Heart to Heart

В окно пробивалось редкое для Петербурга солнце, а на кухне шумело радио. — так, товарищи синоптики обещают нам всего 20 градусов, но зато с плюсом, облачность переменная, ветер северо-западный,ну, кому-то будет ясно, а кому-то не очень, погода в Питере меняется с космической скоростью, а вместе с ней и настроение, — доносится с кухни вместе с запахом еды. Миша готовит завтрак? Когда он приехал? Голова отдаёт болью, лишняя порция алкоголя и наркоты даёт о себе знать. Почему я это делаю? Может, пора все забыть? Может Миша действительно ничего не помнит? Эта мысль бьёт резко и в самое сердце. Может, стоит поговорить с Мишей и извиниться? Хотя извиниться, все же, должен не он. Но он может... простить. Хотя, простил он ему всё ещё той осенью. Но обида и гнев тогда никуда не ушли. И боль. Она преследовала его так долго... Он вскакивает с кровати из-за чего у него кружится голова, и шатаясь выходит на кухню. — Саш, завтракать будешь? — Московский улыбается ему. Так тепло и нежно, что... Что кажется, что именно сейчас стоит положить конец. — Миш, знаешь, а я... Простил тебя, ещё осенью, — вдруг говорит он, но на Московского не смотрит. Московский же чуть сковородку не роняет. А в душе так легко становится. С плеч словно упал весь груз этой печали, сожаления и боли. Нет, ему все ещё обидно, он все ещё помнит, что с ним сделали в советском союзе, но.. Но сейчас это же его Миша. Тот, кого он так ждал тогда и возможно, где-то на подсознательном уровне, ждёт сейчас. За окном раздаётся мелодия вальса и Шуру передергивает, за окном уже май, наверное у школьников проходит последний звонок. Он не сразу замечает руку Московского, протянутую ему. — Станцуешь со мной? — Думский колеблется, но все же соглашается. С улицы уже громче доносится музыка, а они кружат в танце, словно, снова ХIX век. Только в тот период они танцевали в саду, а сейчас кружат в потрепанной питерской квартире. Но Шуре, если честно, все равно. Та ноша, что так долго его тяготила, исчезла и теперь он расстворяется. В чувствах к Мише, в их танце, в воспоминаниях. А на душе так хорошо, как не было очень давно. — Я люблю тебя, — выдыхает Московский и внутри что-то ломается, но Думский не позволяет себе заплакать, — И ненавижу себя за то, что причинил тебе боль, — и тут он не выдерживает, утыкаясь в плечо, тихо роняя слезы. Музыка стихает, прерывая их танец. Московский обнимает его, руки у него, как и всегда, тёплые и Шура плавится под ними, он цепляется за него, понимая как сильно скучал по этим объятьям, по Мише в целом. — Ни одни извинения не исправят моих деяний, но могу я надеяться на шанс? — Думский молчит, успокаиваясь и обдумывая слова. — Я не смогу доверять тебе также как прежде, — хрипит спустя пару минут, — Но шанс я дам, — Московский оставляет благодарный поцелуй в уголке губ. Они все же завтракают, Думский отмечает, что готовит Москва не так плохо. Позже, в порывах начавшейся ломки, его ожидаемо выворачивает и все старания Миши оказываются напрасны. Врачи едут чертовски медленно, а Петербургу кажется, что если бы не сильные руки Миши, то он бы уже сбежал искать дозу. Врачи делают ему что-то вроде детоксикации, но мозг отказывается воспринимать какие-либо действия. Кажется, Миша укладывает его на кровать, сам садясь рядом. — Мы обязательно справимся, Сашенька, — Но тот уже не слышит, утонув в царстве грёз. *** Так стремительно проходит май, а за ним и июнь. В июле становится легче, но лишь благодаря Мише и его поддержке, который уже чуть ли не поселился в питерской квартире, часто пренебрегая своими делами в столице. К ним стал чаще приезжать Денис, который тоже был рад видеть отца прежним. В последнее время они вдвоём часто гуляют по Петербургу, разговаривая на различные темы. Думский до сих пор испытывает вину перед Денисом хотя тот, если верить его словам, ни в чем его не винит. В конце августа Миша отвозит их – Сашу, Дениса и даже Данилу – в Краснодар. Это навевает воспоминание как весной семнадцатого он увёз ещё ослабленного и слепого Романова в Крым. Пожалуй, это было одного из тех воспоминаний, что отдавали теплом в груди при мыслях о революции. — О чем задумался, Заря моя Северная?— Московский обнимает его за плечи, оставляя слабый поцелуй на шее,— Дети ушли изучать город, может и нам стоит чем-то заняться? — он спиной чувствует лукавую улыбку. — Например? — он разворачивается из-за чего руки Москвы перемещааются на талию. — Мы можем долго и много целоваться, а затем я буду нежно и медленно заниматься с тобой любовью, — Саша фыркает. Московский иногда бывает таким... Другим. Нежным, любящим и заботливым. И пожалуй самое непривычное для других людей, но Миша бывает романтичным. Мишу из девятнадцатого века Саша запомнил именно таким. — Звучит заманчиво, — Московский улыбается и подхватывает его, заставляя обвить ногам собственный торс. Он оставляет поцелуи на шее, ключицах и лишь потом переходит к соблазнительным губам Романова. — Я так люблю тебя, — шепчет между поцелуями Московский. — Прекрати болтать и займись делом. Ты, кажется, обещал нежно и медленно заниматься со мной любовью. — Слушаюсь и повинуюсь, моя любовь