Мне была дана жизнь, но у каждой жизни своя судьба. Один человек лишь проводит жизнь, как лесной ежик или улитка, покоренный судьбе, а другой человек сам созидает судьбу, для чего порою ему приходится всю жизнь выворачивать наизнанку. Валентин Пикуль, "Честь имею" "In the land of gods and monsters, I was an angel, Living in the Garden of Evil. Screwed up, scared, doing anything that I needed, Shining like a fiery beacon" "На земле богов и чудовищ я была ангелом, Жила в саду зла, Напивалась, боялась, делала все, что хотела, Сияя как огненный маяк" Lana Del Ray, "Gods & Monstets"
Иногда сама Судьба испытывает нас, проверяя, из какого теста сделан человек. На нашу горькую долю выпадают такие несчастья, которые могут окончательно нас сломить, раз и навсегда. Они фатальны, трагичны, неожиданны. Смерти, расставания, роковые совпадения, влекущие за собою нечто необратимое, долги, пороки, предательства — неполный список услуг, оказываемых сукой-Кармой скромным представителям рода людского. Не счесть путей, которые ведут нас к бедам, как и не прознать наперед, какой из них окажется счастливым. Точно в лабиринте Минотавра, мы бесконечно долго плутаем там и сям, снова и снова попадая в тупик, точно слепые котята в закрытой обувной коробке. И суетные метания могут лишь усугубить плачевное положение дел, ввести в окончательное заблуждение человека. Отчаянье, нежно и крепко, точно мать, обнимает нас в такие моменты за опустившиеся в бессилии плечи, милосердно разрешив немного рыданий у себя на костлявом плече. Но даже божественная немилость не может длиться вечно. Рано или поздно, где-то там, за углом, сусальным золотом блеснет Ариаднина нить. Ведь главная трудность жизни заключается в том, что ее необходимо прожить, а не спастись позорным бегством в петле. Даже после губительной засухи обязательно, рано или поздно, проходит ливень. Даже после похорон на нашу улицу может прийти неожиданный праздник. Хельга ощущала дискомфорт каждой клеточкой собственного озябшего тела. В ее планы не входил весь этот цирк, но она вынуждена была признать, что события последнего дня складывались в ее пользу, что было довольно неожиданно, а потому особенно подозрительно. Патаки про себя прокляла тот час, когда она согласилась на безумную авантюру, предложенную Юджином, но отступать уже было поздно. Он вместе с Брейни стоял рядом с Хельгой и затаил дыхание прежде, чем узнать, как дальше сложатся судьбы всей троицы. После разговора с Арнольдом в его комнате и первого неловкого поцелуя, положившего начало череде сомнений и нелестных высказываний, Патаки не вела себя точно заправская королева драмы, но она стала реже появляться в пансионе. Она тщетно искала работу, обивая пороги закусочных, магазинчиков, кинотеатров, кегельбанов, и даже — о, ужас, торговых центров с бесконечными рядами третьесортных якобы бутиков, в которых навечно включен сборник песен Кейти Перри. Но куда бы Хельга не обращалась, ее деликатно и не слишком выпроваживали, объяснив, что для нее свободных вакансий нет. Первые три дня венгерская валькирия еще надеялась отыскать какую-нибудь контору с мизерным окладом, чтобы оплатить просроченную аренду жилья, но затем она пришла к выводу, что у нее нет ни малейшего на это шанса. Ронда Веллингтон Ллойд была той еще ведьмой, и проклятье, наложенное ею, обрело силу моментально. Перейти дорожку такой стерве было чревато обретением тотальных неприятностей крупного масштаба. По верхам прошло указание посылать к черту отрекшуюся от престола принцессу биперов, и такой анафемы мир не видывал со времен всевластного средневекового папства. Спустя неделю безрезультатных скитаний, Хельга была вынуждена признать собственное безоговорочное поражение. И все было бы безнадежно, не приди в голову Брейни светлая идея позвонить старой подруге и разузнать о ее делах. Даже голос у Патаки от нескольких десятков провальных собеседований стал немного скрипучим. Она была близка к тому, чтобы сдаться и окончательно пасть духом, а это было так не похоже на ее привычный жизненный уклад. — Не принимай близко к сердцу, — с тяжелым вздохом сказал Брейни, растягиваясь у себя дома в старом протертом на подлокотниках кресле, — Мы что-нибудь придумаем. — И что же? — Патаки слишком тяжело переносила собственное бессилие. Раньше решение ее проблем сводилось к применению физического насилия, но теперь ей было необходимо найти стратегически верный выход из ловушки, в которую она по глупости угодила, — Брейни, меня даже в сраный «Burger Duke»* не взяли. Уборщицей! Ебаный пиздец. Я безнадежна. И тогда-то все и началось. Старт грандиозной аферы, пошатнувшей до основания жизнь Хельги Джеральдин Патаки. — Я уговорю маму взять тебя продавщицей в книжный, — сказал в тот раз Брейни, рассеивая тревоги. Переход с черной полосы жизни на белую начался с этой фразы, ставшей спасением в открытом море злоключений. Обещание он сдержал, и через несколько дней мисс Патаки оттрубила первую смену в книжном магазинчике «Бука» на Юго-востоке Хилвуда. Мама Брейни, любезная леди лет сорока пяти, была очень добра к Хельге, с надеждой поглядывая то на новую продавщицу, то на собственного сына, молча наблюдавшего за кратким инструктажем нового персонала. Она тщетно надеялась, что так позволит влюбленным голубкам видеться чаще в пределах магазина. Будучи глубоко верующей католичкой, она благодарила Господа за то, что ее мальчик так заботлив к своей подруге, так покорен ее родительской воле и так добропорядочен, что не позволяет себе фривольностей с девушками, когда его сверстники уже давно как погрязли в пороках. Сам же Брейни не разделял материнских восторгов и продолжал проводить время с Хоровицем, ошалевшим от собственной влюбленности и ею окрыленным. Юджин просто светился от счастья каждый раз, когда они вдвоем сидели в какой-нибудь безлюдной кофейне и говорили о насущных проблемах и планах на ближайшее будущее. Он показывал Брейни собственные наброски в альбомах, увлеченно рассказывая о направлениях, веяниях моды прошлых веков, о видах кроя и о том, где и когда были популярны те материалы, что ему нравились. Временами они приходили домой к Юджину, где они жадно целовались на маленькой кроватке, на которой и одному-то мало места, или, развалившись голые под толстым пуховым одеялом, прекрасно хранившим тепло их тел, слушали старые блюзы из пятидесятых. Затем Юджин с ленцой застегивал пуговки на домашней рубашке, натягивал удобные штаны и шел на кухню, чтобы приготовить им обоим чай с молоком. В комнате Хоровица они обретали желанный покой, ровно до тех пор, пока часы не оповещали о скором возвращении домочадцев. Почти на пороге Юджин всегда останавливался, для того, чтобы отчаянно схватить за лацканы пиджака Брейни и притянуть к себе максимально близко для прощального поцелуя. Это всегда выходило жутко неуклюже, их носы мешались, а из-за разницы в росте они целовались куда угодно, но только не в губы. И, тем не менее, подобный обряд прижился, будто оба знали, что следующей встречи может и не бывать. Брейни нравилось наблюдать Юджина за работой. Растрепанные рыжие кудри, спадающие на лоб и так провокационно щекочущие своими острыми тонкими пружинками белые раковины ушей, пролегающие под глазами синяки от недосыпания, которые каким-то невероятным образом ему шли, очки, которые Хоровиц стал частенько таскать прямо с носа своего любовника, чтобы тщательнее разглядывать отрезы тканей и швы на них, сделанные с помощью его видавшей виды швейной машинки, россыпь веснушек, пикантно мельчающих ниже, в сторону шеи и груди. Его собственные Млечные пути, идущие по предплечьям Юджина, по его узкой спине, по невероятно высоким скулам и еврейской горбинке носа. За работой он менялся в лице и становился дотошным к деталям, глухим к окружающему миру и невероятно задумчивым. Ему шло — Брейни обожал наблюдать за разительной трансформацией ласкового влюбленного мальчика с детским наивным лицом в одержимого идеей трудоголика, который то замирает, хватаясь за огненную кудрявую голову, когда идей нет, то начинает хаотично метаться по комнате в приливе творческих сил. Эта удивительная метаморфоза зачастую истощала Юджина настолько, что закончив очередное платье, тот валился с ног от усталости и укутывался в одеяло, точно в кокон, для восстановления душевных сил. В такие моменты беспокоить его лишний раз не стоило, он становился особенно ранимым и беспомощным, и Брейни делал на это скидку, спокойно пережидая такие дни у себя дома и позволяя Хоровицу побыть в одиночестве немного. Негласное соглашение двух сторон идеально работало, потому что после разлуки они с новыми силами и свежими новостями возвращались к тому, на чем остановились в последний раз. В том, что царило между ними, не было безумной страсти, но это с лихвой окупалось тем взаимоуважением и заботой, что они друг другу оказывали. И все шло размеренно и правильно: долгие разговоры и обсуждения в уютных укромных местечках, вечерние прогулки с мальчишески сорванными поцелуями украдкой, тихие шаги по скрипучей старой лестнице, щелчок замка, потушенный свет и зашторенные окна, мягкость хлопка простыни и осторожные прикосновения, неспешный секс и спокойный сон, нарушаемый разве что брыкающимся во сне Юджином. Брейни не ожидал, что так быстро увязнет в болоте, но вальяжность, с которой постепенно развивались их отношения, почему-то подкупала. Он никогда не знал, каково это — быть крепко уверенным в том, что твой любовник позвонит утром следующего дня, а не сбежит, всю оставшуюся жизнь отводя глаза и называя тебя педиком при друзьях, чтобы, Боже упаси, никто не принял за гея его самого (что, в общем-то, было близко к истине). Хоровицу бы воспитание не позволило и мысли о такой подлости. Он, слушая издевки и сплетни о себе и Брейни, лишь пожимал плечами и дружелюбно улыбался, ни опровергая, ни подтверждая. И, в результате, в школе все видели их вместе, но никто не мог доказать, являлись ли правдой все те слухи, что ходили о них. По умолчанию их окрестили парочкой голубков, но свечку никто не держал. Хельга знала правду и была, в общем-то, рада тому, что ее старый друг был счастлив, но виду не подавала. Она закатывала глаза и время от времени позволяла себе парочку безобидных шуточек на эту тему, но никогда не заходила за грань дозволенного. Юджин смеялся, Брейни сдержанно улыбался одними губами, немного смущенно отводя глаза — ему было неловко обсуждать свою личную жизнь даже в кругу самых близких людей, коими Патаки и Хоровиц, естественно, являлись. Они даже успели подружиться за то время, что Хельга проработала в «Буке» — Юджин заглядывал в книжный магазинчик, поджидая своего любовника, пока тот копался этажом выше и ловко щёлкал по клавишам тонкими пальцами, набрасывая коды на малоизвестных программных языках ради забавы. Тщедушный рыжий парнишка точно приведение блуждал между стеллажами книг, а потом, когда ему надоедало, он подходил к кассе, неизменно брал какую-то мелочь, вроде календарика или книжной закладки, а потом вытаскивал из своего дипломата припасенный специально для Патаки вкусный гостинец, вроде тейглах, который у него в семье готовили не только на Хануку. Она была ему благодарна за то, что он относился к ней по-человечески добро, а потому не противилась его беззаботной болтовне и постепенно прониклась к нему искренней симпатией. Облизывая как-то раз пальцы после очередной вкусности, она задумчиво протянула: — Диву даюсь, как вы ладно смотритесь. У вас все так сразу заладилось, даже завидно немного. Юджин тогда, сидя у кассы с чашкой чаю, что ему любезно приготовила Хельга, застенчиво улыбнулся и склонил голову влево. — Я очень стараюсь не облажаться. Хах, наверное, это звучит глупо, но мне все время кажется, что Брайану со мной скучно. Хоровиц был единственным, кто называл Брейни по имени, а не использовал дурацкое прозвище, которое ему дали дети в детском садике. Он всегда был смышленым тихим мальчиком в очках, абсолютно домашним ребенком, в каком-то смысле даже нелюдимым. Все, что интересовало его в те нежные годы — это образовательные передачи по кабельному телевидению. Одна из них называлась «Hi, Tech!», морально устаревшая в середине нулевых. Это была программа, которую показывали по вечерам в среду, ведущий в каждом выпуске рядился в футболку с забавной цитатой или картинкой, и рассказывал зрителям о новых играх, моделях компьютеров, консолях, девайсах и программных обеспечениях. И Брейни впитывал эту информацию как губка — уже в четвертом классе он сделал из двух неработающих системных блоков один рабочий, дополнительно свинтив несколько локальных дисков, чтобы место хватило на все, что только душе угодно. Не удивительно, что Брайан посадил зрение так же быстро, как и замкнулся в себе. Астма тоже была последствием его увлечений — постоянная возня среди старой техники, пыль времен, щекочущая ноздри и забивающая легкие. В старших классах о талантах сталкера Хельги прознали, и один раз сам Гифальди обратился к нему за помощью — Сиду нужно было, чтобы сайт их школы кто-то хакнул так, чтобы восстановить никто ничего не смог, и они договорились за приличные деньги и приличную травку, после чего от сервера не осталось камня на камне. Обладая такими незаурядными талантами, Брейни мог бы добиться больших успехов не только в программировании, но и во всех точных науках, но у него не было для этого мотивации. Он был убежден, что вся необходимая информация уже ждет его на просторах Сети, нужно лишь уметь верно ее истолковать и успешно использовать. Юджин же боялся, что его рассказы об истории костюмов и размышления о тканях со стороны кажутся Брейни скучными до смерти, как и он сам. У Хоровица было множество страхов, многие из них сводились к тому, что он окажется недостаточно хорошим, и его оставят в одиночестве и полном раздрае. И теперь, когда Брейни был так великодушен, что отдавал ему все свое свободное время, Юджин боялся напортачить еще сильней. В тот раз Хельга сказала то, что сделало их добрыми приятелями на долгие годы вперед: — Брейни будет большим дураком, если устанет от тебя, Мистер Морковка, — Патаки театрально понизила голос, безуспешно пытаясь изображать акцент Элвиса Пресли. Звучало это настолько пошло, что новое прозвище скорее уж могло стать сценическом псевдонимом в гей-баре, — Он сам тот еще зануда! На том и порешили. Предмет споров об этом разговоре так и не узнал, но это и не было важно. Постепенно обсуждение Брейни сменилось невинной болтовней о книгах, кинематографе, общих знакомых и о гастрономических пристрастиях. Не удивительно, что спустя время, Хельге пришло предложение определенного рода. — У тебя отличные данные, а мне очень нужна девушка на конкурс. Пожалуйста, побудь один вечер моей моделью, — умолял Хоровиц, складывая ладони в молебном жесте и делая лицо как можно более жалостливым. Патаки не была бы собой, не откажи она в подобной просьбе, но после того, как Брейни включился в подготовку к состязанию, Хельга не смогла сказать «нет» — она чувствовала себя обязанной ему своим нынешним относительным благополучием. К тому же, успокаивала себя она, ей предстоит просто постоять в платье и на каблуках час-полтора, и после этого она будет вольна делать все, что душе угодно: к примеру, сможет вернуться в пансион и съесть в одиночку большую пиццу с ветчиной и грибами, сидя перед экраном и смотря с детства любимый реслинг. И никто не посмеет упрекнуть ее в том, что она неблагодарная эгоистка, которая не может оказать крохотную ответную услугу. Разве что Арнольд, с которым они так некрасиво рассорились. На прошлой неделе он переступил через себя и постучался в ее комнатку. Хельга молчала, надеясь, что ее оставят в покое, если она не издаст ни звука, но включенный свет выдал ее присутствие. — Я знаю, что ты там, — спокойно сказал Шотмен, достаточно громко, чтобы постоялица услышала, — Но, может быть, нам не обязательно играть в молчанку и прятки? Мы уже выросли из этого. Хельга была вынуждена признать поражение. Она отворила дверь и впустила старого приятеля в свою скромную обитель. За то время, что она занимала эту комнату, обстановка в ней ощутимо изменилась: она поменяла занавески, застелила собственным постельным бельем старую кровать, поставила на окно пустую вазу, которая ждала своего часа в кладовке Пуки, подкрасила лаком по дереву облупившиеся дверцы шкафа и постелила на пол ковер, купленный на блошином рынке вместе с занавесками всего за десять баксов. В крохотной келье во всем чувствовалась женская рука. Патаки пригласила Арнольда жестом присесть на кровать, а сама с ногами забралась на стул, положив тонкую длинную кисть на изогнутую спинку. Она была одета по-домашнему скромно, волосы были собраны в неряшливый распущенный хвост, а на кровати она оставила открытую посередине книгу, как оказалось — одолженный с места работы тоненький труд Уильяма Шекспира. — Надеюсь, я не отвлек тебя от чтения… «Жалобы влюбленной»? — аккуратно начал Арнольд, посмотрев на обложку и удивленно улыбнувшись, — Должно быть, занимательная вещица. — О, ты даже не представляешь. Девушка рыдает на берегу и топит в реке любовные письма, написанные кровью, драгоценные камни и дорогие подарки. Ее после долгих и изощренных ухаживаний соблазнил один светский повеса, и она корит себя за это, но знает, что снова ему отдастся, стоит ему лишь пальчиком поманить. Я уже читала ее раньше, просто хотела освежить в памяти, — Хельга пыталась отогнать от себя мысли об оставленных в ее розовой светлице исписанных от корки до корки записных книгах, в которых она сама красной ручкой выводила сотни признаний в любви на все лады, и о кулоне, в котором по-прежнему была приклеена старая фотография четвероклассника в дурацкой кепке, — Если ты по поводу аренды, то я обещаю, что деньги будут к следующему воскресенью. Я устроилась на новую работу и попросила выдать мне зарплату пораньше, так что… — Мне все равно, — остановил ее на полуслове Арнольд, — Можешь хоть в следующем году заплатить, можешь даже не платить вовсе, это неважно. То, зачем я пришел — это извинения. Прости за то, что сказал то, чего не должен был говорить. Это было грубо, это даже не мое дело. Арнольд взъерошил светлые волосы, тщательно подбирая слова. Он всегда был дипломатичен, но, как оказалось, признать свои ошибки перед младшенькой Патаки задачка не из легких — она внимательным взглядом, точно птица, следила за каждым его движением, оставаясь при этом абсолютно неподвижной. — Мне просто нужно было знать, есть ли у меня шанс стать для тебя кем-то действительно нужным. Я не знаю до сих пор, ха-ха. Такая глупость! — смешок вышел достаточно нервным, и они оба это знали, — Каждый день с тобой был замечательным. Я не хочу, чтобы это закончилось. Хельга тогда лишь горько улыбнулась, кивнув. Она чувствовала себя ужасно из-за того, что не извинялась перед Шотманом сама, и за целый ряд собственных некрасивых поступков, вроде издевок в школе, нелестных высказываний в его адрес, вечных интриг, которые так ее веселили в далеком детстве. Но главным образом, просить прощения у Арнольда стоило за то, что Хельга устала от него за много лет слепого обожания. Они договорились, что все обиды забыты. Шотмен любезно позвал ее поужинать как-нибудь в одном неплохом мексиканском ресторанчике. Патаки согласилась, чтобы потом забыть об этом обещании и сослаться на кучу дел. Ей не хотелось лишний раз его обнадеживать — как бы ей не была приятна его компания, она не могла себе позволить очередного витка любовных переживаний и неловкости. И потому, даже после перемирия, Хельга старалась лишний раз не попадаться предмету своей ушедшей любви на глаза. Подготовка к конкурсу и работа были в этом хорошим подспорьем. Юджину нужно было непосредственное присутствие Хельги на примерках, Брейни же виделся с ней в магазинчике матери, временами помогая ей с расстановкой книг на самые высокие полки и записью в журнал продаж. Он не рассказал подруге, что Гифальди исчез из ведомостей школы, размещенных на сайте, который он взламывал ради шутки каждую неделю. Как и не сказал о том, что в Сети висело непонятное видео — в этом ролике Сид лежал на мраморном полу, а вокруг него суетился народ. Парень был мертвенно бледным, с блестящим от испарины лбом и залитым кровью лицом. Кто-то кричал о скорой, но в основном люди увлеченно снимали происходящее на камеры мобильных телефонов и не торопились помочь. Брейни вглядывался в экран своего ноутбука, пытаясь понять, дышит ли Гифальди, но просмотрев видео добрый десяток раз, он так и не понял. Юджин увидел это пятью минутами позже своего любовника, отправившего ему видео на почту. Хоровиц какое-то время молчал, но отойдя от шока, он сказал Брейни удалить его отовсюду, чего бы ему это ни стоило, и не допустить распространение ролика. У рыжего были на то причины: он не хотел тревожить Сойер, которой точно не следовало видеть это, ведь бедняжка была достаточно впечатлительна, да и чувства к пропащему Гифальди могли не уйти полностью. Чтобы не сболтнуть при Хельге лишнего об их общем знакомом, Юджин с двойным усердием работал на примерках и после них, чтобы времени на разговоры не осталось. Результатом стал жилет на голое тело и юбка-карандаш, увидев которые, Хельга шумно вздохнула и на несколько минут потеряла дар речи. Одежда, созданная Юджином, не была похожа на то, что Патаки привыкла видеть в магазине: дорогая ткань, вышивка золотом вручную, отсылающая то ли к национальным костюмам Ближнего Востока, то ли к средневековым рыцарским гербам, черный бархат, такой старомодный и помпезный, в сочетании с современной тканью, которой Хельга раньше никогда не видела — все это разительно отличалось от того дешевого трикотажа и синтетики, что поселились в ее шкафу. Это красиво смотрелось на вешалке, но когда Юджин и Брейни увидели жилет и юбку на модели, они дружно расплылись в улыбках. — Я так несуразно выгляжу? — с сомнением в голосе протянула Хельга, пытаясь натянуть юбку пониже и прикрыть острые коленки, но Юджин, подойдя вплотную, поправил все невесомыми касаниями. — Ты божественна, — шепнул Хоровиц ей на ухо, поправляя уложенные им самим волосы. Он приложил немало усилий, чтобы Патаки выглядела подобающим для конкурса образом. Ее вид был его детищем, и Юджин был чертовски горд собой, — Не сутулься и не ставь так ноги, ты же не мужик. Притворись Бейонсе, что ли. Помнишь, как она стоит? Ноги на ширине плеч, вот! Тебе удобно? Поведя плечами и сделав пару небольших шажков по комнате Брейни в массивных ботильонах, она неуверенно кивнула. — Вроде как да. Знаешь, не смотря на то, что ты одел меня в узкую одежду, настоял на примерке без лифчика и заставил надеть каблуки, мне нормально. Жить буду. Наверное. Брейни лишь улыбнулся. Ему нравилось видеть двух самых близких людей вместе, занятых общим делом. Наблюдать за смутившейся от пристального внимания Хельгой и сосредоточенным в подготовке к конкурсу Юджином было для него одним сплошным удовольствием, селившем в душе чувство уверенности и покоя. И даже когда придирчивая жюри конкурса, редактор журнала «Capron»** из Нью-Йорка, подошла к ним вплотную, он не чувствовал страха, лишь волнующее предвкушение щекотало его нутро. Женщина задумчиво окинула взглядом Хельгу с головы до ног, растянув губы в улыбке. Ее рыжие волосы коснулись плеча, когда она наклонила голову, всматриваясь в каждую деталь. От нее за версту веяло дорогим парфюмом и профессионализмом, даже будучи одетой достаточно строго, она соответствовала всем представлениям о редакторах модных изданий. Женщина бережно провела рукой по плечу Хельги, пробуя ткань на ощупь, но Патаки не была бы самой собой, не удостой она жюри испепеляющим взглядом. — Какая злюка, — улыбнулась женщина, заметив, как Брейни предостерегающе сжал запястье подруги, чтобы хоть как-то ее усмирить, — Молодой человек, как вас зовут? — Юджин Хоровиц, мэм, — ответил рыжий, галантно улыбнувшись, и поцеловав протянутую редактором для рукопожатия руку, — Рад знакомству. — Кэролайн Рэд, взаимно. Признайтесь, Юджин, вы решили пренебречь рамками конкурса, не так ли? Задание было — подготовить наряд для современной молодой женщины на каждый день. Хельга удивленно вскинула свои темные широкие брови — таких подробностей она не знала. Патаки поняла, что каким бы красивым не был ее наряд, но назвать его годным для ежедневной носки язык не поворачивался. — Да, — смело заявил Хоровиц, удивляя своей решимостью друзей, привыкших видеть в нем застенчивого неряху, — Моя модель стала для меня музой, вдохновившей меня нарушить правила. Она сама никогда им не следует. Я шил одежду именно для нее. Это образ для современной валькирии. Мисс Рэд с интересом слушала объяснение Хоровица и делала пометки в своей папке. А затем она взглянула на Патаки, которая всей своей позой демонстрировала очевидное раздражение. Девушке не нравилось то пристальное внимание, которое ей оказывали остальные конкурсанты и модели, завистливо за ней наблюдая. Парочка тонкокостных прелестниц в пастельных платьях, дизайнером которых была пухлая индианка в огромных очках, язвительно улыбались, глядя на нее и что-то обсуждая. Одна из них скорчила Хельге рожу, и та не удержалась от того, чтобы испепелить ее взглядом и поднять руку для неприличного жеста, но вовремя опомнилась и лишь показала кулак. В жилах венгерской валькирии точно шампанское шипела и пенилась ярость. Ярость первобытна. Она клокочет внутри нас, ослепляя собственным сиянием. Это наследие варваров, в современном мире ярость не котируется, она отпала по ненадобности, стала чем-то примитивным и низменным. Ярость — дочь Гнева, бездумный слепой грех, смертельный яд. Она овеяна людским осуждением и страхом, она сильна, как стихия, которую не умалить ничем. Непредсказуемый шторм девяти баллов, мешающий Небо и Землю в одно целое и стирающий горизонт. Люди не видят красоты, которая кроется в чистой ярости. Они, надежно спрятанные в латы лукавой доброжелательности и терпимости, уже и позабыли, как бороться с этим огнем. И потому они ропщут перед лицом чистого гнева, сплоченно и тщательно пытаясь отгородиться от тех, кто по-прежнему способен это чувствовать. Таблетки и транквилизаторы, специальные курсы, квалифицированная помощь психотерапевтов, сублимация — все, что угодно, лишь бы человек не вспомнил, какой мощью он обладает в запале чувств. Хельга Патаки с трепетом лелеяла ярость в своей груди. Не позволяла себе забыть ни единого поганого слова в свой адрес, не прощала обидчиков из христианской благодетели, не готова была проявлять смирение. Но увидев, что руки Юджина трясутся мелкой дрожью при абсолютной невозмутимости лица, она лишь властно подняла подбородок и недобро улыбнулась редакторше «Capron». — Я могу ходить в этом хоть каждый день, — задиристо сказала Патаки, притворяясь, что не чувствует холода и дискомфорта, — Это роскошь, для которой не нужен повод. — Хельга… — вымученно улыбнулся Юджин, пытаясь хоть как-то сгладить подобное высказывание попыткой успокоить своенравную подругу хотя бы перед жюри, но ее, кажется, лишь позабавило такое самоуверенное заявление. — К сожалению, вы не можете продолжить участие в конкурсе. Вы не следовали правилам, и я не могу судить вас согласно принятым критериям, — сказала Кэролайн Рэд достаточно громко, чтобы все услышали и облегченно вздохнули, потеряв потенциальных конкурентов в лице троицы. Но затем она продолжила, перейдя на полушепот, — Юджин, вы не подходите, у журнала «Capron» коммерческий формат. Но мой давний друг из «Renom»***, мсье Фредерик Улье, сейчас ищет молодых дизайнеров для своего осеннего выпуска, посвященного молодым талантам. Я позвоню ему и скажу о том, что в Хилвуде живут валькирии. У меня есть ваши данные из заявки об участии, так что ждите звонка. Юджин спешно закивал, пытаясь не разрыдаться. — А вы, Хельга, серьезно задумайтесь о том, кем бы вы хотели стать в ближайшем будущем. С такими данными вы вполне можете попытать удачу в модельном агентстве. Патаки скрестила руки на груди и нахмурилась. — Я заинтересована в карьере писателя, а не в претенциозной ходьбе по прямой в дорогущих нарядах. Уж простите. Рыжая редакторша все же протянула Хельге на прощание руку, в ладони которой она припрятала визитку. Затем она отошла к следующему дизайнеру, не смея больше задерживать остальных конкурсантов посторонней болтовней. И троица немедленно ретировалась. Юджин первый же выбежал на улицу из здания, счастливо улыбаясь и скача по ступенькам, точно заведенный. Он смеялся, ероша свои кудри и сгибаясь в три погибели, чтобы хоть как-то успокоиться. Хоровиц сам не знал, даже спустя много лет, как его не хватил удар от пережитого волнения в тот день, но уже намного позже он с уверенностью заявлял, что он был счастливейшим в его жизни. Ни первый показ, ни открытие собственного бренда, ни первый заработанный миллион не принесли ему столько счастья, сколько принес этот маленький конкурс молодых талантов и Хельга, ставшая впоследствии лицом его дома. Патаки же, кутаясь в мужское черное пальто, хранившее в себе воспоминание о грубых, но все же заботливых руках, подняла воротник и лишь ехидно улыбнулась. Она не знала, что ее путь к карьере писателя будет вымощен фотографиями в ведущих журналах, ориентированных на haute couture. Да и кто бы мог подумать, что худая высокая спортсменка с венгерскими корнями и буравящим взглядом может стать источником вдохновения для воротил модной индустрии? Мысли о том, что снимки с ней будут украшать огромные билборды и обложки глянцевых журналов, ни разу не посещали светлой головы младшенькой Патаки. И уж точно она и мечтать не смела о том, что после громкой и стремительной карьеры модели, ее рукописи возьмется печатать крупное издательство, которое выручит за них достаточно, чтобы даже выпустить переводы ее стихов в двенадцати странах мира. И, будучи верной себе и своему старому другу, она продолжила носить одежду Джина Хорца, потому что только усеченное с обеих сторон настоящее имя ее друга было достаточно благозвучно для модной индустрии. Судьба, как матерая сваха, сводит и разводит нас с разными людьми, чтобы во Вселенной царил баланс, и день сменял ночь, а невезение — удача. И порой, мы с тоскою вспоминаем об ушедших от нас, раньше близких, а теперь — абсолютных незнакомцах. Эта память несет за собой мучительную тоску и мысли о несбыточных вариантах и возможностях. Было бы лучше, пойди что-то иначе? Вдруг, Хельга бы оставила свои амбициозные мечтания ради сладкой ненависти возведенной в ранг мучительной любви к человеку, чей безусловный эгоизм ради нее сменялся участием, и была бы счастлива? Или, быть может, лучшей участью для Патаки была бы тихая жизнь вместе с кем-то надежным и по-человечески добрым на краю мира, где не будет чужих глаз и злые языки больше не смогут судачить и перевирать факты ее биографии? Возможно, Хельга должна была выбрать для себя один из путей, что был придуман как слух у нее за спиной, и войти в это уродливое Зазеркалье, потерявшись в нем и став кем-то совсем иным? Возможно, в Судьбе каждого есть какая-то предрешенность. У одного на роду написано, что он познает славу, другой будет счастлив в любви, третий найдет успокоение в заботах о детях, четвертый создан для размеренного регулярного труда. Но фатализм не абсолютен, пути Господни неисповедимы, а значит — неизвестно, сколько остановок требуется, чтобы достичь финальной точки маршрута. И временами путешествие даже важнее самого пункта назначения, ибо оно таит в себе множество приятных мелочей, ради которых и стоит просыпаться по утрам и продолжать жизнь вопреки всем невзгодам и трудностям. _____________________________________________________Это предпоследняя глава "Tattle", которую, надеюсь, многие ждали. Надеюсь, что вы насладились ею сполна и не забыли о доброй традиции отписываться в комментариях. В конце концов, не на все моменты еще пролился свет, и я надеюсь на то, что вы поломаете над ними голову.