Вульгарные прозрения

Время в клетке движется со скоростью ледника. В годы, последовавшие за отбытием Смерти, Сэм и Люцифер практически шагают по тонкому льду. И когда приходит пора уходить, все оказывается сложнее, чем ожидалось. Возможно, Люцифер провел первый год после визита Смерти и его внезапного ухода практически на ногах, оглядываясь через плечо, опасаясь, что мир вокруг него рухнет в любой момент, ожидая, что Сэм исчезнет у него на глазах. Тревога и страх делали его бесконечно эмоциональнее, что в свою очередь делало его по большей части добрее, а иногда и более жестоким. Не то чтобы он не знал, как ведет себя время в клетке: медленно, тяжело и бесконечно. Он понимал, что это не так, что короткое взаимодействие наверху заставит его здесь, внизу, ждать секунды, а может быть, и века, пока не упадет второй ботинок. В последующие годы Люциферу нравилось думать, что он искренне старался. По всем признакам, так оно и было. Ведь он мог ничего не обещать, но неписаная сделка все еще висела в воздухе, требуя выполнения. И Люцифер питал надежду, даже когда не хотел, что, возможно, есть что-то, что можно заслужить, если он докажет, что способен измениться или достоин второго шанса. Но все это было не легко, не просто и не однозначно. У Люцифера не было инструкции, которой он мог бы следовать, не было руководства, не было врожденного чувства правильности и неправильности, на которое он мог бы положиться. Он старался быть добрым, великодушным, прощающим, но порой получалось совсем не так, как он думал. Он по-прежнему часто выходил из себя; он по-прежнему поддавался скуке, ярости, приступам садизма и нарциссизма, заставлявшим его размахивать систематическим разрушением как оружием без всяких сомнений или сожалений. Тем не менее, он никогда не позволял себе забыть о том, что грядет. И в меру своих возможностей, из эгоистических побуждений, ради света в конце тоннеля или из искреннего стремления к какой-либо форме искупления, он пытался исправить Сэма. А может быть, может быть, это была истерическая привязанность. Или, по крайней мере, так думал Сэм. Когда в этом было больше доброты, чем жестокости, больше награды, чем наказания, а страдания причинялись с такой скорбной нежностью, словно Люцифер мог чувствовать все вместе с ним, словно Сэм должен был смаковать все вместе с ним. Когда он слишком крепко прижимался к нему и смотрел вдаль на совершенно новую звездную систему, его благодать прилипала к душе Сэма и горевала. Именно данное свойство прощаний заставило его окончательно утвердиться в мысли. И тогда Сэм поверил в это. Что много лет назад действительно приходил Смерть, и однажды он вернется за ним. И, возможно, за Люцифером тоже. Общий ужас, вокруг которого они оба ходили на цыпочках и не решались затрагивать. Он все еще просачивался в каждое взаимодействие, каждое обещание и каждый момент близости, исполненный тягости, потому что было ясно, что это долго не продлится. И страх Сэма был не только из-за любви, поврежденности, обусловленности и всех тех его частей, что называли дьявола домом и имели это в виду. Это было также Снаружи и сокрушительная тяжесть выбора, который больше не будет принадлежать ему и только ему одному. Сэм хотел, чтобы болезнь осталась в клетке — и Люцифера, и его самого. Вечность здесь, где каждая капитуляция все еще ощущалась как жертва ради полузабытого высшего блага где-то в пустынных переулках его мозга, в которых он все еще спасал мир. В любом случае, они ждали своего часа. И к тому времени, когда Смерть все-таки вернулся, Сэм сидел на берегу спокойного моря, едва касаясь ногами линии, где вода встречалась с песком. В руках у него был блокнот, и он рисовал новый вид рыб, который планировал создать, потому что самые дальние уголки на западе оставались слишком пустыми и голыми, когда — если — он когда-нибудь заплывет так далеко. — Мне не нравится. Слишком большая, слишком широкая, — жаловался Люцифер, расхаживая взад-вперед позади него. Чересчур напряжённо, а рыбные вопросы обычно не требовали напряжения. Сэм уставился на незаконченный рисунок, постукивая кончиком карандаша по бумаге: — Она не станет кусаться. Не будет ни зубов, ни голода. — Сэмми. Сделай что-нибудь биологически точное или не делай вообще. Это мерзость. Сэм надулся: — Может, ты дашь мне закончить? Она еще не доделана. — Хорошо. Но если оно не сможет выжить само по себе и/или испоганит морскую экосистему, то его не будет. — Понял. Но помоги мне с размножением, потому что я думаю немно… — По-моему, это похоже на довольно крупную форель. Возможно, что-то вроде нереста. Привет, Сэм. Приношу извинения за свое долгое отсутствие, — слегка усмехнулся Смерть, внезапно заговорив позади пары. — На этот раз было не легче найти ту часть клетки, в которой вы находитесь. — Я пришел с хорошими новостями, — сказал он, глядя на Люцифера и выгибая бровь. — Твой приговор смягчен. — У него не было полномочий говорить это, и в то же время они были, поскольку установленные снаружи правила жизни, смерти и бытия были презренной конструкцией, и он был склонен не соблюдать их. Опять же, он презирал систему морали Бога и то, как работает Ад, даже для людей. Редко что-либо бывает черно-белым. Почему человек должен страдать на дыбе после мученической смерти и принесения собственной души в жертву ради спасения семьи? Почему богач, формально никогда не совершавший ничего дурного, но на поверку оказавшийся скупым и недоброжелательным к своим ближним, должен вкушать радости Небес? Иногда ему так хотелось, чтобы он и жнецы могли бы сами оценить душу по достоинству, не прислушиваясь к предписаниям Рая или Ада. Но вот то единственное, что он чувствовал себя вправе изменить, взять в свои руки и сделать все «правильно». Настолько «правильно», насколько это возможно. Люцифер почувствовал Смерть у двери так же, как и в первый раз. Только на этот раз он имел представление о том, чего ожидать. Его благодать все еще будоражили страх, надежда, предвкушение и прочие эмоции, которые были слишком человеческими, чтобы признаться в них даже самому себе. Но ярости не было. Не тогда, когда у него было полтора десятилетия, чтобы подготовиться к этому дню. Но Сэм не смог. Когда Сэм садился за разработку нового элемента для их маленькой вселенной, ему нравилось притворяться, что это навсегда. Ему нравилось притворяться, что он никогда не уйдет. И поэтому он уронил свой блокнот, наблюдая, как волны принимают его, вскочил на ноги и бросился к Люциферу, прижавшись к нему и дико уставившись вперед. Люцифер погладил руку, вцепившуюся в него изо всех сил, и напрягся. Слова, что он только что услышал, были настолько многообещающими, что он почти отмахнулся от них чисто инстинктивно, из принципа. Ибо Люцифер не получал хороших новостей. Никогда. — Ты говорил с Отцом? Он одобрил это? И в этом вопросе была тоска, почти отчаянная, недоверчивая и душераздирающая. — Говорил. Он не одобрил, но в данный момент меня уже не особенно волнует, что Он скажет. — Смерть продолжил после короткой паузы. — Вы согласны уйти сейчас? Вы оба? Он задал вопрос с некоторой долей поспешности в голосе, потому что, хотя возмездие не падет на него, он опасался, что если будет слишком долго медлить с этим планом, то оно падет на одного из этих двоих перед ним. Лицо Люцифера исказилось от замешательства, от разочарования, от того же тошнотворного ощущения, что сжимало и сковывало его благодать каждый раз, когда отец отвергал его. Но Сэм цеплялся за его руку и тянул к себе, вздымая грудь, громко и неровно дыша, задыхаясь от слов, которые звучали так чертовски сладко, что казались почти сном. — Мы оба? Люцифер покачал головой, проморгавшись, и обратился к Смерти, поскольку сейчас у него не было ответов для Сэма: — Он этого не допустит. Он не позволит этому случиться. Он похоронит меня в горящей бесплодной вселенной, слишком далекой и всеми забытой, где даже ты не сможешь до меня добраться. — Неужели это будет хуже, чем перспектива остаться одному здесь навечно? — спросил Смерть. — Стыдно ли попытаться? — Он посмотрел на Люцифера. — Я не хочу оставлять тебя здесь. Я не допущу, чтобы вы — любой из вас — страдали больше, чем должны. — А через несколько секунд он вздохнул и протянул руку. — Пожалуйста. — И он никогда не просил, потому что он и то, что он олицетворял, всегда было абсолютным, без каких-либо возражений, без права на ошибку. — Позволь мне сделать это. — А Михаил? И аспекты данного вопроса затрагивали их обоих, пожалуй, в равной степени. Люцифера — потому что это был брат, которого он после столь долгого времени, столь многого и столь, столь малого все еще любил. Который все еще хотел его убить. Который все еще хотел осуществить сорванный план и не отступил бы, несмотря ни на что. И Сэма — потому что сама возможность, одна только мысль о себе, о гребаном дьяволе и о первом сыне Бога, воине и исполнителе Небесной воли снаружи влекла за собой натиск воспоминаний, вопросов, грядущего апокалипсиса и «да» из всех «да», о котором, как он думал, он никогда больше не будет волноваться. — Давай останемся. Прошу тебя… давай останемся. Я не хочу никуда уходить. Люцифер… Люцифер одним взглядом заставил его замолчать. — Я приду за ним позже. После того, как разберусь с тобой и Сэмом. Но, как я уже сказал, Люцифер. Здесь никому не место, — покачал головой Смерть. — И я не сомневаюсь, что будет трудно отговорить его от того, чтобы найти тебя и прикончить, когда я это сделаю. Но он послушает меня, как слушал вашего отца. Ты это знаешь. И Люцифер весь превратился в напряженные плечи, холодный огонь и благодать, вибрирующую громко, и славно, и с болью. Потому что он был благодарен, и он ликовал, и он был в ужасе. И он наконец-то повернулся к Сэму, голос был мягким, робким и балансирующим на грани паники: — Сэм? Сэм сглотнул и обвел взглядом присутствующих: — Я не… Я не хочу уходить. Я хочу, чтобы мы остались. Я в ужасе, я в ужасе за весь мир, я в ужасе от тебя. Я хочу, чтобы мы были здесь, вместе. Я люблю тебя. Я тебя не оставлю. Мы никогда не должны выйти, пожалуйста, мы никогда не должны выйти. Дом. Хорошо. Безопасно для нас. Безопасность от нас. Только мы. Пожалуйста. — Сэм? И Люцифер поцеловал его, ладонями обхватив лицо и притягивая к себе. Пальцы запутались в волосах, требовательно сжавшись, он кусал и посасывал его губы, улыбался его податливости и ужасу, и ему не нужно было спрашивать снова. — Мхм, — голос Сэма сломался под тяжестью его не-ответа. Люцифер резко отстранился, продолжая сжимать волосы Сэма, но гораздо мягче. Он перевел взгляд на Смерть: — Спасибо. Я помню нашу сделку, помню твои условия. Я буду соблюдать их. — Хорошо. Я отведу тебя в свое… жилище. — У него не было подходящего слова для маленького карманного измерения, которое он делил со жнецами. — А Сэма я попытаюсь вылечить и вернуть брату. Я разберусь с тонкостями ваших отношений, когда доберусь до них. — Он протянул Люциферу руку. При одном только упоминании о брате Сэм начал задыхаться. И он не отпускал руку Люцифера, хныча, потому что у него было так много слов, но он не мог составить ни одного предложения. Такой человечный. Такой человечный, такой поврежденный и на треть-вдвое старше своего гребаного Солнца. Люцифер погладил его по щеке и медленно произнес, выговаривая каждое слово твердо и ласково: — Сэмми. Я собираюсь отозвать свою благодать, чтобы мы могли уйти сейчас. Будет больно. Но с тобой все будет хорошо. Ты понимаешь? И страдание снова превратилось в нечто эгоистичное, в то, что никогда не могло вынести мысли о разлуке, когда сама его душа кричала. — Нет. Не оставляй меня, пожалуйста, не… Люцифер… — Сэмми, ты смелый и великолепный, ты мой, и я люблю тебя. С тобой все будет хорошо. Я обещаю. Это не прощание. Люцифер взял Смерть за руку. И как бы больно ему ни было тоже, потому что благодать свилась, устроилась и угнездилась так глубоко и так извилисто, и казалось, что это единственный дом, который когда-либо принимал его настолько полно и позволял ему остаться, он рванулся из души Сэма. Сэм издал мучительный вопль. Звук был всеобъемлющим, почти нечеловеческим, ведь его отрывали от единственного, что он в действительности знал на протяжении десятков тысяч лет. — Мне жаль… мне жальмнежаль пожалуйста… пожалуйста! — Он задыхался, безрезультатно цепляясь за Люцифера и рыдая, так как было очень больно и физически, и эмоционально, и, блядь, даже духовно, ибо Люцифер был не чем иным, как его богом, его защитником и его возлюбленным, и ему даже думать не хотелось о том, какова будет жизнь без него. И вопреки всему, даже если Сэм не мог озвучить выбор, не мог даже его сделать, его душа сделала. И его душа не хотела уходить. Не хотела покидать ни его, ни клетку, ни реальность, выстроенную здесь и ставшую правдивее правды. За каждое обещание, которое он дал и намеревался сдержать, за себя, за Люцифера, за то, кто и что они есть, и за мир, который заслуживает лучшего, чем кошмары, что они унесут с собой. И за те сто тысяч раз, когда сама суть ничто грозилась уничтожить все человеческое, яркое и светлое в нем, а он все равно превращал темноту во что-то свое, украшал ее частичками себя и находил способ себе принадлежать. Душа Сэма боролась, пока он не мог, на чистом инстинкте, глядя Смерти прямо в глаза и крича очередное «нет». Смерть мягко провел большим пальцем по тыльной стороне ладони Люцифера, тихонько вздохнув при виде представшего перед ним зрелища. Человеческие битвы часто впечатляли своей тщетностью. И при всех способах, которыми Люцифер терзал парня и всегда, всегда этим упивался, это разбивало его сердце на миллион кусочков. Он крепко сжал руку Смерти, и когда его благодать задрожала в нем, так же сильно стремясь к душе Сэма, он стал сопротивляться, чтобы заставить их разделиться. И на мгновение показалось, что Сэм сможет удержать их обоих здесь одной лишь силой воли, сможет уцепиться за клетку за них двоих и никогда не отпускать. Люцифер позволил себе оценить полнейшую иронию: заученное поведение, которое он взращивал, а теперь должен был ликвидировать, и душа, которую он полагал способной противостоять любой силе, выбрать его и остаться, теперь его выбирает и ему же противостоит. — Заставь его забыть. Пусть он забудет все. Все. Пожалуйста. Смерть моргнул, повернув голову, чтобы посмотреть на Люцифера. — Ты уверен? — спросил он, глядя вниз на содрогающуюся кучу, которая была душой Сэма, быстрое животное, сбитое сотней грузовиков и все еще лежащее на обочине дороги, растерзанное, сломанное и когтями цепляющееся за выбор. Он не сомневался, что все будет к лучшему. А Люцифер выглядел ошеломленным, ему было больно и жгло, части его разрывались на отдельные фрагменты, пока они говорили, потому что сплетение было таким тесным, таким сильным и являлось такой же основной составляющей его самого, как оно стало для Сэма. И он покачал головой, тяжесть просачивалась с каждым произнесенным словом, словно сами слова жалили и ранили: — Нет, не уверен. Вовсе нет. Сделай это. Все равно сделай это. Пусть даже временно, пока мы не окажемся снаружи и я не смогу вернуться за ним, пока он не окажется снаружи, живой и в здравом уме. Просто сделай это. Смерть кивнул. — Я сделаю все, что в моих силах. — Сказав, он наклонился и поднял почти бестелесного Сэма на руки, все еще брыкающегося и кричащего при этом с такой легкостью: — Я вернусь за тобой, — сказал он, подняв взгляд. — Мне просто нужно время с ним. Ты будешь в порядке? И он отчаянно надеялся, что Люцифер будет. И что он действительно сможет за ним вернуться. Потому что это разобьет его несуществующее сердце, если он не сможет, потому что после всего этого времени и стольких обид и прегрешений Люцифер все еще был семьей. Иногда ему до сих пор нравилось так думать. Взгляд Люцифера прошелся влево-вправо по горизонту, охватывая все, что останется, и он моргнул: — Я тебе доверяю. Я буду в порядке. Делай то, что должен. Смерть кивнул и позволил руке Люцифера выскользнуть из своей хватки, когда воспоминания и борьба покинули голову Сэма, а благодать отстранилась мгновением позже без вреда и суеты. А потом они вместе исчезли. А Люцифер остался ждать. Он не питал веры с тех пор, как та подвела его в последний раз. Со времен Михаила. Но он верил сейчас.