* * *
Сотни, тысячи, десятки тысяч лет ничего. Ни вмешательства Михаила, и уж точно никаких новостей от Смерти. Само понятие времени утратило свою актуальность без каких-либо маркеров для его количественного измерения. Ни закатов, ни полнолуний, ни полуночных поцелуев в произвольную новогоднюю ночь, ничего человеческого, чтобы синхронизировать течение секунд со своим сердцебиением. И вот, подобно тому, как она тянулась бесконечно, вечность наконец остановилась, и в клетке возникло шевеление. Смерть шагнул вперед в непроглядную черноту, испустив усталый вздох. Все пошло так ужасно неправильно. Кастиэль — этот забавный ангелочек, до боли напоминавший ему Люцифера, — заигрался в бога и пожинал плоды. Сэм был, за неимением лучшего слова, безумен, и левиафаны были выпущены на свободу. А Бог снова отсутствовал. Даже когда клетку ничто не заполняло, в ней все равно было так трудно ориентироваться, что это сводило с ума. — Люцифер? — мягко позвал он, склонив голову набок. Люцифер напевал про себя древний гимн, медленно дрейфуя в пустоте. Никаких мыслей в голове. Он научился делать именно это. Сводить свое существование к песне, или к единственной картинке, или к одной концентрированной эмоции. Потому что его самого было слишком много, а у него было так мало. Глаза, предназначенные для того, чтобы пронзать материю и наблюдать за молекулярным строением Бытия, болели, ибо наблюдать было не за чем. Он давно уже их ослепил, поскольку не мог вынести, как многого они хотят. Каждые столетие или два он исцелял их, придумывал образы, маленькие миры и иллюзии, которые всегда, всегда находил недостаточными. Однако он продолжал слышать, ведь каждое тысячелетие, если он сосредотачивался, если он напрягался и правильно настраивался, то мог услышать далекий шелест благодати Михаила. Учитывая, что вокруг ничего не происходило, это было небольшим утешением. Смерть наконец приблизился, следуя за затухающим эхом музыки, прежде чем прибыл к месту назначения. Он покачал головой, понимая, что Люцифер либо не видит его, либо слишком рассредоточен, чтобы даже попытаться это сделать. Возможно, и то, и другое. Он оставил свой сосуд и позволил своему присутствию мягко пересечься с Люцифером, призрачная костлявая рука легла на край его крыла. — Люцифер, — повторил он, и голос его был громким, как хлопанье крышек гроба, и тихим, как угрюмый приглушенный разговор в похоронном бюро, накладываясь друг на друга в совершенной какофонии полного спокойствия. — Прости, что я так долго, — произнес он на енохианском языке, не зная, не покажется ли английский после столь долгого отсутствия звуков слишком резким. Люцифер вздрогнул. Извиваясь, благодать агрессивно шипела, огонь потрескивал, когда солнечные вспышки тысячи светил прожгли тьму, так и не сумев ее осветить. — Смерть? — Я здесь. — Смерть опустил руку, на секунду прикрыв глаза. — Ты готов? Люцифер пробормотал что-то неразборчивое, что-то неустойчивое, неистовое и неправильное, как будто его только что вывели из транса, из сна, и язык не имел смысла, и не было ничего, кроме чистых и первобытных эмоций, не было средства для их передачи. Но Люцифер также знал, как привести себя в норму. Как завернуть травму, составлявшую большую часть его существования, похоронить ее глубоко и подняться над ней. Ведь он был архангелом, в конце концов. В нем был Божий свет, и он был создан для упорства. Так что в одно мгновение он исцелил себя в нечто функциональное, четкое и сосредоточенное. Крылья развернулись, расправились, массивные и все еще ох какие горделивые. — Сколько прошло… наверху? — Несколько месяцев. Там много чего происходило. — Смерть залюбовался, а в голосе звучали нотки вины. — Сомневаюсь, что ты мне поверишь, если я тебе расскажу. — Сэмюэль… поврежден. Возможно, сейчас он уже не подлежит восстановлению. Стена, которую я построил для него, была разрушена не по его вине. Он видит всякое. Ни исцеление, ни связь, ни миры, которые вы создали вместе. Худшее из того, что здесь произошло, потому что было слишком много, чтобы помнить все это, и… ну, травму легче уловить. Мне жаль, — сказал он. Должно быть, он и вправду размяк. С каких пор он извиняется? Люцифер молча кивнул. Ему нечего было сказать. Он хотел, чтобы с Сэмом все было в порядке. Действительно хотел. Он хотел сам вернуть воспоминания. Хотел быть там, чтобы разобраться в них, объяснить, проанализировать наихудшие из них и прояснить, почему они были необходимы. Но это то, что есть, и будет так, как будет. В каждой ниточке света, что его составляла, все еще была благодарность. — Спасибо, что вернулся. Я готов. Смерть согласно кивнул и осторожно прижал Люцифера к себе, когда они уходили. Это была борьба. В первый раз клетка не предостерегла ни его, ни Сэма, но теперь… ну, она была построена для одного существа и только для него, и построена исключительно хорошо. Это было почти как игра в небесное перетягивание каната с рунами и заклинаниями клетки, отчаянно цепляющимися за благодать Люцифера, потому что время еще не пришло, это не было частью истории. Чернота и пустота исчезали и сменялись белым, серым, все между ними пульсировало в безумных спиралях, узорах и острых как бритва краях, пока… они не оказались в каком-то кабинете. С панелями из красного дерева, полками с тяжелыми кожаными книгами и богато украшенным резным столом. И он был настоящим, и за ним ничего не скрывалось. Это не было иллюзией. Свет, цвета, звуки, стены, гравитация, воздух, пространство, размеры — Люцифер был ребенком в магазине сладостей. Совершенно ошеломленный, он впитывал в себя все больше и больше. Наполняя себя до краев каждым чувством, которое могло предложить окружение. Его благодать зажурчала, а крылья слегка расслабились. Но ни в стенах, ни в воздухе не было жизни, ни одного из тех микроскопических организмов, которые господствовали на Земле, а люди невольно закрывали на это глаза. Только не в штаб-квартире Смерти. Люцифер двигался с грацией, плавно, раскованно и свободно. Это приводило его в восторг. Это причиняло ему боль после столь долгого, долгого времени. Это было все, что он есть, и он был настолько решительно нечеловеческим, что освещал комнату и резонировал в ее углах. — Технически мы не на Земле, да? — Нет, — сказал Смерть, хотя на его губах заиграла улыбка при виде радости Люцифера. — Не думаю, что было бы разумно так рисковать. — Здесь не очень интересно, — хмыкнул Смерть, открывая дверь, ведущую наружу. Снаружи простирался черно-серый пейзаж без единого растения или животного, просто клубящийся песок, кости и… смерть. Кабинет был дверью посреди этого пространства. Если бы кто-то вышел наружу, то смог бы обойти его — это было довольно комично. — Ты можешь творить. Реальные вещи, а не иллюзии. Хотя тебе еще предстоит наверстать упущенное. — Смерть снова закрыл дверь и предложил: — Присаживайся. Люцифер сел, на том, что можно условно назвать его лицом, появилось выражение изумления и веселья. — Это защита свидетелей? Ты прячешь меня от Отца? Смерть позволил себе легкую усмешку. — Полагаю, это можно так назвать, да. Он здесь не властен. — Он расслабленно откинулся в кресле. — И я сомневаюсь, что ты очень хорошо спрятан. Несомненно, Он знает, что мы здесь. Но, как я уже сказал, — Он не может ворваться сюда без разрешения. — Тебе что-нибудь нужно? — спросил он, чуть наклонив голову в сторону, и в его руке появился стакан колы. У него всегда было пристрастие к нездоровым вещам, если и когда он ел. Может быть, это было просто искреннее удовольствие от иронии, а может быть, ему действительно нравился вкус. Иногда он не мог сказать. Но это, как правило, забавляло других существ — ну, существ плюс Дина Винчестера — с которыми он имел дело. Люцифер взглянул на напиток в руке Смерти и слегка улыбнулся. Он давным-давно пришел к выводу, что первородные существа, какими они являются, всегда склонны потакать низменным и человеческим привычкам. Маленьким удовольствиям, которые были созданы не для них, которые не должны были ничего для них значить, но тем не менее удовлетворяли тягу, не вполне для него понятную. Потому что царства Небес и Ада, сверх них и за их пределами, так мало могли предложить в плане развлечений, и Люциферу казалось довольно милым, что это единственное, что они так активно разделяют с людьми. Потребность в стимуляции, чтобы сгладить течение времени. Если бы Время был сознательным существом, а не измерением, подумал Люцифер, он был бы безжалостным. Даже больше, чем его отец. А на вопрос Смерти он ответил спокойно и не задумываясь: — Место для сада. Если не против. Мне нужно что-то живое в моих руках. Смерть медленно кивнул, а затем просто махнул рукой. — Готово. — Он встал, сделав глоток своего напитка, прежде чем снова толкнуть дверь, открывая довольно большой участок земли снаружи. — Ты можешь в конечном итоге привлечь немного народу. Здесь не каждый день увидишь что-то живое, а уж тем более что-то зеленое, — хмыкнул он. — Сажай сколько хочешь. Я могу попытаться рассказать тебе о том, что происходит на Земле, если желаешь. Люцифер действительно хотел знать. Конечно, хотел. Было такое чувство притяжения, которое всегда связывало его с Землей с тех пор, как она появилась. Как бы сильно он ни презирал — ладно, даже недолюбливал — людей, он любил эту маленькую голубую планету всем своим существом. — Да, пожалуйста. Я весь внимание. — Мм. Ну, бездушное тело Сэма никому не принесло пользы. Уверен, ты и сам бы смог это понять. А… Ева объявилась. Мать всех монстров, а не первая женщина, — негромко пояснил Смерть, прежде чем продолжить. — Посмотрим… демон Кроули — Король Ада. Небесами управляет Наоми. — На данный момент он обходил более важные вещи, потому что, как он сказал в клетке, он не был полностью уверен, что Люцифер ему поверит. Люцифер рассмеялся, взмахнув рукой в знак паузы: — Кроули, правда? Это восхитительно. Люциферу не нравился Ад. Не нравилось им править, не нравилось быть там, не нравились ни запахи, ни звуки, ни сам воздух. Все прогнившее, вульгарное, безвкусное. Но Ад принадлежал ему, и он бы что-нибудь из него сделал, если бы у него было время. И дерзость некоторых из этих демонов, абсолютная дерзость… смехотворна. — Восхитительно? Я думаю, он справляется лучше, чем ты. — И это не было грубо или зло, это был скорее дразнящий тон. — Ад… «модернизированный». Странно, но эффективно. — Смерть посмотрел в бесплодность своего царства и наконец промолвил: — …Кастиэль открыл Чистилище. И Люцифер собирался снова прокомментировать Ад, но внезапно запнулся: — О… Нехорошо. Значит, левиафаны, а? С чего бы ему быть таким, хм, самоубийцей? И… у меня есть вопрос, прежде чем ты продолжишь. Не то чтобы меня это особенно волновало, но, — слегка нахмурив брови, — почему Кастиэль все еще жив и здоров? Я убил его. Смерть тяжело вздохнул. — Это не моя заслуга, уверяю тебя. Он был восстановлен. Воскрешен. — Он прочистил горло, с опаской ожидая реакции Люцифера, прежде чем продолжить рассказ. А потом была сдерживаемая ярость, разочарование, полное нежелание верить, что после столь долгого времени, после столь многого Люцифер все еще способен терзаться из-за воли и замыслов отца и всех тех путей, которые Он избрал и которые не имели смысла и не служили никакой цели. — Итак, Папа. Да. Я… неважно. Пожалуйста, продолжай. — Хорошо. Младшие ангелы не знали о таких вещах. Они замалчивались и запрятывались после твоего падения, потому что это могло быть воспринято как доказательство того, что твой Отец способен совершить ошибку. — Он вздохнул. — На Небесах разгорелась гражданская война. Кастиэль отстаивал свободу воли. Рафаэль же желал, чтобы все оставалось по-старому. Он… после того, как Кастиэль поглотил души Чистилища, он убил его. — И, конечно же, не было никакого чудесного воскрешения Рафаэля, ведь он — забытый брат. Второстепенный сюжет. Побочный персонаж без содержания. И незначительность всей этой истории была почти оскорбительной. Люцифер заерзал. Затем он встал, сложив вокруг себя крылья, и устремил взгляд вверх, на небо, которое было зеркальным отражением земли под его ногами. — Рафаэль мертв? — Да. Мне жаль. — Но Папа знал. Когда он воскрешал Кастиэля, он знал. Он всегда знает. Теперь, конечно, я думаю, ему все равно. Жаль. — Ему не все равно. И Он по-прежнему не признает, что выбирает любимчиков. — Смерть тихо вздохнул. — Вы четверо — особая порода, Люцифер. Я знаю, что это, должно быть, тяжело слышать после столь долгой разлуки. Но… что ж, радуйся за тех троих, что остались. И Люцифер на мгновение отвлекся на давние воспоминания. О временах, когда их было четверо, а также Отец, и Тьма, и Пустота, которую они сторонились, потому что та никого не терпела. И Смерть с ними, и все девственные планеты и молодые галактики, все еще формирующиеся, все еще ищущие свой путь. И он вспомнил, что был, возможно, последним из своих братьев, кто в полной мере удостоился внимания и любви Отца. Поскольку с двумя младшими, Рафаэлем и Габриэлем, Папа к тому времени общался не так уж часто. И Михаил пытался компенсировать это наставлениями, строгостью и дисциплиной, а Люцифер старался любить их достаточно для них обоих. И это было здорово, даже когда это было не так, даже когда чего-либо, кроме Отца, было недостаточно. Это все равно было здорово. — Я так понимаю, Габриэль тоже жив. Блин, я отстойно держу удар. Приятно слышать. Смерть почти смущенно улыбнулся. — А. Да, он жив. Если и когда ты вернешься на Землю, не пытайся это изменить. Он не сделал ничего плохого, кроме того, что выступил против тебя, и ты это заслужил, — мягко заметил он, поймав взгляд Люцифера и увлекшись аналогичными мыслями. Всегда было четверо. Четверо до ангелов, четверо из того первого поколения. Носители света, счастья и надежды для зарождающейся вселенной. Ничто в ту пору не было по-настоящему злокачественным. До появления Метки. Не Амара была злом. Зло едва ли было концепцией. Именно то, что Бог изолировал себя от своей второй половины, заперев ее, принесло порчу. Это, в свою очередь, породило гордыню и высокомерие Люцифера, а он породил следующих четырех. Точнее, даже дважды. Сначала были всадники, появившиеся, когда непослушание человека привело его к смертности и трем новым жизненным испытаниям, пришедшим вместе с ней. А затем, конечно же, его Князья. Его собственные попытки созидания, ребяческое подражание и копирование своего отца и попытки сделать это лучше. Смерть покачал головой, осторожно поделившись самым худшим: — Кастиэль прорвал плотину в сознании Сэма. На данный момент тот содержится в психиатрической клинике. После выпуска левиафанов в мир и своевременного воскрешения впоследствии, Кастиэль, вероятно, лишился своих воспоминаний и, следовательно, своей личности. И Люцифер хотел покончить с ним. Потому что вот Кастиэль, ничтожный ангел, едва вылезший из пеленок, сеет хаос среди драгоценных людей Отца, он высвобождает на Земле древний кошмар, убивает его брата, захватывает Небеса, доводит его сосуд до психиатрической клиники. И при всем своем всеведении Отец должен был знать, должен был это предвидеть. И Он все равно покинул нынешнее пристанище и хоть однажды вмешался, сделал что-то и вытащил его из Пустоты, чтобы все это совершить. Праведная ярость вспыхнула ярким пламенем, и кресло, мимо которого сейчас вышагивал Люцифер… расплавилось. Земля под ним обуглилась и потрескалась. Люцифер хотел что-то разрушить. Смерть встал. — Люцифер, — негромко предупредил он. — Посмотри на меня. — Он протянул руку и осторожно придержал Люцифера за бок, остановив его шаги. — Я не позволю тебе разрушить то, что я здесь построил. Где живут мои дети. Ведь жнецы действительно были его детьми, и хотя это были скорее рабочие отношения, он все еще заботился о них в таком аспекте. — Я попрошу тебя пройти в мой кабинет, где ты можешь посидеть и подышать или сделать все, что тебе угодно, в этих четырех стенах. Но не снаружи. Не здесь, не в твоем саду. — Он сделал паузу на мгновение: — Я тоже могу войти, если хочешь. Воспользуйся моим сосудом. — Предложить ему освобождение, потому что сейчас было не время начинать проповедовать здоровые механизмы преодоления. Люцифер повернулся к нему, стремительный, агрессивный и яростный. Весь он был пропитан багрово-красным, лицо перестало быть человеческим и не имело ни намека на фиксированные черты. Спираль закручивалась внутрь, как водяной смерч, угрожая разрушить все на своем пути и втянуть в себя. Впрочем, это длилось лишь мгновение. Потому что прикосновение Смерти успокаивает. А мягкость его голоса поглощает безумные порывы ярости, превращая ее в нечто управляемое. Люцифер заставил себя успокоиться. И замер. Дал огню улечься. И это было нелегко. — Я должен быть на Земле. Я должен быть там, чтобы все исправить. Я должен добраться до Сэма, пока он себе не навредил. Потому что он так и сделает. Я его этому научил. Он навредит себе. — Не в таком состоянии. Не стоит. — Смерть покачал головой. — Я могу проверить, как там Сэм. Но я не позволю тебе спуститься вниз, если ты достаточно зол для подобного, — кивнул он на выжженную землю и оплавленное кресло. — Что тебе нужно сделать прямо сейчас, так это успокоиться. — Чернильные крылья с шипами и спиралями света медленно обернулись вокруг запутанных эмоций благодати Люцифера. — Ты расстроен, в ярости. Позволь мне помочь тебе. Люцифер сдвинулся и повернулся, его благодать беспокойно кружилась, но он дал себе погрузиться в объятия, позволив непреходящей окончательности, эвтаназийному эффекту Смерти, держащего и всеохватывающего его, себя успокоить. Это очень странный опыт, когда его ярость встречает столько доброты. Развязывать войны, а получать мир. Люцифер прильнул к нему. — Тогда помоги. Смерть провел Люцифера обратно внутрь, ни разу его не отпустив. Комната, казалось, сместилась и расширилась вокруг них, ибо она никоим образом не была достаточно большой, чтобы вместить две сущности без их сосудов. Он медленно сел и притянул Люцифера к себе, выдохнув что-то тягучее, мягкое и приглашающее. Высокий гул благодати, силы и ярости постепенно стихал. Люцифер не верил, что его гнев или сопутствующую ему жестокость можно сдерживать или контролировать. Но за все то, как Смерть был добр к нему, он искренне попытался отплатить ему тем же. Не тревожить и не губить хорошее. И когда он признал это, он подумал о честности. Он попробовал быть честным. — Я был создан для войны. Мои братья и я, мы были созданы, чтобы быть сильными, чтобы устанавливать порядок, сражаться за Отца. Я — оружие, Смерть; и как бы часто я ни стрелял себе в ногу, я не знаю, смогу ли когда-нибудь просто… перестать быть таким чертовски злым. Он сказал это тихо, почти как будто задолжал Смерти объяснение. Это было самое близкое, что он знал, к извинению без необходимости произносить слова. — Сможешь, — пообещал Смерть. — Это придет со временем, я в этом уверен, — сказал он, прежде чем сделать паузу. — Возможно, тебе нужно найти какую-нибудь отдушину. Габриэль нашел. И как бы ты ни презирал язычников, они помогли ему. Дали ему занятие, помимо сражений и роли оружия. — Знаешь, жнецы не сильно отличаются от ангелов, — произнес он почти вскользь. Это было надуманно и звучало немного глупо, но зато дало бы Люциферу защиту на Земле и Земле — защиту от Люцифера. И, возможно… ну, Смерть подумал, что, возможно, лучший способ по-настоящему увидеть людей — это в их последние минуты. Ведь даже за свою короткую жизнь они проходили через многое и на столько всего влияли. Боль и сердечные страдания, радость и вся жизнь вмещались в несколько коротких лет. — Я могу предложить тебе место. Люцифер поморщился от такого предложения. А затем широко и почти весело улыбнулся. Что в свою очередь переросло в легкий смех. Как будто это была отличная шутка, над которой они могли посмеяться вместе, настолько это выходило за рамки возможного. А потом он замер и хмыкнул, потому что это была не шутка. Не совсем. И Люцифер знал, что сколько бы терпения и снисходительности не проявлял Смерть, Люцифер все еще был бомбой замедленного действия, которую нужно было обезвредить. Но это нисколько не задевало. Он считал вполне уместным, что будь то он, или Михаил, или двое других, ныне в основном не фигурирующих, — их следовало бояться. Они были гневом, мощью и стихийной силой. Это было именно то, чем они являлись. — При всем уважении, Смерть. Я не думаю, что это для меня. У меня никогда не хватит терпения, да и интереса. Слишком много общения с людьми, и совсем не в том виде, в котором мне бы это понравилось. Но дело было еще и в том, что Люцифер не сможет не быть архангелом. Он бы не вынес даже подобной мысли. — Я знаю, что ты чувствуешь ответственность за то, чтобы уберечь от меня человечество. Очень разумно, без сомнения, я бы даже не стал утверждать, что не понимаю твоего беспокойства. Потому что понимаю. И хотя я готов меняться и… расти, я никогда не откажусь от своей благодати, своей сущности или… Или света Отца. — Будет ли достаточно, если я поклянусь, что Армагеддона не будет? Я не покончу с миром. У меня нет желания. Я даже не хочу трона, ни Земли, ни Небес, ни Ада, хотя, говоря об Аде, мне придется переговорить с Рамиелем, потому что я весьма разочарован. Смерть опустил на него взгляд. — На данный момент? Нет. Не сейчас, — сказал он подчеркнуто. — Я не думаю, что сейчас было бы разумно отпускать тебя одного. Уверен, ты понимаешь. — Он вздохнул, мягко улыбнулся и покачал головой. — Я бы предпочел, чтобы ты либо оставался здесь, занимаясь садоводством и начиная преодолевать свой гнев, либо посещал Землю, используя завесу. Но не полноценно. Боюсь, пока нет. И Люцифер не возражал против такого хода беседы, даже когда в ней чувствовался едва уловимый оттенок клаустрофобии. Он все еще был под впечатлением от взаимодействия, визуального восприятия и простой радости того, что есть с кем поговорить. Но он также знал, что его терпение иссякнет слишком быстро. И он держался со Смертью прямо и честно, поскольку это был единственный известный ему способ отплатить за его доброту. Ведь одна-единственная ложь — это скользкая дорожка, а манипуляции и ложные обещания давались Люциферу так легко, что ему приходилось постоянно сдерживать себя, чтобы не пойти по ней. — Уверен, у тебя есть дела получше и поважнее, чем нянчиться со мной, но разве посещение Земли под присмотром — это так уж плохо? Я не представляю, как мне проявить себя здесь. И я бы хотел… увидеть Сэма. Смерть задумался, а можно ли всерьез говорить о большем вреде. Сэм уже был сломлен. В изолированном пространстве. И, возможно, Люцифер даже мог бы помочь с состоянием парня. В клетке он, похоже, был способен на это. Он знал, что это место может показаться чуть лучшей тюрьмой. Тут было пусто и бесплодно, если не считать комнаты и нового сада, и почти не было компании, потому что большинство жнецов оставалось на Земле. И через некоторое время Смерть вряд ли станет хорошей компанией. — Почему бы тебе не подождать здесь денек, прежде чем увидеться. Тебе только что сообщили много новостей, и большинство из них плохие. Но я отведу тебя к нему завтра. Люцифер спокойно кивнул с небольшой благодарной улыбкой: — Я согласен. Спасибо. В настоящее время, может быть, ты предпочитаешь определенный вид растений? Твоему кабинету не помешает немного цвета. Он сказал это беззаботно, сканируя взглядом комнату. Смерть усмехнулся. — Хм. — Он огляделся. Это был хороший кабинет, довольно представительный. — Мне всегда нравились лилии. Но снаружи сажай все, что захочешь, — ответил он, усаживаясь поудобнее. — Ты ведь любишь розы, не так ли? Или я неправильно помню. Люцифер скрестил под собой ноги и сел лицом к Смерти. Он выглядел почти тоскующим, но в то же время в очень хорошем расположении духа: — Однажды Сэмми подарил мне лилии. Я специально их попросил. Не мои главные любимцы, но всегда символ, так ведь? Любовь, похороны, очищение, которое приходит со смертью. Я тогда был поэтично настроен, наверное, и Сэм хотел увидеть меня в первый раз. Я решил, что это хорошо подходит. — Тебе нравится твой поэтизм, не так ли? — Смерть слегка откинулся назад. — По крайней мере, в том, как ты вел себя с Сэмом. Сомневаюсь, что был хоть один случай, когда ты причинил ему боль без иронии или своего рода кармической справедливости. — Неважно, насколько ошибочны были суждения Люцифера, он не стал об этом говорить. — Какие? Это имело для тебя какое-то значение, или это были просто лилии в целом? — Не уточнял сорт. У него не было зрения. Было бы нечестно просить так много. — А. Значит, они скорее напоминали лилии, — предположил Смерть, про себя хмыкнув. — Они действительно получились хорошими? Взгляд Люцифера блуждал, перед глазами мелькали воспоминания: — Я создал сад. Он только собирал. Он принес лилии, а также магнолии и канны, а посередине — маргаритку. Он сделал все, что мог. — Думаешь, ты действительно любил его, Люцифер? Как ты думаешь, любил ли ты его когда-нибудь? — И вопрос был мягким, твердым и любопытным одновременно, с тяжелым грузом за ним. — Я не знаю. Полагаю, то, что я чувствую к Папе… чувствовал, не является здравым ориентиром. Но если это мой единственный ориентир, то нет. Но я чувствовал… я что-то к нему чувствую. Нежность. Я никогда не причинял ему боль по злому умыслу, так мне кажется. Я никогда его не ненавидел. Люцифер рассеянно поморгал. Что-то внутри него всколыхнулось: — Мне нравилось его общество. Мне нравились его вопросы, его любопытство, его энтузиазм. И у него была эта, ну, эта доброта, это сочувствие. В нем была выносливость, сила, которая меня озадачивала. Мне нравилось, когда он смеялся. И мне нравилось, когда он страдал. И я любил, что он любил меня. Смерть медленно кивнул и на секунду замолчал, прикрыв глаза. — Любовь очень трудно измерить для таких существ, как мы. Но похоже, что любил. — И если Люцифер любил Сэма, была надежда, что он сможет отпустить ненависть к остальному человечеству. Смерть не знал любви и сомневался, что на нее способен, но то, что сказал Люцифер, звучало именно так. По описаниям, либо слышанным им от людей на смертном одре, отчаянно пытавшихся остаться хоть на минуту, чтобы попрощаться, либо из книг, в которые он заглядывал, когда был на Земле. — И это хорошо. — Он галлюцинирует меня? — Да, — кивнул Смерть, его тон был нейтральным и информативным. — Что угодно, начиная с того, что ты ему досаждаешь, и заканчивая тем, что ты его подвешиваешь и пытаешь. Он не спал неделями. …Он должен быть мертв. Это жестокая шутка, что он не умирает. И что-то в этом его порадовало. Потому что Люцифер всегда хотел оставить после себя след, заявление, остаться среди разрухи и запомниться. И ему было бы приятно, если бы Сэм помнил только «хорошее». Доброту, любовь и компанию. Больше всего его порадовало бы, если бы он помнил и то, и другое. В пытках была интимность, которой Люцифер дорожил не меньше, чем в их занятиях любовью. Это было неприкрыто и честно, и он был открыт, и Сэм был открыт, и ничто из происходящего не претендовало на то, чем оно не является. В те моменты Люцифер видел его самого, за любой напускной бравадой или попытками скрыть свою правду. И это было жестоко, и прекрасно, и обезоруживающе, и привлекательно, возможно, во всех смыслах, в которых не должно быть. Но это было так. Но Люцифер никогда бы не захотел, чтобы Сэм умер, или потерял себя безвозвратно, или развалился и утратил дар речи. Это было бы злобой, презрением и вендеттой, а он никогда не испытывал их к Сэму. Он причинял только боль, которую мог исцелить. Он всегда исцелял его, после. Он всегда компенсировал плохое огромным количеством хорошего. — Я бы хотел, возможно, это исправить. По крайней мере, сон. — Если бы ты мог… — вздохнул Смерть, думая, что попытка не повредит. — Это может быть трудно. Но я готов помочь. Правда, я не могу построить еще одну стену. Не без полного его разрушения. Тот факт, что Люцифер мог быть доволен этим, беспокоил, по крайней мере, немного. Смерть знал, что они любили друг друга по-разному, но Сэм ничего такого не помнил. Он и не мог. Он получал жестокость без причины, игры без смысла и ни капли утешения, не являющегося злонамеренной ложью, созданной только для того, чтобы затем ее оборвать. Совсем не та доброта, которую Люцифер дарил в клетке. А Люцифер рисовал подушечкой пальца на половицах под собой бессмысленные геометрические фигуры. И когда он заговорил, голос его звучал проницательно и твердо, излучая опыт, уверенность и общее спокойствие. Потому что это он знал, это он изучал, экспериментировал и часто находил весьма интригующим. — Сэм часто так делал, когда меня не было рядом. Он создавал образы, чтобы наказать себя за какую-то новую марку вины, с которой имел дело в то время. Они были неизменно более жестокими, чем я когда-либо мог быть. Ключевое слово здесь «неизменно». Потому что я был жесток, да, но никогда дольше, чем он мог вынести. Полагаю, именно это происходит сейчас. Он сделал паузу и посмотрел на Смерть: — Чувствует ли он вину за то, что поддался мне, или… оставил меня, я не уверен. Думаю, смесь того и другого. И он подавляет хорошие воспоминания или, гм, версию меня, которая могла бы предложить исцеление, передышку или доброту, потому что не верит, что заслуживает их или что он этого достоин. И поэтому он застрял в петле чисто деструктивного насилия. Мне нравится думать, что я не был деструктивным; я был реформатором, даже когда заходил слишком далеко. Он снова прервался, и на этот раз он стал играть со сферой голубоватого света, вращая ее с помощью двух пальцев каждой руки: — Возможно, я смогу пробудить подавленные воспоминания. А если нет, то, по крайней мере, я дам ему передышку, которую никогда не дадут галлюцинации. Но мне понадобится сосуд, Смерть. Я не могу явиться к нему как очередной фантом из клетки. У него уже есть один. Он оглядел комнату: — Кажется, ты неравнодушен к Кроули. Если ты можешь, если ты не против, и если вы двое дружны, пусть он пришлет мой предыдущий сосуд. У нас нет времени на согласие, и я сохранил тело Ника после того, как Сэм сказал «да». Оно где-то в Аду, я думаю. И полагаю, если я буду использовать его экономно, оно продержится достаточно долго, чтобы послужить своей цели. А потом в его глазах промелькнул намек на нежность, и он тихо спросил: — Он на Небесах? Ник… Он воссоединился со своей семьей? — Думаешь, они впустили бы его? Даже если бы он был достоин? — прямо спросил Смерть, решив оставить все как есть. Потому что, даже если бы Ник был предназначен для Рая, Рафаэль не допустил бы этого. Даже если бы в тот момент на его месте была Наоми, она бы тоже не позволила. Неважно, насколько чистым был Ник в жизни или насколько «да» Люциферу не было грехом, они не потерпят наличия такой души на Небесах. Однако в Аду к Нику относились далеко не плохо. Его душа подавала надежды и все еще сияла остатками благодати Люцифера. Он быстро поднялся по служебной лестнице, быть может, исключительно благодаря этому. — А сейчас я поговорю с Кроули, если тебе не терпится приступить к делу. Не стесняйся заниматься садом или просматривать любые мои книги, пока меня не будет. Только не уходи, — сказал Смерть и, получив последний кивок подтверждения, исчез.* * *
Смерть не особенно любил Ад. Тот был удушливым, загроможденным и похожим на лабиринт, как и клетка. Но… ему доставляла некоторое удовольствие реакция демонов, которые видели его в коридорах. Он прошел в тронный зал, стуча тростью по полу. — Кроули. У Кроули была не самая лучшая неделя, или месяц, или год. Не с Кастиэлем, ополчившимся на него, не с гребаными левиафанами и не с гребаным Диком Романом, и все было дерьмово, потому что как же иначе, в кои-то веки? Но Кроули делает то, что у него получается лучше всего. Он упорствует. Он делает лучшее из плохой ситуации. Он находит положительные стороны. По крайней мере, сам Ад работал относительно хорошо. Он знал, что ему нужно многое доказать, чтобы заслужить лояльность и уважение. Он не был следующим в очереди и все такое. Торговец, любили шептаться некоторые демоны, когда думали, что их никто не слушает; один из них. Но мерзкие подхалимы предпочли бы королевскую власть. Одного из Князей. Все как обычно, все по-старому, все эти древние избитые процедуры, из-за которых это место далеко отставало от своего потенциала. Может быть, Люцифер и прозревал Ад много веков назад, но потом Лилит все свое правление сосредоточила на том, чтобы его вернуть. И можем ли мы уже двигаться дальше? Он был прямо посреди спора с демоном перекрестка, когда появился Смерть. «Спора», ибо у демонов все еще хватало наглости иногда перечить. Он займется этим позже. Кроули моргнул, глядя на неожиданного посетителя, который был не совсем обычным явлением или тем, кого всегда ждали с нежностью: — А, Смерть. Что привело тебя в наш маленький кусочек рая? — спросил он, откинувшись на спинку и закидывая ногу на ногу. — Забавно, но сегодня утром я видел дохлую ворону. Всегда считал это суеверие ерундой, но вот мы здесь. В его тоне не было пренебрежения, даже если напускная непринужденность могла на это намекнуть. Просто недоумение, которое он всегда маскировал дружеским подшучиванием. Смерть чуть улыбнулся. Из всех Правителей Ада он уважал Кроули больше всего. — Я пришел спросить о старом сосуде Люцифера, — сказал он. Сразу к делу. Кроули изогнул бровь, в уголках его губ появился малейший намек на тревогу. Он знал, что должен был уничтожить его, как только занял трон: — А что с ним, собственно? — Разве это важно? Я просто хочу знать, уничтожил ли ты его, а если нет, то не согласишься ли ты с ним расстаться. Добровольно. — Ведь всегда существовала вероятность, что Смерть просто заберет его. Он был совсем не против, по правде говоря. Он был полон решимости сделать то, что хотел. Все это звучало нехорошо. Кроули это чувствовал. И у него возникло желание откланяться и пойти послать ненужного демона проверить клетку. Они не знали, как попасть внутрь. Даже он не осмелился бы войти туда. Но она треснула? Она открыта? Неужели он… Он медленно наклонился вперед, подняв брови и сжав в кулаках подлокотники трона. И заговорил осторожно, пытаясь добиться ответа, который, как он отчаянно надеялся, не был тем, что он собирался получить: — Предположим, он уничтожен… на этом твое дело здесь закончится? Потому что, возможно, Небеса хотели, чтобы сосуд был уничтожен. Хотя он сомневался в этом по многим причинам. И вряд ли они послали бы Смерть. Он не мог представить себе ни одного возможного сценария, который не попахивал бы катастрофой и надвигающейся гибелью. Смерть выдержал паузу. Конечно, закончится, и ему придется либо самому изготовить сосуд, либо найти согласного человека — что ему тоже не очень-то хотелось. — Раз уж ты выбрал гипотетический вариант, я предположу, что он цел. Где? И он не хотел прямо сейчас иметь дело со специфическим бюрократизмом и волокитой Кроули, совсем нет. Опять же: ему не нравилось находиться в Аду дольше, чем нужно. — У меня нет целого дня, Кроули. Где он? — Только не говори мне, черт возьми, что то, что у меня на уме, это то, что здесь происходит. Потому что если так, не дай Бог, — поднял руку, делая гневный жест, прежде чем понял, что разговаривает не совсем с кем-то равным, — я бы хотел получить хоть какое-то уведомление. Чтобы хотя бы найти маленький уголок в нигде и устроить себе довольно продолжительный отпуск. Он сошел со своего трона и подошел к небольшой полке в углу, налил себе выпивку и решительно прикончил ее. — Не совсем так, как ты себе представляешь. Но да. — Смерть перехватил свою трость. — Я не настолько идиот, чтобы добавлять его ко всеобщему беспорядку, с которым мир имеет дело. Он будет под присмотром, — пояснил он, испустив тяжкий вздох. — А теперь, Кроули, будь добр. — Он выглядел более чем раздраженным. И в таких обстоятельствах, как сейчас, и для такого существа, как Кроули, раздраженный Смерть был гораздо страшнее, чем угроза того, что левиафаны или даже Люцифер вернутся и начнут очередной апокалипсис. Все эти высокородные ублюдки только и делают, что лажают, а потом беднягам на передовой вроде него приходится исправлять ситуацию или принимать на себя основной удар. Кроули тошнило от этого больше, чем он мог смело показать. И он насмешливо сказал: — Верно. Конечно. Он махнул рукой, голос стал громче и совершенно отличным по интонации: — Саймон. Старый сосуд Люцифера. Быстро. Заверни все красиво и подготовь к отправке. Демон выскочил из тронного зала с излишним энтузиазмом. А Кроули выругался себе под нос. Ведь то, что сейчас было нужно Аду — это кучка фанатов, распространяющих новость о том, что папочка вернулся и… да, не самая лучшая неделя. — Где он, позволь узнать? — Как ты думаешь, где я буду его держать? — спросил Смерть, словно разочарованный учитель, имеющий дело с особенно тупым учеником. — У меня есть собственное царство. — Большинство людей в твоем положении, как правило, имеют немного больше… почтения. — И Смерть не мог сказать, был его тон резким или нет. Он просто хотел указать на это. По правде, он разрывался между обидой и удивлением, потому что, хотя в поведении Кроули и чувствовалось уважение, тот куда больше заботился о собственных нуждах и самосохранении, чем о чем бы то ни было, и это бросалось в глаза. Кроули слегка покачал головой, его плечи опустились. И он пробормотал самым фальшивым и преувеличенным тоном, на какой только был способен и который мог сойти с рук: — Искренние извинения. Я всего лишь ваш покорный слуга. Кроули выбирал свои битвы, а это была не битва, это было буквальное самоубийство. Он уже давно отказался от всякой нелепой склонности играть в героя. Могилы были полны такими. Он будет жить, чтобы продолжать сражаться. А Смерть никак не отреагировал, так или иначе. Он просто подождал, пока не появился другой демон с телом Ника, перекинутым через плечо. — Большое спасибо, — сказал он, потянувшись, чтобы взять его в свои руки. И когда его пальцы коснулись руки демона, тело того осветилось оранжевым светом, и он остался лежать на полу. — Надеюсь, ты не был привязан конкретно к нему. Сомневаюсь, что тебе или мне нужно, чтобы об этом стало известно, — прохладно проговорил Смерть. И сжатые губы Кроули сложились в маленькую впечатленную улыбку: — Ценю это. Смерть слегка наклонил голову и исчез, возвращаясь в свои владения.