Вульгарные прозрения

Честность — не синоним добра. А ясность не всегда сопутствует избавлению. Сэм получил и то, и другое. — Извини, за ящик. Я хотел донести до тебя суть, и была сотня более добрых способов это сделать. А я выбрал самый жестокий. Прости, что я, возможно, намекнул, что ты мне не очень-то дорог и я не способен любить тебя. Я был в ужасе, потому что знал, что ты уходишь, а я не… я плохо справляюсь с ситуациями, когда меня бросают. Мне жаль, что ты никогда не чувствовал, что тебя достаточно. Это не твоя вина. Во мне зияющая дыра размером с планету, которая все равно никогда не заполнится. Ты раскрасил мою тьму и сохранил мне опору. Этого должно было быть достаточно. Следовало обратить на это больше внимания. Я пытаюсь… И пальцы Люцифера сжимают и разглаживают волосы Сэма, ведь он сейчас достаточно близко и может, а Сэм не скажет «нет», потому что Сэм опьянен благодатью, и это похоже на потерянный рай, а честность — палка о двух концах. Всегда была. Сэм напоминает себе, что Люцифер может взять правду и использовать ее в качестве оружия. Что извинения Люцифера — это скорее задним числом «надо было сделать», чем искреннее раскаяние. Сэм пытается устоять перед нежностью, ибо именно нежность стала его погибелью. Не пытки. Не ужас. Не изоляция. Нежность. Учитывая все те выборы, какие в клетке не были выборами, Сэм считает, что вправе позволить себе снисхождение, дабы не заниматься самобичеванием. Это декаданс, который он не может простить. Как много он позволил себе забыть, сколько позволил себе утопить. Каждый миг он говорил, что любит это, любит его, и имел это в виду. Но самоанализ — это испорченный искаженный механизм, наученный жестокости и нацеленный на покаяние, и он ни разу не избавил Сэма от вины. Сэм знает, что находится за пределами компромисса, знает зависимость, знает ломку, знает не такую уж давнюю потребность и скользкую дорожку, знает, как Люцифер подтолкнет его, а потом сделает вид, что Сэм сам выбрал свой путь и идет по нему абсолютно осознанно. Неважно, честен ли Люцифер или его честность сопряжена с какими-то целями. Он предлагает признание, утешение, а не извинение, и уязвимость здесь стратегическая, как и всегда. Люцифер играет на сочувствии Сэма так же, как и на его страхах. Сэм пытается ухватиться за это знание, когда близость оказывается слишком манящей и его тело умоляет его приблизиться еще. Он поднимает взгляд полуприкрытых глаз, губы сухие и запеклись, и в глазах Люцифера он видит похожее сомнение, которое тот и не скрывал. — Ты не уверен… — тихо усмехается Сэм, — что имеешь это в виду и тебе «жаль». Просто говоришь мне то, что я хочу услышать. Люцифер не выглядит и не звучит защищающимся, он скрещивает ноги под собой и слегка почесывает голову Сэма, снимая остатки головной боли, все еще остававшиеся там: — Я не силен в сожалениях, Сэм. Но могу объективно признать, что кое-что из того, что я сделал, было более разрушительным, чем я предполагал. Сэм снова пытается засмеяться, но не может, сворачивается в клубок и закрывает глаза. — Что ты собираешься делать, Люцифер? — Загладить свою вину. Помочь тебе. Тут есть намек на поддразнивание, потому что Люцифер точно знает, о чем спрашивает Сэм, и просто утаивает, как обычно, а Сэм слишком умиротворен, чтобы не воспринимать это как что-то нормальное. — Ты сказал, мы поговорим после того, как я поем. — Сэм напоминает напрямик, делая вид, что это была сделка, и он должен получить свою часть: — Я поел. Люцифер усмехается. Ласково и слегка снисходительно, Сэм помнит точную громкость и интонацию, и как одобрение просачивается сквозь кожу и дергает за сердечные струны, тянет и выкручивает, и радость, радость, радость. — У меня нет плана. Нет высшей цели. Впервые за целую вечность. — А отсутствие цели у Люцифера выглядит как скука, тревожная и угрожающая, требующая утоления: — Папа, должно быть, в ярости, что я вышел. На Небесах полный бардак, Земля снова в пред-апокалиптическом состоянии, а при мысли об Аде мне хочется разорвать одного демона на мелкие кусочки. — И он многозначительно наклоняет голову, как будто это все можно включить в список, но в данный момент его не особо беспокоит: — Что, по-твоему, я должен делать, Сэмми? — По-моему, просто свалить в небытие, но я предвзят. И тут Люцифер смеется, и Сэм смеется тоже, ему не верится, что он только что сказал такое и не лишился языка. Не верится, что его не прижали к стене руками, крыльями, благодатью и светом и не содрали с него живьем кожу ногтями, зубами и огнем за одну только дерзость. В горле у Сэма что-то перехватывает, его грудь внезапно вздымается, и он задыхается, поскольку холодная рука в его волосах словно застряла там, приклеилась, будто ей некуда больше деться и не на кого больше претендовать, давя на него тяжестью сотен тысячелетий того, что было знакомо, привычно, желанно, и Сэм чувствует себя заклейменным, избитым и пойманным в ловушку, борясь с навязчивым желанием вымолить прощение за свое стремление к той версии себя, которой дьявол не владеет. Но Сэм не может отстраниться. Он физически не может заставить себя двигаться. Он вцепился в руку Люцифера, словно не уверен, хочет ли вырвать ее или обернуть вокруг себя и утонуть. Каким-то образом он по-прежнему похоронен в десяти футах под поляной, и он сам вырыл эту чертову могилу, причем в рекордные сроки, а Люцифер продолжает смотреть на него, как будто его парализованное распадающееся тело чем-то прекрасно. Как будто задыхаться от грязи и ужаса — это мастерство, которым нужно овладеть. Как будто он проделал такую хорошую работу, опять пережив смерть. И опять, и опять, и опять… — Сэм… — Прости, прости, про… — Это место кишит демонами, ты знал? Сэм поднимает взгляд и задерживает дыхание. Знает точную громкость и интонацию, и как Люцифер отвлекал его от надвигающейся панической атаки всякий раз, когда звезды сходились и тот был достаточно добр, чтобы так поступить. — Не… не знал. — Нет, не знал. Дыши. Сэм дышит. — Я не хочу очередного апокалипсиса, Сэмми. Никогда не хотел первого, помнишь? Теперь задержи. Сэм задерживает. — Расскажи мне о левиафанах. Сэм закусывает нижнюю губу и роется в старых-престарых архивах: — Ты говорил мне однажды… — Выдыхай. Что я тебе говорил? Напомни мне. Сэм выдыхает: — Племя, несколько кланов. — Да, и о чем это тебе говорит? — Что… что если бы из Чистилища выбралось больше одного клана, они бы вцепились друг другу в глотки. Не стали бы возиться с нами. Так что один клан, вероятно, один клан. — Вполне логично. Что еще? — Очень строгая иерархия. Только так они могут упорядочить свой хаос и систематизировать его. Большинство из них — аутоканнибалы, хищники, варвары. Ни амбиций, ни цели. Наемники, работающие за обед. Отрубаешь голову, выводишь из игры руководство, и все остальное — просто прогулка по парку. Люцифер мычит и улыбается. Выглядит таким чертовски гордым, что аж больно. — Вот и все, дет… — Люцифер, не надо. Сэм отворачивается от него, зарывается лицом в локти и дышит, дышит сквозь ураган потребности. Он не хочет похвалы, не хочет доброты, не думает, что сможет это вынести. Его снова затошнит, он будет брыкаться и кричать, и он лишится своего гребаного рассудка, потому что он на грани, а Люцифер любит подталкивать. Люцифер не перестанет давить. — Я снова хочу спать. Я хочу, чтобы ты ушел. Сэм его не видит, не желает даже смотреть, но почти чувствует, как глаза впиваются ему в спину и прожигают. Он почти ощущает запах разочарования и уныло задается вопросом, не потеряет ли Люцифер мотивацию, которая у него все еще есть, чтобы держать сейчас себя в руках. Не сорвется ли он. Не отбросил ли видимость самоконтроля, исправления и примирения и не причинит ли ему боль прямо сейчас. Что, если все так и будет. Так будет? Люцифер слегка сжимает его плечо и наклоняется, чтобы поцеловать в висок. — Хорошо. Как холодно. Холодно, холодно, холодно, и Сэм не может перестать дрожать. А потом холод отступает, Сэм зажмуривается и слышит шаги, слышит легкий шелест крыльев, слышит, как тот замирает у двери. — Ты ведь знаешь, что галлюцинации не прекратятся, да? Что нам придется заглушать их вместе? Люцифер не говорит этого, но всегда подразумевается: «Я тебе нужен». Сэм узнает созависимость, потому что теперь он может распознать и потребность Люцифера. Смотри, какая у нас отличная команда… Сэм ненавидит ясность, что теперь способен видеть все неприкрыто, голо и вульгарно прямо перед своим лицом. Те же старые шаблоны, то, как Люцифер всегда находит способ пробраться внутрь и превратить это в необходимость, совместную цель, поиск. Они против мира, против клетки, против безумия. И Сэм пытается заглушить продолжающий вопить настойчивый голос, напоминающий о том, как он впервые постучал в дверь и попросил компании дьявола, потому что тогда тот был ему нужен, и он все еще нужен ему сейчас. Сэм не уверен, почему полукивает: то ли в ответ на договор, высеченный на его костях, то ли на обещанную им епитимью, то ли на все, о чем он просил и в каком-то жутком смысле до сих пор считает, что заслужил. Или, быть может, несмотря на то, что все это повторяется снова и снова, часть Сэма все еще думает, что он мог бы заключить огонь в свои объятия и быть единственным, кто горит. И если да, если этого окажется достаточно, если Сэм сможет превратить себя в цель, возможно, для мира безопаснее, если они будут вместе.