"Tattle"

"Почему уехать? Чтобы больше не встречать ничего и никого, связанного с призраками прошлого, не натыкаться и не хвататься за себя из прошлой жизни. Нет, я не хочу обрезать все концы, я просто не хочу держать старое. Мне хочется мира с собой.. Хочется жить, дышать, смотреть, радоваться…" Эльчин Сафарли, "Если бы ты знал"

      Иногда люди, пытаясь убежать от проблем, идут на опрометчивые шаги. Перемены сыплются им на головы точно пепел на жителей Помпей, ситуация усугубляется все больше с каждой минутой. Какое-то время еще возможно балансировать на грани фола, но рано или поздно вся выдержка заканчивается, а надежды на счастливый финал остаются в воспоминаниях, смешные и глупые. И тут уже проявляется во всей красе человеческий характер: выплыть или утонуть, опустить руки или рвать удачу прямо из-под ногтей соперников.              Хельга стояла у зловонных мусорных баков, рассеянно поднося подожженную сигарету к губам. Она была оглушена осознанием того, как круто изменилась ее жизнь за прошедшую неделю. Пожалуй, таких кардинальных перемен у нее в жизни в такой короткий промежуток времени не случалось никогда. Это чертовски возбуждало и в то же время пугало до смерти. Наконец-то свершилось то, чего Патаки ждала всю свою сознательную жизнь: она теперь была единственной хозяйкой собственной жизни, и никто не мог ей больше указывать, что делать. Но, в то же время, последняя страховка, в лице семьи, была оставлена позади. Больше не на кого было надеяться. Больше не было спин, за которыми можно было бы спрятаться, как за щитом.              В понедельник, тринадцатого числа – что символично — Хельга впервые поехала в школу в автомобиле отца с тех пор, как ей было одиннадцать. Большой Боб, казалось, волновался даже сильнее, чем она, и свирепо барабанил пальцами по обтянутому кожей рулю. В свете светофора темным февральским утром его лицо показалось дочери действительно постаревшим: глубокие морщины на лбу и у рта, волевой подбородок, передавшийся младшенькой по наследству, уже одряб и опустился вниз, валик бровей стал грузным, словно Роберт никогда в своей жизни не улыбался.              Ехали они в абсолютной тишине. Мириам хотела поехать с ними, но семья коллективно решила, что это лишнее, и спрятала будильник от греха подальше – в кастрюлю, в кухонный ящик. Шанс, что миссис Патаки найдет его, был практически равен нулю, а потому ни у кого не оставалось опасений на этот счет. Ольга с мужем спали, а Хильда, которая просыпалась от малейшего шороха, вышла заспанная и угрюмая, когда Хельга чуть не уронила банку растворимого кофе. Девочка держала в руках плюшевого зайку, подаренного ей теткой несколько лет назад на день рожденья. Заяц знатно потрепался: один глаз отсутствовал, на лапе и ухе были заплатки из ткани, подозрительно напоминающей старую Ольгину неоновую диско-блузку, а хвост держался на добром слове. И, тем не менее, Хильда таскала его с собой в любую поездку и очень расстраивалась, когда ее мама пыталась спрятать мистера Дайдо*подальше и заменить его на игрушку посимпатичнее.              — Ты куда? – спросила девочка, широко зевая. Хильда делала это по-детски очаровательно, пусть и не прикрыв рот, как учили родители, но зато так сладко, как только могла.              В ту минуту Хельга подошла к племяннице, взяла ее на руки и, шепча что-то убаюкивающее, отнесла ребенка обратно в кровать. Хильда слабо сопротивлялась, она буквально засыпала на руках любящей ее родственницы, беззащитно утыкаясь носом в острую ключицу.              А затем, точно вор, в темноте и на ощупь, Хельга заперла все двери и уверенной поступью направилась в сторону отцовского Форда. Села на переднее сиденье, пристегнулась ремнем безопасности, бессильно откинулась назад и закусила губу так сильно, как только могла.              Терпение.              В школе было на удивление людно. Казалось, что ученики специально пришли пораньше, чтобы посмотреть, как новая местная знаменитость под родительским конвоем идет в кабинет директора для вынесения окончательного приговора. Хельга пыталась выглядеть безучастной, но узел в животе от каждого мимолетно услышанного слова затягивался все туже. Все, кому не лень, громко перешептывались за ее спиной, повторяя, точно испорченный телефон: «Это она, она, смотри!».              Со стороны это, вероятно, выглядело как сцена из какого-то фильма. Главный злодей схвачен и обезоружен, молва ликует, музыка за кадром воодушевляющая и крутая, а главный герой получает поздравления друзей и страстный поцелуй возлюбленной.              Только главного героя что-то было не сыскать. Он обязан был присутствовать, но нигде не было видно его кривого носа. Только Лайла, некстати попавшаяся на глаза, стояла у своего шкафчика и с нескрываемым удивлением наблюдала за происходящим, прикрыв рот ладонью. Выглядела она не слишком хорошо, потрепанная и одетая в мешковатую застиранную одежду, чему Патаки в душе злорадно порадовалась. Кому-то тоже досталась парочка пощечин от Кармы.              Казалось, что до кабинета директора было идти пешком как из Нью-Йорка до Лос-Анжелеса. Бесконечный прямой коридор, конец которого отдаляется с каждым шагом – еще один трюк из неудачного фильма ужасов.              — Почему они все так на тебя таращатся? — раздраженно спросил Боб, оглядывая неуклюжих школьников с нескрываемым раздражением и какой-то беспомощностью человека, не знающего, как поступить.              — Я же рок-звезда. Они думают, что мне настала жопа, и пришли посмотреть, — Хельга флегматично пожала плечами, объясняя столь очевидные вещи. Для большего эффекта она показала средний палец Петерсону, появившемуся из ниоткуда. Таким образом, она передавала привет, зная наверняка, что он дойдет до адресата.              А затем, как ни в чем ни бывало, кивнула директору, выжидающему обоих Патаки у открытой двери своего кабинета.       Ларри поправил очки на носу и пожал Бобу руку. Они уже были знакомы лично после случая с поджогом кабинета химии, но тогда они встретились в полицейском участке. Мистер Патаки вносил за дочь залог в последний раз, а цвет его лица был сравним разве что с бордово-красным цветом кофейной кружки в руках старшего инспектора.              Разговор был быстрым и без лишней патетики. Пара подписей Боба в бумагах, пара аргументов за то, чтобы остаться от Ларри, несколько едких ответов Хельги – и все присутствующие могли дальше заниматься своими делами. Это было намного проще, чем казалось сначала. Страшно было только в машине. Когда все необходимые бумаги оказались у младшенькой Патаки на руках, она вымученно улыбнулась, прижимая папку к груди. Казалось, что тонкими файлами она пытается прикрыть свое израненное больное сердце, стучащее так громко, что весь мир слышал это торопливое биение.       Как оказалось, за дверью, сидя на скамеечке, Хельгу смиренно ждала Фиби. Это было странно – Хейердал не могла себе позволить прогулять химию даже ради лучшей подруги, ведь поступление в медицинский колледж было главной целью ее жизни уже семь-восемь лет. И все же она терпеливо ожидала, когда Хельга наконец-таки выйдет.              Когда Патаки взглянула в лицо подруги, она из последних сил сдержалась, чтобы не рассмеяться или разрыдаться, а может – и от того, и от другого одновременно. Это был момент невероятного напряжения нервов, кульминация, последний шаг из детства во взрослую жизнь.              Фиби всегда была смышленой не по годам. Но Хельга любила ее больше всего не за ум, а за то, что Хейердал всегда хватало такта промолчать тогда, когда слов не требовалось. Этим ценным даром обладало так мало людей из близкого окружения Патаки, что подобного рода достоинство ею ценилось куда выше, чем смелость, прозорливость и даже упрямство.              — Все в порядке? – аккуратно спросила Фиби, заправив за ушко длинную черную прядь.              — Более чем. Теперь я не обязана ходить сюда каждый Божий день и тратить свою жизнь на выслушивание нытья страдающих климаксом бабищ.              Понимание и поддержка так и сочились в каждом полу-жесте Фиби, но на нежности времени не было. Урок должен был вот-вот кончиться, а Хельга поняла как никогда ясно, что не сможет выдержать очередного променада под пристальными взглядами толпы. Сухо и протокольно клюнув Хейердал в щеку, Патаки покинула помещение, не оглядываясь назад и ни о чем не жалея.              Следующие два дня были проведены в судорожных поисках жилья и попытках найти новую работу. Официально Хельга уже второй месяц как значилась сотрудником газеты «Ястреб», но ее скромный оклад не мог покрыть даже расходы на транспорт, которые предвиделись в ближайшем будущем. Редкие публикации в воскресном номере не тянули на полную ставку, как ни крути. А, учитывая уговор с Большим Бобом об отсутствии любого рода материального содержания, нужно было выбрать действительно скромное жилье, желательно — поближе к метро.              Неожиданностью стал стук в дверь комнаты после десяти вечера. Это была Ольга, безупречная, как обычно. В домашнем теплом платье, с золотым крестиком на шее, элегантной укладкой как у Джеки Онассис.              — Можно? – робко поинтересовалась она по ту сторону двери. Хельга тяжело вздохнула, сделала пару грузных шагов, что с ее комплекцией было действительно достижением, и нехотя открыла. Ольга улыбнулась сестре, оглядывая комнату с любопытством. Она в последний раз бывала здесь, когда заканчивала колледж.              От разглядывания плакатов по боксу и медалей на розовых стенах ее отвлек слегка раздраженный голос сестры:              — Зачем ты пришла? Если отговаривать, то я не стану тебя слушать. Даже Боб оставил попытки переубедить меня.              Ольга посмотрела на кровать, заваленную газетами с объявлениями об аренде жилья. Тут и там валялись клочки бумаги: черновики, номера телефонов, изрисованные узорами страницы из каких-то школьных распечаток, беспорядочно разбросанные отрывки из какой-то до боли знакомой пьесы, которую старшая сестра знала, но название благополучно потерялось в дебрях женской памяти. Хельга, по мнению Ольги, жила в каком-то своем, совершенно особенном мире. Хрупком мирке в коробке из-под обуви с бумажными декорациями в дальних пыльных уголках. Картонная кровать, шкафы, стол, окно, луна в нем. Никого, кроме самой Хельги. Бумажное одиночество с душком чернил и хорошо выделанной кожи.              — Мы обе знаем, что если ты что-то для себя решила, то уже не отступишься. Пожалуй, это твое самое большое достоинство и в то же время главный недостаток, — присев на краешек стула, Ольга сложила руки корзиночкой у себя на коленях. Осанка человека, знающего не понаслышке, что такое настоящий станок – Ольга занималась бальными танцами достаточно долго, чтобы привычка сидеть прямо сопровождала ее даже в тридцать лет.              Когда-то очень давно она лелеяла мечту стать балериной. Настоящей примой, с собственной гримеркой и с ведущими партиями в «Щелкунчике», «Лебедином озере» и «Жизели». Ольга страстно желала утопать в букетах и лучах софитов, всеобщее внимание и любовь были для нее первостепенной важности вещами, чем-то жизненно необходимым, чем-то даже более важным, чем еда и сон. Но, как оказалось, Ольга физически не могла танцевать балет – врожденная травма таза, причиняющая чудовищные страдания при каждой попытке сесть в шпагат, была весомым аргументом, чтобы перейти на другие танцы, не требующие подобной степени акробатизма.              И, хотя, в классических танцах Ольга преуспела и победила в нескольких соревнованиях, это было не то. А потому медали Хельги в том виде спорта, что она действительно любила с малолетства, больно ранили самолюбие идеальной сестры.              Хельга не была так окружена вниманием семьи, но она была здоровым ребенком, которому ничто не помешало стать настоящей спортсменкой — ни разговоры о «неженском» спорте, ни первые травмы, ни строгость тренера, ни недовольное бурчание Боба, отказывающегося тратить лишний раз деньги на форму.              — Семейное вероломство, не более того, — пожала плечами Хельга, запустив руку в непослушные волосы. Она была такая молоденькая, и в то же время такая не по-детски печальная, будто узнавшая наперед обо всех уготованных ей превратностях Судьбы и неустанно боровшаяся с ними в одиночку.              Будто?              Ольга поежилась от дискомфорта и одной рукой скользнула в потайной карман своего платья. Оттуда появился небольшой розовый конвертик.              — Я хотела отдать тебе это в качестве подарка на окончание школы, но, думаю, сейчас это будет куда более своевременно.              Хельга удивленно моргнула, не понимая происходящего. Осторожно взяв конверт, будто в нем было спрятано что-то опасное, младшая из сестер аккуратно поддела край ноготком и посмотрела, что внутри.              — Нет! Забери назад, ты не можешь…              — Еще как могу. Я взрослая женщина и имею полное право распоряжаться своими средствами так, как мне вздумается, — возразила Ольга, улыбнувшись. Она не хотела признаться, что собиралась дарить сестре деньги на окончание школы потому, что не знала о ней ровным счетом ничего, а потому не могла выбрать достойный подарок, — Мы с тобой никогда по-настоящему не ладили, но это не значит, что я не беспокоюсь о тебе. Меня пугает то, что ты осознанно идешь к одиночеству.              — Может быть, я вижу в нем избавление от безразличия?              Ольга не сказала ничего в ответ. Она лишь отстранила от себя Хельгину руку с конвертом. Когда дверь за старшей сестрой закрывалась, ее тихий голос послышался из коридора.              — Этого хватит, чтобы снять комнатку в пансионе «Sunset Arms».              Большего и не требовалось.              Уже на следующий день Хельга стояла на пороге нового дома со спортивной сумкой, набитой доверху одеждой, книгами и мелочами, необходимыми для создания определенного комфорта в новом месте обитания, вроде комплекта спального белья, полотенец и старого шерстяного пледа. Она обговорила все детали заселения по телефону с Железным Филом и он любезно предоставил ей самую дешевую и маленькую комнатку в аренду.              Когда дверь отворилась, то нового постояльца встретила его эксцентричная супруга Гертруда. Она улыбалась, обнажив десны, и радушно поприветствовала девушку.              — Входи-входи, дорогуша! На нашей шхуне всегда найдется каюта для юнги. С тех пор, как Лана Вейл вышла замуж и съехала, у нас не было изменений в составе команды.              Старушка выглядела настолько древней, что было даже удивительно наблюдать за ее бодрыми и хаотичными метаниями по пансионату. То она подходила к шкафу, чтобы показать, где в доме хранятся свечи и фонарики – проводку в последний раз меняли в честь инаугурации Рейгана – и искала на полках лампочки, чтобы вкрутить их в комнате Хельги, то показывала кухню и объясняла, как узнать, кому принадлежит тот или иной продукт в холодильнике, то скакала по ступенькам, поднимаясь на второй этаж. Сумасбродность и прыть Пуки смущала и располагала одновременно.              Хельга вспомнила, как случайно поужинала с Арнольдом и его семьей около года назад в кафе. Этот вечер не должен был закончиться хорошо, но волей Судьбы Хельга получила тогда больше положительных впечатлений, чем за предыдущие месяцы, взятые вместе. Тогда она переживала не лучшие времена, но компания Пуки, Арнольда и Железного Фила на несколько часов развеяла грусть Патаки.              Комнатка Хельги была по-настоящему крохотной. В ней едва помещались кровать, письменный стол и комод для вещей. Вид из окна был менее чем живописным – трубы завода, бетон зданий и шоссе. Про себя Хельга подумала, что ее новые апартаменты больше похожи на тюремную камеру, разве что без решеток.              Гертруда уже встала на стул, не снимая ботинок, чтобы вкрутить лампочку в патрон, но спустя пять минут бесплодных попыток, Хельга насторожилась. Она внимательно присмотрелась и поняла, в чем была проблема. Морщинистые руки старушки, покрытые пигментными пятнами и лейкопластырями, как и у самой Хельги, дрожали слишком сильно, чтобы Пуки могла прикрутить лампочку. Координации не хватало, мелкая моторика была ни к черту.       — Позвольте мне, миссис Шотман?              Гертруда выдавила из себя беспомощную улыбку и стала больше похожа на женщину своего почтенного возраста – за бравадой скрывалась испуганная неминуемым угасанием старушка, которая уже не могла держать под контролем абсолютно все.              Когда в комнатке загорелся свет, Пуки в растерянности почесала макушку. Хельга не поняла, хотела ли владелица пансионата что-то сказать или просто забыла, что она делала минуту назад, но затем пожилая леди собралась с мыслями и сказала:              — Говорят, ты устроила шоу?              Хельга прикрыла глаза, тщетно пытаясь скрыть свою усталость.              — Оно с треском провалилось, мэм.              — Мне сказали иначе, — мягко возразила Гертруда, растянув губы в беззлобной улыбке. У ее внука была такая же, — Мой маленький помощник вернется завтра домой.              — Пожалуйста, не говорите ему, что теперь я живу у вас. Мне бы не хотелось никого смущать своим присутствием. Я и так причиняю вам дискомфорт.              — Отставить подобные разговорчики в строю! Ненавижу, когда беспричинно скромничают, — немного погодя, Пуки потерла руки друг о друга, словно проверяя, все ли порезы заклеены пластырем, — Возможно, мне твое присутствие нужней, чем тебе – наша комната.              И было в этом что-то отчаянно печальное и невероятно одинокое. Хельга знала, что миссис Шотман была счастлива в браке и любима всеми домочадцами. Но, возможно, тоска по детям и внукам, которые после многих лет тишины, предпочли жизнь в джунглях тропических, а не каменных, заставляли сердце пожилой женщины болезненно сжиматься. Да, Гертруда прекрасно сохранилась до своих почетных, но ее старые косточки уже не были достаточно прочны для жизни на лоне природы, в местах без намека на цивилизацию.              В конце концов, миссис Шотман слишком привыкла к телевикторине по субботам на кабельном и доставке китайской еды на дом. В конце недели Фил, наевшийся вдоволь какого-нибудь деликатеса, вроде шоколадного пирога с тунцом, срывался и звонил в проверенную забегаловку через три квартала и брал прозрачные клецки с говядиной и припущенный острый рис для себя, и большую порцию мисо-супа и острых теплых роллов с сыром и крабом для жены.              — Не хандри, голубика**. У каждого в жизни случаются плохие дни, — сказала Гертруда, прикрывая за собой дверь и оставляя внутри комнаты звенящую от смятения тишину.              Расставив по местам новые вещи и застелив кровать, Патаки собрала накопившийся мусор в большой пакет, завязала его узлом покрепче и вышла на улицу, преодолев скрипучие ступеньки лестницы с аккуратностью человека, не желающего раздражать хозяев своим явным присутствием. И только у зеленых баков, из которых тянул запах умершего несколько дней назад бомжа, с зажатой в зубах сигаретой и легким ознобом – кое-кто забыл накинуть пальто, мужское и черное – Хельга удивленно моргнула и улыбнулась сама себя.              Грядущие перемены сулили новую жизнь.