"Может быть, когда-нибудь ты натренируешься и сама станешь превосходным обманщиком. Причем будешь твердо верить в ту ерунду, которую сочиняешь" Ёко Тавада, "Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов".
«You’re in my world now, not in your world. And I’ve got friends on the other side».
В мировой истории уже тысячи лет бытует примитивная тенденция делить все на две половины. Добро и зло. Свет и тьма. Жизнь и смерть. К сожалению, такая классификация хороша лишь в теории. Якобы, одно без другого невозможно. Лозунг «Если ты не за нас, то ты — против нас» изжил себя еще до собственного появления. К сожалению или к счастью, мир наш устроен так, что он не терпит никаких абсолютов. Мир полон оттенков, пусть и контрастных, полутонов и нюансов. И все-таки, это не значит, что люди становятся равнодушны к своей судьбе и пускают все на самотек, наивно и свято уверовав в постулат «Все сложится как-нибудь само и без моего непосредственного участия». Людям проще думать, что поток жизни несет их куда-то, точно речной поток уносит прочь стволы поваленных деревьев по своим половодным венам. Почему-то, никто не хочет вспоминать, что течением нас прибивает ровно туда же, куда и всех остальных. И если там уже достаточно таких же пассивных и нашедших в слепом смирении покой, то, вероятнее всего, там может элементарно не хватить на всех места. Когда кто-то хочет изменить свою Судьбу, он должен постоянно находиться в движении и использовать каждый шанс, пусть паршивенький и сомнительный, чтобы свернуть с проторенного пути. А куда это приведет — к благу или к горю — уже дело десятое. Отработанным движением скользнув в карман теплого шерстяного пальто, Гифальди невесомо коснулся пальцами кожи бумажника. Все внутренности Сида сводило в спазме, от волнения его бросило в жар. Он не имел права на ошибку. Он добывал деньги единственным способом, освоенным им достаточно хорошо — воровал кошельки зевак в вагонах метро, стремительно сбегая после каждого захода в другой вагон другого поезда. Сид не знал, сколько у него уже было на руках, потому что кураж, который плескался в его животе, не давал ему ни минуты покоя и тишины. Он стащил уже три бумажника и тянулся за последним, четвертым, справедливо посчитав, что в среднем у каждого счастливчика, которого бы он обчистил, было по сотне наличными. Плюс-минус, этого должно было хватить. Если этого не было достаточно, Гифальди вернулся бы в подземку другим днем и разжился бы той суммой, которой ему не хватало. Первые три кражи прошли настолько гладко и тихо, что Сид воодушевился собственной неуловимостью и талантом. Он даже сказал себе, что как только разделается с долгами, то позовет Петерсона в паб и там они напьются так, что их ноги держать не будут. Уже воображая, какими веселыми станут деньки, стоит только расквитаться с Лоренцо, Гифальди зашел в вагон счастливым. Окинув наметанным взглядом толпу, он тут же приметил хорошо одетого тощего парня в очках. Тот чем-то напоминал Брейни, но был не таким бледным и костлявым — фигура пассажира была сухой, но крепкой. На широких плечах лежали лямки вместительного рюкзака, заполненного всякой тяжелой всячиной. Слегка смуглая кисть сжалась вокруг поручня, вторую же не было видно за плотно прижавшимися друг к другу пассажирами. Сид знал свое дело: сделав вид, что потянулся за телефоном, он аккуратно забрался в карман незнакомца, исследуя содержимое. Почувствовав кончиками пальцев смятые бумажки — Гифальди надеялся, что это были купюры — он уже поддел их и медленно стал вытаскивать руку, когда ему в ухо уверенным голосом сказали: — Много интересного в чужих карманах? Вздрогнув, словно от удара током, Сид резко выдернул руку и выскочил в так кстати отворившиеся двери, сшибая пассажиров на своем пути. — Стой, ублюдок! — раздалось за спиной. Гифальди на бегу оглянулся, отмечая, что тощий парнишка в очках и тяжелом ранце бегал на уровне Олимпийской сборной и догонял его. Новый адреналиновый всплеск заставил сердце Сида биться так быстро, что он чувствовал его биение у себя в пересохшей глотке. Им овладела паника, поглощала стремительно быстро, точно холодная вода затапливала борт Титаника. Парень ощущал кожей, что вот-вот пойдет ко дну, и никакие шлюпки его не спасут. Перепрыгнув через турникеты так, что даже скряга-физрук поставил бы высший балл, Гифальди побежал против потока людей. Они стали естественным препятствием для шустрого очкарика, по-прежнему висевшего на хвосте. Петляя тут и там, Сид спешно искал пути отступления, вспоминая маршруты, которыми он ходил раньше. Направо мелькнул поворот в сторону кофейни, арендующей павильон у метрополитена, налево — служебные помещения, прямо — лестница в город и чертовы эскалаторы. Понимая, что вариантов не так уж много, Гифальди пробежал вверх по мраморным ступенькам. Тошнота настолько плотно подступала к горлу, что он уже забыл, как нужно дышать. Выбравшись из метро, Сид несся без разбору прочь, сворачивая в переулок и попутно молясь, чтобы он не оказался тупиком. Парень сзади не сдавал позиций и уверенно нагонял. — Хуев Флэш, — злобно прорычал Гифальди, протискиваясь в узкий дверной проем кухоньки какой-то паршивой вьетнамской забегаловки. Уж чего он не ожидал, так это получить грязной кастрюлей по голове от бойкой азиатки, тараторящей что-то на своем языке, но умело приправляющей свою речь отборными ругательствами, некоторые из которых даже оказались Сиду в новинку. Получив на дорожку несколько звонких тефлоновых ударов по макушке и парочку трехэтажных матерных конструкций, парень, как ошпаренный, эффектно выскочил из застланной ароматными парами острой лапши кухни и свернул налево, в сторону автобусной остановки. К скамеечке с пенсионерами четырехколесная неспешная громада уже подошла, зазывающе отворив механические двери. Готовый умчать пассажиров согласно неизвестному маршруту, автобус тарахтел заведенным двигателем. Одному Богу лишь было известно, сколько сил Сидни вложил в то, чтобы добежать до него прежде чем тот тронется. Заскочив за считанные секунды в недра автобуса, Гифальди с торжеством проводил удаляющегося парня в очках демонстрацией средних пальцев и лучезарной улыбкой. Но ликование было недолгим — спустя пару минут, когда автобус отъехал достаточно далеко, Сида вывернуло прямо в салоне, и его дружными криками негодования выгнали прочь. Вывалившись на тротуар точно куча мусора, он вытер запачканные рвотой губы и с отвращением сплюнул. В этот раз он как никогда был близок к тому, чтобы его поймали. И Гифальди это не нравилось. История о том, как Сид начал воровать, брала свои корни из детства. Уезжая с ребятами на несколько недель на лоно природы с палатками и спальными мешками, Сид чувствовал, что между ним и другими мальчишками, у семей которых есть сбережения в трастовых фондах, разверзлась капиталистическая пропасть. Тогда Рей не дал денег на покупку карманного перочинного ножика, аргументировав тем, что его сын-обормот все равно в первую же неделю либо потеряет его, либо убьется им, играя как дитя. Конечно, в словах старшего Гифальди была доля правды, но обиженному подростку трудно понять доводы родителя, когда даже у толстяка-Гарольда был крутой армейский ножик, на котором, судя по рассказам, запеклась кровь вьетнамских солдат (и это при том, что никто из семьи Бермана даже не служил). Собравшись с духом, Гифальди решился на первую кражу, увидев у малознакомого парня из параллельного класса крутой нож-бабочку, прямо как у латиносов из криминального района Хиллвуда. Уняв в руках нервную дрожь, Гифальди стащил балисонг во время урока физкультуры. Пока все мальчишки играли на поле в футбол, Сид, бесталанно-громко разыграв перед физруком спектакль одного актера под названием «Спонтанное кровотечение из носа» (купил даже ради этого пилюли с бутафорской кровью в магазине приколов, больно расплющив капсулу о носовую перегородку с хрустом, очень похожим на перелом), вернулся в раздевалку. Минут пятнадцать ушло на то, чтобы скрепкой с десятой попытки открыть чужой шкафчик, но, на радость Сида, в дальнейшем он уже так не возился, когда кражи стали обыденностью. Естественно, тот парень очень долго искал свой балисонг по всей школе. Но пожаловаться никому не мог — если бы директор узнал о том, что ученики средней школы приносят с собой холодное оружие и так халатно с ним обращаются, то разразился бы невиданный скандал. Но прозорливый Стинки спустя месяц узнал-таки, паршивец, в ноже-бабочке Сида пропавшую вещицу. Даже не смотря на то, что Сид усовершенствовал рукоятку, наклеив на нее янтарную пластинку с узором, оставшуюся от бабкиной шкатулки. Тогда Петерсон, с улыбкой рассматривая нож, протянул: — Ах ты ж, изворотливый сукин сын. С годами нож стал чем-то настолько привычным руке Гифальди, что он постоянно брал его с собой, куда бы ни шел. Валяясь дома у Бермана и пьяно хохоча, юный воришка на скорость стучал острием между пальцев, ни одного, тем не менее, не задевая. Это производило впечатление на малолеток, но только до тех пор, пока Сид с силой не вонзал нож в руку по неосторожности и не начинал неистово орать от боли, притупленной водкой, но достаточно сильной. Он помнил, с каким хрипом хохотала Хельга, глядя на то, как багряные лужицы мешаются с прозрачными озерками водки и расплываются по столешнице кляксами горечи и безрассудства. Она не жалела и не пыталась помочь, она упивалась глупостью Сидни, кричала до потери голоса, цитируя стихи и слабо болтая ногами, потому что она уже была чересчур пьяна: — И листья эпидермы… Ужасают! — Как вдохновлены они так лгать, лежа в гостиной пьяными, нагими и мечтая в отсутствии электричества?.. Cнова и снова пожирая тощий корень златоцвета! Унылая судьба...* В такие моменты не существовало внешней силы, способной заставить Патаки заткнуться. Никто не понимал, о чем она вообще говорила, всем было проще назвать ее чокнутой и продолжить свое ничегонеделанье. Сид отдал свой трофей Хельге, спрятав в черную шерсть кармана нового пальто, брошенного на пыльную сцену. Хотя, это был холодный расчет, бартер мистера Гифальди, величайшего из авантюристов Хиллвуда. Он обменял свой первый раз на ее — кражу на публичное выступление. Это было настолько интимно, что ничто иное не могло идти с этим в сравнение. Кто-нибудь даже мог бы назвать это романтичным ухаживанием молодых увлеченных людей, но то, что происходило между ними, не укладывалось ни в какие рамки. С полной мешаниной мыслей в пульсирующей болью голове, Сид рухнул на скамейку, вытряхивая из рюкзака награбленную добычу. В сумме в трех кошельках оказалось даже чуть больше, чем требовалось, и за это Гифальди был благодарен небесам. А вот у очкарика он украл какой-то листок с девчачьим почерком и всего лишь смятую десятку. — Чтоб тебе очко разворотило, пиздоногий марафонец, — рассмеялся Гифальди, скорее от злости и исступления. Осознание того факта, что он полгорода бежал от великого четырехглазого поборника справедливости бесило его настолько, что он не мог сдержать собственных, подавленных физическим истощением эмоций. На смятом листочке было написано следующее:«Я пришла, чтобы вытащить тебя из участка на ланч, но тебя не было на месте. Марта сказала, что тебя послали на семейную потасовку. Везунчик, вечно тебе достается самое интересное. Обязательно расскажи мне вечером, чем жена раскроила мужу череп и по какой причине. Не забудь позвонить, братишка. Целую, Си».
И тут Сида озарило. Тощий задрот в очках был полицейским. Матерь Божья. Участку Хиллвуда явно стоит увеличить порции в столовых — их сержанты больше похожи на торговую аудиторию специализированных на комиксах магазинов. Хотя, с другой стороны, Гифальди был рад тому, что его преследователю не хватило силенок, чтобы угнаться за ним. Да и если бы этого паренька раскормили до приличных размеров, то Сидовой роже опять светили фонари под глазами. Гифальди уже с ностальгией вспоминал те времена, когда за ним бегали быстро выдыхающиеся старперы, которые спустя десять минут погони не выдерживали ритма и, хватаясь за сердце, сворачивали в сторону забора. Убежать от таких блюстителей порядка не представляло никакого труда. Но раз в полицейском участке Хиллвуда появился кто-то помоложе и пободрей, то Гифальди стоило умерить свой пыл и стараться в ближайшее время не мелькать тут и там. Тем более, что очкарик успел хорошенько его разглядеть. В следующий раз автобус Фортуны может немного припоздать, и эта задержка в маршруте станет фатальной. Выудив из недр рюкзака мобильный, Гифальди набрал по памяти номер, дождался, пока гудки закончатся, и, услышав глухое «Алло» на том конце провода, без лишних прелюдий сказал: — Умоляю, вытащи меня из этой жопы мира, дружище. Тут воняет карри, — на Сида обернулась какая-то вульгарно накрашенная девка-брюнетка, но он в ответ лишь сгримасничал, — И бабы страшные как бритые бабуины. Кто-то там, далеко, ухмыльнулся, буркнув: — Ладно. Только мы заскочим на заправку, и ты купишь нам пива. Меня и мою красавицу не помешает заправить. Гифальди в такие моменты был дико рад, что он сохранил хорошие отношения с Гарольдом еще со времен их беззаботного детства, когда они вместе со Стинки показывали свои голые белоснежные задницы директору. А еще тому, что у Бермана есть тачка, пусть и старая, ржавая и с отваливающейся выхлопной трубой.