Not alone

Скар, если честно, даже не считал дни. Если уж совсем честно, он просто боялся их считать. Но если быть неточным, то ходят по пустынному городу они уже около недели. Возможно, чуть меньше. И Скарамуччу напрягает, что они совершенно без понятия, куда идут. Когда-то впереди шел Скар, да так уверенно, что и сам начинал себе верить. Топор он всегда держал наготове, но зараженных они, естественно, обходили за полквартала. Когда же впереди шел Кадзуха, внутри что-то со скрежетом двигалось, как ключ в замочной скважине. Это было трудно объяснить, но времени, чтобы все обдумать, было предостаточно, поэтому Скар сошелся с собой на мысли о том, что он боится терять контроль над ситуацией. Нет, он бы не сказал, что хочет руководить их скудной командой по выживанию. Скорее, он все еще боялся доверять Кадзухе. Скорее всего, у него из головы просто не хотел уходить пистолет, из которого парень без колебаний шмальнул в зомби. По спине бежит табун мурашек, Скар неуютно передергивает плечами, покрепче перехватив топор. Единственное, чему он может доверять — его оружие. Одной из основных проблем было то, что искать провизию в плохо освещенных пустых магазинах было довольно опасно. Разделяться они и не думали, не взирая на все натянутое недоверие между ними. Да даже идти на вылазку вдвоем было тем еще приключением. Приключением, несовместимым с жизнью. Конечно, Кадзуха в любой момент мог защищаться пистолетом, только вот… Скар не то чтобы горел желанием лишний раз ему об этом напоминать. Поэтому они ограничились одной вылазкой в какой-то маленький заброшенный магазинчик, в котором, кажется, и до вируса почти не было посетителей. Преимущественно они похватали консервы и воду, а дальше действовали по своему усмотрению. Кадзуха зачем-то взял с собой две пачки крупы (что было бесполезно, ведь варить ее было не на чем). Скар же, поколебавшись, все-таки смел с полки несколько шоколадок. А что? Один раз живем. Проблема со сном не была столь острой. Конечно, надолго оставаться на одном месте было опасно, но и на совсем открытом пространстве они привалы не устраивали. За ночь каждые час-два приходилось сменять друг друга в карауле, что для Скара было не очень удобно. Он не привык спать отрывками, клочками, лоскутами времени. Это было трудно и, кажется, только больше утомляло. Да и к тому же, засыпать, зная о том, что Кадзуха с оружием остается бодрствовать, было довольно напряжно. Если уж совсем честно, до усрачки страшно. Но, как уже говорилось ранее, сон не был такой большой проблемой. Главная проблема заключалась в Кадзухе, и дело было даже не в его чертовом пистолете. Просто он раздражал. Раздражал страшно, до дергающегося глаза и дрожи в руках. Потому что сначала парень был максимально молчалив. От него не веяло ровным счетом ничем, словно рядом со Скаром летит призрак, не человек. И нет, тишина была для Скарамуччи очень комфортной атмосферой, он успел к этому привыкнуть и через пару дней уже своего напарника не замечал. Но на следующий день Кадзуха начал говорить. Он словно переключился на другой режим и половину дня просто не закрывал рот. Он спрашивал обо всем: о вирусе, о прошлом, об увлечениях, о хобби и о любимом цвете. Как только он замолкал, Скар наивно надеялся, что тишина между ними вернется, но дальше Кадзуха начал рассказывать о себе. Он говорил о коте, которого не пропустили вместе с ним на эвакуацию, из-за чего они с Томо опоздали на эвакуационный корабль, пока пытались договориться с таможней. Однако их упрямство ни к чему не привело, потому что спустя пару дней кошак убежал, пока Кадзуха и его друг спали, и больше они его не видели. Рассказывал, как они с этим пресловутым Томо убегали от толп зомби, потому что его друг каждый раз был слишком ярким и слишком шумным для зомби-апокалипсиса. Каждый раз, когда в его длинном монологе упоминался Томо, Кадзуха начинал путаться в слогах, с тяжелым вздохом останавливаться на полуслове и мельком, одним резким движением вытирал костяшками пальцев крохотные бусины слез из своих вишневых глаз. Скар слушал все это молча, пропуская мимо ушей большую часть всего сказанного. Не было ему никакого дела. Этого человека он не собирался узнавать поближе и вряд ли соберется. Через еще половину дня голос Кадзухи стал не больше, чем белым шумом наряду с мерным скрежетом дорожных знаков, висящих на проводах, или скрипящими криками редких в этих местах ворон. Но на следующий день Кадзуха снова смолк, и воздух между ними сгустился мутной тишиной. Так продолжалось еще пару-тройку дней, и все это время Скар только скрежетал зубами, борясь с желанием бросить Кадзуху прямо здесь и пойти в противоположном направлении. Он даже на время забывал об оружии его напарника. Не такое уж оно и страшное. Пока находится в кармане. Однако, как бы Кадзуха не раздражал своей резкой сменой настроения, за которой было не угнаться и молнии… Больше всего раздражал его оптимизм. Во время фаз общительного настроения парень излучал какой-то заражающий позитив. Ядовитый, радиоактивный, у Скарамуччи от него развивалась лучевая болезнь. В его глазах светился, отражался калейдоскопом колотый закат, и было там что-то неестественно обнадеживающее. В рубинах словно и не было вируса, не было заброшенных городов, миллионов зараженных, миллиардов смертей, боли, страха и его гребанного пистолета. Скара от этого всего скручивало, мутило и выворачивало. Не может он быть таким наивным. Не может он быть таким светлым в этой болотистой палитре конца света. Не может в таких побитых, как стекло, глазах, быть столько надежды на следующий день. Сколько бы горя не лилось через его слова, сколько бы слез не было стерто при упоминании, вероятно, все же почившего бедняги Томо, сколько бы скорби не было отдано одному жалкому белому комку шерсти (Да, кот парня был белым. Не спрашивайте, Почему Скар запомнил.), на его губах всегда струной натягивалась улыбка. Словно тронешь — задрожит. «He страшно. — Говорил он. — В мире миллионы людей имели проблемы похуже моих», — после этого Кадзуха тепло усмехался, словно говорил не о своих утратах, а исподтишка услышал какую-то очень смешную шутку. Только вот Скар не понимал, где нужно было смеяться. Потому что было не смешно. Было тихо. Снова, архонты его дери, тихо. Скарамучча рвано фыркает и задумчиво опускает взгляд на свой топор. — Никак не пойму, зачем он тебе нужен, — говорит Кадзуха, проследив за его взглядом. Рукоять под пальцами жалобно трешит. Скар отводит взгляд на мутные витрины, вдоль которых они идут по дороге. — Как зачем? — угрюмо спрашивает он, глянув на Кадзуху через плечо. Всматривается, словно силой взгляда может передавать мысли. Но парень по-прежнему растеряно молчит, по-птичьи склонив голову набок. — Для самообороны. — Но ты ведь им не пользуешься. Скар на свой страх и риск не убирает топор в рюкзак. Нужно самостоятельно подавить в себе желание кинуть его в Кадзуху. — Пользуюсь, ты просто не видел, — фыркает он, отведя взгляд. — А мне кажется, ты не убил им ни одного зараженного. — Откуда такие мысли? — Ты оружие держишь как щит, — говорит Кадзуха, важно остановившись и заставив повторить действие за собой. — Ты вообще знаешь, как пользоваться топором? — Конечно, что за вопрос! — Скар отшатывается уж больно фальшиво, словно действительно не оскорблен. Словно ему вообще нет до этого дела. Словно он мастерски умеет обращаться с топором. — Скольких зомби ты им убил? — Кадзуха расслабленно приваливается к стоящему рядом столбу, отчего тот с жалобным скрипом накреняется вбок. Парень словно это и не чувствует. Он смотрит прямиком на Скара, и в его кровавых глазах конец света приобретает какой-то трагичный оттенок. Но на чужих губах снова легкая улыбка, почти насмешка, и это безвозвратно сбивает Скарамуччу с толку. На вопрос он слишком красноречиво не отвечает. Кадзуха смотрит на него долго, словно испытующе, словно сканирует ультрафиолетом, гамма-излучением. А потом выдыхает. Кажется, его улыбка только расширяется. Растет в геометрической прогрессии. — На самом деле, это здорово. — Чего? — Скар ждал чего угодно, но к этому, признаться, был не готов. — Хорошо, что в такое время остаются гуманные люди, — он возобновляет движение по улице, и Скарамучча заторможенно идет за ним. — Я рад, что ты не лишаешь их жизни. Скар склоняет голову набок, изогнув брови. Знал бы Кадзуха, что Скарамучча просто до усрачки боится зараженных, стараясь не приближаться к ним и на метр… Тогда бы он запел по-другому. — Ты… серьезно? — настороженно спрашивает Скар, глянув на него с печатным, чернильным сомнением на лице. — Серьезнее некуда, ты правда молодец. Скар на это «молодец» кривится, словно откусил лимон. Такое «молодец» говорят неизлечимо больным людям, когда они пытаются казаться здоровыми. Маленьким детям, которые разрисовали стены, потому что мечтают стать художниками, когда вырастут. Такое «молодец» говорят, когда делают одолжение. Скар ненавидит, когда ему делают одолжение. Он поджимает губы и ускоряет шаг. Кадзуха рассеяно семенит за ним. — Ты чего? — говорит он почти жалобно. — Я что-то не так сказал? — и приближается почти вплотную, почти подбегает, потому что Скарамучча не рассчитал скорость. Скар шумно втягивает носом воздух. — Не расстраивайся, у тебя все получится. Рано или поздно ты научишься пользоваться топором, — Кадзуха позволяет себе физический контакт и хлопает его по плечу. И не то чтобы это было хорошей идеей. Скарамучча резким движением уворачивается от чужого касания. — Да что с тобой не так?! — вырывается у него против воли. Голос гулким эхом отскакивает от бетонных стен и мутных стекол. От аномально статичного воздуха и грязной ваты облаков. Звенит, как раскат грома или январская вьюга. Кадзуха отшатывается, словно получил пощечину. — А? — только и говорит он, словно не может вспомнить другие буквы. Глаза у него растерянные-растерянные, вишнево блестят, красно так, ало, почти кроваво. Скар сжимает зубы, стиснув в пальцах топор. — Что с тобой не так? — повторяет он уже более четко и более остро. Раздражение внутри закипает медленно. Поднимается, как магма из горящего жерла. — А со мной что-то не так? — Кадзуха нервно поправляет пепельную челку, неосторожно задев эту раздражающую красную прядку. Зачем она ему вообще нужна? Только выбивается из общей картины. Отвлекает на себя все внимание. — Да все! — выпаливает Скар, сделав отрывистый шаг дальше по дороге. Кадзуха спешно его догоняет. — Откуда в тебе столько оптимизма?! — Откуда…чего? — Не делай вид, что не понимаешь! — Скарамучча закидывает топор на плечо в надежде ненароком отсечь себе голову. — Ты слишком добрый для гребанного зомби-апокалипсиса, в чем твоя проблема? Ты каждый раз сводишь все к чему-то хорошему, даже если это ну никак не приплести. Даже если нет абсолютно ничего хорошего! — поднимает голову наверх. Серые рваные облака тянутся по грязно-голубому небу, как улитки. — А что в этом… — Я не закончил! — Скар вскидывает палец вверх, Кадзуха иступлено замолкает. — Ты каждый раз улыбаешься, хотя тут нечему улыбаться! — он отводит свободную руку в сторону, окидывая взглядом весь полуразрушенный мир вокруг них. — Тут одни руины! Никаких живых людей! Ты потерял своего друга, но делаешь вид, что ничего не произошло! — в рубиновых глазах больше не дрожит растерянность. Теперь там только мягкая проницательность, и это заставляет негодование внутри забурлить пугающе сильно. — А еще ты смотришь на меня так, словно я маленький ребенок! Меня бесит эта твоя улыбка! Почему ты такой спокойный, когда вокруг одни мертвые зараженные твари?! Он замолкает резко, и в груди спрессовывается давление, провоцируя тяжелое дыхание. Скар чувствует каждый болезненный вдох, будто снова бежал от зомби. Кадзуха молчит еще некоторое время, как будто еще обрабатывает полученную информацию. А потом как-то загадочно улыбается и расслабленно кладет руку в карман. Скарамучча от его действий как-то напрягается. — По-моему, в этом нет ничего странного, — говорит Кадзуха, непроницаемо смотря вдаль. Словно уже видит там светлое будущее. Как взрыв звезды или ядерный удар. — Даже в самые трудные времена можно найти выход, — от его голоса веет каким-то пафосным боевиком, словно сейчас он эпично раскидает нескольких негодяев голыми руками. Но он только смотрит вперед, и Скар не сказал бы, что это не смотрится круто. — К тому же, — он заправляет свою раздражающую челку за ухо, но красная прядка революционером остается у носа. Он переводит взгляд своих смертельно рубиновых глаз на Скарамуччу. — Нужно же во что-то верить, верно? У Скара внутри все становится чудовищно статичным. Кажется, даже воздух в легких перестает циркулировать. — И во что же ты веришь? — осторожно спрашивает он, тратя на это последние вздохи, пока внутри все деревенеет, застывает в эпоксидной смоле. Кадзуха смотрит на него как-то снисходительно, но будто без издевки. Смотрит тепло, почти согревающе. Улыбка медленно растекается на его губах. — В то, что мы останемся в живых. Он говорит это без тени насмешки. Без иронии или сарказма. Последнее кажется, и вовсе ему неизвестно. Кадзуха весь какой-то слишком прозрачный. Слишком чистый. Слишком нараспашку. И от этого ему намного сложнее верить. И от этого ему хочется верить.