* * *
Сэм сидел у изголовья кровати, сложив руки на коленях. Глаза у него были красными, опухшими и с мешками под веками, а лицо — осунувшимся. Он почти не ел. Пару дней назад его пришлось заставить, и он до сих пор мог чувствовать, как личинки ползают по его глотке и вгрызаются в плоть. Когда скрипнула дверь, он медленно поднял глаза. Он выглядел слишком усталым, чтобы что-то делать. Чтобы дать отпор. Он ничего не сказал, только сдвинулся на кровати и свернулся калачиком на боку, прижав колени к груди. У Сэма был вид обреченного. Виновного, осужденного и приговоренного. В нем было что-то безумное, как у человека, за голову которого назначена цена, а за спиной стоит дьявол. Преследуемый. Гонимый. Слишком измученный, чтобы бежать. Люцифер дал себе минутку. Сэм не заметит разницы. Границы между реальностью, иллюзией и бредом были размыты и посылались в ад и обратно на протяжении тысячелетий. То, что здесь происходило, было лишь вишенкой на торте. Люцифер просканировал комнату, просканировал душу, просканировал разум. Связь, которую он имел с сознанием Сэма, никогда не обрывалась полностью. Выкованная из истинного сосуда и укрепленная в огне и жидком азоте, в тысячелетиях совершенных молекулярных сплетений. Будь Сэм в самой глубокой океанской впадине или на гребаном Марсе, Люцифер все равно имел бы доступ к его снам, к каждому закоулку в его голове и к каждому плоду его воображения. Видел бы их, как свои собственные. Но сейчас галлюцинаций нигде не наблюдалось. Хорошо. Он ничего не сказал, просто подошел к кровати со стороны Сэма и присел на нее. Грудь Ника, теперь уже его грудь, вздымалась. Он к нему не прикасался. — Я заставлю его уйти, Сэм. Ты бы хотел этого? Несколько часов сна? Сэм отпрянул, прижимая к груди маленькую подушку. Он закрыл глаза и слабо покачал головой, потому что Люцифер делал так и раньше, и он никогда не спал больше пяти минут и всегда просыпался от чего-то, что мог бы предотвратить, если бы не был так слаб. — В чем смысл? Ты лжешь, — пробормотал он, не боясь наказания, поскольку больше не пытался его избежать. Лучше было принять его, чем тратить силы. — Просто уходи, — произнес он хрипло, едва заметно морща лоб, словно одно это требовало неимоверных усилий. Люцифер слегка кивнул, прикидывая ситуацию и находя реакцию вполне разумной. Почти можно было проследить ход мыслей Сэма, вовлеченность, что тот позволял себе, ведь это уже не имело значения, и кажущиеся ложными обещания, которые не принимал, поскольку это тоже теперь неважно. Было так хорошо находиться здесь. Так чертовски хорошо. Но близость их последнего взаимодействия была искажена и нарушена, и казалось, что они снова встречаются впервые. Люцифер будет скорбеть об этом позже. А сейчас он все исправит. Он протянул руку, обхватил запястье Сэма холодными сильными пальцами и притянул к себе, не сводя глаз с его лица, не моргая. Какой бы степенью осязаемости ни обладала иллюзия, она, вероятно, отражала прикосновения Люцифера. Но мозг Сэма не знал, как отразить его благодать. Тихий гул, пульсацию чего-то первозданного, древнего и мощного. Как сердцебиение, ровное и несущее энергию и свет. Он заставил Сэма разжать кулак практически без сопротивления и уставился на сломанные ногти, державшиеся на волоске. Если бы он щелкнул по одному, тот бы отвалился. Заманчиво, но он не стал этого делать. — Я настоящий. Просто старый добрый я. Просто я, Сэмми. Прошептал твердо и непреклонно, а затем исцелил их. Только ногти, окровавленные и хрупкие. Совсем немного благодати. И это был знакомый прилив сил. Сэм отдёрнул руку, уставившись на нее широко раскрытыми, испуганными и полными слёз глазами. Он неистово затряс головой и отпрянул назад так резко, что упал с кровати, и продолжал отступать после того, как грохнулся на пол, забившись в угол. Он не понимал. Он смотрел на свою руку, и его дыхание было частым и паническим, потому что он знал, что это не иллюзия, и благодать, которую он только что почувствовал, отличалась от той благодати, какую производил его собственный разум: холодную и тяжелую, одну цельную, непоколебимую массу. Но никогда не настолько холодную. И никогда не такую текучую. — Нет, нет, ты не можешь… ты не настоящий, это не… не реально, это не… — и он впился свежеисцеленными ногтями в старый, все еще открытый порез на руке, хотя это уже не помогало, но отчаяние не знает логики. Люцифер молча наблюдал за происходящим пристальным и сосредоточенным взглядом, впитывая каждое малейшее движение, каждый малейший импульс. Он слегка приподнял бровь, когда Сэм коснулся определенного места на своей руке, сразу догадавшись о значении. — Если это не сработало против галлюцинации, то не сработает и против меня. Не будь дураком. Последние три слова вырвались у него без всякой фильтрации. Старые привычки. Он вдохнул и выдохнул, напоминая себе, что нужно держаться спокойнее. — Предположим, я настоящий. Предположим, я вышел из клетки и мы оба здесь. Ты действительно хочешь прятаться на другом конце комнаты, Сэм? Подойди… И этот односложный приказ вызывал такое условное подчинение, что никогда не нарушался, возможно, кроме первых нескольких лет в клетке. Сэм, истощенная, лишенная сна груда первобытного ужаса, отупляющего шока и глубоко укоренившегося заученного поведения, вскарабкался на четвереньки и стал пошатываясь пробираться к кровати, у него едва хватало сил стоять. Едва хватало сил соображать. Он рухнул где-то рядом с ногой Люцифера, навалившись половиной веса на край матраса, слабо ухватился за него и, по какой-то причине продолжая упираться головой в его бедро, зарыдал. — Пожалуйста, хватит. Сэм не знал, что это за новое мучение. Воспоминания были беспорядочными и жуткими, просто вспышки крови, жестокости и агонии, а галлюцинации были примерно одинаковыми. В данный момент не имело значения, сходит ли он еще больше с ума, погружался ли еще глубже в собственные иллюзии. Потому что подобного не происходило ни тогда, ни сейчас. И пальцы, медленно перебирающие его волосы, никогда не были такими мягкими, никогда не касались его без всякой цели, должно быть, все это подстроено. — Я не причиню тебе боли. Я помогу тебе уснуть. Два часа. Я буду прямо здесь. Ты сделаешь это для меня? ты не станешь, не станешь, потому что ты никогда так не делаешь, я бы сказал да, если бы знал, что не проснусь от того, что с меня снова сдирают живьем кожу… Люцифер как-то ласково усмехнулся и похлопал по пустоте позади себя, протягивая руку для поддержки: — Давай. Поднимайся. А Сэм хотел только кричать, наполовину ползком, наполовину волоча себя вверх на кровать, перебирая ногами, как олененок на неустойчивых копытцах. Пока руки не обхватили его за талию, подтянули и опустились рядом, оборачиваясь вокруг него и притягивая вплотную. — Пожалуйста, хватит… Но Сэм застыл и лежал на груди дьявола о-очень неподвижно, скованно и испуганно, пока последний не отстранился, чтобы взбить подушку и придать ей нужный угол, а затем откинулся назад и увлек Сэма за собой. — Хорошо, вот и хорошо. Давай отдохнем. Закрой глаза. Никаких снов, никаких кошмаров, только статический шум. Молодчина. Пожалуйста, хватит. Сэм хотел отдохнуть. Больше всего на свете ему хотелось закрыть глаза. И как бы реакция «бей или беги» ни была выработана в нем когда-то, что ж, сейчас она оставалась дремлющей. Такая усталость, глаза такие тяжелые; так чертовски холодно. Сэм вспомнил извращенное чувство безопасности, которое все еще держало его в напряжении. — Никаких мыслей. Только статический шум. Прозвучало как приказ. Ему потребовалось добрых тридцать секунд, чтобы набраться смелости и закрыть глаза. И когда он это сделал, впервые, к счастью, ничего не произошло. Он почти мгновенно заснул, обмякнув в объятиях Люцифера.* * *
Люцифер посмотрел на него. Не так, как на другого смотрел бы человек. Нет, действительно посмотрел. Увидел кровь, текущую по его венам, тягучую, медленную и ненасыщенную. Увидел сердце, стучащее слишком быстро в попытке направить немного жизненной силы в отказывающую систему. Увидел мозг, за стенами которого таились чудовища, чувство вины и тьма, пробивающиеся наружу, чтобы поиграть. Он прижал руку к голове и заткнул их. Он не мог полностью их устранить. Но пока он мог держать их в узде. Он проник внутрь, в запертые и спрятанные далеко и глубоко комнаты воспоминаний. Он не стал открывать все двери сразу. Это перегрузило бы сильнее, чем все воспоминания о пытках вместе взятые. Он остановил свой выбор на конкретном воспоминании — об одной ночи, когда они лежали на свежесозданном поле, смотрели на звезды и разговаривали часами напролет. Только и всего. Там не было ни доброты, ни нежности, ни любви. Просто легкость, просто разговор, просто что-то красивое, но что можно смотреть. И Сэм проспал целых семь часов. Люцифер не шевелился, пока парень не проснулся сам. И это было очевидно, несмотря на то, что тот держал глаза закрытыми и изо всех сил старался дышать ровно. Каждый мускул в его теле напрягся, и он медленно отодвинулся бедрами от Люцифера. В горле у него першило, когда он сглатывал, и с каждой секундой он все больше съеживался, начиная трястись от безмолвного страха. Его глаза распахнулись, и он замер. Реально он понимал, что кровати не должно хватать на троих. Это говорило о том, что да, один из Люциферов настоящий. И он не знал, ужаснуться ему или испытать облегчение. Проснись и пой, Сэмми. Нам понравился наш маленький перерыв? Сэм инстинктивно прижался спиной к обхватывающему его твердому телу, все еще не произнесшему ни слова. Лишь тихое, слишком ровное дыхание, казавшееся меньшим из двух зол. Но все равно это было похоже на ловушку. — Нет, нет, что… почему… Люцифер с любопытством наблюдал за своей галлюцинацией. Очень неправильная версия его самого, слишком шумная и беспорядочная. Возможно, у него бывали похожие настроения, когда ему было чересчур скучно или наоборот он испытывал нетерпение. Но это был странный выбор для проецирования из всех его лиц, подумал он. Может быть, потому, что это был тот, которому больше всего наплевать. Он напоминал ребенка, разбивающего игрушку о стену, последовательно, снова, и снова, и снова. Люцифер вздохнул. — Я слегка разочарован. Я делал гораздо лучшее, чем это. Галлюцинация подняла взгляд и улыбнулась пустой, почти знающей улыбкой, а затем снова сосредоточилась на Сэме. Это весело, не так ли, Сэм? Должен сказать, это как смотреться в кривое зеркало. Сэм свернулся калачиком и обхватил голову руками, потому что, возможно, если он не сможет видеть, то сможет снова провалиться в сон, где было пусто и тихо, он все еще был чертовски уставшим. — Останови это. Заставь это прекратиться. Эта штука, галлюцинация, рассмеялась, покачав головой, схватила Сэма за запястье и отдернула его руку от лица. Ты что, думаешь, настоящий я лучше? Думаешь, он пришел сюда, чтобы спасти твою жалкую задницу? Сэм, Сэм, брось. Это печально даже для тебя. Люцифер издал короткий смешок, почти непроизвольный. Изумленный. Он крепче обхватил Сэма: — Ха! Он забавный. А потом прижал ладонь к затылку Сэма и еще сильнее вжал его в свою грудь, чтобы тот спрятался у него на руках и не смотрел, если не хотел: — Детка… так жесток к себе. Почему? Давай поговорим. Я все исправлю. Сэм испустил прерывистый всхлип и постарался максимально уменьшиться в объятиях Люцифера, отчаянно пытаясь спрятаться, исчезнуть или просто уже, блядь, умереть, потому что двое — это слишком много. Слишком много. — Зачем ты это делаешь? Это был шепот, похожий на вой. Что мы ответим, Сэм? Ну же. И Сэм сжался, и всякая надежда на то, что это будет отсрочка, или передышка, или какая-то больная форма милосердия, которую он, возможно, наконец-то себе позволил, была выброшена в окно, потому что: — Нельзя мучить того, у кого нечего отнять. Верно. Хороший мальчик. Потому что прямо сейчас, для меня? Ты скучный. И ты знаешь, что мы этого не хотим, не так ли? Так что ты будешь спать. Конечно. Ты сможешь спрятаться и найти кого-то нового, с кем можно поговорить, ведь я такой щедрый. Маленькие милости, знаки внимания. И, Сэм? Потом будет намного больнее. Люцифер не хотел признавать, что это было занимательно. Что та его часть, которая упивались наблюдением за тем, как медленно и тщательно ломается нечто прекрасное, хотела просто сидеть сложа руки и смотреть. Не бесконечно, нет, может, еще несколько часов. А потом он будет работать над исправлением, выполнять свои обещания и доказывать, что он изменившийся человек/архангел, каким его ожидают видеть. И, может быть, если бы Смерть не стоял прямо у двери, он бы так и поступил. Может быть, но он не был уверен. Поскольку что-то еще притягивало его и призывало к действию. Что-то теплое, собственническое и очень, очень нежное к парню, отчаянно свернувшемуся у него на руках. Он выдохнул. И щелкнул пальцами, и галлюцинация исчезла. Временно. Что-то сродни маленькому трюку Сэма с членовредительством. — Сядь, посмотри на меня и послушай. Сэм дернулся, прижавшись ближе к нему на долю секунды, прежде чем медленно сел, наморщив лоб, глядя на него в упор: — Я не понима… — Не кричи. И Люцифер погрузил руку в грудь Сэма. Так неожиданно и резко, что у того перехватило дыхание. Само вторжение было мучительным, но когда Люцифер обхватил его душу пальцами, те оказались ласковыми и нежными. Холодная благодать на фоне беспокойного сгустка повреждений и сумятицы. И там архангел узнавал каждую ниточку. После тысячелетий разлуки душа Сэма тоже должна была помнить. Потому что они были так близки, они держались очень плотно, они скручивались вместе, переплетаясь и запутываясь, целую вечность. И подобно мышечной памяти, при всей невозможности создать или уничтожить энергию, связь сохранялась. — Это… реально. Это то, на что не способна твоя маленькая галлюцинация. Это я, и ты, и все, что остается и будет оставаться между нами до бесконечности. Это нельзя подделать, Сэм. Сэм открыл рот в беззвучном крике, когда в него проникли, на шее вздулись вены, прежде чем он упал на грудь Люцифера и слабо всхлипнул, потому что почувствовал все, и это было ужасно и прекрасно одновременно, и о, так сокрушительно в своей знакомости. Потому что в глубине души он все еще помнил, как это было, и еще глубже скрывался тот факт, что он по этому скучал. — Люцифер… — Он выдохнул имя, как молитву. — Слишком много, это слишком, пожалуйста… Люцифер… Выражение лица Люцифера было чересчур решительным, чересчур резким и сдержанным. Если бы он себе позволил, то получил бы свое «да» прямо сейчас, и на этом все закончилось. Он вышел бы отсюда королем. И как бы прекрасно это ни звучало, все же не настолько чарующе, как нынешнее маленькое воссоединение. Кроме того, оставалась сделка. Ему все еще нужно было придерживаться сделки. Он выдернул руку. — Скажи-ка мне. Сэм. Скажи это. Скажи мне, что реально, а что нет. Скажи мне, кто может сокрушить тебя прямо сейчас и кто может снова тебя восстановить. Никаких дешевых трюков, ни капли сомнения, все карты на стол. Посмотри на меня и скажи это. Сэм задыхался и плакал, как чертов ребенок, не в силах осознать, что происходит и что это значит, поскольку каждая частичка его души болела, а мозг превратился в кашу. Казалось, что стена рушится снова и снова, и не было никаких связных мыслей, только чувства. Только потребность, шок и ужас и пожалуйста не надо больше. Он вцепился в спину Люцифера и зажмурил глаза. — Ты реален, т-ты реален, прости, прости, пожалуйста! — Он замотал головой, всего было слишком и все было неправильно, Люцифер никогда не был таким, за исключением гложущих душу сомнений, за исключением образов ясного неба, полного звезд, когда оно должно было быть огнем и серой. Люцифер держал его долго-долго, пока Сэм метался, потом обмяк, а затем просто кричал в пустоту, словно некая невидимая сила все еще должна была ему ответить. Как в старые добрые времена. Близко, тесно и очень холодно. Его благодать вибрировала от соприкосновения с кожей, отдаленной мелодией доносясь до уха Сэма. Он гладил его по волосам, другой рукой нежно потирая плечо и руку. И успокаивал, и убаюкивал, и шептал с добротой, превосходящей все Небеса. — Такой красивый и хороший для меня. Я скучал по тебе, Сэм. Так сильно скучал. Я бы считал дни, если бы у меня были дни. Но ты помнишь клетку, и после твоего ухода солнце больше не взошло. Я не позволил. Мне казалось это неправильным. Но вот мы здесь. Он наклонил голову, чтобы оставить поцелуй в волосах: — Я нужен тебе, а ты нужен мне, и это нормально. Нет ничего более правильного, не так ли? Ты по мне скучал? Было бы больно, если бы нет. — Я не понимаю… Сэм отпрянул назад без предупреждения, излишне яростно вырвавшись из объятий Люцифера. Внезапно нахлынул поток воспоминаний, и они были ошеломляющими, интимными, славными и прекрасными, прекрасными, прекрасными… и неправильными. Неправильными до тошноты, до умопомрачения. — Отпусти меня. А теперь — отвали. Люцифер выставил руки перед собой в преувеличенном жесте капитуляции и наклонил голову, стараясь успокоить, но тон вышел чуточку раздраженным: — Ладно, ладно, успокойся… Я хотел засунуть в тебя что-нибудь, э-э, еду, прежде чем мы сядем и поговорим. Но если хочешь поговорить прямо сейчас, давай. — Я не хочу говорить. — Сэм попятился к краю кровати, широко раскрыв глаза и быстро моргая. — Я хочу, чтобы ты… чтобы все это прекратилось. Как ты выбрался? Как? Что ты собираешься со мной сделать? — Как — это очень долгая история… — хмыкнул Люцифер, поджимая губы и не двигаясь с места. Он ничего не пытался предпринять. — Я… отчасти рад, что ты встал на ноги и чувствуешь себя достаточно хорошо. И я не собираюсь ничего с тобой делать, Сэм. Ты чудесным образом умудрился сделать с собой гораздо худшее, чем я когда-либо допустил бы. Мне нужно, чтобы ты успокоился и подышал. И он не хотел этого, не совсем, но его голос стал более мрачным. Люцифер всегда плохо справлялся с отказом. Он и не ожидал, что это будет легко. Поэтому пытался себя пересилить. — Давай поправим твое психическое здоровье и спасем твою жизнь, а потом ты сможешь огрызаться на меня, сколько захочешь. Не будь трудным. Сэм сжал челюсти. — Мне ничего от тебя не нужно. После всего… ты что, думаешь, я просто… встречу тебя с распростертыми объятиями? Ты настолько… настолько… Он покачал головой, растирая бесконтрольно дрожащими руками бледное лицо. Он не мог подобрать слово. Не мог найти слов. — Отвали. Оставь меня в покое. По крайней мере, галлюцинация меня не насилует, — выплюнул он, отодвигаясь еще дальше и дыша значительно быстрее, и это было больно, больно, больно. Так больно, что он не мог вынести собственной кожи. Люцифер цокнул языком, подтягивая ноги, чтобы скрестить их под собой на кровати: — Но, Сэмми, ты буквально только что это сделал. Встретил меня с распростертыми объятиями и все такое. Я не прошу многого… Потому что, что бы там ни было у тебя в башке, оно знает, где больно, и будет туда целиться. Потому что это все ты, приятель, и, похоже, ты чертовски желаешь себя убить. Я просто хочу помочь. Я чувствую ответственность. — Ты и должен, — покачал головой Сэм, простые слова источали раскаленное негодование и всепоглощающую ярость. Ведь теперь он видел все так ясно, видел пагубность всего этого, токсичность, видел деградацию, насаждение, все, все, что жалило и жгло, а его заставили этого хотеть, и его желудок сжался от отвращения, настолько зверского, что ему захотелось вырвать свои внутренности. — Мне не нужна никакая помощь от тебя. Я справлюсь, я буду в порядке. Уходи. Убирайся к чертовой матери. И он не будет в порядке. Будет ли он когда-нибудь в порядке? Он хотел содрать с себя кожу и истечь кровью, вымыть остатки благодати, огня, нежности и холода, поселившихся в его костях, и вычистить внутренности от отпечатков пальцев, начертанных на каждом органе и каждой вене, обязующих контрактов, рассчитанных на вечность без права отмены. Вот только он сам себя подписал. Он сделал это, сделал это, сделал это. Не будет в порядке. Но ему было все равно, если бы это в конце концов его убило. Он смирился. Глаза Люцифера метнулись к двери. Прямо сейчас он жаждал насилия. Он хотел впечатать Сэма в стену и размозжить ему лодыжки, чтобы тот никуда не смог уйти, даже если бы попытался. Он хотел принудить его к разговору. Он хотел трахнуть его, любить его и слушать его крики и мольбы. — Я никуда не уйду. А ты ведешь себя как ребенок. Я выхожу за дверь, а через четыре дня твои органы снова отказывают. Сейчас ты, быть может, хочешь умереть, Сэм. Я понимаю. Но я не позволю этому случиться. Всегда так чертовски окончательно. Всегда нет места для спора. Старая добрая клаустрофобия. Сэм сполз вниз и сел на пол, обхватив голову руками. Его конечности не слушались, голова кружилась. Каждая пора сочилась ненавистью, ядом и горем. И эта ужасная, ужасная тошнота, темнота, затуманивающая зрение, и клетка — живой дышащий кусок истории, их третий в комнате, их заложник, их похититель, тирания, стоящая между ними, слишком голая и непристойная в своей ясности, ожидая суда. — Сэм. Ну же. Ты знаешь, что я не уйду. Ты знаешь, что у нас будет этот разговор. Давай поговорим… — Хорошо. Поговорим.