что делать, которые когтями впивались в его внутренности, требуя выхода. — Я буду честен с тобой, Смерть. Я уважаю и ценю твое терпение и твою доброту больше, чем способен выразить. Но мои чувства. Хм. Я чувствую разочарование. Я чувствую клаустрофобию. Я чувствую себя униженным. Я чувствую себя оскорбленным. Я чувствую, что от меня отрывают что-то мое, а я должен просто… смотреть, как это происходит. — У тебя сложилось впечатление, что я справедлив? Я предлагаю тебе свою доброту. И я просто хочу предложить тебе руководство. — Смерть говорил медленно, голос ровный и размеренный. — Сэм, возможно, создан для тебя. Но он никоим образом не твой. Он либо самостоятельная личность, либо нет, а ты все время мечешься между этими двумя вариантами. Я не отрываю Сэма от тебя, настаивая на том, чтобы ты не подвергал его излишним травмам, о которых он не просил. Я забираю его, я твердо намерен, но я сделал тебе предложение, позволяющее увидеть его снова. Этого недостаточно? Ты настолько жаден и горд, что должен получить все по-своему или не иметь вовсе? Поскольку я сдержу свою предыдущую угрозу, если потребуется. Как иронично, что Люцифер распознал эту модель поведения, условную доброту, четкие границы, которые он ни в коем случае не должен переступать. Он прекрасно их распознал, и ему ни капельки не нравилось быть их объектом. Он не знал, как играть по правилам игры, придуманной не им самим. И никогда не умел. Никогда не умел заставить себя идти по прямой и уберечься от последствий. И он правда собирался попробовать ранее, но не был уверен, что сможет просто нажать на кнопку и превратить себя в того, кем он не является. — Прямо сейчас Сэмми находится за этой дверью, до крови ломая ногти и царапая дерево, потому что ты заставил меня так резко оставить его одного. А он не очень хорошо справляется сам по себе. Позволь мне его успокоить. А потом делай, что хочешь. Я устал. Я так устал. Я стараюсь. — Может быть, он не был бы таким, если бы ты когда-нибудь обращался с ним как с человеком, — парировал Смерть, а затем махнул рукой, как бы предлагая действовать на свое усмотрение. — Не делай из себя жертву, Люцифер. Я попытаюсь поговорить с твоим отцом. Я скоро вернусь. И с этим… ну, с этим он исчез. Полностью. Без суеты и забот, без долгого, затянувшегося процесса. Он мог приходить и уходить из клетки, когда ему вздумается, и это было так ужасно мучительно — видеть, как кто-то другой просто исчезает, словно и не было никакого заключения. И Люцифер ошарашенно уставился на пустое пространство, где только что был Смерть, с застывшей на дверной ручке рукой.

* * *

Смерть появился не на Небесах, а в маленьком двухэтажном домике. Он тяжело вздохнул и аккуратно отряхнул пальто, как бы избавляясь от последних остатков клетки, после чего постучал тростью по полу, чтобы привлечь к себе внимание. Он не особенно одобрял этот «маскарад Чака», и для него это только показывало, что Бог никогда не был и не мог быть совершенным, потому что здесь Он глупо пил в своем сосуде, пока писал новые (и, возможно, еще хуже; недивительно, что старые держались — ведь Он не написал их напрямую) Евангелия в перерывах между просмотром порно. А Чак все еще печатал на своем компьютере, держа одну руку на клавиатуре, а другой сжимая стакан скотча. Он не поворачивался и не двигался с места, хотя его скорость постепенно замедлялась и в конце концов остановилась, когда он медленно пробормотал отчасти дружелюбным тоном: — Чем же я обязан такому удовольствию? — Я считаю, нам давно пора поговорить о твоем сыне, — сказал Смерть, медленно подойдя и осторожно сев за стол напротив Чака. Он положил одну руку на потускневшее дерево, а в другой держал свою трость. Его кольцо блеснуло в слабом свете комнаты. Он был уверен в своей возможности прийти сюда без предупреждения, потому что, по правде говоря, что собирался сделать Бог? Разразить его? Эта мысль была почти смехотворной. — Котором? Чак пробормотал немного рассеянно. Глаза все еще скользили по строчке, на которой он остановился. Он постукивал кончиком пальца по клавиатуре, словно преследуя мысль, стремительно ускользающую от него. Затем он вздохнул, сдаваясь; его взгляд наконец устремился на Смерть. Смерть моргнул. — Люцифере? — медленно произнес он, как будто это должно было быть очевидным для Чака. Он слегка наклонил голову в сторону, оглядывая другую сущность. Это было почти… ну, он не хотел использовать слово «грустно». Это не вызывало у него слез или расстройства. Скорее… жалко. Да, вот то самое слово. Невозможно было поставить этого Бога в один ряд с Богом, сотворившим Эдем и ангелов, Богом, обрущивающим только ужас на тех, кого Он считал недостойными. Все в Чаке кричало о падшем короле, кричало о бесконечном разочаровании. Он источал скуку и жизненный кризис, случайная бездумная сила струилась из него, потому что ему было все равно. В нем чувствовалась какая-то тяжесть, которую он легко выдавал за обремененность и непомерную невежественность, когда был больше пророком, чем Богом. Но когда он был Богом, когда ему не нужно было ничего скрывать, и даже если сосуд, который он носил, не предполагал божественности и не пытался ее демонстрировать, самый ненаблюдательный наблюдатель все равно заметил бы это начало в Его глазах. Вечно невпечатленный взгляд и жажда развлечений, конфликтов и стимуляции, давно обреченная на то, чтобы никогда не быть утоленной. Он гнался за неуловимым кайфом новизны, непредсказуемости и оригинальности, за всеми историями, которые писались сами собой, разворачиваясь перед Ним без Его вмешательства. И все же всегда оставались нетерпение, и неудовлетворенность, и патологическая потребность руководить спектаклем, так как он затягивался и затягивался, а Ему было нужно, чтобы хоть что-то уже произошло. — А, что он сделал теперь? Он откинулся в кресле, халат слегка сполз назад, обнажив простую футболку и боксеры. Он вертел в руках почти пустой стакан, взбалтывая жидкость внутри. Если быть до конца честным, сегодня ему это было не нужно. Или завтра. Да и вообще ни к чему. Смерть должен был вытащить Сэма из клетки, и все. В данный момент он был больше сосредоточен на сюжетной линии Кастиэля, и никакие махинации Люцифера туда не вписывались. — На самом деле, речь скорее о том, чего он не сделал. Я не думаю, что клетка — это справедливое наказание для него или его брата. Я не думаю, что он этого заслуживает. — Смерть усмехнулся. — И прежде чем ты скажешь, что жизнь несправедлива, вспомни, кто я и что мне известно о твоих… заброшенных сюжетных линиях, других историях. Я просто прошу тебя, пусть это будет по-честному. Только в этот раз. Возможно, все сложится так, как ты еще не предполагал. Чак скривил лицо: — Люцифер выйдет по УДО раньше срока? Погоди, кажется, у меня где-то есть что-то на эту тему… Взяв в руку мышку, Чак поискал на экране старый заброшенный файл, который он не проверял уже пару лет: — А-а, наверное, я его удалил. Не могу вспомнить, но это определенно не сработало. Он отодвинулся, встал и прошел в другой конец комнаты, чтобы взять бутылку и наполнить свой стакан: — С чего вдруг такой внезапный интерес к «справедливости»? — Возможно, на старости лет я стал сентиментальным. Весьма удивлен, что ты нет, — хмыкнул Смерть. — Я говорил с ним. Думаю, и ему, и этой маленькой планете будет лучше, если ему дадут шанс должным образом покаяться. — Он сделал паузу, взгляд слегка ожесточился. — Если, конечно, клетка не является произволом и тебе больше нравится видеть, как твой самый любимый сын страдает за зло, совершенное не им, — сказал он прямо. Несмотря на всю классику, эпопею, тысячу миллионов изменений, вариаций и «могло бы быть», Чак не собирался притворяться, что то, что он чувствовал к своим любимым героям, было любовью. Потому что это было не так. В лучшем случае это были инвестиции, а в худшем — безразличие. Те, кого он должен был нежно любить, страдали из-за этого, поскольку им всегда нужно было что-то предоставлять. Те, о ком он не заботился, ну, он просто позволял им быть. И это был самый нелюбящий Бог: незаинтересованный, безразличный и ничего не ожидающий. Он многого ожидал от Люцифера, а Люцифер дал ему больше, чем все население ныне исчезнувших и забытых планет. Люцифер был совершенен во всем, в чем не был он. В своих одержимостях, в своих горестях, в своих бунтарствах, в своем саморазрушении, которое заставляло его постоянно метаться по кругу в бесконечных поисках того, чего ему никогда не суждено было получить. Люцифер был обречен на поражение, ибо его поражение было прекрасным. И в этом смысле Бог любил его больше всего. Чак прислонился спиной к стойке, залпом опустошив стакан, держа бутылку в другой руке. Он пренебрежительно отмахнулся: — Люцифер в конце концов выберется, получит шанс раскаяться и все такое. Всему свое время. Он пока не готов. Еще нет. Он имел в виду «не пригодится». Потому что Люцифер был драконом, которого он держал в подвале и выпускал только для грандиозного финала. Но не сейчас. Он писал промежуточные главы, а для следующей большой вещи не нужны были архангелы на доске, иначе эта сюжетная линия закончится гораздо быстрее, чем ему бы хотелось. — У него есть чувства, знаешь ли. И я уверен, что он был совершенно готов сделать это… тысячелетия назад. В наше время. Ты проверял его? Или его сломленность — это то, чего требует твоя история? Если так, вынужден сказать, что ты — жалкое подобие творца, — твердо сказал Смерть. — Если я попытаюсь вытащить Сэма грубой силой, чего ты, несомненно, хочешь, все, что я сделаю для его восстановления, вполне может не сработать. Почти наверняка. Если не ради Люцифера, то ради Винчестеров? Разве они недостаточно пережили? Чак покачал головой с малейшим намеком на разочарование, как будто это должно было быть очевидным и ему не нужно было об этом заявлять: — Сэм будет в порядке. Воспитание характера, оно так хорошо на него действует; ты даже не представляешь. Я бы не позволил своему сыну сломать его, не полностью, ты должен это знать. И нет, он давно не проверял Сэма, или Люцифера, или Михаила, или Габриэля. Возможно, ему действительно следовало бы, но наверху происходили события, и настал момент Рафаэля блеснуть. Пусть и ненадолго. Он поджал губы, словно все было буквально предсказано звездами и он не смог бы изменить судьбу, даже если бы попытался: — Слушай, чувак, я ценю, хм, конструктивную критику, но этому просто не суждено быть. — А. Что ж. Полагаю, я здесь только ради прозрения, — сказал Смерть через некоторое время. Почему он должен просто сидеть и позволять вселенной диктовать ему свои условия? С таким же успехом он мог бы сделать это сам. И с какими последствиями он столкнется? — Счастливо оставаться, Чак, — пропел он, а затем исчез так же стремительно, как и появился, с серьезным и решительным лицом.