Вульгарные прозрения

Временное перемирие и временная правда. — Прыгай. Это все еще звучит как приглашение. Сэм смотрит на свои ноги и на край обрыва, а потом вниз. Это величественно, в каком-то смысле, невероятная высота, стоишь среди облаков, возвышаясь над всем. А еще — зов бездны, смутный призыв к самоуничтожению. Он прислушивается к нему, потому что воля инстинкта остается слишком громкой и назойливой, он все еще думает, что ему есть что доказывать. И происходит борьба, как и следовало ожидать. Ноги Сэма, босые и грязные, подгибаются в слабом рефлекторном протесте. Свободное падение не так уж и неприятно, думает он. Момент невесомости, которому отдаешься, преодолевая порог самосохранения. Это не физическое ощущение — ты по-прежнему пронзаешь ветер, как упавшая звезда, и притяжение неумолимо — скорее, это неизбежность: одностороннее шоссе, без выбора, без объездных путей, без других вариантов. Если бы Сэм умер от удара, это было бы чисто, свободно. Но Сэм остается жив. Разбитый, раздробленный, искалеченный, но очень живой. — Пожалуйста… Он гадает, какой новой кучей костей окажется и на сей раз. Как надолго Люцифер оставит его там для ворон, прежде чем его снова поднимут на вершину горы и скажут прыгать и делать это лучше, снова. Не получается, сколько бы раз он не проходил через цикл. Упасть и расшибиться и разбиться, упасть и расшибиться и разбиться. Как можно избежать столь предопределенной последовательности? Как справиться лучше? Как сделать так, чтобы это прекратилось? Он пытался молчать, заглушая непроизвольные крики и все сопутствующие звуки. Он пробовал сохранять позу, не размахивал руками, не хватался за соломинку, прыгал так, словно на том конце его ждал бассейн. Он старался проявить энтузиазм, сочинил нелепую речь о том, насколько это похоже на полет, насколько это освобождающе, завершив ее искренними и продолжительными благодарностями. Сэм перепробовал все. — Пожалуйста. Я устал. — Да неужели? Я только что исцелил тебя. Это намеренно неверное истолкование; Люциферу такое нравится, поскольку позволяет копнуть дальше, чем сделал бы прямой вопрос, загнать в угол и принудить к разбору. Сэм постукивает себя по голове, прижимает к груди костяшки дрожащих пальцев: — Устал… — А-а, что тебе нужно, Сэм? — Отдых, — бормочет он, а потом решает, что на самом деле это не то, что ему нужно. Он слишком сильно раскалился, как разъедающая саму себя печь. Кожу саднит, мышцы сокращаются непроизвольно. Он и сейчас видит себя в виде разрозненных кусков, гниющим на ложе из камней, слишком острых, чтобы поглотить его целиком. Земля не принимает его, продолжает выплевывать обратно, а Люцифер подбирает. Это игра в настольный теннис, а он — мячик. Он хочет перестать подпрыгивать. Он хочет, чтобы его удержали. Сэму нужно защитное одеяло. — Мне нужно… мне нужно, чтобы ты держал меня.

* * *

Сэма держат, хранят и оберегают, и его душа почти мурлычет. Люцифер обвивает его так тесно, крепко, как рыболовная сеть, как осьминог, затягивающий в себя, как змея и ловушка, и Сэм не может найти свои конечности. Он не борется со знакомым притеснением, не тогда, когда слишком холодно, чтобы чувствовать боль. Сэм делает мысленную пометку, что, возможно, однажды стоит взять свое искаженное представление о защищенности и переделает его в нечто, что будет чуть меньше похоже на капитуляцию, чуть меньше на прыжок прямо в объятия опасности, лишь бы избежать ее последствий. Но пока что он позволит себе насладиться единственным известным ему воплощением безопасности. Если уж на то пошло, Сэм умеет создавать иллюзии и в них верить. Если понадобится, Сэм способен выковать из кровавой истории прежний домашний уют, выстрогать счастье, веру и нормальность там, где дьявол вырезал свое имя и все уничтожил. (Один час до полуночи, и Золушка босиком бежит от фантастического сна, который ей не принадлежит, кроме того, Сэму нужно переделать и свои представления о фантастических снах). Сэм подарит себе одну ночь передышки, той любви, какой дышал вместо воздуха, когда этот самый воздух прожигал дыры в ткани единственной реальности, с которой он мог жить. Одну ночь, пока сон не заберет то, что в противном случае забрал бы Люцифер… А после — очередная самоактуализация, повторное создание нового «я», способного перестроиться, измениться и приспособиться, вписаться в рамки другой реальности, во все закоулки плотной материи, твердой морали и элементарной человеческой порядочности, отношений, определяемых линиями и границами и социальным кодексом «не навреди». Или причини как можно меньше вреда, если уж совсем необходимо. Непреложные законы и незыблемые правила, и Сэму придется выучивать их заново. Ему придется поверить, что в конце этого туннеля есть свет, и что на этот раз свет не Люцифер, и никогда, никогда больше; что собрать всю силу воли и решимость, какие только есть, чтобы двигаться, и двигаться, и двигаться дальше — единственный выбор и единственное избавление, и он делал это раньше вопреки всем шансам и любым инстинктам, и он сможет сделать это снова: выжить и преуспеть, и примириться с теми выжженными версиями себя, которые сделали то, что должны были сделать, чтобы остаться в здравом уме, найти хоть какое-то отпущение грехов для себя, для них, на этом пути. — Оставайся со мной. Люцифер дважды щелкает пальцами перед мутными полуприкрытыми глазами, и Сэм с теплой покорной улыбкой возвращается в момент. Сегодня ночью он будет любить его, он простит его, примет его, будет тосковать по нему и страдать о нем. Он будет прикасаться к нему так, как будто ему больно не прикасаться. Для каждого квадратного дюйма расстояния, о котором скорбит его душа, больно не прикасаться. Он будет впитывать каждую черточку, которую знает наизусть, каждый шрам, что не может увидеть, каждое повреждение, что не может исправить, каждый уголок, в котором он мечтал бы утонуть и просто быть. Он будет прослеживать тонкие линии света, блаженства, добра, жестокости и нас, смотреть на него, как на волшебство, красоту, солнце, звезды и единственного бога, достойного поклонения, и даст ему это понять. Он будет представлять великое фантастическое будущее, которому не суждено сбыться, и хихикать, как влюбленный школьник. Он будет целовать его, обнимать и проклинать всех, кто когда-либо переходил ему дорогу, говорить, что тот заслуживает лучшего, говорить, что тот заслуживает целый мир. Сэм не даст ни единого обещания, но он будет иметь в виду каждое гребаное слово. — С тобой, я с тобой. Где мне еще быть? Но сон придет, а завтра будет новый день.