"You want to, You want to Soak my heart in gasoline. Light a match and consume me. Soak my pride in gasoline! All of You and none of me" "Ты хочешь, ты хочешь Погрузить мое сердце в бензин, Зажечь спичку и опустошить меня, Погрузить мою гордость в бензин, Всё твоё и ничего моего" Skillet, "Gasoline" "Just like the lady in the blue dress, You've got cigarettes on your breath, Hairspray and some cheap perfume. I'll put a little sour in your sweet, You've got so much fucking tongue-in-cheek. You want what you could never have" "Девушка в синем платье, Дыхание с душком сигарет, Лак для волос и дешевый парфюм. Я немного испорчу тебе настроение, Ведь в тебе столько презрительной усмешки. Ты хочешь того, чего тебе никогда не достичь" Senses Fail, "Lady In A Blue Dress"
Если ты задолжал кому-то больше, чем можешь вернуть, каждая твоя минута до встречи с кредитором лицом к лицу взимается с тебя, как обязательная процентная ставка. Все эти литры холодного соленого пота, вся кровь, отхлынувшая от лица, все те бессильные удары по стене и жалкие взгляды, что ты боязливо бросаешь тут и там — ты расплачиваешься собой, но это не погашает кредит. Фитиль уже зажжен, его с каждой минутой все меньше, он горит так быстро, что ты не успеваешь даже помолиться Богу, в которого начинаешь верить все неистовей, лишь бы он пришел на помощь и вытащил твою задницу из этого ада. Ты потеешь все сильнее, но на твоей коже выступают мутные темные капли. Резкий запах, слишком резкий. Ты потеешь бензином, парень. Малейшая искра — и ты обгоревшая головешка. Одно неловкое движение колесиком дешевой пластмассовой зажигалки станет твоим самым большим ужасом. Синие языки пламени будут лизать тебя так, как не вылизывала самая старательная и матерая шлюха. Ты не сможешь сдержать стона, крошка.Правда, никто не говорит, что это будет стон наслаждения.
Гифальди на скорую руку натягивал черный капюшон спортивной толстовки и торопливо сбегал по ступенькам в недра метро. Люди на эскалаторе смерили его полными раздражения взглядами, когда он задевал ногами их сумки. Неоновый свет экранов с рекламными объявлениями резал глаза, мельтешил, смазывался. Открытие новой картинной галереи, распродажа обуви в торговом центре на юго-западе Хиллвуда, концерт группы «Randy Winkers» в следующем месяце, специальный выпуск «Ястреба», новый боевик в кинотеатрах, «Здесь могла бы быть ваша реклама»… По хребту Сида текли струйки холодного пота. Они медленно скользили по коже, щекоча нервы, приклеивая хлопок футболки к спине намертво. Гифальди пытался настроиться, прибавив звук в наушниках и бодро перепрыгивая через ступеньку для разгонки. «I'm not a rapper, I'm an adapter. I can adjust,» — злой крик в уши, призывающий к действию. Приспосабливайся, Сидни. Этот мир не для слабаков, учись выживать или вымри. Ты задолжал плохим парням, и теперь обязан решить ситуацию, чтобы не потонуть. Свидание с горячей цыпочкой Кловер стоило дорого, одной сотни из пяти припасенных как ни бывало. Посидели за стойкой в «Stash», опрокинули пару стаканчиков джина за нормальное знакомство, за здоровье (на первое свидание Гифальди пришел писаным красавцем – расцветший всеми возможными цветами синяк на всю скулу был лучшим украшением его угловатого мужского лица, которое, согласно старой как мир поговорке, было немногим лучше обезьяньей морды), поболтали, узнавая друг друга лучше. Правда, Холт, как хорошая журналистка, отвертелась ото всех вопросов Гифальди, завалив его попутно собственными: — И чем ты занимаешься? — проворковала она томным голосом и осушила наполненный джином стакан. Сид рассмеялся, дав себе таким образом отсрочку в пару секунд, чтобы собраться с мыслями. — Я работаю там, где мы познакомились. Вообще, я что-то вроде менеджера по поставкам. Отвечаю за то, чтобы в баре всегда была минералка, сиропы и прочая лабуда... — И почему же тебя тогда избили? — вкрадчивым голосом спросила Кловер, подзывая бармена. Ее вид казался на первый взгляд безучастным, но она внимательно слушала и анализировала каждое слово, произнесенное Сидом. Он это заметил, а потому отвечал очень аккуратно и без лишних подробностей. Это занимало больше времени и со стороны, вероятно, выглядело как легкая форма слабоумия, но Гифальди понимал, что не может себе позволить говорить по душам о своей настоящей работе с журналистом городской газеты, жаждущем сенсации на первую полосу. Такого рода бизнес вообще лучше за стенами проверенных мест не обсуждать. Даже собственные подсобники зачастую предают, что уж говорить об остальных. — Знаешь ли, это тяжелый вопрос… Тебе будет достаточно того, что я получил за то, что попытался увести кое-что кое у кого из-под носа? Космическая русалка иронично улыбнулась. Конечно же, ей не достаточно такого общего ответа. Она знала, где искать, это ее хлеб насущный – поднимать те темы, от которых собеседнику хочется отвертеться. Притом, что формально она была неразговорчива, мисс Холт взглядами, жестами и мимикой всячески пыталась расположить к себе. Она понимала, как работает человеческий разум, и использовала психологические приемчики, точно спецагент разведки: повторяла позу Сида, сопровождала каждый новый виток разговора легким кивком, не отводила взгляда, в скуке рассматривая обстановку вокруг, но и не буравила им, заставляя Гифальди чувствовать себя неловко. Если бы он никогда не попадался копам с поличным, то даже бы не заметил за ней этих мелочей и слил бы всю информацию, а себя бы сдал с потрохами. Но жизнь вовремя научила грамотно подбирать слова и оборачивать ими правду, точно целлофановой цветной фольгой: вроде бы все прозрачно, но внутри может ожидать сюрприз. — Дело в том, что я до знакомства с тобой ухлестнул за одной девицей. Ничего серьезного, мы просто поболтали, и я заказал ей выпить. Разговор не успел зайти достаточно далеко – откуда ни возьмись, нарисовался громила, размером с добротный шкаф. «Ты к кому это там ласты клеишь, обсосок?», слово за слово, и мне прописали в табло. Очень патетично. Импровизация Сида была достойна похвалы – комар носу не подточит. Легенда вышла на редкость ладной и уверенной, но Гифальди видел, что его обман Кловер чувствует нутром. Она не поверила в эту байку ни на минуту, какой бы убедительной та не была, но вытягивать клешнями правду журналистка не стала. — Знаешь, обычно парни в таких ситуациях рисуются. Говорят, что защитили бабушку от грабителей или получили в драке, из которой вышли победителями. Даже немного странно, что ты не придумал такую геройскую версию, чтобы произвести на меня приятное впечатление. Сид про себя с досадой подумал, что она права, но отпираться уже было поздно. Любые расхождения с байкой могли стать зацепкой, а потому он предпочел сделать то, что делал всегда в неудобных ситуациях: отшутиться. — То есть, тебя не впечатляют простые честные парни, которые пытаются быть галантными с дамами? Хорошо, в следующий раз все отрепетирую и примерю на себя амплуа плохого парня. Взбив кудри левой рукой, Кловер ответила: — Ну, зачем так радикально? Мне нравится. В меру инициативен, любишь женщин, мама научила выбирать хорошие цветы, — сказав это, Холт мелком взглянула на вазу с подаренными лилиями, не сдержав довольной улыбки, — и, ко всему прочему, стараешься развеселить меня своими плоскими шуточками. — О, — театрально протянул Гифальди, коснувшись ладонью груди, — Как грубо! Ты совсем не жалеешь меня. — Если бы я тебя не пожалела, мы бы не познакомились. Совесть не велит мне оставлять плохих мальчиков в беде, тем более, если им больше неоткуда ждать помощи. Помощи действительно ждать не приходилось: долги камнем висели на шее Гифальди, ставшим особенно нервным и раздражительным. Стинки пытался помочь другу, но у Петерсона тоже за душой было не так много: полтинник мелочью, достоинством в пять, десять и двадцать пять центов — монетки, лежавшие на кухне в стеклянной банке еще со времен средней школы. За каждое бранное слово, даже самое безобидное, Стинко обязан был положить «ругательную» банку по четвертаку, но после перехода в старшие классы, об этой выгодной традиции благополучно забыли. Да и сам лексикон Петерсона невероятно обогатился, ровно настолько, чтобы стать вечным должником этой треклятой посудины. — Тебе бы это, старик, валить нахуй из этого клуба. Они будут доить тебя как корову до тех пор, пока ты им душу не заложишь. Лоренцо ни пенни не проморгает, таких жадных говнюков на весь Хиллвуд раз-два и обчелся, — такой совет последовал от Стинки во время их последней встречи на крыльце его дома. Парень стоял на морозе в домашней одежде, растянутая майка, спортивные потертые штаны и тапки – не лучшая защита от пронизывающего февральского ветра. Сиду оставалось лишь кивнуть и пообещать, что он вернет деньги, как только будет возможность, на что Петерсон лишь махнул рукой. Он понимал, что эти деньги сейчас Гифальди нужны позарез, а потом у него уже не будет стабильного заработка, а потому можно было даже не беспокоиться о такой мелочи. Когда-нибудь они обязательно рассчитаются, но это «когда-нибудь» больше смахивает на «в следующем году» у маленьких детей. Это будет очень нескоро, ровно настолько, чтобы забыть и не планировать ничего с таким запасом времени. Гифальди не мог попросить денег у родителей. Отец и так с немым порицанием и уже стариковской горькой обидой смотрел на оборванца-сына. Он был разочарован тем, каким выросло его чадо, и не желал помогать ему разгребать кашу, которую это самое чадо (хотя Рею уже начинало казаться, что слово «исчадье» тут будет весьма уместно) заварило. Они время от времени сталкивались дома лицом к лицу где-то между гостиной и холодильником, но оба из упрямства, характерного для южан, оставались угрюмыми и не перекинулись даже парой фраз. Мать Сида оставалась в блаженном неведении и лишь удивленно провожала своих мужчин взглядами из-под кудрявой пышной челки. Ей откровенно не хотелось лезть в чьи бы то ни было дела, тем более, если это касалось отцовских методов воспитания. Она была глубоко убеждена, что излишняя возня матерей с мальчиками делает их рохлями, а потому отдалилась, когда ее сын стал замечать первые звоночки переходного возраста и «становиться мужчиной» (в понятии миссис Гифальди мужчину характеризовала утренняя эрекция, которая ввела ее в ступор, когда Сиду было тринадцать). Поскольку, семейный капитал был недоступен, пришлось выкручиваться, чтобы не оказаться на больничной койке после очередной встречи с приятелями Лоренцо. В такие моменты Сид жалел, что у него нет постоянной девушки. Он чувствовал себя загнанным в угол, ему чертовски хотелось хоть как-нибудь отвлечься от насущных проблем, и хороший регулярный секс здесь был бы прекрасным помощником. Но телефон Лайлы был в черном списке, с Кловер они еще были недостаточно близко знакомы (по мнению самой Холт, Гифальди же такие мелочи как знание ее биографии и любимой песни волновали примерно так же, как девальвация монгольского тугрика), а с Хельгой, которая со временем становилась в памяти Сида все милее и даже добрее, они больше не виделись и не списывались в социальных сетях. Патаки меняла свой облик в воспоминаниях Гифальди, притом, определенно в лучшую сторону. Это был необъяснимый парадокс, ведь когда он виделся с ней даже по нескольку раз на дню, ему трудно было представить, что он когда-нибудь поймает себя на том, что характеризует ее лишь положительно: смешная, вспыльчивая, остроумная, старая добрая Хельга. Черты ее лица из острых и отталкивающих, становились какими — то невероятно привлекательными, уродливо выпирающие кости узника концлагеря больше не были в воспоминаниях такими омерзительными, какими выглядели наяву. Из мегеры с колючим взглядом Хельга незаметно эволюционировала в нечто непонятное. Все ее реплики, которые Сид помнил, больше не ранили его самолюбия. Они слышались лишь звоном, самозащитой от жестокой глупости Гифальди и его невзначай брошенных оскорблений. Она ведь наверняка смертельно обижалась на каждое, но что-то держало ее. Такая гордая и импульсивная, Хельга все-таки не сделала то, что было бы для нее характернее всего: она не сожгла все их общие мосты отработанным приемом из бокса. Она слушала, терпела и прощала. Подумать только, Хельга Патаки еще была добра! И к кому? Не к великолепному Шотману, безупречному во всех начинаниях, а всего лишь к Сиду, который регулярно втаптывал ее в грязь ради забавы, и задевал за живое лишь потому, что ему так хотелось. Особенно ярко вспоминался день, когда Хельга встретилась с Сидом по пути с поэтического вечера. Это было спонтанно и странно, на пересечении двух улиц, по которым они оба обычно никогда не ходили, в невероятно засушливый вечер сентября. Она была в синем платье. Скромный фасон, приличная длинна юбки, никаких декоративных деталей — строго и чинно, но, ни разу не роскошно. От ее волос пахло крепкими сигаретами, причем, не её — их запах Гифальди был хорошо знаком, она сама приучила его к собственной марке. Дешевые духи Мириам, возрастные – их запах едва заметно примешался ко всему остальному, оставляя смешанное впечатление и кучу вопросов. Сам Сид тогда шлялся по восточной части города в тщетной надежде посидеть где-нибудь под кондиционером, пока Стинки помогал отцу с починкой их развалюхи. Позже они собирались нагрянуть к Гарольду, накуриться, заказать пиццу или китайскую лапшу и приятно провести время за просмотром записи бейсбольного матча. Патаки не говорила ничего. Она поджала губы ниточкой и обыкновенно нахмурилась, готовясь занять оборонительную позицию. — Хорошо выглядишь. Как обслуга в хреновом мотеле на шестидесятом шоссе. О, я знаю это выражение лица, мисс «Чаевые раз в году». Не нужно лишних слов. — Иди нахуй, — отрезала Патаки, опираясь на шершавую кирпичную кладку. Подол синего платья немного испачкался, а носы скромных балеток стерлись. — Откуда ты такая нарядная, детка? — Гифальди продолжал ёрничать, раззадоренный пассивностью Хельги. Она была на редкость немногословна и даже не собиралась придумывать что-то злое, чтобы дать ему отпор. — Не твоего ума дела, Сид. Отвали, пока я добрая. Тогда он лишь рассмеялся, услышав это. Но ведь она действительно была чертовски добра. Гифальди, вспоминая это спустя уже несколько месяцев, чувствовал себя невероятным ублюдком. Он бы мог быть немного приветливее и доброжелательней, утешать ее хотя бы в половине тех случаев, где утешение действительно требовалось (те пару раз, что он выдавил из себя немного сострадания и попытался хоть как-то помочь, принося еду из забегаловок и блоки сигарет, нельзя было назвать настоящей поддержкой, нужно было сделать больше, намного-намного больше), мог бы даже вытеснить из ее головы треклятого Шотмена, который даже не знал о том, что за дьявол стоял у него за плечами и мягко ему содействовал по мере возможностей. Мог бы стать тому идеальной заменой, реальной заменой. Перекрыть собой все то, о чем она неустанно переживала – неблагополучие семьи, непонимание сверстников, личные комплексы и страхи. Но это слишком сложно, чтобы Гифальди в одиночку осилил весь этот груз. И, к тому же, альтруизм никогда не был его очевидным достоинством. Увлеченный лишь собой, собственным выживанием, он не заметил даже, что Патаки, гроза их района, чемпионка, суровая венгерская валькирия – всего лишь слабая девчонка, которую не любили. Она была готова стерпеть что угодно, чтобы хоть кто-нибудь обратил внимание. Отчаянный крик о помощи в мире глухих и немых слепцов, которым весело было наблюдать за ее вспышками бессильного гнева. Ей просто не повезло, что такой человек, как Гифальди, оказался ближе всех, в той же самой канаве. И не повезло вдвойне, что только ему она была хоть сколько-нибудь нужна, пусть как и объект для насмешек и в то же самое время, как потенциальная жертва. Ему всегда так нравились девчонки в беде. Самая легкая добыча, самая податливая. «Ты слишком худая, у тебя нет груди, ты ведешь себя как мужлан, скорее уж на берега Канады выбросит обледенелый труп Лох-Несского чудовища, дрейфовавшего через океан, чем ты станешь такой же безупречной как твоя сестра» — Сид и сам говорил так много раз, не желая даже думать, как сильно он задевал за живое. Ему тоже было весело смотреть. Наверное, Лоренцо тоже улыбался, наблюдая за своими жалкими должниками. Любой с удовольствием примеряет на себя роль Бога, решающего, кому жизнь даровать, а кто ее не достоин. Уморительные тараканьи бега, кто же из букашек доберется до финиша быстрее? Сид чувствовал себя тараканом, отрезанным от мира кольцом синего пламени. Кто-то сверху льет бензин не щадя, и места становится все меньше и меньше. Трюк с летальным исходом, который наверняка порадует даже самую привередливую публику. Алле-оп! Сид зашел в вагон метро, выслеживая взглядом особо невнимательных и сонных пассажиров в приличных костюмах и куртках. Ему предстояло отыскать в толпе кого-нибудь настолько состоятельного, чтобы одной, от силы двумя кражами бумажников, залатать дыры в своем собственном бюджете и, точно Гудини, выйти из огненного кольца без единой царапины. Сид опрометчиво забывает, что языки пламени могут лизать плащ. Так опрометчиво, парень, пропотевший бензином. Так опрометчиво.